Другая Блу Хармон Эми
У двери, рядом с табличкой «Пемберли», был установлен крошечный домофон, совсем новый. Я нажала на кнопку. Интересно, прозвенел ли внутри звонок? Нажала еще раз, и из домофона раздался голос Уилсона. Прозвучало очень смешно, будто мне ответил старомодный английский дворецкий. Это настолько идеально вписывалось в атмосферу дома, что в любой другой ситуации я бы расхохоталась от души.
– Это Блу Экохок. Можно с вами поговорить? Я… всего на минутку. Пожалуйста. Я могу не входить. Просто подожду здесь… на лестнице.
– Блу? Ты как себя чувствуешь? Что случилось в школе?
Беспокойство в его голосе было ощутимо даже через домофон, и я закусила губу, чтобы сдержать всхлип. Встряхнулась. Никаких рыданий.
– Я в порядке. Мне просто нужно поговорить с кем-то.
– Сейчас спущусь.
Я опустилась на ступеньку, думая, что же ему сказать. Уж точно не о своей беременности. Тогда зачем я здесь? Рыдания снова подступили к горлу, и я застонала, жалея, что не умею поплакать и остановиться, а обязательно разрыдаюсь, как тогда в школе, два месяца назад, под музыку Уилсона.
Дверь за мной открылась, и Уилсон тихо опустился рядом. Он снова был в джинсах и футболке, и лучше бы он выбрал другую одежду. Оказалось, что он вышел еще и босиком, и я отвернулась, пытаясь подавить захлестнувшее меня отчаяние.
Мне нужен был взрослый, серьезный и уверенный человек, чтобы утешил и сказал, что все будет хорошо. А Уилсон, в джинсах и босиком, выглядел таким же ребенком, как я сама, и никак не мог мне помочь. На моем месте он тоже бы понятия не имел, что делать, как тот же Мейсон или Колби. Он, наверное, замерз, босиком-то, так что я перешла сразу к делу.
– Помните, вы рассказывали нам, как Юлий Цезарь перешел Рубикон? – выпалила я.
Уилсон потянулся ко мне, коснулся щеки, поворачивая лицом к себе.
– Ты выглядишь выжатой как лимон.
Я мотнула головой, высвобождаясь, и оттолкнула его руку. Потом опустила голову на колени.
– Блу?
– Никакой я не лимон и не апельсин, и вообще к фруктам отношения не имею.
– Это всего лишь значит «измотанный», – сухо ответил он. – Итак, Юлий Цезарь? Ты хотела поговорить о нем?
– Вы сказали, что он знал, если перейти ту реку, назад пути не будет, так? – продолжила я.
– И?
– А что, если ты пересек Рубикон, но не знаешь, что это был он? Что тогда?
– Мы же гипотетически говорим?
– Да! Я все испортила! И не могу ничего исправить, не могу вернуться назад, и понятия не имею, что со всем этим делать. – Всхлип вырвался снова, и я закрыла лицо руками, моментально приходя в себя.
– Ох, Блу, все настолько плохо?
Я не ответила, потому что тогда пришлось бы рассказать ему правду.
– Никто не умер. – Пока нет, добавила я про себя, отгоняя чувство вины. – Законы я не нарушала, усы отращивать не собираюсь, рака в последней стадии у меня тоже нет, оглохнуть или ослепнуть пока не грозит, так что да, могло быть и хуже.
Уилсон снова потянулся ко мне, аккуратно отвел прядь волос от глаз.
– Так ты расскажешь, в чем дело?
Я сглотнула, пытаясь совладать с собой.
– Я пыталась измениться, правда. Помните, мы говорили об искуплении? Тогда у меня еще машина не заводилась, и нас подобрала чокнутая парочка?
Уилсон усмехнулся и кивнул, заправляя выбившуюся прядь волос мне за ухо, и я вздрогнула от его прикосновения. Он хотел меня утешить, и я была благодарна за эту заботу, мечтая уткнуться ему в плечо и все рассказать. Он убрал руку и ждал продолжения рассказа.
– В ту ночь… со мной что-то произошло. Такого я никогда не испытывала. Мне было так больно и горько, и я молилась. Умоляла о любви, даже не зная тогда, о чем именно прошу. Я мечтала почувствовать себя любимой, и мне это просто… дали. Без обмана, ультиматумов, обещаний. Просто так. Нужно было только попросить. И меня это изменило. В тот миг я почувствовала себя исцеленной. – Я взглянула на него, мысленно прося меня понять.
Он внимательно слушал, и это придало мне храбрости.
– Не поймите неправильно, идеальной я вдруг не стала. Мои мучения не закончились, слабости не превратились в достоинства, бороться стало ничуть не легче. Никакое чудо не превратило печаль в счастье… но я все равно чувствовала это: исцеление.
Слова лились потоком, пока я пыталась описать это ощущение, занимавшее мои мысли с тех самых пор.
– Как если бы трещинки на сердце затянулись, а каменный обруч вокруг него разбили и вымели вон. И я ощутила себя… целой.
Уилсон уставился на меня, даже рот слегка приоткрылся. Он потряс головой, чтобы прояснить мысли, и потер шею, пытаясь подобрать слова. Интересно, был ли вообще в этом всем смысл, или он снова скажет, что я – лимон.
– Наверное, это самое прекрасное, что я когда-либо слышал.
Пришла моя очередь смотреть на него во все глаза. Он не отводил взгляда, пока я первой не отвернулась, смущенная его похвалой. Но кожей я чувствовала его взгляд, он явно раздумывал над моими словами. Потом он снова заговорил.
– Итак, с тобой случилось нечто невероятное. Ты называешь это искуплением. И, разумеется, ты много об этом думала… а теперь считаешь, что все испортила, но что именно? А снова тебя спасти то же самое не может?
В таком ключе я об этом не думала.
– Это не… не совсем так. Думаю, я считала, что стала лучше прежней себя. А теперь… оказалось, что от сделанных ошибок никуда не деться.
– То есть искупление не спасло тебя от последствий?
– Нет, – прошептала я.
Вот в чем было дело. Искупление действительно не спасло меня от последствий. Я почувствовала, что меня предали. Что любовь, которую мне подарили, тут же забрали, не дав шанса доказать, что я ее достойна.
– И что теперь?
– Вот почему я здесь. Что же теперь?
– А я не могу помочь тебе, потому что не знаю, что не так, – терпеливо напомнил Уилсон.
Я не ответила, и он вздохнул. Мы сидели, глядя вдаль, не замечая ничего перед собой, мысленно подбирая слова, но так их и не произнесли.
– Иногда выхода просто нет. – Пришло время посмотреть правде в глаза. Что делать дальше, я так и не знала. Но я справлюсь. Как-нибудь.
Уилсон оперся подбородком о сложенные руки и окинул меня задумчивым взглядом.
– Когда умер мой отец, у меня словно земля ушла из-под ног. В наших отношениях было столько всего, что я хотел бы исправить, но было уже поздно. В «Корпус мира» я тоже пошел главным образом из-за слов отца: он сказал, что я и дня не продержусь там. В Африке я провел два года, работая на износ, живя в примитивных условиях. Столько раз я мечтал уехать, хотел вернуться домой, жить с мамой, чтобы обо мне заботились. Но в итоге Африка спасла меня. Я многое о себе узнал. Повзрослел, понял, чем хотел бы заниматься в жизни. Иногда нам помогает то, от чего мы хотим сбежать.
– Возможно.
– С тобой ничего не случится?
Взглянув на него в ответ, я попыталась улыбнуться. У него было такое серьезное лицо. Интересно, а когда его отец был жив, он был таким же? Почему-то мне казалось, что нет. Он был из тех, кого Беверли называла «добропорядочный». С рано повзрослевшей душой.
– Спасибо, что поговорили со мной. Шерил серьезные темы не любит.
– А к Мейсону и Колби ты уже обращалась? Они, похоже, отлично подходят для решения мировых проблем.
У меня вырвался смешок, и напряжение в груди слегка ослабло.
– Я рассмешил ее! Превосходно! Я молодец.
– Да, Уилсон, вы молодец. Слишком большой молодец для таких, как Блу Экохок. Но мы оба это знаем.
Уилсон согласился, реагируя так, будто это была просто шутка в тему. Потом он встал и потянул меня за собой. Проводил до пикапа, усадил внутрь и потрепал по щеке, будто мне лет пять, а ему где-то на сто больше.
– Еще шесть недель, Экохок, и весь мир – твой.
Я просто пожала плечами и помахала ему, уже ощущая вес этого мира, еще более недостижимого, чем когда-либо.
Церемония выдачи дипломов была назначена на майское утро ближе к полудню на футбольном поле. А значит, куча мест на жестких скамейках ждала семьи и друзей выпускников, вместе с относительно терпимой жарой. Относительно – потому что уже в десять утра было выше тридцати градусов. Меня сильно тошнило, и на жаре лучше уж точно не стало. Я даже думала остаться дома, но очень хотелось получить диплом как положено, со всеми. Хотелось надеть шапочку выпускницы и мантию, получить диплом и наконец утереть нос всем тем, кто закатывал глаза при моем появлении или считал, что я вылечу из школы еще до конца года. Но я справилась. Была на волосок от провала, но справилась. К несчастью, всего за несколько минут до общего построения и выхода мне пришлось бежать в туалет. Желудок избавился от тех крох пищи, что в него попали, и все не мог успокоиться, как бушующее море.
Я глубоко дышала, стараясь прийти в себя, прополоскала рот и полезла в сумочку за крекерами, которые начала повсюду носить с собой. Четвертый месяц почти прошел, разве тошнота не должна была уже закончиться? Съев пару крекеров и попив воды из крана (было очень тяжело заставить себя не думать, сколько же там хлорки), я поправила макияж, убрав темные круги под глазами от размазавшегося карандаша. Нанесла блеск для губ, вернула на лицо привычную усмешку и прошла назад в кафетерий, где все собирались перед церемонией. Но там было пусто. Они все ушли без меня. Я опустилась за стол. Ну почему в моей жизни все всегда именно так? Комок в горле не проходил, как и покалывание в сердце. Теперь уже выйти было нельзя. Церемония пройдет без меня.
– Блу?
Я подскочила от неожиданности, подняв голову со скрещенных рук.
Мистер Уилсон стоял в десяти шагах от меня, не снимая руки с выключателя у двери – ближайшей к занятому мной столику. Он был в своей обычной рубашке в тонкую полоску и брюках, но без галстука. У большинства преподавателей были свои роли в церемонии, от собирания шапочек и мантий и общения с учениками и их родителями до помощи опоздавшим. Похоже, это Уилсону и поручили. Я выпрямилась и взглянула на него в ответ. Опять он видит меня такой уязвимой.
– У тебя… все хорошо? Ты пропустила выход. Все уже на поле.
– Да. Уже поняла. – Комок в горле стал больше раза в два, и я отвернулась от Уилсона, показывая, что не хочу разговаривать. Встала, сняла шапочку и кинула на стол. Начала стягивать мантию через голову, так, что стали видны розовые шортики и белая футболка, которые я под нее надела. По идее, под мантиями полагалось носить платья, но кто их увидел бы?
– Подожди! – окликнул Уилсон и двинулся в мою сторону, вытянув руку вперед. – Еще не поздно. Ты все еще можешь успеть.
Я резко поднялась и почувствовала, как комната закружилась вокруг меня. Нет, пожалуйста, нет! Изо всех сил пытаясь остановить тошноту и заставить желудок успокоиться, я неожиданно поняла, что в этот раз и до раковины добежать не успею. Отбросив мантию, я помчалась к двери, пролетев мимо Уилсона и едва успев к мусорному контейнеру. Его руки коснулись моих волос, откидывая их с лица. Мне хотелось оттолкнуть его, но меня всю трясло и глубокие вдохи-выдохи не помогали. В конце концов мне удалось совладать с собственным желудком, и очень захотелось привести себя в порядок. Почти в ту же секунду я увидела перед собой аккуратно сложенный белый квадратик хлопка.
Я приняла его с благодарностью. Уже во второй раз он предлагал мне платок. Первый я назад так и не вернула, хотя выстирала и погладила. Но он весь пропах сигаретным дымом, и мне было стыдно отдавать его. Наконец я выпрямилась, и Уилсон тут же убрал руки и отступил.
Он повернулся и быстро вышел, но вернулся через минуту со стаканчиком ледяной воды.
– Прямиком из учительской, держи.
Я с благодарностью, которую опять отказывалась признавать, начала пить маленькими глоточками.
– Если думаешь, что справишься, то надевай шапочку и мантию и иди к остальным. Ты ничего важного не пропустила.
– Ну уж нет. Одна я туда не пойду.
– А я пойду с тобой. Проще простого. Как только ты сядешь, смущение пройдет, и потом ты будешь рада, что попала на церемонию.
С тоской я взглянула на свои вещи. Уилсон заметил мою нерешительность и поторопил.
– Давай же! Тебе же нравится эффектно появляться.
Я улыбнулась краешком рта, но что-то сомневаюсь, что у меня получится высидеть всю церемонию без очередного приступа.
– У меня не получится.
– Конечно, получится. – Уилсон подобрал форму выпускника и протянул мне с ободряющей улыбкой. Так он напоминал собачку, упрашивающую хозяина погулять, с этим его умоляющим взглядом из-под длинных ресниц, изгибом губ, в котором тоже читалась просьба.
– Но я не могу, – повторила я более настойчиво.
– Тебе нужно пойти, – заявил Уилсон с не меньшим напором. – Я уже понял, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке…
– При чем тут тарелки! Я беременна! – яростно прошептала я, прерывая его.
Его лицо потеряло всю свою выразительность и энергию, будто я сказала, что встречаюсь с принцем Уильямом. Комок в горле вернулся, глаза тоже защипало, и я часто-часто заморгала, скрипя зубами от досады на саму себя.
– Понятно, – мягко произнес Уилсон, опуская руки со все еще зажатыми в них шапочкой и мантией.
Странное выражение изменило черты его лица, на скулах заиграли желваки, будто он делал какие-то выводы для себя. Он не отводил взгляда от моего лица, и мне очень хотелось отвернуться, но гордость заставляла смотреть прямо и вызывающе.
Я забрала свои вещи и отвернулась, неожиданно смутившись своих шортиков и тонкой футболки, будто откровенный наряд только подчеркнул недавнее унизительное признание. Неожиданно меня охватило презрение к себе, и я хотела только убраться подальше от Дарси Уилсона, единственного учителя, единственного человека, которому было до меня дело. Он стал мне другом, я поняла это в тот момент, когда, наверное, навсегда его разочаровала. Сделав пару шагов к выходу, я услышала его голос.
– Я пропустил похороны отца.
Я озадаченно повернулась.
– Ч-что?
– Я пропустил похороны отца. – Он подошел и встал прямо передо мной.
– Почему?
Уилсон пожал плечами, покачал головой.
– Я винил себя в его смерти. В тот вечер мы сильно поссорились, и я ушел, хлопнув дверью. В медицинскую школу поступать не хотелось; он думал, что я веду себя глупо. Это был единственный раз, когда мы поссорились. Тем же вечером у него случился сильный сердечный приступ, прямо в машине на парковке у госпиталя. Его в тот вечер вызвали в больницу, но до здания он так и не дошел. Если бы дошел, его могли бы спасти. Разумеется, я винил себя. Чувство вины и опустошенности поглотило меня. Так что на похороны я не пошел.
Уилсон остановился и посмотрел вниз, на руки, будто в них были скрыты ответы на вопросы, которые он себе задавал.
– Мама уговаривала меня, умоляла. Говорила, что буду жалеть всю жизнь, если не пойду. – Он взглянул на меня. – Она была права.
Я тоже принялась изучать руки, совершенно точно зная, что он имел в виду.
– Чего-то просто нельзя вернуть, Блу. Ты же не хочешь всю жизнь вспоминать об упущенных из-за страха возможностях?
– Это просто дурацкая церемония, – возразила я.
– Нет. Это не просто церемония, потому что для тебя она что-то значит. Ты ее заслужила и должна пойти. Ты добилась всего сама, хоть это было и нелегко, и ты заслужила право быть там, может, даже больше всех остальных на том поле. – Уилсон указал на футбольное поле, находившееся прямо за стеной кафетерия.
– Никто и не заметит, что меня нет. И никто не ждет моего выхода за дипломом.
– Там буду я, и я буду хлопать, свистеть и кричать твое имя.
– Если правда так сделаете, то я вам устрою! – возмутилась я, ужаснувшись.
Уилсон рассмеялся:
– Теперь я тебя узнаю.
Он махнул рукой в сторону моего торжественного облачения.
– Пошли.
И все-таки я попала на свою церемонию вручения дипломов. Как оказалось, ничего особенного без меня и не было. Мы вышли из кафе, Уилсон шел рядом. Всю дорогу я старалась держаться ровно, не спешить, и прошла к своему месту, не глядя по сторонам, хотя вокруг все крутили головами. Уилсон сел вместе с остальными учителями и, верный своему слову, свистел и кричал, когда меня вызвали. Пришлось признать, что мне даже понравилось, мои одноклассники и другие учителя рассмеялись, наверное подумав, что Уилсон так радовался мигу избавления от меня. Я долго сдерживалась, но, несмотря на все старания, в последний момент широко улыбнулась.
Глава четырнадцатая
Индиго
В квартире я старалась не бывать. Там воняло сигаретами, и, даже несмотря на закрытую дверь в мою комнату и окна нараспашку, находиться внутри было невыносимо, потому что Лас-Вегас в мае уже напоминал раскаленную печь. В моей маленькой мастерской на задворках тоже стояла жарища, но свежий воздух и работа хоть как-то отвлекали. Последний проект захватил меня с головой: я отделывала, шлифовала и полировала, когда вдруг подъехала машина и остановилась у металлической раздвижной двери. Обернувшись, я увидела Уилсона, он как раз вылез из своей серебристой «Субару» и закрывал дверь, так что я вышла навстречу, прикрывая глаза от солнца.
– Твоя тетя сказала, что ты здесь, – произнес он вместо приветствия.
– Она открыла дверь? Ого. Чудеса, да и только. – Когда я выскользнула из дома, она спала на диване.
На мне сегодня были рваные джинсовые шортики и красный топ, и я с трудом сдерживала желание натянуть их пониже. Живот еще только начал округляться, и под одеждой это было не так заметно. Я бросила взгляд на свои шлепанцы и поджала пальцы. До этого я была в душе, привела себя в порядок, но волосы не успели высохнуть, так что пришлось собрать их в хвост, чтобы с прядей вода не стекала на шею. Даже в зеркало не посмотрела. Не знаю, что волновало меня больше: то, что Уилсон застал меня в таком виде, или то, что это было мне так важно. Он еще раньше остановился и теперь просто смотрел на меня. Я почувствовала укол раздражения и немедленно заняла оборонительную позицию.
– Почему вы так на меня смотрите?
Уилсон нахмурился, засунул руки в карманы и недоуменно изогнул бровь.
– Ты изменилась.
– Ну, еще бы, – смущенно фыркнула я. – Выгляжу отвратительно, знаю. Без макияжа, без прически и в этой дрязной одежде.
– Дрязной? – Уилсон поднял брови.
– Да, как драный и грязный, получается дрязный.
– Понятно. – Уилсон кивнул с мудрым видом. – Как грязный, только дрязный.
Он слегка наклонил голову.
– Тебе идет.
– Дрязная одежда мне идет? – Почему-то его слова меня задели. – О, благодарю вас, мистер Дарси! – произнесла я с акцентом Скарлетт О’Хары и захлопала ресницами. – Вы такой же романтик, как ваш тезка!
– Тебе идет естественность. Обычно ты используешь слишком много макияжа. – Уилсон пожал плечами и отвернулся.
– Голубых теней не может быть слишком много, – сострила я, пытаясь притвориться, что мне безразлично его мнение. Провела рукой по волосам, нащупала торчащие пряди и обнаружила, что сам хвостик сбился на одну сторону.
– Что это будет? – Уилсон сделал несколько шагов и встал рядом. Протянул руку и провел пальцем по изгибам деревянной скульптуры.
– Никогда не знаю заранее, что получится, – честно отозвалась я.
– А как тогда ты понимаешь, что работа готова? – улыбнулся он.
– Это вечный вопрос, когда же стоит остановиться. Обычно в процессе я уже чувствую, какой она будет. Но очень редко знаю заранее. Вдохновение приходит во время работы. – Пытаясь объяснить, я даже закусила губу. – Понимаете?
Уилсон кивнул.
– Если прищуриться, то очень похоже на виолончель, которую растопили и слепили заново… как ириску.
Я не сказала ему, что тоже вижу виолончель. Это слишком личное, и произносить вслух – значит снова выставить напоказ проснувшиеся во время его игры чувства, той ночью в школе. Тогда я поклялась измениться.
– А это что? – Уилсон указал на маленькую дырочку на гладкой поверхности.
– Червяк прогрыз.
– Ты это вырежешь?
Я покачала головой.
– Наверное, нет. Залью мастикой и отшлифую. Иногда если пытаться исправить что-то одно, потом появится другое.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, вот это – относительно небольшая червоточинка, так?
Он кивнул.
– Если я начну ее вырезать, она расширится, изогнется, и придется исправлять поверхность куда бо`льшую или как минимум куда бо`льшую дыру. Ничего «идеального» не существует, и, по правде сказать, если бы дерево было идеальным, оно не было бы таким красивым. Кстати, это напомнило мне о кое-чьих словах: «быть идеальным – скучно».
– Ты все-таки слушала! – Уилсон снова разулыбался.
– Обычно слушаю, да, – ответила я, не подумав, и тут же забеспокоилась, что сказала больше, чем нужно.
– Как ты себя чувствуешь? – Уилсон сменил тему, тут же став собранным и серьезным, как и всегда.
Отложив инструменты, я потянулась, давая уставшей спине отдохнуть.
– Я в отличной форме.
Говорить о том, на что он намекал, не хотелось. После почти часа в туалете ощущения были не из приятных. Но с десяток крекеров как-то удержались в желудке, да и свежий воздух немного помог. Интересно, как долго я еще смогу находиться в квартире, где сигаретный дым уже впитался в стены, в мебель, в общем, во все, что смог? Это было вредно даже моему здоровью, не говоря о ребенке. Желудок опять свело, и я задумалась, не был ли обычный страх частью этой бесконечной тошноты.
– Твоя тетя знает о ребенке? – Отлично, теперь Уилсон решил притвориться непонятливым.
– Не-а, – коротко ответила я.
– Ты была у доктора?
– Еще нет. – Я избегала его взгляда. Вряд ли визит в центр планирования семьи считался. А Уилсон ухитрялся даже молчать осуждающе. Я отступила от скульптуры и громко вздохнула.
– У меня назначена встреча с представителем Департамента здравоохранения и социальных служб, возможно, они предоставят какую-то медицинскую помощь и скажут, к какому доктору обратиться, вот.
– Хорошо, – коротко отозвался Уилсон, кивая. – Ты же знаешь, что курить тоже придется бросить, да?
– Я не курю! – Уилсон будто догадался, о чем я думала минуту назад.
Он недоверчиво приподнял бровь и насмешливо улыбнулся, показывая, что ждет объяснений.
– Уилсон, я не курю! Просто живу с дымящей как паровоз тетей. Так что от меня тоже все время пахнет как от пепельницы. И ничего с этой вонью поделать нельзя, но спасибо, что заметили.
Насмешка пропала с лица Уилсона, и он прерывисто вздохнул.
– Прости, Блу. Все время я что-то не то говорю. Я не болтун, но бывает, как ляпну что ни попадя…
Пожав плечами, я вернулась к работе, не заостряя на этом внимания. Уилсон какое-то время стоял рядом, наблюдая за мной. Но каким-то он был беспокойным, и я не могла понять, что он все еще здесь делает.
– Что ж, тогда решено… – пробормотал он себе под нос. А потом обратился ко мне: – Ты когда-нибудь думала о переезде?
– Всего лишь каждый день и каждую секунду, – криво усмехнулась я, не поднимая взгляда от скульптуры, где новая линия становилась все более четкой, превращая виолончель в настоящую симфонию. Этот изгиб наводил на мысли о мелодии, полете, бесконечности. Очень сложно было выразить это ощущение словами, но каким-то образом в самом дереве оно уже было. Вот так оно и получалось: нечто прекрасное вдруг появлялось почти случайно, и мне только нужно было позволить ему направлять мои руки. Очень часто казалось, что руки и сердце знают что-то, чего не знаю я сама, и я просто позволяла им творить самостоятельно.
– Ты можешь сделать передышку? Хочу показать тебе кое-что, тебе будет интересно.
Если я сейчас уйду, вернется ли потом вдохновение? Я закусила губу, задумавшись. По идее, скульптура почти готова, можно было ехать. И я кивнула.
– Только дайте минутку, нужно переодеться.
– Ты хорошо выглядишь. Поехали, это ненадолго.
Потянув за резинку, я распустила волосы. Попыталась причесаться пальцами, но потом решила оставить как есть. Быстро убрала инструменты и закрыла мастерскую. Забежала в квартиру, схватила сумочку, провела расческой по волосам и натянула футболку; она хотя бы не была такой открытой.
– Тебя тут искал парень, так смешно говорил, – пробормотала Шерил с дивана. – Как профессор из «Баффи – истребительницы вампиров». Только гораздо моложе и симпатичнее. Пытаешься попасть в высшее общество?
Шерил была влюблена в профессора Спайка из этого сериала. Она пересматривала все сезоны почти что с одержимостью, когда находилась в поиске очередного бойфренда. Из-за того же сериала она верила, что ее идеальный парень был где-то там, бессмертный и на удивление привлекательный кровопийца. Сравнить Уилсона с кем-то из персонажей было серьезной похвалой. Ничего не ответив, я вышла из дома.
Уилсон открыл передо мной дверь машины, и мне удалось удержаться от язвительного замечания или сравнения его с одним из героев сериала, взявшим на себя роль опекуна Баффи. Мы приехали к его дому, и я похвалила улучшившийся внешний вид фасада.
– В первую очередь сделали внутренние работы, но как только они закончили приводить в порядок три квартиры, пришла пора заняться внешней отделкой. За прошлый месяц рабочие сделали новую крышу, вставили окна, отделали фасад. Перестроили лестницу и уложили дорожку и ступеньки камнем. Ландшафтные дизайнеры тоже приезжали, расчистили сад. Этому старичку правда подарили новую жизнь.
Он в два шага перепрыгнул ступеньки и открыл дверь. Я поднялась следом, более степенной походкой. Интересно, каково это, иметь столько денег, чтобы полностью преобразить «старичка»? Конечно, работы еще было много. И наверняка еще приходилось общаться с подрядчиками и рабочими. Не могу даже представить, как у него получалось заниматься всем сразу. И все же, каково это, когда ты можешь делать все, что захочешь… в пределах разумного? Вдруг закралась мысль, а не была ли я его новым проектом. Может, он хотел подарить новую жизнь и мне тоже.
– Вот это я и хотел тебе показать. – Он подвел меня к двери в холле, которую я даже не заметила в прошлый раз – изгиб лестницы скрывал ее полностью.
– Видишь, дом поделен на три квартиры, две наверху, но только одна внизу. Это потому, что когда его строили, лестницу немного сместили вправо. Из-за этого в этой части дома все комнаты гораздо меньше. Моя квартира находится где-то над гаражом, так что места полно. Но здесь внизу довольно тесно. Когда-то я думал, что стану жить на первом этаже, а квартиру наверху сдавать, но я даже в душе не помещаюсь – увидишь, почему. И, по правде сказать, мне нравятся мои комнаты. Так что я решил сдать ее какому-нибудь мастеру на все руки. Но выяснилось, что этот мастер – я сам, и теперь у меня есть оправдания жить в той квартире, потому что, делая все сам, я экономлю деньги.
Он все это рассказал по дороге в маленькую квартиру. Там были такие же полы, как в холле, стены недавно покрашены. Маленькая прихожая вела в небольшую гостиную, которую Уилсон назвал «комнатой для отдыха», рядом с которой располагалась кухня-камбуз, где уже установили металлическую сияющую раковину, черный холодильник, плиту и узкий разделочный столик, тоже черный. Все аж сверкало и пахло деревом, краской и новизной. Еще в квартире была спальня и ванная, обе только-только отделанные и обе крошечные. А в ванной стало понятно, что Уилсон имел в виду.
– Водопровод проходит вот здесь, так что по-другому установить душ не получилось. Потолок здесь, над душевой, и двух метров не будет, но тебе это не помешает, разве что ты предпочитаешь мыться в тех ботинках со смехотворно высокими каблуками, которые так любишь.
– Уилсон, я не могу позволить себе эту квартиру. Она маленькая, но очень милая. Работаю я в кафе, у меня будет ребенок, а еще тут нет места для мастерской, так что моя финансовая ситуация вряд ли улучшится, если я буду жить здесь.
– Ты можешь ее себе позволить, поверь. И, конечно, самое приятное. Пойдем, я тебе покажу.
Он вышел из ванной и дошел до кухни всего в несколько шагов.
– Вот, видишь дверь? Это не кладовая. Она ведет в подвал. Я подумал, что если здесь будет жить рабочий, ему нужно будет туда быстро спускаться, так что мы решили не убирать эту дверь, когда готовили план первого этажа. Там стоит стиральная машина, печь и бак с нагревателем для воды, электрощиток с предохранителями тоже там. Вторая дверь ведет в него снаружи, так что мне не придется проходить через твою квартиру. Подвал просто огромный. Там куча места для мастерской. Зимой, наверное, холодновато, но мы можем установить там обогреватель. А летом это самое прохладное место в доме.
Вслед за ним я спустилась по ступенькам, стараясь не радоваться, повторяя себе, что это плохая идея. В подвале смотреть было особо не на что. Бетонные стены и пол, где-то двести тридцать квадратных метров пустого (в основном) пространства. У дальней стены стояли старая стиральная машина и сушилка, еще немного всякой всячины, но больше ничего. То, что в доме был подвал, говорило о многом. Подвалы в домах Лас-Вегаса встречались не чаще, чем кирпичные дома. Свет в нем уже провели, розетки для моих электрических инструментов установили. Этого мне было больше чем достаточно.
– В доме есть старая мебель, она продавалась вместе с домом. – Уилсон сдернул ткань с предметов в дальнем углу. – Можешь брать все, что хочешь, машинка и сушилка уже подключены, можешь пользоваться.
– А цена? – спросила я, прерывая список достоинств дома. – Сколько в месяц?
Он задумался, склонив голову набок, будто вопрос стоил серьезных раздумий.
– Квартира небольшая, так что сдать ее человеку нормального роста я не смогу. Он будет чувствовать себя Гулливером в стране лилипутов. Я даже думал оставить все как есть, чтобы мама останавливалась тут, когда приезжает. Но она слишком… сноб, так что вряд ли сработает.
– Так сколько?
– Четыре сотни в месяц, наверное, слишком много. – Он смерил меня взглядом. – Так что в цену входит оплата коммунальных услуг, чтобы было честно.
Четыре сотни – цена смехотворная, и он это знал. Квартира Шерил стоила девять сотен в месяц, а это была вонючая дыра. К тому же цена за ее квартиру включала в себя только водоснабжение и канализацию, электричество и газ оплачивались отдельно. Случалось так, что мне приходилось платить за них из своей зарплаты, поэтому я была в курсе.
– Зачем вам это? – спросила я, засунув руки в карманы потрепанных шорт.
Уилсон вздохнул.
– Блу, здесь нет подвоха. Четыре сотни более чем достаточно, правда. К тому же миссис Дарвин будет рада соседке. Вторую квартиру снял парень. Так что если ей понадобится что-нибудь… по женской части… у нее будешь ты. Все идеально складывается.
Он хватался за соломинку.
– По женской части? Например?
– Ну, я не знаю. Что-нибудь по мелочи… то, в чем женщины разбираются и с чем я точно не смогу помочь.
– Понятно, – ответила я, стараясь не рассмеяться. Эйфория пузырьками забурлила в груди, и хотелось в победном танце заскользить по подвалу. Это правда происходит. Я переезжаю в эту идеальную маленькую квартирку и буду жить одна. Никакого дыма, Шерил, пивных бутылок и пьяных мужчин, о которых постоянно спотыкаешься или обходишь стороной. У меня будет свой дом.
Глава пятнадцатая
Яркость
В подвале я нашла стол и два стула, кровать и крошечный диванчик с креслом из одного комплекта. Уилсон настоял на том, чтобы пройтись по ним пароочистителем. Он придумал какую-то отмазку, что к миссис Дарвин все равно должны прийти почистить ее вещи, но когда я упомянула это в разговоре с ней, она выглядела озадаченной. Уилсон также чудесным образом достал новенький двуспальный матрас для кровати и пружины, которые, как он сказал, тоже были в подвале, хотя я их там не видела.
Читать бесплатно другие книги:
