Дерзкая темная ночь Лорен Кристина
– Зрители и не должны быть расположенными к Рэйзору в начале. Мне что, действительно нужно это объяснять? – Я чувствую, как мой прежний стресс сменяется новым, будто кто-то подлил масло в огонь. – Он изуродован шрамами, у него острые, как ножи, зубы. Он не похож на героя, потому что в начале истории он и не такой.
Остин пускается в объяснения о том, как важны зрительское доверие и верное первое впечатление. И использует столько профессионального сленга, что через несколько минут мой мозг начинает отвлекаться и вместо происходящего думать —
об Оливере в его кабинете,
как он сказал мне быть тихой,
как он будто бы знал, что при мысли об отъезде на эти три дня я была близка к панике,
насколько сильно он уже меня любит и как доверяет, что я его правильно пойму,
и как сильно он мне нужен прямо сейчас, с направленным на меня взглядом и помогающий мне справиться со всем этим шаг за шагом.
– Так что вопрос на самом деле в том, чтобы буквально схватить их за шкирку и орать в лицо, что они обязаны полюбить Рэйзора, – продолжает Остин, – причем независимо от того, что тот делает. И да, прямо в первой сцене. Это потом поможет им простить его за последующие действия.
Я киваю, а в голове каша. В том, о чем он говорит, вроде бы есть смысл. Но при этом и ни капли нет.
И, блин, я понимаю, что пропустила большую часть его пояснений, но я не могу не начать спорить:
– Просто я считаю…
Тяжело вздохнув, Лэнгдон раздраженно смотрит в сторону Остина.
– У нас на это нет времени.
– Нет-нет, – отмахнувшись от Лэнгдона и обаятельно улыбаясь, не соглашается Остин. – Пусть говорит.
Я с трудом нахожу слова, несколько долгих мучительных секунд внезапно пытаясь вспомнить, о какой именно сцене мы вообще говорим.
– М-м…
– Начало… – терпеливо подсказывает Остин.
Несколько раз кивнув, я продолжаю:
– Я предпочитаю, чтобы все осталось, как в книге.
Лэнгдон насмешливо бормочет себе под нос:
– Ну вот и сюрприз.
Я резко поворачиваюсь к нему.
– Прошу прощения? – Мое сердце бьется так сильно, что я начинаю дрожать. – Разве это не адаптация книги? Я не одну неделю редактировала эту сцену, чтобы все было правильно.
Лэнгдон саркастически улыбается.
– Сколько тебе лет? – наклоняясь вперед и облокачиваясь на локти, спрашивает он.
Я сажусь.
На панно изображена девушка с канистрой бензина, держащая в руках спичку.
– Двадцать три.
– Двадцать три, и ты написала книгу, которая кому-то понравилась. Ну а теперь ты все стала понимать в Голливуде. – Щелкнув пальцами, он откидывается на спинку кресла. – Честно говоря, не понимаю, зачем я здесь?
Температура моей крови превысила кипение. Что он сейчас сказал?
– Я тоже не понимаю зачем, – наконец выдаю я подрагивающим голосом. – Тебе сорок пять, и ты написал только один адаптированный сценарий для крупного фильма, собравшего в прокате меньше одиннадцати миллионов. Наш бюджет в десять раз больше.
Лэнгдон делает глубокий вдох, от чего становится похожим на дракона, который вот-вот изрыгнет пламя.
– Я занимаюсь инди-фильмами, и это перспективная ниша, которая позволяет мне…
Остин пытается засмеяться, но получается резкий вопль.
– Лэнгдон, остановись. Не звезди. Лола просто говорит, как чувствует. Это все для нее в новинку. – Он поворачивается ко мне и успокаивающе говорит: – Что-то из этого – и да, я понимаю, насколько это трудно, – ты должна доверить нам. Мне. Лэнгдону. Доверить процесс. Как думаешь, сможешь?
Он кивает и улыбается, будто я уже согласилась. Я же потрясенно смотрю на него.
– Превосходно, – заявляет он. – Мы самую-самую малость изменим первую сцену, и бах! На экранах появится созданный тобой мир!
Остаток встречи был таким же ужасным. Лэнгдон наконец справился со своим раздражением, но вся моя история оказалась порезанной на перемешанные между собой куски. Исчезли диалоги, которые я так люблю. В сценарии стали красоваться сцены, которые мне и в голову бы не пришло включить в книгу. Не то чтобы я сильно трясусь над своей работой, но так много изменений просто не имеет смысла. И мы будем продолжать делать это и завтра. И послезавтра.
Я заказала еду в номер и переоделась в пижаму, когда на часах еще не было и восьми вечера. Эрик позвонил во время нашего короткого перерыва на ланч, и мы договорились созвониться еще раз в пятницу, когда поеду домой. Судя по голосу, он вроде не собирался меня прикончить. Но я знаю, что по приезде затаюсь в своей писательской пещере.
Черным безжизненным пятном в центре мягкой кровати лежит мой телефон. Мне хочется позвонить Оливеру и попросить его поболтать со мной, чтобы отвлечься от этого вымораживающего безумия, но воздух при каждом моем вдохе проходит только полпути по горлу и тут же спускается обратно.
Он нужен мне здесь. У меня список дел длиной в пять километров, но от одиночества я чувствую беспокойство. Такая сильная потребность в нем (и так скоро!) кажется настоящим помешательством. Большую часть дня вместо работы над сценарием я провела в желании вернуться в Сан-Диего.
Но я не хочу разговаривать с Оливером по телефону, потому что чувствую панику, которую нереально толком сформулировать: по поводу нас с ним, книги, фильма, всего происходящего в целом… И по этой же причине я не могу написать ему СМС, ведь уложить эту бездну в несколько слов на экране маленького гаджета – банально и нелепо. Я настолько странно и безрассудно скучаю по нему. Меня тянет уехать отсюда и быть этой ночью с ним. Оливер нужен мне в этом номере, и я точно знаю: он тут же, не раздумывая, приедет сюда, стоит мне только попросить. Успокоит меня, рассмешит, и его подначивания сведут мое помешательство на нет. Отвлечет какой-нибудь ерундой – пушистой штучкой, надевающейся на кончик ручки, яркой пластмассовой слинки[42]. Чем-нибудь дурацким и бесполезным.
Но если он поедет сюда, то будет в дороге один, причем поздно. А люди любят выпить. Они часто не осторожны. Часто за рулем говорят по телефону и пишут СМС. А от Сан-Диего ехать больше двухсот километров.
От входящего сообщения вибрирует телефон, и на экране я вижу его имя.
«Как все прошло?»
Беру телефон и начинаю набирать с десяток различных ответов, но удаляю каждый. Бросив в итоге его на кровать, я выключаю телевизор и иду в душ. Потом беру блокнот, следующие несколько часов провожу за самыми худшими зарисовками, что когда-либо делала, и швыряю его на кровать. Был ли успех «Рыбы Рэйзор» счастливой случайностью? Я начала его создавать в пятнадцать лет, и мне понадобилось три года, чтобы закончить. Следующие два ушли на редактуру и еще два на подготовку к публикации. Как я вообще думала написать следующую книгу во время вечных поездок, работой над фильмом и влюбленности?
На панно изображен грызущий все на своем пути монстр.
Я выжата как лимон, но ум и не собирался останавливаться. Тогда, покопавшись в сумке, я нахожу снотворное. Эти маленькие белые таблетки всем своим видом словно бросают мне вызов.
Я даже толком не почувствовала, как одна скользнула вниз по горлу. От объемного и пустого мир сужается до размеров точки, где я в руке держу карандаш. Линия удлиняется и выходит за пределы листа, а мои веки резко, как срубленные деревья в лесу, закрываются.
На следующее утро у входа в здание меня встречает Остин с огромной кружкой кофе в руках.
– Подумал, тебе понадобится, да? – спрашивает он, попивая свой крошечный эспрессо.
Я улыбаюсь и, поблагодарив, беру кружку. Внутренне вдрагиваю: он дает понять, что сегодняшний день будет длиннее и труднее вчерашнего? Или же мне просто нужно быть сосредоточенной и он решил, что кофе тут в самый раз?
Следуя за ним к лифтам, я слушаю его короткий разговор по телефону. Как только подъезжает лифт, он отключается, и вместе с толпой мы входим в кабину.
– Хочу, чтобы ты знала: Лэнгдон действительно чувствует дух твоей истории, – слишком громко для такого замкнутого пространства произносит Остин.
– Конечно. – Мне хочется поговорить об этом с Остином плюс убедиться, что мы вовремя закруглимся, и я успею поработать в отеле, но только не в переполненном лифте.
– И я понимаю, что та тема с возрастом стала камнем преткновения…
– Именно, – тихо подтверждаю я.
– Но у Лэнгдона отменное чутье на кино, он знает, что будет иметь успех, а что нет. Мы не можем показать по большей части мужской зрительской аудитории пятнадцатилетнюю героиню.
Все вокруг притихли и явно ждут, что я отвечу.
– Ну и зря, – замечаю я, и позади кто-то фыркает. Трудно сказать, была ли это поддержка или насмешка. – Хотя той же Натали Портман в «Леоне» было двенадцать, и многие нюансы отношений Рэйзора и Куинн позаимствованы оттуда.
Лифт останавливается на нашем этаже.
– Ну в свое время были, конечно, обсуждения сексуальных нюансов их отношений, – замечает он.
Я уже открываю рот высказать свое мнение о больном воображении людей, кто находит то, чего нет, и что между Матильдой и Леоном не было никаких сексуальных отношений, как раздвигаются двери, и Остин выходит из лифта.
– Секс хорошо продается, – бросает он через плечо. – Не зря так говорят.
– Росомаха тоже! – громко кричу ему вслед я, хотя знаю, он слышит меня, даже когда листает что-то в телефоне. – Он обучал молодых девушек, но по отношению к ним не позволял себе ничего мерзкого.
Остин игнорирует мои слова, и мы идем в тот же конференц-зал, где были вчера. Через стеклянную дверь видно, что Лэнгдон уже на месте, разговаривает и смеется с каким-то мужчиной чуть старше его, но стройнее, с седыми висками и в очках в широкой оправе.
– О, отлично, они оба здесь, – говорит Остин и толкает дверь. – Лола, это Грегори Сент-Джуд.
Мужчина встает, поворачивается и с осторожностью смотрит на меня.
– Наш режиссер, – добавляет Остин.
Я пожимаю ему руку. Он ниже меня ростом, но приветствует меня крепким рукопожатием и дружественным кивком, после чего снова садится рядом с Лэнгдоном.
– Моего отца тоже зовут Грег, – замечаю я, как надеюсь, с приветливой улыбкой.
Он напряженно отвечает:
– Вообще-то я предпочитаю Грегори.
– Да. Конечно.
Это хреново. Я и так чувствую себя неуверенно после неудачного разговора с Остином, а теперь я словно Рэйзор – представитель совершенно иной версии этого мира. Я откашливаюсь, пытаясь сдержать смешок при этой мысли.
Кладу телефон на стол, и тут меня накрывает острое желание позвонить Оливеру, чтобы рассказать ему об этом. Услышать его голос и попробовать на вкус нормальную жизнь.
И вот так я словно ломаю печать и впускаю поток до этого момента убранных подальше мыслей.
Со вчерашнего вечера я ему не писала, кроме кучи смайликов с сердечками утром и «SOS. С Л-А все странно».
Но он ответил: «Дрых без задних ног. Кажется, это результат недостатка сна? Набери, как закончишь сегодня».
Но мне этого недостаточно. Я быстренько еще раз обдумываю идею его приезда сюда, чтобы провести эту пару ночей вместе. Но смогу ли я сосредоточиться, когда он будет так близко? И даже если так, когда я вообще буду работать?
– Лола? – зовет меня Остин, и я замечаю, что, оказывается, уставилась на экран телефона, и, кажется, он окликает меня не в первый раз.
– Прощу прощения. Я просто… – Я с улыбкой выключаю телефон. – Итак. С чего начнем?
Он устало улыбается:
– Страница шестьдесят.
Глава 12
Лола
Днем в пятницу Оливер стоит у моего дома, когда черная машина подъезжает к тротуару. Открыв мне дверь, водитель достает из багажника мою маленькую сумку и отказывается от чаевых.
– Те все покрыли, – с улыбкой говорит он.
Я падаю духом, ведь на этот раз я заранее подготовилась. Засовываю двадцатку обратно в карман и поднимаю взгляд.
По ночам на телефоне я включала бесшумный режим, днем лихорадочно пыталась оставаться вовлеченной в обсуждения, а с Оливером разговаривала всего пару раз за последние два дня – суммарно где-то минут десять, и моя реакция на него сейчас именно такая, как я и ожидала. На нем темно-синие джинсы, темно-красная футболка и синие конверсы. Прядь волос свисает на лоб. А стекла очков не скрывают сверкающих голубых глаз. Его улыбка, когда он прикусывает уголок губы ровными белыми зубами, как десяток глотков свежего воздуха.
Он делает шаг ко мне, и я устремляюсь в его объятия, изо всех сил прижимаясь к нему, когда он так стискивает меня, что мне становится нечем дышать. Его рот путешествует от моего виска по щекам к губам, которые он осыпает множеством поцелуев, требовательно скользя языком внутрь.
Руки нетерпеливо поглаживают мою талию, бедра, попу, а по губам скользят его слова, как он скучал, очень скучал, безумно скучал по мне.
Мне хочется подняться наверх, заняться любовью и утонуть в нем. Но на часах почти семь, и нас ждет ужин с папой. Оливер со стоном отстраняется и кивает в сторону своей припаркованной машины. Переплетя наши пальцы, он ведет меня к пассажирской двери.
– Готова?
Я киваю.
– Нет.
Он смеется и открывает мне дверь:
– Поехали.
Кажется невероятным, но у меня еще не было таких неловких моментов в общении с отцом. Даже когда он вернулся домой с войны и мы сидели друг напротив друга за завтраком – оба не в состоянии думать ни о чем, кроме его жутких ночных кошмаров и криков посреди ночи от образов войны, что не уходили из его головы. Даже когда ушла мама и он потерял остатки рассудка во флаконе с таблетками, а я тащила его в постель, давала попить и слушала бесконечные рыдания. Даже когда он пришел ко мне в комнату, пока я делала домашнее задание, и признался, что нуждается в помощи. У нас бывали трудные времена, даже суровые, но еще никогда не было неловко.
Это начинается еще в момент, когда мы паркуемся у обочины, а папа ждет на крыльце с улыбкой во все лицо.
До этого момента я не задумывалась о том, что в свои двадцать три еще ни разу не приводила домой парней.
Едва мы подходим, я понимаю, что это будет именно настолько ужасно, насколько предполагала: его улыбка практически достигает ушей, когда он с резким звуком хлопает Оливера по спине.
В непринужденной улыбке Оливера сверкает веселье:
– Привет, Грег.
– Сынок! – приветствует папа.
В животе все скручивается в узел.
– Пап, не надо.
Он смеется:
– Что не надо, Лорелея?
– Не превращай вечер в странный.
Он уже качает головой:
– В странный? С чего это? Только потому, что поприветствовал тебя и твоего парня? Твоего бойфренда. Твоего…
Я рычу на него, перебивая на полуслове.
Он приносит диск Барри Уайта и ведерко льда с бутылкой шампанского.
– За счастливую пару!
Смешок Оливера – один короткий всплеск веселья, всегда такой ненапряжный и никогда никого не заставляющий ощущать неловкость. Он забирает бутылку из рук Грега.
– Не лишай меня этого удовольствия.
– Не думаю, что стану тут спорить, – шутит папа.
Я закрываю глаза рукой. Что они оба так дружат – это и хорошо, и плохо одновременно.
На панно изображена девушка, подбросившая тяжелую сковородку в воздух и тихо вставшая под ней.
Шлепнув каждого по плечу, я прохожу мимо них:
– Если я вдруг понадоблюсь на этом фесте тешащих эго, буду на заднем дворе.
– А как же бокал шампанского в честь новых отношений, Лола? – окликает меня папа, но я уже прошла через кухню и вышла на бодрящий воздух.
Там великолепно. Лозы маракуйи обвивают забор, отделяющий наш двор от двора Тупиц, откуда старое дерево склоняется на нашу сторону. Летом в его ветвях кружит так много пчел, что я всегда представляла, что они сообща смогут поднять дерево, забор, весь двор и дом так же легко, как оторвать наклейку от бумажной основы. А когда маракуйя созревает, она с тихим шлепком падает на жесткую землю. Я закрываю глаза, вспоминая, как жужжали пчелы над головой, когда карабкалась по лозам нарвать спелых плодов.
Я ощущаю себя так, будто все эти дни не дышала, а сейчас вдали от Лос-Анджелеса наконец могу. И замечаю сжатость в горле именно тогда, когда чувствую облегчение, будто разжимается стиснутый кулак. Хотя напряжение из живота никуда не девается, а мне еще так много нужно сделать.
Сценарий не дописан, а Остин с Лэнгдоном поставили его под угрозу, дав мне отредактировать совместно придуманный вариант при условии, что я не вернусь к оригинальной версии там, где уже все обсудили. Эрик дал мне две недели на завершение «Майского Жука», что потрясающе, потому что сразу после этого я уезжаю в очередной промотур книги и вернусь через неделю, как раз к первому съемочному дню с участием главных актеров. Мне еще никогда не приходилось управляться со столькими делами одновременно, постоянно переключая голову с фильма «Рыба Рейзор» на книгу «Рыба Рейзор», а потом на книгу «Майский Жук» и снова по кругу. Все это настолько сложно, я будто заново учусь писать. И еще ощущаю себя резервуаром с медленно вытекающей водой.
Со стороны дома слышны низкий голос Оливера, смех папы и звук выскочившей из бутылки пробки. Несмотря на свои беспокойства, прикусываю губу и улыбаюсь при звуке их голосов и беспечного тона. Когда они рядом, это слишком, но я, зная такое за папой, все равно привела Оливера на ужин. Они так искренне обожают друг друга, что меня это и пугает, и вызывает облегчение одновременно.
Голоса в доме смолкают, затем позади меня скрипит дверь, я слышу неторопливые шаги вниз по лестнице, а потом чувствую чье-то тепло рядом с собой на лужайке.
Я облокачиваюсь на него сбоку, закрываю глаза и чувствую острое желание перекатиться на него, чтобы понежиться в его близости.
– Где папа? – спрашиваю я.
Оливер проводит рукой мне по спине и обхватывает талию. Ртом находит шею и отвечает, не отрываясь от нее: – Заканчивает с ужином в честь нашего появления на публике. – Я смеюсь, снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох. – Тебе не нравится, как он принял это?
– Я… – уклончиво бормочу я. – Просто это все равно что сделать новую стрижку. Тебе вроде бы и хочется, чтобы всем понравилось, но и напрягает повышенное внимание.
Он наклоняется и целует уголок моего рта.
– Ты терпеть не можешь такое внимание, правда ведь? Тебе хочется, чтобы мы – Лоливеры, – тут он подмигивает, – были уже устоявшимся фактом. Чем-то решенным. Не новостью.
Я улыбаюсь ему и чувствую, как в животе порхает миллион бабочек.
– Или же я хочу, чтобы папа с молчаливой улыбкой просто знал, а уж я сама буду той, у кого голова кругом от Лоливеров.
– Как эгоистично, – поддразнивает он. – И так, на минуточку, я ни разу не видел, чтобы твой отец чему-то спокойно улыбался.
Прикусив губу, я поднимаю на него взгляд. Он еле заметно улыбается, и я знаю: он и шутит, и вместе с тем серьезен.
– Знаю.
Повернувшись ко мне, он поглаживает подушечкой указательного пальца мою нижнюю губу.
– Грег счастлив за тебя. – Сделав паузу, он рассматривает меня, пока я стараюсь не забывать дышать под его заботливым и пристальным взглядом. Следующие слова он произносит гораздо тише: – У меня такое чувство, что ты не многих парней приводила домой к отцу.
– Или вообще никого, – отвечаю я, и его взгляд становится тяжелым, задержавшись на моих губах, – ты первый.
– Значит, у тебя ни с кем не было долговременных отношений?
Протянув руку, я касаюсь кончиком пальца его подбородка:
– Я бы пока еще не стала называть наши отношения долговременными.
Он смеется:
– Думаю, все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим термином, ведь мы шли к этому продолжительное время. Я имею в виду кого-то, с кем ты была достаточно долго, чтобы захотеть привести домой.
– Ты спрашиваешь, со сколькими я была?
По его губам скользнула улыбка:
– Не напрямую.
Смеясь, я отвечаю ему:
– Ты мой пятый. Он делает немного сердитое лицо, какого я еще никогда у него не видела. А я спрашиваю:
– Хочешь, чтобы и я у тебя спросила?
– Ты можешь, – бросает вызов он и встречается со мной взглядом, может быть, зная, что я на самом деле не хочу спрашивать. Я жду, и он наконец хохочет, подмигивая мне, – хотя я толком не знаю. Было много случайных встреч на одну ночь в универе. Могу предположить что-то около тридцати.
Я киваю, затаив дыхание и, оглядываясь на забор, выжидаю, когда исчезнет боль от укола в легкие.
– Тебе не нравится мой ответ, – замечает он.
– А тебе мой?
Он со смехом соглашается:
– Не очень. В моем идеальном мире я забрал твою девственность той ночью.
Закатив глаза, я говорю:
– Парни становятся просто нелепыми, когда речь заходит об этом.
– Ну явно не только парни, – возражает он. – Тебе тоже не понравилось, что я был с другими женщинами.
– Мне не нравится мысль, что ты любил других женщин.
Он не может сдержать хулиганскую улыбку. Оливер наклоняется и ртом скользит по моей шее к уху:
– Ну не думаю, что любил когда-то, как сейчас. Когда голова кругом, когда все кардинально другое и стирает все предыдущее. Когда я вижу себя с ней на всю оставшуюся жизнь.
Это ощущается настолько по-новому, настолько открыто и откровенно. Хотелось бы мне знать, понимает ли Оливер степень моего страха, когда я привела его сюда, чтобы этим действием признать (даже если сама не могу произнести эти три коротких слова), что мне важна его любовь ко мне. Ведь как только мы открываем свои сердца навстречу любви, мы показываем Вселенной простейший способ разбить их на кусочки.
Тридцать женщин. Не то чтобы я сильно удивилась или информация режет слух, не после первого шока во всяком случае. Просто мы столько месяцев не обсуждали такие вещи, и это очень непривычно. Я не могу решить, нравится мне это или нет, когда, перебирая в уме все, что я о нем знаю, прихожу к выводу: я не знаю о нем ровным счетом ничего. Знаю, какой вид искусства заставляет его любоваться им, не отводя глаз, какие фильмы любит, а какие терпеть не может. Что заказать ему в «Царской гончей», если он опаздывает. Что он единственный ребенок в семье. Что не любит кетчуп. Но я совсем не в курсе его эмоциональной стороны: как выглядел образ той, в кого он мог бы влюбиться, разбивали ли ему сердце, каким бойфрендом он был для всех тех женщин. Или что может заставить его уйти.
Маленькими круговыми движениями он поглаживает меня по спине.
– Я соскучился, – шепотом произносит он.
Боже, мое сердце…
– Я тоже.
– Почему ты больше не звонила?
Я пожимаю плечами и облокачиваюсь на него:
– Не знала, что сказать. Встреча была тяжелой. Еще я пропустила важный дедлайн. Все становится таким странным.
– Какой дедлайн? – Он отодвигается взглянуть на меня.
– По «Майскому Жуку», – говорю я и ощущаю, как накатывает уже знакомая тошнота. – Срок сдачи был две недели назад.
– Уже прошел? – округлив глаза, спросил он. – Я не знал…
Я киваю:
– Да, в календаре все есть, а я почему-то решила, что он только на следующей неделе. Но даже будь это так, я все равно опаздываю.
– Чем я могу помочь?
Так странно, но при этом замечательно услышать его предложение помочь. А странно потому, что это получается настолько легко и с такой готовностью, что я понимаю, о чем говорила Харлоу, отзывалась обо мне как о недогадливой: сколько я его знаю, для Оливера такое предложение всегда было естественным.
– Я не знаю. Собираюсь погрузиться с головой завтра с утра. – Зажмурившись, я чувствую, что мне хочется как можно дольше не уделять этому внимание. – Но в любом случае прости, что не позвонила. Мне не нравилось быть далеко от тебя. Но потом не понравилось, что не нравилось.
Он тихо смеется:
– Идеальная логика.
– Пару раз я принимала снотворное.
Я чувствую, как он повернулся посмотреть на меня:
– Правда? Они тебе всегда нужны?
– Нет. Но работа была очень напряженной плюс я как-то превратилась в молчаливую Лолу.
– Такую Лолу я тоже люблю, – целуя мои волосы, говорит он. – Я с ней неплохо знаком.
Вдали от него я сходила с ума. Рядом с ним так легко и просто рассказать обо всем, и это не ощущается непривычно. Как вообще мне удалось уехать на три дня?
Его рука поднимается по моей спине к волосам:
– Останешься у меня сегодня?
Мне стоило бы отказаться, но сегодня вечером я вряд ли буду работать. Сегодня мне нужно другое. Нужна перезагрузка благодаря Оливеру. Впахивать по-жесткому начну завтра.
Кивнув, я поворачиваюсь к нему лицом, когда он наклоняется и прижимается своими губами к моим. Слегка приоткрытыми и немного влажными. Кончик его языка прикасается к моему, и это как плеснуть бензина в огонь.
Нависая над ним, я прижимаюсь к нему в жажде успокоить ноющую часть меня. Но она не одна: ноюще болит между ног и под ребрами.
Хотелось бы верить, что я могу дышать и без него, но не уверена в этом и не знаю, что страшнее – думать, что я больше никогда не буду одинокой, или попробовать быть вместе.
Я слышу собственный тихий всхлип, вырвавшийся из горла:
– Я скучала по тебе.
Он снова меня целует и шепотом говорит:
– Как и я. Иди сюда, Сладкая Лола.
Читать бесплатно другие книги:
