Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

Антоний закрыл рот, прищурился. Он походил на Этну, готовую извергнуть лаву, но внезапно рассмеялся.

– О, да ты ничуть не изменился с того дня, когда дал мне под зад. Я неделю потом не мог сесть! – сказал он, отсмеявшись. – Этот человек, – объявил он присутствующим, – бич всей нашей семьи. Он ужасен. Но когда он говорит, даже моя глупая мать перестает выть и визжать.

– Если ты сделался разговорчивым, Антоний, я бы предпочел услышать что-нибудь посущественнее, – серьезно сказал Цезарь. – Что происходит на юге?

– Я был в Нарбоне, виделся с дядюшкой Луцием. Нет, я не сам к нему завернул, просто в Арелате меня ожидало его приглашение. Он передал мне письмо для тебя. Объемом в четыре фундаментальных трактата.

Антоний сунул руку в переметную суму, стоявшую у ног, и вынул из нее толстый свиток:

– Я могу вкратце пересказать его, если хочешь.

– Хочу. Начинай.

– Все завертелось в начале весны. Луктерий послал габалов, а вслед за ними и южных арвернов на гельвиев. Кончилось это плохо, – мрачно сказал Антоний. – Гельвии вдруг решили, что одолеют габалов числом. Но они не учли, что с габалами будут арверны, и жестоко поплатились. Доннотавр был убит. Но Кабур и его младшие сыновья уцелели. Потом ситуация улучшилась. Гельвии заперлись в своих городах и пока отбиваются от наскоков.

– Кабур потерял старшего сына? – переспросил Цезарь. – Это большой удар для него. Ты имеешь представление, о чем думают аллоброги?

– Во всяком случае, не о том, чтобы примкнуть к Верцингеторигу! Я пересек их земли и всюду видел бешеную активность. Везде укрепления, все селения охраняются. Они готовы к войне.

– А вольки-арекомики?

– Рутены, кадурки и часть петрокориев атаковали их по всей границе между реками Вардон и Тарн. Но дядюшка Луций вооружил и очень эффективно организовал пограничные племена, так что они успешно обороняются. Некоторые отдаленные поселения, разумеется, пострадали.

– А что с Аквитанией?

– Немногим лучше. Нитиоброги присоединились к Верцингеторигу. Их царю Тевтомару удалось навербовать конников среди аквитан. Но он посчитал себя слишком важной персоной, чтобы идти под начало к Луктерию, и ускакал к Верцингеторигу. А к югу от Гарумны – мир и покой. – Антоний помолчал. – Все это есть в письме дяди.

– Твой дядя будет рад узнать, что случилось с заносчивым Тевтомаром в дальнейшем. Он был разбит и едва сумел ускользнуть от нас. Без рубашки, на раненом скакуне. Иначе ему довелось бы увидеть Рим и принять участие в моем триумфальном шествии, – сказал Цезарь.

Он кивнул родичу, причем так, что вдруг показался легатам величайшим из земных властелинов. Как странно! Аристократ Марк Антоний не изменил своей позы, но словно бы съежился перед ним до размеров червя.

– Благодарю, Антоний.

Командующий повернулся к легатам. Это опять был Цезарь. Обычный, такой, каким они видели его в тысячах других ситуаций. «Почудилось», – подумали Фабий и Секстий. «Он – царь, – подумал Квинт Цицерон. – Неудивительно, что мой брат с ним не ладит. Они оба – цари своего рода».

– Хорошо, обстановка в Провинции зыбкая, но стабильная. Нет сомнения, что Верцингеториг осведомлен о ней так же, как я. Он полагает, что я отступлю туда. И я, пожалуй, не обману его ожиданий.

– Цезарь! – ахнул Фабий, глаза его округлились. – Ты так не поступишь!

– Конечно, сначала я пойду в Агединк. В конце концов, нельзя же бросить Требония и обоз, не говоря уже о стойком пятнадцатом легионе. И еще о четырех легионах, которые возглавляет блистательный Тит Лабиен.

– Как у него дела? – спросил Антоний.

– Как всегда, хорошо. Не взяв Лютецию, он пошел вверх по течению реки к Метиоседу, расположенному на другом большом острове. Метиосед пал очень быстро – они не успели сжечь свои лодки. После этого Лабиен возвратился к Лютеции. Завидев его, паризии подожгли крепость и в панике разбежались. – Цезарь нахмурился и передвинулся в курульном кресле. – При этом они кричали всем и каждому, что под Герговией меня разгромили и что эдуи бунтуют.

– Как? – удивился Антоний, но под тяжелым взглядом умолк.

– Согласно письму, которое я получил от него, он решил не ввязываться в продолжительные бои севернее Секваны. Поразительно, как хорошо он знает мой образ мысли! Он понял, что мне понадобится вся армия. – Нотка горечи вкралась в звучный непререкаемый голос. – Но прежде он решил показать паризиям, которых ведет один из авлерков, старик Камулоген, и их новым союзникам, что Тита Лабиена нельзя раздражать. В союз с паризиями вступили атребаты Коммия и некоторые белловаки. Лабиен обманом завлек их в ловушку. Обман всегда действует. Большинство паризиев теперь мертвы, включая Камулогена и атребатов. А сейчас он идет к Агединку. – Цезарь поднялся. – Я ложусь спать. Утром выступаем. Но идем не в Провинцию. В Агединк.

– Цезарь действительно потерпел поражение под Герговией? – спросил Антоний у Фабия, когда они вышли из палатки командующего.

– Он? Потерпел поражение? Разумеется, нет. Это была боевая ничья.

– Ничья, которая могла бы стать победой, – добавил Квинт Цицерон, – если бы предательство эдуев не вынудило его отступить. Галлы – трудный противник, Антоний.

– Кажется, он не очень доволен Лабиеном, несмотря на щедрые похвалы в его адрес.

Легаты печально переглянулись.

– Лабиен – проблема для Цезаря. В нем нет ни капли того благородства, которое он так ценит в людях. Но это воин, и воин отменный. Мы думаем, Цезарю неприятно иметь с ним дело, но он вынужден его терпеть, – сказал Квинт Цицерон.

– Подробности можешь выспросить у Авла Гирция, – добавил Секстий.

– Где я сегодня буду спать?

– В моей палатке, – сказал Фабий. – Велик ли твой эскорт? Как у сирийских властителей, разумеется. Танцовщицы, актеры, колесницы, запряженные львами.

– Кстати, – усмехнулся Антоний, – я был не прочь прихватить все это сюда. Но решил, что кузен Гай меня не одобрит. Поэтому я оставил танцовщиц с актерами в Риме.

– А что же со львами?

– Скачут по Африке, как и всегда.

– Не вижу причин, почему эдуи должны признать арверна царем, – заявил Литавик на собрании вождей в Бибракте.

– Если эдуи хотят войти в состав нового, независимого государства, каким станет объединенная Галлия, они должны подчиниться воле большинства, – сказал Катбад с возвышения, которое он делил с Верцингеторигом.

Эдуи неодобрительно заворчали. Когда знатные эдуи вошли в собственный зал советов, то увидели на помосте только двоих – и ни тот ни другой эдуем не был. Что-то доказывать, стоя внизу и глядя вверх на арверна, – это уже оскорбление! Слишком большое, чтобы молчать и терпеть!

– А кто решил, что большинству по нраву Верцингеториг? – недоуменно воскликнул Литавик. – Разве были выборы? Если и были, то без эдуев! Просто Катбад настоял, чтобы несколько вождей склонились перед Верцингеторигом как перед царем! Мы этого не делали! И не сделаем!

– Литавик, Литавик! – крикнул Катбад, вставая с места. – Если мы хотим победить, надо ударить по римлянам единым фронтом. Кто-то должен нас возглавлять, пока не закончится эта война! Потом, на досуге, мы соберем совет всех племен и определим, какая структура правления нам нужна. А сейчас боги выбрали Верцингеторига, чтобы сплотить все наши племена.

– О, понимаю! Все созрело в Карнуте, – язвительно усмехнулся Котий, вставая. – Друиды попросту сговорились возвысить одного из наших традиционных врагов!

– Не было никакого сговора, и сейчас его нет, – терпеливо продолжал Катбад. – Все присутствующие здесь должны помнить, что вовсе не эдуй замыслил объединить Галлию против римлян. Вовсе не эдуй собрал сильное войско, доставившее большие неприятности Цезарю. Вовсе не эдуй объезжал многие галльские племена, убеждая их поддержать общее дело. Это был арверн. Это был Верцингеториг!

– Без эдуев у вашей объединенной Галлии ничего не выйдет, – возразил Конвиктолав, становясь рядом с Котием и Литавиком. – Без эдуев Герговия бы уже пала.

– И без эдуев, – сказал, гордо выпрямляясь, Литавик, – ваша так называемая сплоченная Галлия будет внутри так же пуста, как сплетенное из прутьев чучело! Без эдуев вам не добиться успеха! Все, что нам нужно сделать, чтобы вы потерпели крах, – это извиниться перед Цезарем и вновь начать сотрудничать с ним, поставляя ему провизию, конников, пехотинцев, сведения, в конце концов!

Верцингеториг встал и прошел к краю помоста, на который до сего дня восходили одни лишь эдуи. Или Цезарь (о чем эдуи предпочитали не помнить).

– Никто не отрицает важнейшей роли эдуев в нашей общей борьбе, – звонким голосом сказал он. – Никто тут не хочет их принизить, и меньше всего я. Но я – царь Галлии, и это уже непреложно. Вам нечего и надеяться, что народы Галлии захотят променять меня на кого-то из вас. Ты очень умен и очень настойчив, Литавик. Твой личный вклад в наше дело огромен. Я – последний, кто стал бы это оспаривать. Но не твое лицо народы видят под короной. Ибо я буду носить корону, а не белую ленту, как те, кто правит на Востоке!

Катбад встал рядом с ним.

– Ответ прост, – сказал он. – Сегодня здесь представлены все племена свободной Галлии, кроме ремов, лингонов и треверов. Треверы прислали извинения и пожелали успеха. Они не могут покинуть свои земли, потому что германцы постоянно охотятся за их лошадьми. Что до лингонов с ремами, они – люди Рима. Мы разберемся с ними потом. Итак, предлагаю голосовать. Это не выборы! У нас только один кандидат. Теперь решайте, да или нет. Будет Верцингеториг царем Галлии или не будет.

Проголосовали практически единогласно. Против были только эдуи.

И тут же, на возвышении, Катбад выпростал из-под белой материи, украшенной белой омелой, крылатый золотой шлем, усыпанный драгоценными самоцветами. Верцингеториг встал на колени, и Катбад короновал его. Когда каждый вождь опустился перед ним на колено, эдуи сдались и сделали то же.

– Подождем, – шепнул Литавик Котию. – Он обречен на заклание, как жертвенная овца! Пусть себе использует нас, а мы найдем способ использовать его в наших целях.

Верцингеториг, очень хорошо понимавший, о чем они шепчутся, решил не обращать на это внимания. Как только Галлия отделается от Рима и Цезаря, он сможет бросить все силы на защиту своего права носить корону.

– Каждое племя должно прислать в Герговию десять заложников, самых знатных, – повелел он.

Об этой мере они заранее переговорили с Катбадом. «Свидетельство недоверия», – сказал тот. «Свидетельство осторожности», – возразил Верцингеториг.

– В мои планы не входит увеличивать численность пехоты до общего сбора в Карнуте, ибо генеральная битва с Цезарем состоится лишь после него. Но я требую от вас еще пятнадцать тысяч всадников, и немедленно. Таков мой царский приказ. С ними и с уже имеющейся у меня кавалерией я вообще лишу римлян возможности изыскивать для себя провиант.

Голос его набирал силу.

– Также кому-то из вас придется пожертвовать многим. Повелеваю, чтобы каждое племя, оказавшееся на пути следования римских войск, без колебаний сжигало свои деревни, зернохранилища и погреба. Те, кто с нами с самого начала, уже сделали это. Но теперь я приказываю это же эдуям, мандубиям, амбаррам, секванам и сегусиавам. Мои же прочие племена…

– Вы слышали? «Я приказываю»! «Мои прочие племена»! – проворчал Литавик.

– …пусть укрывают и кормят тех, кто пострадал во имя того, чтобы пострадал Цезарь. Это единственный способ его измотать. Воинской доблести в этой войне недостаточно. Мы воюем не с трусами, не с мифическими скандинавскими берсерками и не с глупцами. Наш противник силен, храбр и умен. Поэтому мы должны пользоваться любой возможностью его ослабить. Мы должны стать сильней, храбрей и умней. Мы выжжем наши священные земли, мы уничтожим весь собранный урожай, как и все, что может пойти на пользу нашим врагам. Цель наша стоит того. Эта цель – свобода, подлинная независимость, наше собственное единое государство! Мы свободные люди в свободной стране!

– Мы свободные люди в свободной стране! – подхватили клич вожди, топая сапогами по доскам настила.

Топот разросся и стал ритмичным, словно дробь тысячи барабанов. Верцингеториг стоял на помосте и смотрел на своих подданных. Корона его сияла.

– Литавик, повелеваю тебе послать десять тысяч пеших эдуев и восемьсот всадников в земли аллоброгов. Тесни их, пока они к нам не примкнут.

– Ты хочешь, чтобы я лично повел это войско?

Верцингеториг улыбнулся.

– Мой дорогой Литавик, ты слишком ценный человек, чтобы заниматься подобными мелочами, – сказал он тихо. – Пошли туда кого-нибудь из твоих братьев.

Царь Галлии повысил голос.

– Мне стало известно, – крикнул он, – что римляне покидают нашу страну, направляясь в Провинцию! Обстановка, начиная с победы в Герговии, меняется в нашу пользу!

Армия Цезаря снова была в полном сборе, хотя пятнадцатого легиона больше не существовало. Его людей распределили по другим воинским подразделениям, чтобы их пополнить, и особенно восьмой легион, потерявший десятую часть состава. Ведомая Лабиеном, Требонием, Квинтом Цицероном, Фабием, Секстием, Гирцием, Децимом Брутом, Марком Антонием и остальными легатами армия Цезаря со всем имуществом направилась на восток – в земли преданных Риму лингонов.

– Какой жирной наживкой, однако, мы сейчас выглядим, – удовлетворенно сказал Цезарь Требонию. – Десять легионов, колоссальный обоз и шесть тысяч конников.

– Из которых две тысячи составляют германцы, – улыбнулся Требоний, глядя на Лабиена. – Что ты думаешь о нашей новой германской кавалерии, Тит?

– Она стоит каждого сестерция, потраченного на нее, – ответил Лабиен, обнажая в улыбке свои лошадиные зубы. – Хотя я думаю, Цезарь, военные наши трибуны сейчас не произносят твое имя с любовью!

Цезарь засмеялся, изогнув брови. Тысяча шестьсот германцев прибыли в Агединк, и Требоний приложил уйму усилий, чтобы обменять доставивших их кляч на боевых скакунов. Трудность была не в том, что ремы не хотели меняться. За каждую сделку они получали такие хорошие деньги, что могли бы обогатиться навеки, но в их загонах ничего не осталось, кроме племенных жеребцов. Прибывший Цезарь разрешил вопрос с дефицитом, заставив всех военных трибунов пересесть со своих (даже личных, а не армейских) италийских красавцев на германских лошаденок. Крики отчаяния разносились на многие мили, но Цезарь был неумолим.

– Вы можете выполнять свои обязанности и на этих неказистых животных, – сказал он. – Необходимость диктует, так что молчите, глупцы!

Римская змея длиной в пятнадцать миль, блестя чешуей, ползла на восток.

– Почему они так растянуты? – спросил Тевтомар, разглядывая нескончаемую процессию. – Почему не маршируют более широким фронтом? Ведь они легко могли бы перестроиться в пять или шесть параллельных колонн.

– Потому что, – терпеливо объяснил Верцингеториг, – любая армия не столь велика, чтобы атаковать такую колонну по всей длине. Сделать так – значит зря распылить свои силы. Римская змея действует очень умно. В каком бы месте на них ни накинулись, остальная часть строя кольцом охватит атакующих. И потом, их солдаты так вышколены, что легко могут выстроиться в квадрат, пока мы отдаем команды своим людям. Вот почему мне и нужны тысячи лучников. Прошел слух, что парфяне около года назад разгромили римлян на марше. Атаковали лишь лучники с кавалерией, без пехоты.

– Значит, ты собираешься отпустить их? – удивился царь Тевтомар.

– Но не в целости, нет. У меня тридцать тысяч всадников против их шести тысяч. Хорошее соотношение, Тевтомар. О, наступит ли день, когда я обзаведусь конными лучниками?

Галльская конница тремя отдельными группами атаковала армию Цезаря неподалеку от северного берега реки Икавна. Стратегия галлов была продиктована нежеланием Цезаря позволить своему относительно немногочисленному конному контингенту идти отдельно от колонны пехотинцев. Верцингеториг был убежден, что Цезарь прикажет им выстроиться вдоль колонны, чтобы отразить нападение галлов.

Галлы так уверовали в свое превосходство, что принародно поклялись перед царем: ни один человек, который не проедет дважды сквозь колонну римской пехоты, никогда больше не войдет в свой дом, не увидит свою жену и детей.

Две группы галлов (по девять тысяч всадников в каждой) атаковали римские фланги, третья ударила в лоб. Но беда в том, что для конной атаки была избрана ровная местность, что позволило римлянам развернуться, образовав вокруг артиллерии и обоза квадрат. Далее Цезарь повел себя странно. Вопреки ожиданиям Верцингеторига он не приказал кавалерии защищать пехотинцев, предоставив им возможность обороняться самим, а разделил ее на три равные части и послал навстречу врагам.

В этот день отличились германцы. Выскочив на холмы, где сосредоточились пешие галлы, они с ужасными криками врезались в их ряды. Галлы бросились наутек, их гнали до самой реки, где метался Верцингеториг, пытаясь справиться с паникой. Но ничто не могло остановить германцев в их бешеной скачке. Воины-убии, с замысловатыми узлами волос на гладковыбритых головах, гнали галлов вниз, охваченные безумной жаждой убийства. Менее безрассудные ремы почувствовали, что их гордость уязвлена, и сделали все от них зависящее, чтобы превзойти германцев.

Верцингеториг отступил, но германцы и ремы весь день не давали ему покоя.

К счастью, ночь выдалась темной. Кавалерия Цезаря поскакала обратно к колонне, позволив царю Галлии собрать своих людей во временном лагере.

– Так много германцев! – вздрагивая, произнес Гутруат.

– Да еще с ремами и на их лошадях, – с горечью добавил Верцингеториг. – Мы должны взять в оборот этих ремов!

– А наша главная беда в том, – заметил Седулий, – что мы много болтаем о сплоченности, несмотря на то что некоторые галльские племена отказались поддерживать нас, а кое-какие примкнули к нам нехотя. – Он пристально посмотрел на Литавика. – Например, эдуи!

– Эдуи доказали, чего они стоят, – процедил сквозь зубы Литавик. – Котий, Каварилл и Эпоредориг не вернулись. Они мертвы.

– Нет, Каварилл взят в плен, – возразил Драпп. – Я сам это видел. И еще видел, как двое других отступали, но не на юг, как мы, а на запад, очевидно намереваясь уйти.

– И что же нам теперь делать? – спросил Тевтомар.

– Я думаю, – медленно произнес Верцингеториг, – что надо дождаться общего сбора. Он уже не за горами. Я надеялся лично поехать в Карнут, но – увы! – должен остаться с войсками. Гутруат, доверяю тебе провести общий сбор. Возьми с собой Седулия с лемовиками, Драппа с сенонами, Тевтомара с нитиоброгами и Литавика с его людьми. Со мной останется часть кавалерии и восемьдесят тысяч бойцов: мандубии, битуриги и все арверны. Как далеко до Алезии, Дадераг?

Главный вождь мандубиев ответил не задумываясь:

– Около пятидесяти миль на восток, Верцингеториг.

– Тогда мы на несколько дней остановимся там. Только на несколько дней. Мне не нужен еще один Аварик.

– Алезия не Аварик, – возразил Дадераг. – Город слишком велик, слишком высоко расположен и хорошо защищен от штурма. Даже если римляне попытаются его осадить, как Аварик, им это не удастся. Мы всегда сможем уйти.

– Критогнат, сколько у нас продуктов? – спросил Верцингеториг.

– На десять дней, если Гутруат и те, кто идет с ним, поделятся с нами.

– А сколько еды в Алезии, Дадераг? При условии, что туда войдут восемьдесят тысяч пеших бойцов и десять тысяч конных?

– Хватит еще дней на десять. Но мы не останемся без еды. Римлянам не окружить нас наглухо. – Он хихикнул. – Силенок не хватит.

– Тогда разделимся так, как я сказал. В Карнут с Гутруатом отправится большая часть кавалерии с малым числом пехотинцев. Со мной в Алезию пойдут все остальные.

Земли мандубиев находились на высоте около восьмисот футов над уровнем моря, а их горы возвышались еще на шестьсот пятьдесят футов. Алезия, главная крепость мандубиев, стояла на плоской вершине ромбовидной горы, окруженной холмами почти такой же высоты. С севера и юга соседние горы приближались вплотную, на востоке к ромбу подступал конец горного хребта. У крутого основания с двух сторон протекали две реки. К тому же подступы к Алезии с запада были абсолютно отвесными, а внизу имелся единственный клочок открытой ровной земли, небольшая долина длиной в три мили, где обе реки текли почти бок о бок. Окруженная грозными стенами кладки murus gallicus, крепость занимала более крутую, западную сторону горы. Восточная сторона постепенно спускалась вниз, и стены здесь не было. Несколько тысяч мандубиев – женщины, дети и старики, чьи воины-мужчины ушли на войну, – укрывались в городе.

– Да, я хорошо помню это место, – сухо сказал Цезарь, оглядывая отвесные скалы. – Требоний, что сообщают разведчики?

– Верцингеториг укрылся в городе вместе с восьмьюдесятью тысячами пехоты и десятью тысячами кавалерии. Вся кавалерия, кажется, обосновалась снаружи стен, на восточном конце плато. Подъезды туда достаточно безопасны, если захочешь взглянуть.

– Ты полагаешь, что я не поехал бы, если бы это было опасно?

Требоний растерялся:

– После всех этих лет? Разумеется, нет. Во всем виноват мой язык. Плетет какую-то чушь там, где довольно короткой фразы.

Вскочив на германскую лошадку, Цезарь резко развернул ее и несколько раз пнул под ребра.

– О-о-о! Откуда такая обидчивость? – простонал Децим Брут.

– Он надеялся, что тут все же не так безнадежно, как ему помнилось, – пояснил Фабий.

– А почему это так заботит его? – усмехнулся Антоний. – Он ведь не собирается брать этот город.

Лабиен расхохотался:

– Плохо ты его знаешь, Антоний! Но все равно я рад, что ты здесь. С твоими плечами копать будет легко.

– Копать?

– Копать, копать и копать.

– Но не легатам же и не трибунам?

– Все зависит от объема работы и срочности. Если он возьмет в руки лопату, то сделаем это и мы.

– О боги, да он сумасшедший!

– Хотел бы я быть хоть наполовину таким сумасшедшим, – с легкой завистью пробормотал Квинт Цицерон.

Легаты цепочкой ехали за командующим вдоль реки, омывавшей Алезию с юга. Антоний молча отметил обширную площадь плато: добрая миля с запада на восток. Брр! Мрачное место! По бокам темные голые скалы. Нет, вскарабкаться на них вроде бы можно, но не во время атаки. Быстро выдохнешься и станешь мишенью для лучников на стенах. Даже те полмили с восточной стороны казались непростым участком, чтобы на нем закрепиться, не говоря уже о том, что не было места для маневра.

– Они успели раньше нас, – сказал Цезарь, указывая на основание восточного склона, где дорога начинала подъем.

Галлы построили шестифутовую стену от северной реки к южной, потом обнесли стену траншеей, полной воды. Две короткие стены возвышались с северной и южной стороны горы на некотором расстоянии за главной стеной. Стоя на оборонительных позициях, некоторые галлы из кавалерии стали кричать и свистеть. В ответ Цезарь улыбался и помахивал рукой. Но с того места, где легаты сидели на своих германских лошадках, Цезарь совсем не выглядел веселым.

А легионеры его занимались строительством лагеря на небольшой плоской равнине.

– Только походное укрепление, Фабий, – отрывисто бросил Цезарь. – Делай, что требуется, но не больше. Если мы собираемся закончить эту войну здесь, не имеет смысла тратить энергию на то, что вскоре будет разобрано.

Легаты, собравшиеся вокруг него, не произнесли ни слова.

– Квинт, ты специалист по заготовке бревен. Начинай прямо с утра. И не отбрасывай пригодные ветви: нам понадобятся заостренные колья. Секстий, возьми шестой легион и займись продовольствием. Доставляй сюда все, что сумеешь найти. Мне нужен древесный уголь, так что поищи и его. Не для обжига кольев, это сделают на обычных кострах, а для ковки железа. Антистий, железо – твоя забота. Пусть кузнецы строят кузни. Сульпиций, ты отвечаешь за земляные работы. Фабий, ты будешь строить брустверы, парапеты и башни. А ты, Антоний, у нас начальник снабжения, и твое дело – следить, чтобы моя армия ни в чем не нуждалась. Я лишу тебя гражданства, продам в рабство или даже распну за любой недосмотр. Лабиен, ты отвечаешь за оборону. Бери кавалерию: солдаты нужны для строительства. Требоний, ты, как мой заместитель, всегда будешь при мне. То же относится к Дециму и Гирцию. Нам требуется прорва всего и, в частности, провианта минимум суток на тридцать. Это понятно?

Никто ни о чем не спросил, и тогда Антоний подал голос:

– Каков же наш план?

Цезарь посмотрел на своего заместителя:

– Какой у нас план, Требоний?

– Циркумвалация, – ответил Требоний.

Антоний широко раскрыл рот:

– Циркум… что?

– Это очень сложное слово, Антоний, согласен, – вежливо сказал Цезарь. – Циркум-ва-лация. Обнесение валом. Это значит, что мы потянем фортификационные линии вокруг Алезии, пока змея, так сказать, не поглотит свой хвост. Верцингеториг не верит, что я смогу запереть его на плато. Но я могу и запру.

– Это же добрый десяток миль! – изумленно воскликнул Антоний. – И по неровному рельефу!

– Мы пойдем по долине и холмам, Антоний, если возвышенности не удастся обойти, то включим их в линию обороны. Двойной ров, внешний шириной в пятнадцать футов, глубиной в восемь футов, с наклонными сторонами и покатым дном, наполненный водой. Сразу за ним второй ров, тоже в пятнадцать футов шириной и в восемь глубиной, но в форме буквы «V». Высота вала сразу за вторым рвом – двенадцать футов. Что ты думаешь обо всем этом, Антоний? – рявкнул вдруг Цезарь.

– То, что с внутренней, то есть с нашей, стороны высота стены составит двенадцать футов. Но с внешней, то есть с вражеской, стороны она взметнется вверх на двадцать футов – за счет восьми футов траншеи, – ответил Антоний.

– Слава богам, он попал в цель, – шепнул Децим Брут.

– Это естественно. Ведь они одной породы, – ответил Квинт Цицерон.

– Отлично, Антоний! – искренне похвалил Цезарь. – Ширина вала вверху – десять футов. Там будут брустверы для обзора и укрытия. Ты понимаешь меня? Хорошо. Через каждые восемьдесят футов по всему периметру поднимутся трехэтажные башни. Вопросы есть, Антоний?

– Да, командующий. Ты описываешь наши главные фортификации. Что еще у тебя на уме?

– На ровных участках, пригодных для массированного наступления, мы отроем еще один ров с отвесными стенами шириной в двадцать футов и глубиной в пятнадцать. В четырех сотнях шагов – это две тысячи футов, Антоний! – от нашей траншеи с водой. Это ясно?

– Да, командир. А что ты намерен делать с четырьмя сотнями шагов – это две тысячи футов! – между рвом и траншеей с водой?

– Разобью там свой сад. Требоний, Гирций, Децим, поехали. Я хочу измерить периметр.

– Думаешь, сколько там наберется? – улыбнулся Антоний.

– Миль десять-двенадцать.

– Он сумасшедший, – убежденно сказал Антоний Фабию.

– Да, но какое красивое сумасшествие! – улыбнулся в ответ Фабий.

Наблюдатели в крепости видели, что римляне активизировались, землемеры обходили Алезию миля за милей, вокруг основания города стали появляться траншеи и стены, и галлы поняли замысел Цезаря. Верцингеториг дал приказ кавалерии выступить. Но галлы не сумели превозмочь страха перед германцами и были разбиты. Самая страшная резня произошла на восточной стороне горы, при отступлении галлов. Ворота в стене Верцингеторига были слишком узкие, чтобы позволить легко пройти всадникам, объятым паникой. Германцы, преследовавшие их по пятам, рубили галльских конников, валили на землю, ибо каждый из них считал делом чести добыть в сражении себе вторую великолепную лошадь.

В следующую ночь остатки кавалерии галлов ушли на восток через горы. И Цезарь сделал вывод, что Верцингеториг осознал свое положение. Он с восьмидесятитысячной армией оказался запертым в стенах Алезии.

Заполненная водой траншея, V-образный ров, земляной вал, брустверы, парапеты и башни появились так быстро, что Антоний, мнивший себя докой во всем, что касается военного дела, раскрыл в изумлении рот. За тринадцать дней легионы Цезаря завершили строительство запирающего периметра длиной в одиннадцать миль, а на каждом мало-мальски ровном к нему подступе отрыли глубокие рвы.

А еще они разбили «сад Цезаря» на неиспользованной полосе земли шириной в четыреста шагов между траншеей с водой и канавой в тех местах, где она была. Правда, при всей ширине и глубине этой канавы мосток через нее перекинуть было все-таки можно, и такие мостки с регулярностью перекидывали галльские диверсионные группы, не давая покоя усердно работавшим солдатам. Все это продолжалось до тех пор, пока в римском лагере не задымили первые кузни и кузнецы не сковали шипастые маленькие стрекала. На многие тысячи этих стрекал ушло все железо, отобранное у битуригов.

Алезия

«Сад Цезаря» представлял собой три полосы разнородных препятствий. Ближе к галлам солдаты врыли футовые колоды, куда вбили железные стрекала, шипы которых выступали над землей, прикрытые сухой травой и опавшими листьями. Далее располагалась целая сеть ям глубиной в три фута. В их дно были вбиты заостренные колья толщиной с бедренную кость. Ямы на две трети были заполнены хорошо утрамбованной землей и для маскировки засыпаны все той же листвой. Эти особым образом расположенные ловушки назывались лилиями, ибо по форме напоминали цветок. Ближе всего к траншее с водой находилось пять отдельных узких канав глубиной пять футов. Канавы тянулись в произвольных направлениях, на их склонах были закреплены деревянные рогатки с острыми, закаленными в огне сучьями, способными поразить лошадь в грудь, а пехотинца – в лицо. Эти западни (и вполне заслуженно) солдатские острословы нарекли «могильными столбами».

Налеты прекратились.

– Хорошо, – сказал Цезарь, обозревая периметр. – Теперь все это мы повторим с внешней от нас стороны. Четырнадцать миль и больше возвышенностей, что, разумеется, увеличивает дистанцию. Тебе понятно это, Антоний?

– Да, Цезарь, – ответил Антоний.

Глаза его сияли, он радовался тому, что Цезарь к нему обращается, и с удовольствием разыгрывал из себя дурачка. Наконец прозвучал вопрос, которого Цезарь ждал от него:

– Зачем?

– Затем, Антоний, что именно в этот момент галлы подтягиваются к Карнуту. Через какое-то время они прибудут сюда, чтобы выручить Верцингеторига. И поэтому нам нужны две фортификационные линии. Одна – чтобы не выпустить Верцингеторига, другая – чтобы никого к нему не впустить. А мы останемся здесь.

– Ага! – воскликнул Антоний, хлопнув себя по лбу огромной ладонью. – Это вроде дорожки для скачек октябрьских коней на Марсовом поле! Мы сами на дорожке, а фортификации вместо ограды. Алезия с внутренней стороны, остальная Галлия – с внешней, а мы посредине.

– Очень хорошо, Антоний! Отличная метафора!

– И сколько у нас времени до прихода вражеских войск?

– Мои разведчики говорят, дней тринадцать. Может, и больше, но нам надо уложиться в тринадцать. Это приказ.

– Это же три лишние мили!

– У солдат теперь больше опыта, – пояснил стоявший рядом Требоний. – Стройка пойдет быстрей, чем вначале.

И это было действительно так. Через двадцать шесть дней после прибытия римлян Алезию опоясали два отдельных зеркально схожих фортификационных кольца. Между ними строители успели воздвигнуть двадцать три хорошо укрепленных редута и возвести серию очень высоких сторожевых башен. Легионы и кавалерия разместились в отдельных укрепленных лагерях, пехотинцы – на удобных возвышенностях внутри хитроумной циркумвалации, а конники – снаружи, возле водных артерий.

– Это не новый прием, – сказал Цезарь, инспектируя качество сооружения. – Он использовался в войне против Ганнибала при Капуе. Сципион Эмилиан применил его дважды: при Нуманции и при Карфагене. Идея заключается в том, чтобы держать осажденных в городе, предотвращая любую возможность сношений с ними извне. Правда, ни одна из внешних оборонительных линий в практике прошлого не подвергалась напору армии в четверть миллиона. В Капуе, как и в Карфагене, укрывалось больше людей, чем в Алезии, но по численности наружного неприятеля мы определенно поставим рекорд.

– Это стоило нам усилий, – хрипло заметил Требоний.

– Да. Но здесь, к сожалению, не Аквы Секстиевы. Галлы многому у нас научились и сделались очень опасными. Кроме того, я не намерен терять своих ребят.

Лицо его посветлело.

– Не правда ли, у нас отличные парни? – спросил он, понизив голос. – Таких нет нигде! – И строго взглянул на легатов. – Мы обязаны сделать все, чтобы сохранить каждому из них жизнь и по возможности уменьшить число ранений. Я не допущу, чтобы проделанная ими с таким рвением работа пропала впустую. Четвертьмиллионная армия галлов должна потерпеть поражение на оборонительных линиях. Все это было проделано, чтобы сохранить жизнь солдат и обеспечить победу. Так или иначе, война за Галлию закончится здесь. – Он улыбнулся. – И я ее не проиграю.

Внутренняя линия фортификаций шла в основном по относительно ровной местности, кроме восточной ее части, где она переваливала через горный отрог. Внешняя линия в западном своем секторе пересекала долину, в южном взбиралась на гору и, уходя на восток, спускалась к южной реке, потом шла через восточный отрог и вторую реку к вершине другой горы, расположенной севернее осажденной Алезии. Два из четырех лагерей римской пехоты были разбиты на плоских участках южной возвышенности, третий помещался на склоне северной горы.

А дальше, за этим склоном, циркумвалация римлян давала единственный сбой. Северо-западная гора была слишком большой, чтобы вести линию укреплений вокруг нее. Там нашлось место для небольшого лагеря кавалерии, связанного с внешними фортификациями весьма длинной стеной, но четвертый пехотный лагерь располагался на крутом скалистом спуске, который было трудно укрепить. По этой-то причине здесь и разбили лагерь, он должен был закрыть досадную брешь между оборонительными линиями, поднимающимися по северо-западной горе, и линиями вдоль лагерных укреплений на крутом и каменистом склоне.

– Если их разведчики хорошенько поищут, они ее обнаружат, – сказал Лабиен. – Это плохо.

Его кожаная кираса скрипнула, когда он перегнулся назад, демонстрируя орлиный профиль. У него одного из всего старшего командного состава не реквизировали длинноногого италийского коня.

– Да, – согласился Цезарь, – но было бы еще хуже, если бы мы сами не понимали, в чем наша слабость. Ладно, в случае надобности лагерь сдержит врага. – Он вскочил на коня, повернулся, по привычке перекинув ногу через переднюю луку седла, и показал рукой в юго-западном направлении. – Мое преимущество там, на южной горе. Они сконцентрируются под ней, у них слишком много конников, чтобы атаковать на севере или на юге. А Верцингеториг спустится с западного края Алезии, чтобы атаковать наши внутренние фортификации в том же месте.

– Теперь, – вздохнул Децим Брут, – нам остается только ждать.

Вероятно, потому, что все эти дни Марк Антоний не прикасался к вину, он был деятелен, энергичен и проявлял ко всему огромный интерес, буквально впитывая каждое слово своего полководца и его легатов. Находиться здесь в столь великий момент! Никто никогда еще не пытался взять город, подобный Алезии, что бы там Цезарь ни говорил о Сципионе Эмилиане. Меньше шестидесяти тысяч человек защищают двенадцатимильную скаковую дорожку от почти стотысячного войска, замкнутого внутри ее, и от почти трехсот тысяч галлов снаружи.

«Я здесь! Я – часть всего этого! О Антоний, тебе улыбнулась удача. Тут все герои, и, значит, ты тоже! Вот почему они трудятся для него, вот почему они любят его почти так же, как он любит их. Он ведет их к вечной славе, он делит с ними победы. Без них он – ничто. И он знает это. Габиний не знал. И никто другой, у кого я служил. Он понимает их образ мысли. Он говорит на их языке. Наблюдать за ним среди них – все равно что следить за обожателем женщин в толпе красавиц. В воздухе сверкнула молния, но и меня она озарила. Однажды они полюбят меня. Значит, все, что я должен делать, – это перенимать его приемы, а потом, когда он состарится, пустить их в ход. Однажды люди Цезаря станут людьми Антония. Еще лет десять – и он сойдет с арены. Еще лет десять – и придет мой черед. И я превзойду Гая Юлия Цезаря. Ибо его не будет рядом, чтобы меня затмить».

Верцингеториг и его вожди стояли на западной стене Алезии, там, где плато сужалось до клина, словно выросший из алмаза упрямый кристалл.

– Похоже, они только что закончили объезд своих линий, – сказал Битургон. – В алом плаще – Цезарь. А кто сидит на единственном хорошем коне?

– Лабиен, – ответил Верцингеториг. – Я так понимаю, что другие отдали своих коней германцам.

– Они довольно долго стоят в том месте, – заметил Дадераг.

– Они смотрят на брешь в своих укреплениях. Но когда прибудет наша армия, как я сообщу ей об этом изъяне? Ведь он виден только отсюда, – сказал Верцингеториг.

Он повернулся:

– Идем. Пора нам поговорить.

Их было четверо: Верцингеториг, его кузен Критогнат, Битургон и Дадераг.

– Провизия, – отрывисто бросил царь. Его собственная худоба придала еще большую значимость поставленной перед сподвижниками проблеме. – Дадераг, сколько у нас осталось еды?

– Зерно закончилось, но у нас еще есть быки и овцы. Будет немного яиц, если не передушили всех кур. Уже четвертый день паек урезан вдвое. При такой экономии пять дней мы продержимся. А после начнем есть обувь.

Битургон так грохнул кулаком по столу, что остальные вскочили.

– Верцингеториг, перестань притворяться! – прогремел он. – Армия должна была прийти к нам на помощь четыре дня назад, и мы все это знаем! Ты чего-то недоговариваешь, хотя, кажется, мог бы и не таиться. Я думаю, ты уже не надеешься на подмогу.

Наступило молчание. Верцингеториг, сидевший во главе стола, положил на столешницу руки и повернул голову к огромному окну за спиной. Ставни были распахнуты, впуская в комнату воздух теплого весеннего дня. Верцингеториг не брился с тех пор, как осознал, что они осаждены в Алезии, и теперь стало ясно, почему его прежде никогда не видели небритым: волосы у него на лице росли редко и были серебристо-белыми. Он снял корону и осторожно отложил ее в сторону.

– Если бы армия выступила из Карнута, она была бы уже здесь. – Он вздохнул. – Надежды нет. Я считаю, что она не придет. Поэтому на первый план выходит вопрос о продовольствии.

– Эдуи! – зло произнес Дадераг. – Эдуи предали нас!

– Ты хочешь сказать, что нам надо сдаться? – прищурился Битургон.

– Я не сдамся. Но если кто-то из вас захочет разоружиться и вывести своих людей за ворота, я это пойму.

– Мы не можем сдаться, – возразил Верцингеториг. – Если мы сдадимся, о Галлии никто даже не вспомнит.

– Тогда нужно совершить вылазку, – сказал Битургон. – По крайней мере, мы погибнем сражаясь.