Падение, или Додж в Аду. Книга 1 Стивенсон Нил

– Я просто не знал, что у вас столько сканирующих лабораторий.

– Оборудование уже можно производить массово. У нас их около пятидесяти. Многие в Китае, в Индии, где программа получила размах, который на Западе не особо заметили. Две – прямо здесь, – Эл кивнул в сторону восьмивекового фахверкового дома на бросок камня от них. – Другие – в городах, где много богатых людей.

– Вы сказали, «отсканировали и заархивировали», но не сказали, запустили ли хоть один.

– Мы начали запускать их неделю назад, – объявил Эл, – что привело к характеру активности, который заметила София. Полагаю, именно поэтому вы сидите в моем биргаретене и говорите со мной. Нам доподлинно известно, что вы делаете то же самое.

Корваллис кивнул, быть может, чересчур поспешно – слишком старался показать, что ничего не скрывает?

– Я здесь отчасти по этой причине, – ответил он, – отчасти же чтобы уведомить вас, что мы в соответствии с обязательствами загрузили Эфратских Одиннадцать и девять РНБ.

– И Верну.

– Верна была первой после Доджа.

– Они никогда не будут такими, как остальные, – сказал Эл. – Им следовало подождать.

Он – мертвый, а значит, был когда-то немертвым. О бытности немертвым прямых воспоминаний не сохранилось, но, видимо, он обитал в таком месте, где были листья, деревья, снег, реки, ветер и звезды. Он существовал в телесной форме, возможно, не слишком отличной от той, в какую облек себя здесь. И разделял это бытие с другими. Другими, которые тоже умерли и проникли сюда. Наверное, их влекут осмысленные вещи, такие как красные листья. Они жаждут ощутить что-нибудь, кроме хаоса, но не умеют вызвать ощущения из шума.

Так пусть мучатся много эонов, как он, пусть осваивают умение извлекать из хаоса красивые целостные вещи. Почему они этого не делают?

Потому что в этом нет нужды. Если бы он в начале нашел мир другого умершего и сумел туда вселиться, он бы поступил ровно как они и радовался. Однако ничего такого ему доступно не было, а значит, оставалось лишь страдать и учиться.

Интересно, сколько мертвых проникло в его место? Он парил над парком, раскинув листоподобные отростки на спине. В лесной тесноте они мешали, но прекрасно годились для движения в пустом пространстве. Он улучшил их, сделал менее похожими на листья и придал им новую форму: теперь они складывались на спине, когда не нужны, и расправлялись для полета. Сложив крылья, он спускался на землю и ходил ногами по лесу, осматривал каждое дерево, стоял над каждым ручейком, наблюдал течение воды и слушал ее звуки.

Однажды в плеске воды он услышал «Ждод» и вспомнил, что это его имя.

По большей части ничто особо не менялось, но иногда, проходя мимо дерева или присев на корточки у ручья, он ощущал легкую прореху в мире, чувствовал скользящее мимо облачко почти хаоса и по этому узнавал, что сюда проник еще один мертвый. Некоторые появлялись и пропадали, как снежинки, другие вроде бы вселялись в деревья или ручьи, как будто мечтали о телах, но не обладали умом или умением для создания собственных. Они отчаянно цеплялись за формы, созданные Ждодом, однако совершенно непригодные для существ Ждодова рода.

То летая на крыльях, то ступая по земле, он ходил по улице, бродил в лесу, разгуливал в парке и узнал, сколько других в его владениях. Он заключил, что число душ не больше числа отростков на площадках его верхних конечностей. Понятия пришли, едва в них возникла надобность: пальцы, ладони, руки. Десять и другие числа. Душ было общим счетом от десяти до двадцати, одни носились, словно сухие листья, другие обитали в деревьях или ручьях. Довольно малое число. Несоразмерное смятению, в какое они его повергли.

Прибывали новые. Число не увеличивалось резко, но и никогда не убывало. Похоже, место, откуда они брались, все время выбрасывало новых мертвых, но не умело вбирать их обратно. Бесполезно гадать, зачем это и почему; главное, они слабы и малочисленны, а значит, их можно не замечать, по крайней мере теперь, когда он облачился в толстую кожу. Итак, Ждод счел, что не будет вреда покинуть на время то место, которое построил и в котором обитал с тех пор, как умер. Он прошел по улице к парку на вершине холма. Тело говорило с ним новым способом, который не был зрением или слухом: теперь он ощущал землю под ногами. А когда добрался до парка, где дул ветер, и вышел на зеленое место, где мог развернуть крылья, то ощутил воздух под ними. Ветер, некогда созданный Ждодом для избавления от сухих листьев, подхватил его и вознес к небу. Изменив относительное расположение воздуха и крыльев, Ждод повернулся и взмыл над лесом. Земля ушла вниз. Сверху было видно, как прожилки земли сходятся в реку. Река текла с холма. Он полетел вдоль нее и увидел нечто подобное хаосу, ибо еще не бывал в тех краях и не придал им форму. Однако Ждод умел замораживать хаос в адамант, как вода замерзает в лед, поэтому без труда придал форму этим краям, сделал их продолжением уже созданного леса. Форма была другая, каждое дерево и каждый лист – неповторимые, жилкование рек в целом такое же, как на склонах холма, однако не воспроизводило его точно.

На сей раз он продлил землю и лес далеко в ту сторону, куда несли его крылья. Впрочем, это ему прискучило, а река стала такой широкой, что, опустившись на один берег, он не видел другого. Под влиянием смутных воспоминаний о должном устройстве земли Ждод поместил в конце реки океан. Деревьям неправильно было подступать к самому океану, поэтому здесь он оставил полосу голого адаманта. Ее монотонность ему не понравилась, и он разбил ее на куски, называемые камнями. Первые камни были одного размера и формы, но он их улучшил: сделал одни меньше и многочисленнее снежинок, другие – больше холма в парке (эти большие камни звались скалами). Вместе они составили обрывы и пляжи, защищающие деревья от волн, – ими Ждод решил населить поверхность моря. Он взмыл и облетел самую высокую скалу, которую просто для забавы сделал такой большой, что улица, парк и значительная часть леса свободно поместились бы на вершине. Оттуда он смотрел, как бьются о нее его волны.

В движении воды он увидел множество несовершенств. Волны и то, как они бьются о скалы, взывали к улучшению. Несколько дней он их улучшал и наконец добился, чтобы они, ударяясь о скалу, разлетались брызгами. Когда он спускался, то чувствовал брызги на коже, которой отделил себя от того-что-не-Ждод, а рев волн оглушал почти как шипение хаоса эоны назад. Брызги состояли из крошечных шариков воды, едва различимых на фоне неба. Он знал, что это неправильно. Каждый шарик должен отражать солнце, а брызги – искриться. Более того, в каждом шарике должен отражаться весь окружающий мир – включая Ждода. Пока этого не будет, вода не такая, как надо, и нуждается в дальнейшем улучшении.

Времени, он знал, на это уйдет не меньше, чем на сотворение улицы, парка и леса. Раньше Ждод с радостью сидел бы на вершине скалы и годами терпеливо улучшал форму волн и прибоя, но теперь, с появлением новых душ, не хотел задерживаться здесь надолго. Он ударил крыльями о брызги, взмыл над скалой, последний раз глянул на них – просто туман, не искрящийся и не отражающий как надо. Затем полетел вдоль берега.

Идея зеркального шара была отчетлива, как если бы тот висел перед ним в воздухе – как будто он держит этот предмет кончиками пальцев и смотрится в него.

Допустим, он вызвал бы зеркальный шар – или вообще что-нибудь зеркальное – и посмотрел на свое отражение. Что бы он увидел? Как бы он выглядел? Ждод не задавался этим вопросом, пока жил один. Дерево не могло на него посмотреть. Души, недавно слетевшиеся в его обитель, вероятно, не умели видеть ясно. Со временем, впрочем, они могут приобрести такую способность, как приобрел ее Ждод. В таком случае они будут смотреть на него, так же как на деревья и скалы, и что-то увидят. Каким будет это что-то, какое впечатление на них произведет?

Он не мог узнать ответ, пока не составит собственное впечатление о своем облике. Ждод пообещал себе когда-нибудь создать зеркало, чтобы туда посмотреться. Однако сейчас он на время выкинул эту мысль из головы как несущественную и продолжил облет создаваемого мира.

В голову пришла еще одна полностью оформленная мысль: этим он занимался раньше. Хорошо и правильно, что он создал мир из хаоса, улучшил созданное и приготовил место для новоприбывающих душ, ибо он – не мертвый Ждод, летящий над лесом, а живой Ждод, некогда державший на ладони листья и смотревшийся в зеркальные шары, – делал это прежде. Делал превосходно. И другие души, которых он заметил в своих владениях, возможно, не столько вторглись сюда, сколько прибегли к его защите.

Место, где смыкались Земля и вода, радовало новизной. Ждод часто возвращался разглядеть и улучшить то, что привлекло его внимание, но в целом летел между Землей слева и водой справа. Некоторые отрезки берега он устлал несметным числом крошечных камней под названием песчинки, на других воздвиг скалы, на третьих создал обрывы, увенчанные не лесом, а травой. Строительство побережья так его захватило, что он не утруждал себя обустройством суши.

Через некоторое время Ждод осознал, что неправильно так увлекаться побережьем и не уделять должного внимания Земле. Летя дальше над полосой, где волны бились о берег, он взял за правило поворачивать все время в одну сторону, отклоняясь, впрочем, туда и сюда, когда приходила охота. Ему представлялась замкнутая фигура, вроде зависшей в полете капли. Земля должна получить границу, как сам он ограничил себя кожей. На своем протяжении граница – побережье – должна изгибаться, иногда плавно, а иногда частыми резкими поворотами.

Долго летел Ждод, но вот наконец обогнул новосозданный мыс и увидел вдали скалу в устье реки. Он облетел ее несколько раз; скала была ровно такой, какой он ее оставил, ибо адамант не менял формы без его воли. Итак, побережье замкнулось, полностью очертив Землю. Ждод, довольный плодами своих трудов, устремился обратно туда, откуда начал. Река ветвилась, и он бы долго искал нужный приток, если б не ковер красного леса, отмечавший его путь к океану. Слева и справа был голый адамант, с прожилками рек, но без деревьев и вообще чего-либо живого.

Легко было устлать голые места новыми красными лесами, но полет вдоль побережья пробудил в нем вкус к разнообразию. Неправильно всем деревьям быть одинаковыми. В совершенном мире холмам пристали одни деревья, долинам – другие. Ждоду пришла фантазия пролететь над каменистой долиной, где бежал особенно большой приток. Такая могучая река, вспомнил он, должна брать начало в чем-то очень большом. Следуя против течения реки, он добрался до места, где из земли торчали скалы. Большие скалы, называемые горами. На их склонах он создал другие деревья, вечнозеленые, темнее деревьев в парке, а когда спустился пониже осмотреть созданный лес, явилось новое ощущение: лес источал аромат, говоривший о таких же лесах там, где Ждод обитал до смерти. Он вбирал аромат и знал, что его лицо способно втягивать воздух и обонять.

Он покружил над горами, затем вдоль притока вернулся к главному руслу и полетел над красным лесом к вершине холма. Тот теперь тоже благоухал, не так сильно, как темно-зеленый лес на горах, но все равно приятно.

Ждод опустился в парке. Там все было по-прежнему, только еще много листьев нападало на землю, а некоторые высохли и закружились на ветру. Во многих он ощущал зачатки грубого восприятия, которые определял как души. В следующие дни, шагая по улице, расхаживая в парке и гуляя в лесу, он насчитал примерно десять раз по десять душ. Их присутствие уже не пугало, как раньше. Тем не менее пришла пора определить место, куда им хода не будет. Там он, когда пожелает, сможет оставаться один, как в первые эоны после смерти.

В начале парк был плоским. Позже Ждод превратил его в холм. Теперь он снова изменил парк, выдвинув из подстилающего адаманта высокие стены. Как прежде он ограничил Землю, отделив ее от океана, так теперь ограничил вершину холма. Однако если побережье было красиво своей грубостью, стене, он чувствовал, пристало быть гладкой и прямой. Он выправил ее, отодвигая в одних местах и притягивая в других, пока стены не приобрели приятную одинаковость. Там, где она выходила на улицу, он сделал отверстие. Как он и ожидал, тут же пришло название: ворота. А в стене со стороны леса он сделал маленькие ворота: калитку.

Значительная часть парка оказалась между калиткой и лесом. Ее он тоже ограничил, но не стеной, а изгородью из деревьев, природу которых изменил. У них было много веток, усеянных мелкими листочками, не краснеющими и не опадающими, дабы во все времена года этот уголок окружала зеленая стена. Имя ему было Сад. Здесь Ждод провел много дней, раздумывая над формой деревьев и более мелких растений. Из долгого полета вдоль побережья он знал, что в океан впадает множество рек, у каждой реки есть притоки и каждый приток ведет в края, сейчас голые, но требующие улучшения деревьями и разного рода растениями. Горы он уже покрыл благоуханными вечнозелеными лесами, однако сделать предстояло еще много. Он решил создать в Саду много деревьев разного рода, дабы наблюдать их изменения с временами года и улучшать по мере надобности. Когда они будут готовы, он распространит их на голые места.

Пока он населял свой сад, пришла зима. Для целей Сада она была бесполезна, и Ждод установил, что здесь ее не будет. Теперь его тело чувствовало состояния, которых прежде не знало, включая тепло и холод. Он сделал так, чтобы в Саду всегда было тепло, а свет сиял, даже если на небе не видно солнца. Здесь он проводил дни, создавая и улучшая деревья разного рода, а когда это надоедало, ходил взад-вперед по холодной улице или летал над Землей.

Со временем снег на улице и в лесу растаял, деревья начали выпускать листья. Ждод отвлекся от улучшения Сада и вошел в калитку. Землю внутри стены он ровно замостил камнем и назвал полом. Ему пришло желание выйти на улицу и посмотреть, как проклевываются новые листья.

Сразу за воротами стояло нечто, сформированное по образцу самого Ждода: от тела на двух ногах отходили руки с ладонями и пальцами, крылья и голова. Крылья имели вид сухих листьев; они были не столько сложены, сколько смяты. Голова – плохо сформирована, просто шар беспорядочного хаоса. Существо было меньше Ждода; его крылья, хоть и пропорциональные телу, ненамного превосходили размерами упавшие листья.

Ждод некоторое время смотрел на существо и чувствовал, что оно, насколько может, смотрит на него. Когда Ждод двинулся, оно вроде бы сместилось. Через некоторое время Ждод почувствовал, что пока они друг на друга смотрели, оно изменило форму; крылья как бы сделались четче. Больше похожими на Ждодовы.

Облик существа не стал полной неожиданностью. Еще осенью Ждод, гуляя по улице, ощущал, что некоторые души упрочняются. Они не позволяли себе исчезать в листьях и ручьях, но пытались сгуститься в собственные формы. Душа перед ним просто была самой сильной и продвинулась дальше других. Мысль, что кто-то может выбрать форму по Ждодову образцу, его прежде не посещала, однако он не удивился. Возможно, и существо, и Ждод выглядели так до того, как умерли, и естественно пытались воссоздать тела, в которых обитали при жизни. А может, оно просто подражает Ждоду. Как все листья на всех деревьях были похожими-но-различными версиями первого листа, так, возможно, Землю теперь заселят похожие-но-различные существа, ходящие на ногах и летающие на крыльях, как Ждод.

Он собирался прогуляться, так что пошел к воротам. Другая душа по-прежнему стояла в середине отверстия. Ждод почувствовал, что нехорошо двум душам занимать одно пространство, и потому отклонился от прямого пути. Аура оформленного хаоса, заменявшая душе голову, заклубилась, словно вихрь листьев, и выпустила золотистый отросток. Стебелек ауры тронул Ждоду колено, и Ждод ощутил его касание.

Когда-то давно он облекся кожей, чтобы отделить свое вещество от вещества других душ. За это время ее хлестали суровые ветры, горячие и холодные, осыпали океанские брызги. Листья и ветки проверяли ее на прочность, а подошвами ног и ладонями он чувствовал поверхность различных камней. От всего этого кожа защищала надежно. Однако он еще никогда не входил в соприкосновение с чужой оболочкой или – как сейчас – с подвижным облачком ауры, выдающим присутствие души настолько новой в этих краях, что она еще не обзавелась законченной формой и собственной кожей. Он отпрянул; шебуршание ауры было для кожи словно рябь помех для зрения или шипение белого шума для слуха. Она не причиняла боли, не производила в нем заметных перемен. Ждод зашагал прочь. Клочок ауры отделился и мгновение вился вокруг ноги Ждода, потом растаял. Ждод был рад, что от него избавился; касание ауры, хоть и безболезненное, напомнило ему прежнее неприятное состояние.

Через несколько шагов он обернулся. Другая душа, немного умалившаяся в размерах из-за растаявшей части ауры, ковыляла за ним. Она не умела двигаться плавно или по прямой, но в целом у нее скорее получалось. Все сильнее отставая, она шла за Ждодом, на ходу улучшая качество своего движения.

Ждод назвал душу Последователем. Он гадал, где Последователь добыл вещество для своей оболочки. У самого Ждода было вначале бесконечное поле хаоса, из которого он создал не только свою форму, но и целый мир. Насколько Ждод знал, теперь хаоса в его мире почти не осталось. Из чего же создает себя Последователь? Может быть, он существует в обеих вселенных и лезет в Ждодову через крохотную прореху, а большая его часть заперта в хаосе по другую сторону. А может, он извлекает вещество из Ждодова мира, как деревья растут из почвы.

Деревья вдоль улицы были в полном порядке. После того как Ждод создал их такими-то и такими-то, они не имели ни склонности, ни возможности меняться, помимо того, что с каждым годом становились чуть больше и выпускали новые ветки. В некоторых теперь обитали души, и Ждод, проходя, чувствовал на себе их взгляды. Однако внешний вид деревьев не изменился.

Во время их сотворения, много лет назад, Ждодом двигала ненависть к хаосу и любовь ко всему упорядоченному. С тех пор он в целом стремился к большему разнообразию. Волны, бьющие о скалы (Ждод предполагал, что они по-прежнему бьют о скалы, хотя он на них не смотрит), несли в себе некий хаос и даже казались ему тем более правильными, чем необузданнее взмывали и рассыпались брызгами. Их неупорядоченность была иной, чем у мертвого хаоса, из которого Ждод сперва вызвал себя к бытию, а затем и сотворил все остальное. Значит, мир мог обладать долей бессистемности и не рассыпаться в хаос, как Ждод боялся вначале. Сейчас он видел в улице труды раннего Ждода, боязливого. Впрочем, ничего дурного в том, что улица такова, нет. Он не станет превращать ее в хаотические дебри. Деревьям – старейшим на Земле – он позволит менять форму более разнообразно: пусть каждое отличается от соседних ветвлением и изгибом суков. Однако природа улицы будет прежней. Пусть остается памятью его первых трудов и убежищем, куда стремятся новые души.

Ждод не дал улице завершения и не думал, что будет, если пройти по ней дальше определенной точки. Теперь, на приличествующем удалении от холма, там, где кончались деревья, он выровнял землю и покрыл ее травой. Из мертвой земли под травой он извлек камни и сложил прямые стены – не длинные, а такие, чтобы они сходились под четкими углами. Огороженные места были меньше его убежища на холме, однако в каждом могли поселиться несколько душ, если создадут себе тела не слишком большого размера. Стенам не хватало чего-то сверху, поэтому он создал им крыши. Улицу он отправил ветвиться между домами на манер жилок листа или притоков реки, только на равных расстояниях и под прямыми углами, что было сообразно вертикальным стенам и четким углам пустых жилищ. В домах он сделал отверстия на улицу, надеясь, что они привлекут блуждающие души, как ворота замка привлекли Последователя. В расположении домов и улиц он следовал своим причудам и чувству того, как должно быть устроено такое место. Город, как назвал его Ждод, обладал регулярностью, но не такой строгой, как изначальная улица. Некоторые улицы были длиннее других, дома отличались размерами и формой.

Заложив улицы и дома, где считал должным, Ждод оставил их простыми и незавершенными, словно приглашая другие души менять что пожелают. Город он опоясал полосой травы и засадил ее различными мелкими растениями из своего Сада. В центре Города он оставил квадрат без домов, с одной лишь травой.

Теперь он хотел вернуться в свое жилище на вершине холма и возвести над стенами крышу. Это не приходило ему в голову, пока он не взглянул на маленькие жилища и не понял, что им нужна крыша. Ждод вышел в квадрат посередине Города, расправил крылья и взмыл в воздух. Он облетел Город и удостоверился, что тот имеет такую форму, какую надо. Затем пролетел над улицей к большому дому на вершине холма и Саду за ним. Довольно долго он кружил, раздумывая, какая крыша наиболее пристала его обители. Ему пришло на ум слово Дворец. Он спустился на гладкий каменный пол Дворца и некоторое время ходил, разглядывая его под разными углами. Затем вернулся к воротам и, глянув вниз, заметил приближающуюся фигурку. То был Последователь, который по большей части шел, изредка взмахивая крыльями и пролетая небольшое расстояние.

К тому времени как Последователь добрался до вершины, Ждод приготовил ему домик поменьше, примыкающий ко Дворцу. Он хотел внушить Последователю, что этот домик, Сторожка, для него, а сам Дворец – только для Ждода. Ждод не знал, как передать другой душе нечто, возникшее в его голове. Он снова чувствовал, что там, где они с Последователем обитали до смерти, есть для этого какой-то установленный порядок.

Еще он чувствовал, что может полностью уничтожить форму, которую принял Последователь, начни тот доставлять серьезные неприятности. Перед ним возник образ: кулак, сжимающий яркую молнию и готовый метнуть ее с высоты. Откуда взялся образ, он не знал. Вещам естественно обращаться хаос, но некоторые упорядоченности обладают свойством не распадаться, даже если неидеальны в начале или повредились потом. Однако, зная это, Ждод понял и другое: упорядоченности можно извратить до состояния, из которого им будет невозможно улучшиться. А значит, желательно передать свои намерения в смятенное сознание Последователя, не обращая того в ничто.

В передней стене Сторожки он сделал отверстие на улицу и, когда Последователь приблизился, встал в этом отверстии. Существо теперь двигалось увереннее, оно стало крупнее и определеннее, крылья больше напоминали Ждодовы и меньше – сухие листья. Ждод отступил в Сторожку, но остановился в отверстии, отделяющем ее от Дворца. Последователь вроде бы понял, что это значит. Он вошел в Сторожку и как будто огляделся. Ждод повернулся к нему спиной и сделал несколько шагов внутрь Дворца, затем оглянулся проверить, двинется ли существо за ним. Оно и впрямь приблизилось к отверстию, соединяющему его новое жилище со Ждодовым. Однако, как и первый раз, оно замерло на пороге. Ждод выставил руку с раскрытой ладонью, словно отталкивая его. Последователь понял: отступил на два шага и согнулся в середине тела, что почему-то показалось Ждоду знакомым.

Теперь Ждод занялся возведением крыши над Дворцом. Первые результаты не вполне его удовлетворили, и он знал, что некоторое время будет их улучшать. Утомившись, он понудил камень под участком Сада подняться из-под травы и образовать островок. Верхушку островка он вдавил посередине, чтобы там собиралась вода. Заставил воду ударить из земли и наполнить углубление. Дождался, когда она успокоится и в ней отразятся ветки деревьев. Затем подошел и нагнулся поглядеть на свое отражение.

Когда Ждод следующий раз вышел из Дворца, у него было лицо. Спереди у лица были глаза, чтобы другие души, глядя на него, видели, куда он смотрит. Еще у лица были ноздри – вбирать и обонять воздух. Ниже располагалось еще одно отверстие, пока не вполне оформленное; Ждод чувствовал, что оно нужно, однако еще не знал его назначения. Сейчас это был овал светящейся ауры. Такая же аура венчала голову. Голова была незакончена, однако для нынешних его целей годилась. Когда он показался Последователю, тот вроде бы вгляделся повнимательнее и начал сходным образом изменять свою форму.

В Городе все шло примерно так, как предполагал Ждод. Новые души по-прежнему являлись по одной-две в день и облекались зримой формой. Некоторые по-прежнему обитали в деревьях или ручьях и не умели двигаться, но большая часть лепила себя по образцу Последователя, который слепил себя по образцу Ждода. Встречались причудливые вариации, однако большинству, похоже, нравилось единообразие с остальными. Из Дворца Ждод видел, как они пытаются ходить ногами и летать на крыльях. Некоторые взбирались на холм, но Последователь останавливал их на пороге Сторожки, как Ждод остановил самого Последователя. Мало-помалу они почти все добирались до Города. В домах не было ничего нужного душам, но те вроде бы предпочитали иметь собственный уголок, каким были для Ждода Дворец и Сад.

Близилась весна, и Ждод приступил к улучшению новых деревьев и растений. Созданное им побережье включало устья рек, а значит, должны были существовать края, откуда эти реки вытекают. Он видел холмы и горы (а увидеть что-либо значило это создать); они обрамляли речные долины, как положено. Однако холмы, горы и устья лишь украшали побережье, Земля же оставалась обширна и пуста. Теперь Ждод отправлялся на крыльях в далекие края. Землю он сделал плоской и покрыл где-то травой, а где-то – камнями и песком. Для разнообразия он добавил отдельно стоящие горы и целые хребты, поместив между ними цепочки озер и предоставив воде самой искать путь к океану. Иногда она долго петляла, скапливаясь в углублениях, прежде чем находила выход.

Пока вода прокладывала себе пути, Ждод засадил разные части Земли теми деревьями, растениями и травами, которые, на его вкус, больше всего им подходили. Бегущие воды говорили с ним, как прежде в лесу, когда напомнили его имя. Они называли ему имена деревьев: сосна, ель, дуб, клен.

Летя обратно во Дворец, Ждод возымел желание производить такие же звуки сам, не полагаясь на журчащие реки. К тому времени, как он опустился в Саду и склонился над зеркальной чашей воды, у него на лице было нечто новое – рот. Если широко открыть рот, можно было различить внутри мерцающую рябь. Оттуда вырывался тихий шум, но со временем Ждод научился по-разному двигать частями рта и преобразовывать шум в имена, услышанные в плеске и журчании вод. Научившись звукам деревьев и других вещей, Ждод вошел во Дворец, а оттуда в Сторожку и явил Последователю свое новое лицо. Дабы объяснить, зачем нужен рот, он издал звук: «Ждод», указывая на себя, а затем: «Страж», указывая на Последователя. Ибо он решил дать тому новое, более правильное имя. Последователь – отныне и впредь Страж – продолжал расти и совершенствовать свою форму; его голова теперь доходила Ждоду до плеча, а крылья были симметричные и складывались. Страж кивнул и начал лепить себе рот, как у Ждода, чтобы произносить различные слова. Ждод знал, что со временем прочие души научатся этому от Стража.

Он задумался, каким будет Город, когда души в домах и на улицах примутся издавать звуки. Совсем не таким, как сейчас. Однако он чувствовал, что таков естественный порядок вещей, если много душ находятся вместе. Сущность души, в отличие от дерева и листа, – в ее способности вести себя непредсказуемым для Ждода образом. Он ничего не мог поделать с тем, что новые души проникают сюда каждый день и ведут себя как им угодно. Он мог только подавать им пример, как Стражу, и построить им Город, но в конечном счете они все будут поступать по-своему, и не о чем здесь тужить.

Куда важнее представлялось создавать и улучшать дальние края. Там не было ничего такого, что он не мог бы лепить по своей воле. Ждод по многу дней проводил в Саду, открывая новые виды растений, возникавшие тут словно сами собой. Разные растения подходили для разных частей Земли. Он собирал их, взлетал и мчался в края, которые нужно сформировать и засадить. Пустыни он создал и наполнил пахучими ароматными растениями, стлавшимися по земле. В низинах у срединного залива почва напиталась влагой; их он засадил где тростником, а где – раскидистыми деревьями. Горы были всего красивей в одеянии темных вечнозеленых деревьев, однако верхние склоны он счел за лучшее засадить маленькими корявыми растениями – ими же он покрыл тот край Земли, который задумал как северный. С противоположной стороны, на юге, условия были другие. Там росли большие деревья. И когда Ждод думал, что разнообразие Земли исчерпалось, он тут же видел новые мелкие подробности, с которыми требовалось разобраться.

В этом он мало-помалу привык полагаться на помощь тех, кого называл дикими душами: они попали сюда так же, как те, что в Городе, но не захотели обосноваться там, а разбрелись далеко, кто – с течением рек, бегущих к океану, кто – с ветрами, реющими над горами. Многие укрылись в созданных Ждодом камнях, ручьях и деревьях. Некоторые, впрочем, приняли формы поразительных размеров и сложности, отражающие их тягу к ветрам и волнам. Когда Ждод посещал далекий берег и видел, что океан бьет о скалы совершенней, чем прежде, он понимал: какая-та душа взялась за улучшение волн.

Иногда Ждод отсутствовал подолгу. На обратном пути он пролетал над Городом и смотрел на него сверху. Его поражало сочетание упорядоченности: сетки улиц, прямоугольных домов, квадратного сквера посередине – и хаотического разрастания, как в тех краях Земли, которые он когда-то засадил и предоставил им развиваться самим. И все же он чувствовал, что план у города именно такой, как надо. Дома стояли на правильных местах. Улицы заканчивались там, где следовало.

Город кишел мелкими душами. Издали казалось, будто ветер гоняет сухие листья, но, когда Ждод спускался, он видел не листья, а фигурки. У некоторых были крылья, у большинства – нет. Даже те, что с крыльями, летать почти не умели, и крылья со временем усыхали. Ждод видел, что души изменяют свои дома и полоски травы, отделяющие дома друг от друга. Он жал этого, но странным образом огорчился. Ждод хотел, чтобы они научились лепить мир, как он, однако не хотел, чтобы они обрели силы ломать формы, которые он считал правильными. Паря над сквером посреди Города, он видел обращенные к нему лица. Все души успели обзавестись ртами. Это было ожидаемо и даже хорошо, поскольку он желал дать им полезный образец, по которому душа может себя лепить, чего и добился через посредничество Стража. В целом получилось, но не вредно иногда показываться им самому.

Чего он не ожидал, так это что души начнут издавать звуки, обращаясь друг к другу. Они выкликали его имя и другие слова, которые он не мог разобрать. Еще они сбивались по двое, по трое и больше, чтобы лучше обмениваться словами при виде парящего Ждода. Тогда ауры, окутывающие их головы, сливались, словно ручьи в единую реку, и вились между несколькими душами сразу.

Официальное название мероприятия было не выговорить, и в Фортрастовском фамильном фонде говорили просто «Монстркон-3». Словечко через электронную почту и различные мессенджеры просочилось в систему, связывающую ФФФ с Фондом Уотерхауза-Шафто, сетью Эла и другими заинтересованными сторонами. В итоге Зуле пришлось вынести фетву против его использования, вычистить любые картинки франкенштейновского толка и напомнить всем, что правильное название – Третья ежегодная конференция по перспективному моделированию нейросистем. А если для кого это слишком длинно, то Екопермон-3. Ее по-прежнему проводили на той же базе отдыха, что и первую. Это значило, что участников может быть максимум пятьдесят; двадцать пять человек обслуживающего персонала спали в жилых автофургонах и даже в палатках на территории базы.

Западное побережье Америки «открыли» и нанесли на карту белые люди задолго до появления консультантов по бренд-менеджменту, что привело к появлению множества пугающих и странных названий. «Калифорния», например, взялась из фантасмагорического испанского романа о чернокожих амазонках. Нарекая острова и проливы у побережья Британской Колумбии, испанские и английские мореплаватели стремились восславить ценности эпохи Просвещения (такие как Открытие), явить благочестие (имена святых или спорные богословские моменты), польстить влиятельным людям (члены венценосных семейств, герои, адмиралы) либо предостеречь будущих колонистов намеками на опасности. К последней категории относилась Гибельная теснина, соединяющая Штормовые рифы с бухтой Водоворота и заключенная, кроме шуток, между мысами Сцилла и Харибда. Такую концентрацию устрашающих слов обусловило уникальное сочетание географических и культурных факторов. Как видно на мелкомасштабной карте, Пролив Отчаяния – часть пятисоткилометрового рукава, отделяющего остров Ванкувер от материка. На северо-западе его соединяет с Тихим океаном широкий пролив королевы Шарлотты. Пролив Джорджии на юге служит таким же удобным судоходным путем к слиянию Хуан-де-Фука и Пьюджета. И там, и там направление прилива и отлива можно предугадать, сверившись с таблицей и глянув на карте, в какой стороне лежит Тихий океан. Однако сюда колебания крупнейшего водного массива планеты накатывают как с юго-востока, так и с северо-запада. В сочетании с огромным числом обрывистых островов и путаницей ледниковых протоков это рождает движения воды разом стремительные и непредсказуемые. Водовороты, сейши, подводные тягуны, высокие приливные волны и резкая смена течений тут в порядке вещей.

В 1792 году баркас со смешанной испанско-английской командой вошел в спокойные воды того, что казалось узким заливчиком; здесь их настигла внезапная приливная волна и увлекла в аналог экстремального рафтинга между скалистым островком и обрывистым мысом острова побольше. Огибая его, они пробили борт, баркас начал быстро набирать воду и затонул в водовороте. Тела и обломки шлюпки выбросило несколькими милями дальше на берегу, населенном представителями того, что в современной Канаде называют коренной народностью. Для офицеров-европейцев, наблюдавших в подзорные трубы с корабля, они были индейцами. А для белых людей, которые в последующие годы читали отчет о трагедии и следили пальцем по карте маршрут злополучной шлюпки, то были каннибалы, работорговцы и все такое. Для этих племен, а также их культурных практик, давно появилась более политкорректная терминология, однако названия на карте по большей части остались. Единственное исключение – место, куда выбросило тела; на картах восемнадцатого века зовется Каннибальским берегом, на современном – бухтой Крушения.

Никто в здравом уме не станет вкладывать деньги в гостиницу с таким названием. А вот в слове «Одиночество» имелся потенциал, который умная маркетинговая команда сумеет раскрутить. «Приют Одиночества» стоял прямо над Штормовыми рифами; из него были видны Сцилла (о которую злополучная шлюпка пробила борт) и Харибда. Когда-то здесь был лагерь лесорубов, но с тех пор деревья успели вырасти снова и достичь высоты, которая в глазах туристов делала их девственным лесом. Скалы на расстоянии плевка от берега залили бетоном, соединили балками и закрыли акрами дощатых настилов; здесь располагались доки, переходные мостики, пандусы, вертолетная площадка, гидроаэропорт и прочая инфраструктура для обслуживания базы отдыха.

Гостей – прибыли они по воде, вертолетом или гидропланом – усаживали в уютном, обшитом туей зале у камина и угощали выпивкой за счет заведения. Здесь же они должны были подписать леденящий кровь отказ от претензий и выслушать инструктаж по технике безопасности. Проводил его старший экскурсовод, выбранный за крепкое сложение, обветренное лицо, внушающий уважение голос и отрешенный взгляд человека, видевшего такое, что вам и не снилось. Ему было что сказать про гризли и скользкие тропы, но все начиналось и заканчивалось безопасностью на воде. Инструктаж сопровождался статистикой и трагическими историями из жизни, а смысл сводился к одному: если попадете в воду, вам каюк. Даже на глубине по щиколотку приливная волна опрокинет вас с безжалостной точностью чемпиона по джиу-джитсу. От холода может наступить шок; вы будете хватать ртом воздух, вместо того чтобы позвать на помощь. Пальцы сведет за несколько секунд, руки – меньше чем за минуту. Кто-то утонет сразу, кто-то будет барахтаться минуту-две, прежде чем наступит переохлаждение. В гостинице хватает ванн с горячей водой и плавательных бассейнов. Тех, кто непременно хочет окунуться в море, проводят в укрытую бухту в пяти минутах отсюда. Однако к главному протоку запрещено даже приближаться без теплого гидрокостюма и команды спасателей.

Объяснив это и посмотрев каждому в глаза, главный экскурсовод коротко упоминал медведей и передавал слово сотруднику помоложе и пожизнерадостней. Тот какое-то время щебетал про спа и крытые теннисные корты, а старый мореход, надо думать, удалялся в темный уголок бара, где пил неразбавленный виски, глядя на бурные воды пролива и размышляя о смерти.

Из всех гостей вступительного инструктажа избежал только Эл Шепард. Как всегда, он остался в Зелрек-Аалберге и прислал робота удаленного присутствия. Тот прибыл днем раньше в трюме судна, доставившего в гостиницу всегдашний запас пива, брокколи и стирального порошка. Робот лежал в позе эмбриона, на спине у него была самоклеящаяся транспортная этикетка с надписью «МЕТАТРОН». Эл, найдя такие устройства полезными, скупил все конкурирующие компании в секторе, объединил их и дал продукту эффектное брендовое название.

Гостиничные служащие привезли Метатрона на тележке и выгрузили в главном здании. Тот издал предупреждающий звук, требуя разойтись, и встал. Двигался он в целом гуманоидно, но, поскольку сейчас управлялся автоматической программой, никуда не спешил. С бесконечным терпением он перед каждым следующим шагом застывал и внимательно изучал обстановку. В первые секунд тридцать те, кто впервые такое видел, таращились на него во все глаза, но скоро сообразили, что это примерно так же интересно, как наблюдать за работающей стиральной машиной. Программа требовала обойти гостиницу – медленно, чтобы не причинить вреда никому из гостей, – и просканировать ее в инфракрасном и видимом свете. Двигался он настолько медленно, что люди машинально обходили его, как статую. Однако если сидеть на одном месте, читать книгу или прихлебывать пиво и время от времени поглядывать на робота, то вы каждый раз обнаруживали его не там, где прежде. В темноте он включал габаритные огни, чтобы люди на него не натыкались. Благодаря такой подготовке Элу не требовалось джойстиком вести Метатрона в обход каждого угла. Достаточно было скомандовать: «Иди за этим чуваком», «Держись с той группой» или «Ступай в конференц-зал», и Метатрон все исполнит.

Так что ни Эл, ни его Метатрон не слышали инструктажа, но, может, им было и ни к чему: робота, если он забредет в воду, можно заменить. То был лишь один из частных вопросов, которые организаторам предстояло решить в рамках более общего: считать ли Элмо Шепарда участником конференции? Метатрон занимал в зале столько же места, сколько человек, но не учитывался в нормах пожарной безопасности. Он не ел, не нуждался в кровати и номере; каждый вечер после заключительной дискуссии большинство участников отправлялись спать, а Метатрон находил розетку в темном углу, вытягивал из живота шнур, сгибался и вставал заряжаться. Там он и оставался до утреннего заседания.

Вопрос был по большей части умозрительный, поскольку Эл собирался присутствовать вне зависимости от того, считают ли его участником. Эл (если роботом действительно управлял он) посещал все заседания, тихонько стоя в дальнем конце зала. У Метатрона был встроенный динамик, которым он не пользовался; в тех редких случаях, когда ему хотелось задать вопрос, он посылал текстовое сообщение. Впрочем, иногда можно было видеть, как робот в уголке беседует с Синджином Керром, Енохом Роотом или кем-нибудь еще из своих советников.

София выступала на Екопермоне-3 вместе с соавтором, доктором Матильдой Наполитано, матфизиком из Болонского университета. Доклад назывался «Картирование виртуального пространства по результатам пространственного анализа потока сообщений». Презентацию они проводили на теннисном корте, закрытом от холода и сырости надувным куполом. Уже темнело, но они не включили яркое освещение купола. Гостиничный персонал убрал сетку и разместил на корте несколько источников приглушенного света, чтобы участники не натыкались друг на друга. Еще лет десять назад всех бы удивил такой антураж научного доклада, но сейчас остальные понимали: София с Матильдой покажут какие-то визуальные материалы с помощью аппаратуры дополненной реальности и хотят, чтобы слушатели могли обойти и рассмотреть трехмерную модель.

Впрочем, поначалу графика была двумерная. София показывала ее на виртуальном экране на конце теннисного корта, и сперва все участники смотрели в одну сторону.

Первой София спроецировала карту Европы. Государственные границы казались неправильными, пока не появилась подпись: «Европа, 1941-й».

– В качестве вступления для тех, кто, как и я, не занимается математической физикой, приведу аналогию с тем, как выглядел мир для союзных дешифровщиков в начале Второй мировой войны, до того как они взломали немецкие шифры, – начала София.

Карта увеличилась и сдвинулась; теперь в середине была Великобритания. На ней начали возникать анимированные картинки: небольшие здания с антенной наверху. Антенны поворачивались туда-сюда, но по большей части были нацелены на Европу, контролируемую странами Оси.

– Они не могли читать сообщения, но могли их копировать. А при помощи технологии под названием высокочастотная радиопеленгация, или ВЧРП, могли узнать, откуда передано каждое сообщение.

Теперь анимация на экране показывала ВЧРП. По другую сторону Ламанша, в оккупированной Франции, возникла свастика, и от нее, как по воде, начали расходиться красные круги. Красная дуга пересекла Ламанш и задела две станции ВЧРП, от которых тут же протянулись пунктиры к источнику. Звякнул звоночек, и послышался звук телетайпа, выстукивающего на экране данные перехвата.

София продолжала:

– Технически это осуществлялось очень интересно, но нам сейчас важно другое. Суть в том, что благодаря круглосуточно работающей сети ВЧРП разведка союзников построила то, что мы бы сейчас назвали базой данных, – кто говорит, с кем и когда. Что именно говорится, они по-прежнему не знали – сообщения расшифровать не удавалось, – но могли составить картинку связей в командной цепочке Оси и определить наиболее активные участки фронта.

Пока она говорила, карта Европы уменьшилась и сдвинулась. На экране теперь был Восточный фронт. Повсюду возникали маленькие свастики; они разговаривали друг с другом, а яркие линии протянулись от Берлина к оккупированным столицам и различным участкам фронта. Большое сражение началось на Украине: собственно боев не показывали, но множество радиограмм летело из точек, тесно расположенных на извилистой линии. То медленно, то скачками форма линии менялась, и можно было понять, что немцы выигрывают, уничтожают взятые в окружение части Красной армии, продвигают свои передатчики вперед.

– Это называется анализ потока сообщений. Инструмент на удивление действенный. Например, в этой анимации мы не имели доступа к текстам немецких сообщений с данной части фронта. И все же, я уверена, мы все увидели, как развивалось сражение, видели, что немцы его выиграли и продвинулись дальше на восток.

Сеть линий стала ярче, географическая карта под ней исчезла, осталась лишь темная стена, расчерченная сложным рисунком светящихся линий.

– Как это относится к теме конференции? Поток сообщений внутри Процесса интенсивней, чем это было во время Второй мировой войны. Однако у нас есть компьютеры, способные его анализировать.

Черный фон посветлел, превратился в светло-серый и приобрел определенную сложность. Та же сеть светящихся линий была теперь наложена на другую географическую основу – человеческий мозг. Старые линии гасли, вспыхивали новые.

– К чему нас это приводит? Вопрос глубокий, он касается сознания и эпистемологии, как указывали некоторые наши коллеги на Монстрконах… простите, Екопермонах. Но я дам простой ответ: ни к чему нас это не приводит. Допустим, чисто теоретически, что мы поставили прослушку на каждый аксон в живом человеческом мозгу и получаем запись каждого импульса каждой нервной клетки.

Картинка приближалась, пока весь экран не заполнила единственная нервная клетка. От нее тянулся главный выходной канал – аксон. К нему мультяшной прищепкой цеплялся провод, ведущий к телетайпу. При каждом импульсе нервной клетки по аксону пробегал свет, и телетайп печатал строчку данных.

Картинка начала уменьшаться, сперва медленно – стало видно, что у каждой нервной клетки в мозгу есть свой провод с прищепкой и свой телетайп, – затем быстро, так что на экране теперь был весь мозг целиком. Под ним в окошке бежали данные со всех телетайпов сразу; цифры мелькали так быстро, что сливались в неразличимую полосу.

– У нас была бы чертова уйма данных. Но узнали бы мы, о чем на самом деле думает мозг? В бешенстве он, грустит или производит арифметические расчеты? Несмотря на определенные успехи распознавания образов в нейросетях, ответа, по сути, нет. Однако мы все равно можем провести анализ потока сообщений и сделать выводы, какого рода действия осуществляются внутри Процесса. Как союзники смогли просеять горы абракадабры и понять, что немцы делают и где, так поток сообщений позволяет выстроить некоторые догадки о том, чем занимается Процесс. Есть разные способы подступиться к этой задаче, Матильда расскажет об одном из них. Она применила некоторые фундаментальные методы математической физики и выявила то, что представляется пространственным мышлением внутри Процесса. Матильда?

Доктор Матильда Наполитано вышла вперед и подождала, когда уляжется шум. Многие участники думали, что ослышались. Пространственное мышление? Даже само слово «мышление» здесь обычно заключалось в кавычки; многие скептики не верили, что активность Процесса имеет к этому отношение. Заговорить о конкретном типе мышления было смелым шагом.

Матильда – сорокапятилетняя, хорошо одетая дама – немного нервничала. По-английски она говорила грамматически безупречно, хотя и с акцентом; половину жизни, до того как получить престижное место в Турине, она провела в больших английских университетах.

– Занимаясь физикой, – начала она, – мы по необходимости имели дело с пространством и временем. Я буду говорить о пространстве. Когда-то мы принимали существование пространства как данность и не слишком задумывались о его структуре. О том, что такое пространство на самом деле. Как оно себя ведет. К появлению Эйнштейна Минковский и Лоренц уже заложили основы для пересмотра фундаментальной природы пространства. Были созданы математические методы, оставалось лишь применить их к проблеме искривления пространства-времени.

Пока она говорила, на экране мелькали портреты Ньютона и других ученых, чертежи с доказательствами Евклидовых теорем, математические формулы и, наконец, лицо Эйнштейна на фоне схематической черной дыры, изгибающей пространство, как подшипник – тонкий кусок резины.

– Я не стану проводить семинар по современной физике, – продолжала Матильда. – Хочу лишь сказать, что теперь у нас есть способы представлять пространство математически. Начиная с идеи настолько простой, что многие из вас даже не сочли бы ее идеей. А именно что каждая точка в пространстве как-то связана с другими по соседству, но тем меньше, чем они дальше.

Она проиллюстрировала это впечатляюще простой картинкой: миллиметровка с черными точками в местах пересечения некоторых линий.

– Если мы упростим до предела и сравним пространство с листом миллиметровой бумаги, то каждая точка будет непосредственно связана с четырьмя соседними к северу, югу, востоку и западу от нее. Чуть дальше угловые точки на северо-востоке, юго-западе и так далее.

Картинка медленно уменьшалась, показывая все больше миллиметровочной вселенной.

– Давайте представим, что некое существо движется по миллиметровой бумаге.

В центральной точке появился мультяшный пингвин.

– Он идет на север, потом на северо-запад, потом некоторое время на восток, и так далее.

Пингвин заковылял по миллиметровке, как Матильда описывала.

– В один момент он здесь, в следующий там, и так далее. Все настолько очевидно, что мы даже об этом не задумываемся. Но что будет, если перемешать точки?

На картинке точки пришли в движение и заняли новые позиции, словно карты в перетасованной колоде.

– Мы зашифровали карту – спутали, какая точка к какой ведет. Катастрофа. Сперва пингвин здесь.

Он возник в верхнем правом углу.

– Потом внезапно телепортируется в случайную, как нам кажется, точку.

Пингвин возник на левом краю листа.

– Потом сюда.

Пингвин перепрыгнул ближе к середине.

– С налету мы не разберемся. Надо собрать данные – выполнить анализ потоков. Когда данных будет достаточно, мы можем увидеть тренды. Мы получим свидетельства, что эта точка и та должны быть очень близко друг к другу – может быть, в непосредственном соседстве, – потому что у них очень много общего. Когда одна возбуждается, другая возбуждается одновременно либо чуть раньше или чуть позже. Тогда мы сможем осмыслить общую картину трафика, как если бы это было трехмерное многообразие. И когда закономерности устойчивы, мы можем быть уверены, что видим нечто реальное.

– Матильда, вы проделали это со всеми данными, исходящими от Процесса? – спросил кто-то.

– Нет. Не совсем. Старые данные – за первые год-два работы Процесса – можно довольно четко представить как поток сообщений в нейросети. Мы не знаем, что он «думает», – поспешно добавила она, изобразив пальцами кавычки, – но мы видим характер трафика, какой ожидали бы от нейронной сети.

София добавила:

– Да, мы начали работать в этом направлении после того, как Новое выделение ресурсов стало по-настоящему большим.

«Новое выделение ресурсов», или НВР, было довольно расплывчатым термином для того, что проявилось в конце первого года и с тех пор росло экспоненциально. При загрузке Процесс имел достаточно памяти для хранения собственной нейросети, и поначалу ему этого хватало. Однако затем он стал запрашивать все больше и больше дополнительных ресурсов из систем, к которым имел доступ.

– НВП или НВВ? – спросил кто-то.

– П, – ответила София.

Процессу выделялись два типа ресурсов: память (отсюда НВП, новое выделение памяти) и вычислительная мощность (отсюда НВВ). Они как будто прыгали друг через друга: Процесс внезапно захватывал много памяти и некоторое время разрастался, занимая ее, потом требовал больше вычислительной мощности.

– Мы уже некоторое время знаем, что использование памяти в НВР имеет другой характер, чем в исходном процессе, – заметил еще один участник. – Если мне позволено прибегнуть к антропоморфной лексике, Процесс использует НВР для чего-то другого, не для моделирования собственной нейросети.

– Согласна. И как раз поэтому мы начали данное исследование, – ответила София. – Мы спросили себя: если память НВР организована… используется не как память нейросети, то как именно она используется? На что это похоже?

– И мы получили ответ, – сказала Матильда. – Она используется пространственным образом. Для отслеживания вымышленного либо виртуального пространства с постоянными характеристиками.

– Как миллиметровка? – спросил кто-то. В его тоне звучал не столько скепсис, сколько недоумение.

– Как трехмерное многообразие. Миллиметровка – просто метафора, – ответила Матильда. – Поскольку мы имеем доступ к огромному количеству данных, мы можем гораздо больше сказать о структуре этого пространства. О том, что оно в себя включает. Мы с Софией пригласили вас сюда, чтобы показать вам результаты. Сейчас я попрошу всех чуть-чуть отойти и освободить место посередине, а потом включу пространственное моделирование, и вы сами увидите.

Участники начали шумно поднимать с пола сумки и отступать от центра; скоро в середине корта образовалось свободное место, а люди столпились по краям неровным овалом. София и Матильда остались ближе к середине, у границы разметки. Матильда двигала руками перед собой, управляя видимым только ей виртуальным интерфейсом.

На пол наложился рисунок миллиметровки.

– Просто проверка, – сказала Матильда. – А теперь облако точек.

Над кортом возникло облако из миллионов зеленых огоньков.

Хотя все точки были одного цвета и не связаны друг с другом, глаз мгновенно различал в них ландшафт. Где-то, по большей части на краях, зеленые огоньки касались пола. Ближе к середине они были примерно на высоте пояса. Все участники, обойдя модель и рассмотрев ее с разных сторон, согласились, что смотрят на трехмерную карту острова или континента, окруженную морем и с высокогорьями посередине.

– Ирландия, – объявил кто-то.

– Слишком много гор! – фыркнул кто-то другой. – Может, остров Мэн? Там посередине гора.

– Это что-то куда более крупное, посмотрите, сколько рек и горных хребтов, – заметил третий. – Я собирался сказать, Северный остров Новой Зеландии. Трудно определить, если не принести лестницу и не посмотреть сверху.

– На Земле такого места нет, – произнес тихий голос спокойно, однако с непререкаемой уверенностью.

Все повернулись к говорящему – лысому бородачу лет под семьдесят. Почти всю конференцию он тихо сидел в заднем ряду, без очков дополненной реальности, и по временам внимательно слушал, а по временам бормотал себе под нос, думая о своем. Нынешнюю презентацию он наблюдал со скучающей улыбкой, как детский лепет. Однако, когда посреди корта возникла модель, он так оживился, что чуть не сбил кого-то с ног, рванув через облако точек к заинтересовавшей его детали.

– Плутон прав, – объявила София. – Модель не соответствует ни одному известному….

– И не может соответствовать. Это видно с первого взгляда, – перебил Плутон.

София обернулась к ошарашенной Матильде, словно хотела сказать: «Я же говорила!» Затем обратилась к Плутону:

– Нельзя ли объяснить подробнее?

– Это фантазия. В карте нет физического смысла. Аллювиальные формации совершенно неправильные. Горные долины V-образные, а не U-образные, какими должны быть. Никакого понимания, как ледники их прокладывали. Горы – просто высокие места без всякой истории. Ни обнажения осадочных слоев, ни каких-либо следов вулканизма. Это программистский арт. Напомнило мне первые карты «T’Эрры», которые набрасывал Додж, когда звал меня на работу.

– Очень убедительно, – сказала София.

Плутон понял, что все его слушают, замкнулся и начал отслеживать вверх по течению заинтересовавшее его русло. Несколько минут все любовались новым континентом и, разбившись на кучки, вполголоса обсуждали подробности. Зеленые огоньки мигали и перемещались.

– Мне мерещится или они правда движутся? – спросил кто-то.

– Модель строится в режиме реального времени, – подтвердила Матильда. – С поступлением новых данных происходят мелкие изменения. Однако общая форма за последние месяцы почти не менялась.

Некоторые участники забрели внутрь континента – получше разглядеть детали. Казалось, их тела обрезаны на уровне колен или бедра. Однако вблизи модель выглядела аморфным зеленым Млечным Путем.

– Это максимальное разрешение, какое мы можем получить за вменяемое время с имеющейся у нас вычислительной мощностью, – объяснила София. – Отсюда впечатление пуантилистской живописи. Отойдите чуть подальше, и будет видно хорошо.

Из середины континента раздался незнакомый, электронно искаженный голос. Все повернулись к Метатрону Элмо Шепарда. Голос с другой стороны земного шара раздавался из решетки на безглазом лице.

– Что это? – спросил он.

– Яркий участок в середине? – уточнила София.

– Да.

– Он яркий из-за более высокой концентрации точек.

– Вижу.

– Потому что из этого участка исходит в сто раз больше данных, чем из любого другого, – объяснила София. – Здесь сосредоточена почти вся вычислительная активность.

– Можно его увеличить?

– Мы предполагали, что кто-нибудь об этом попросит, – ответила София. – Советую всем закрыть глаза или сдвинуть очки на лоб. Изображение сейчас изменится, что может вызвать головокружение.

Она кивнула Матильде.

Матильда мысленно сосчитала до трех и вновь что-то проделала в пользовательском интерфейсе. Те, кто не внял совету Софии, увидели, как яркий участок в центре стремительно растет и становится ярче, а все остальное погружается во тьму. После того как новая картинка установилась, все несколько минут ее разглядывали.

Это было, как и раньше, облако зеленых точек, но ландшафт выглядел иначе. На плоской равнине высился холм, а на его вершине расположилось нечто искусственное, прямоугольное с вертикальными стенами. На равнине читалась сетка светящихся линий, похожая на вид ночного города в иллюминатор самолета: четкие клетки с аккуратными коробочками внутри.

– Я совершенно не понимаю, что перед нами, – объявила Глория Уотерхауз. Она была благотворительница, связанная с семейным фондом, гуманитарий и, если разговор становился чересчур научным, всегда первая просила объяснить для чайников. Глория взяла на себя эту роль и прекрасно ее выполняла. – Мы видели что-то похожее на воображаемый остров с берегами, горами и реками. Теперь видим часть острова с поселком. Это я поняла. Но что это такое? Похоже на компьютерную графику сорока-пятидесятилетней давности, когда все было примитивное.

– Такая конфигурация точек – единственный способ объяснить данные, поступающие из Нового выделения ресурсов, – ответила Матильда.

– И она устойчивая? – спросила Глория.

– Нынешняя картина выстраивалась месяцами, – сказала София. – Она немного меняется со временем, но в целом стабильна.

– Что за красные искры? – спросил Метатрон.

Тут и там в зеленом облаке, словно вспышки молний, возникали и гасли красные точки.

– Мы используем красный как средство отладки. Точки отмечают появление новых данных. В реальном времени, – ответила София.

– Тогда, возможно, в модели ошибка, – объявил Метатрон, указывая раскрытой ладонью в черноту над сеткой улиц.

Здесь висело облако красных точек, похожее на фейерверк: каждая точка существовала долю секунды, но само облако сохранялось. На их глазах оно двинулось к прямоугольной структуре на вершине холма.

Ждоду прискучило, что на него смотрят, и он полетел во Дворец. Там по-прежнему было пусто, что ощущалось как неправильность, однако он не видел нужды что-либо всерьез улучшать. Души в Городе, такие слабые по сравнению с ним, поместили в дома предметы, названия которых он знал: столы, стулья. Так же поступил со своим жилищем и Страж. Просто для разнообразия Ждод превратил часть адаманта на полу в стул и на пробу сел. Поскольку его тело никогда не уставало, никакой разницы с тем, чтобы стоять или лететь, он не ощутил. Однако разнообразия прибавилось. Ждод сделал второй стул, на котором могла бы сидеть другая душа. Поскольку другие души были меньше, стул он тоже сделал поменьше. Между двумя стульями он воздвиг стол. Настоящего смысла Ждод в этом не видел, и радости, как от создания растений и строительства гор, пустынь, болот, тоже. Так что он скоро вышел в Сад посмотреть, какие растения там появились. У некоторых были листья другого цвета, не зеленые, и они собирались в пучки, называемые цветами. Их назначение, кроме как вносить разнообразие и радовать глаз, было пока неясно. Впрочем, с тех пор как Ждод извлек свою душу из хаоса, он видел бесчисленное множество всего, не имеющего ясного назначения. Всякий раз он укреплялся в мысли, что видел это в краях, где обитал при жизни. Он жил в чем-то, устроенном как Город. Другие души, вероятно, тоже там жили. В его мире имелись листья, деревья и цветы. Времена года сменяли друг друга, волны били о скалы. Он не творил новое из ничего, а скорее мало-помалу вспоминал. Души, украшавшие дома стульями, тоже пытались вспомнить что-то, некогда им знакомое.

Позже Страж вошел с улицы в Сторожку. Через отверстие, соединявшее ее с Дворцом, он с любопытством разглядывал новую обстановку. Ждод, видя это, сел на стул и сделал движение, будто хочет втянуть Стража движением воздуха. Потом вспомнил слово и тут же издал его ртом: «Входи».

Страж вошел, пересек разделяющее их пространство и сел на соразмерный ему стул. Его тело за последнее время стало объемней, черты – более проработанными. Появились губы, зубы, язык – сейчас Ждод вспомнил их названия и зачем они нужны: лучше формировать звуки из хаоса дыхания. «Цветы красиво», – сказал Страж четче, чем умел Ждод. По крайней мере, эти два слова Ждод узнал; они были частью более сложной фразы и соединялись маленьким словом, с которым она получалась еще лучше. Страж проводил время в Городе с другими душами, и они далеко обогнали Ждода в искусстве говорения.

Ему подумалось, что Страж и другие не видели созданных им земель и не понимают, чем занят Ждод. Когда-нибудь они разовьют ноги либо крылья, смогут преодолевать большие расстояния и увидят все собственными глазами. Но, быть может, удастся до тех пор объяснить это словами? Ждод попробовал, но его убогая речь не могла передать величия сотворенного. Скоро он перешел на жесты и несвязанные слова: указывал в одну сторону и говорил: «Океан», потом в другую и говорил: «Горы». Затем осознал бесплодность своих попыток и умолк.

Тишину нарушил всплеск хаотического шума. Ждод глянул на Стража; аура у того увеличилась и выпустила стебелек в сторону Ждода. Так делали души в Городе, когда стояли рядом. Ждод на пробу поступил так же: потянулся аурой через стол. Когда ауры Стража и Ждода слились, он ощутил, увидел и услышал новое.

Когда-то давно Страж коснулся Ждодова колена отростком ауры, и это вызвало шебуршащее чувство. Сейчас было и такое, но преобладало нечто более сформированное. Теперь Ждод понимал: соединиться аурами – значит почувствовать, что чувствует другой, и даже подумать, что тот думает, без необходимости облекать мысли в слова. Теперь он видел то же, что видел Страж, и не только сейчас, но и в воспоминании. Страж вспоминал сегодняшнее посещение Города. Его мысленными очами Ждод смотрел в лица душ, встреченных там Стражем. Все были ясно узнаваемые, однако блеклые и как будто зараженные хаосом – возможно, изъян передачи мыслей через ауру, а возможно, Страж и впрямь так видел.

Ждод вызвал образы гор с высоты полета, заснеженных вершин и одетых лесами склонов. Он чувствовал, что это передается Стражу, поэтому вызвал и другие воспоминания о Земле, которые до того безуспешно пытался облечь в слова.

Для Стража это оказалось чересчур. Его восприятие было слишком маленькое, слабое и неясное – каково ж ему было увидеть Землю в полноте Ждодова взора? Страж мгновенно утомился. Перемычка ауры оборвалась и втянулась обратно в его голову, после чего оставалась маленькой и плотно прижатой. Страж ушел в Сторожку, лег на то, что там создал – «кровать», – и долго не шевелился.

Ждод, в свою очередь, размышлял о том, что вошло в него через перемычку ауры. Среди прочего он видел сквер посреди Города – ровный квадрат травы, лишенный душ, строений и деревьев. Таким сотворил его Ждод, действуя обычным порядком – лепить сперва общую форму, помещая там гору, тут реку, а после возвращаться и все улучшать. Сквер, увиденный глазами Стража, требовал немедленного улучшения. Да и самому Ждоду не мешало больше общаться с душами, дабы овладеть искусством слов.

Так что он вышел в Сад – освежить в памяти цветы, появившиеся здесь за последнее время, а затем пролетел над улицей и опустился в центре Города, где была одна лишь безвидная трава. Расхаживая взад-вперед, он засадил сквер цветами – не повсюду, как травой, а приятными для глаз группами. И вновь его настигла уверенность, что он не создает новое, но вспоминает прежнюю жизнь. Он чувствовал, что в законченном парке среди клумб будут виться дорожки из чего-то вроде камня. В центре должно стоять каменное сооружение. Не как Дворец. Маленькое, размером всего на несколько душ. И не для жилья, просто украшение, приятное для глаз.

Силясь поточнее вызвать эти воспоминания, он перестал обращать внимание на все вокруг, а когда отвлекся и посмотрел по сторонам, то увидел, что по краю сквера собрались души. Его изумило их число: больше, чем он мог сосчитать. Тысячи. Они не выстроились ровными рядами, а разбились каким-то удобным для себя образом. Как и прежде, одни разговаривали словами, другие обменивались мыслями и восприятием через ауру. Те, что говорили, употребляли больше слов, чем он ожидал. Слово «Ждод» было общим, «цветы» – нет. Разные скопления душ, по-видимому, расходились во мнении, какие звуки чему соответствуют. И опять новое для Ждода осознание, про которое он чувствовал: там, откуда он взялся, это в порядке вещей. Души не одинаковые, они объединяются по степени сходства, в том числе по употреблению слов.

Впрочем, все они избегали заходить на траву, кроме одной души – относительно крупной и хорошо сформированной. Она свободно перемещалась по скверу, чаще на крыльях, чем ногами, от одной клумбы к другой, словно осматривала Ждодову работу. Ждод нарек ее Самозваной. Он попытался жестами и отдельными словами объяснить, что ей можно гулять в сквере, однако Самозвана то ли и так это знала, то ли не считала, что нуждается в его разрешении.

За тем, как Ждод пытался втолковать ей свою мысль, наблюдала другая отчетливая и зрелая душа. Ждод нарек его Всеговором, ибо видел, как тот ходит между разными группами.

Ждод призвал Всеговора и Самозвану к себе – рассмотреть, какие обличья они себе выбрали. У Самозваны тело было тонкое и сильное, как зеленая ветка. Она как будто состояла из одних крыльев и пользовалась ими чаще, чем другие души. Ее аура была водопадом белой ряби, в который она уже вплела цветы, выращенные Ждодом в сквере. Ждоду не понравилось, что она рвет цветы, но, глянув на клумбы, он увидел, что на месте сорванных выросли новые.

Всеговор был шире, чем Самозвана, но не такой массивный, как Страж. Он распределил по своему телу – на щиколотках, бедрах и локтях – дополнительные пары крылышек вдобавок к большим крыльям за спиной. Аура у него была маленькая и плотно прилегала к голове, возможно, потому, что он предпочитал говорить словами, в чем превосходил все другие души. Соответственно его лицо – особенно нос и рот – было совершеннее, чем у других, и очень приятно на вид.

Ждод не знал, как с ним объясниться. Собственные слова казались ему грубыми в сравнении с речью Всеговора. Слияние аур было бы действеннее, но он не хотел ошеломить эти души, как бедного Стража. Впрочем, тронув благоуханную ауру Самозваны, Ждод понял, что та обладает более развитым восприятием и прямое соприкосновение с его природой ее не ошеломит. Затем она смогла передать Всеговору, чего хочет Ждод. С помощью этих двоих Ждод сумел объяснить, что желательно всем душам свободно гулять по скверу.

Он подумал, что можно заодно воздвигнуть и башенку, мелькнувшую в его памяти, вышел на середину сквера и вызвал лежащий под травой адамант. Что-то под ногами заворочалась, силясь подняться и принять форму по его воле. Однако, глянув вниз, он увидел лишь траву. В одном месте она разошлась, и наружу лез камень – все медленнее и медленнее, а потом вовсе остановился. Ждод оставил попытки придать ему форму, и камень застыл бесформенным бугром на высоте его колена.

Все это крайне обеспокоило Ждода, так что он полетел обратно во Дворец. Самозвана некоторое время следовала за ним, но Ждода уже утомило ее своеволие. Он развернулся и взмахом крыльев создал мощные токи ветра, которые понесли ее назад к Городу. Она увернулась от них с ловкостью, вызвавшей у Ждода разом досаду и восхищение, однако намек поняла и полетела обратно.

Идея одинокой башенки в сквере пробудила еще одно воспоминание: у дворцов иногда бывают башни по углам. Ждод опустился у стены, выходящей на Сад и лес. Здесь он мог трудиться незримо для душ в Городе, ибо мысль, что кто-то наблюдает за его работой, странным образом смущала. На углу Дворца он попытался воздвигнуть башню, как недавно в сквере. Стоило только подумать, и адамант, поднявшись из основания холма, образовал круглую башню. Ждод повторил то же на другом дальнем углу, и вновь получилось. Он перелетел к стороне Дворца, выходящей на улицу. Третья башня потребовала куда больших усилий. За четвертую он не стал даже и браться.

«Открытие» Ландшафта стало главным событием Екопермона-3. После этого никто ни о чем другом не говорил. Участники до утра бродили по теннисному корту и разглядывали модель. Зеркало «Провил» – Программы визуализации Ландшафта, как стали называть созданный Матильдой и Софией инструмент, залили на сервера и предоставили коллегам доступ, чтобы те после конференции без спешки изучили модель из дома или с работы.

В следующие недели появились отчеты, похожие не столько на современные научные статьи, сколько на дневники путешественников восемнадцатого века. Одни виртуальные капитаны Куки, например Плутон, больше интересовались самим Ландшафтом, другие сосредоточились на горячем участке в середине. Даже для самых больших скептиков это чертовски напоминало город с улицами и домами. София вскоре заметила то, что, раз увиденное, уже нельзя было развидеть: «город» повторял план айовского городка, в котором рос Ричард и другие Фортрасты.

Когда к улучшению «Провил» подключили еще программистов и новые вычислительные мощности, появилась возможность различать – хотя и в призрачной, пуантилистской форме – виртуальные тела, соответствующие отдельным процессам. По большей части они были строго гуманоидные, что отчасти даже разочаровывало. Однако некоторые обзавелись крыльями либо другими дополнениями, а немногие приняли совершенно неожиданные и странные формы.

Как только это заметили, подсчитать статистику оказалось делом нескольких дней. Результаты были неоспоримы. Чем раньше загрузили процесс – чем старше был скан, – тем с меньшей вероятностью он обретал обычную человеческую форму. Самыми диковинными были Додж, процессы РНБ и Эфратские Одиннадцать. Из них Додж был загружен первым, остальные, начиная с Верны, общим числом в несколько десятков, – после того как Додж просуществовал в Битмире уже какое-то время.

И не то чтобы их тела были сперва человекоподобными, а со временем приобретали все большую странность. Статистика показывала четкий рубеж, соответствующий началу полного сканирования. Процессы, вошедшие в Битмир с полной информацией о прижизненных телах, обитали теперь в цифровых симулякрах этих тел. Те, кто попал туда из отрезанных голов, демонстрировали более разнообразную морфологию. Но у них же был самый высокий процент неудавшихся загрузок – некоторые не оставили в системе никакого следа. Если они и были живы, то никак не проявлялись.

– Грустно, что мы встречаемся при таких… э… обстоятельствах, – сказал Корваллис.

– Ничего, я привычная, – ответила Зула. – Это теперь моя работа или вроде того – быть ангелом смерти.

Зула с Корваллисом, а также две бригады «Скорой помощи», пожарная машина, несколько полицейских, три юриста, похоронный агент и врач собрались за последние сорок пять минут между домом и гаражом, размерами почти не уступающим дому, в загородной местности к северо-востоку от Сиэтла. Дом стоял в конце подъездной дороги – четвертьмильного частного ответвления шоссе, вьющегося к подножиям Каскадных гор мимо конюшен и молочных ферм. Заснеженные горы вставали из тумана всего в нескольких милях отсюда. С них дул холодный ветер, заставляя людей укрываться за Плутоновым гаражом.

В чем крылась своеобразная ирония, поскольку в Плутоновом гараже было намного, намного холоднее, чем во дворе.

Плутон купил участок и поселился в доме – довольно тоскливом образчике архитектуры 1970-х не в лучшем состоянии – давным-давно. За десятилетия он превратил гараж в полностью оборудованную научную лабораторию и механическую мастерскую. Соседи с ужасом смотрели, как тяжелые грузовики подвозят по разъезженной грунтовке многотонные станки. Газ в баллонах и криогенные жидкости доставляли постоянно. Никто не знал, чем именно он там занимается. Ответ напрашивался: тем, что ему в данную минуту заблагорассудилось. В какой-то период он получал разные типы лавы, плавя камни на огромных кислородных горелках собственного изобретения. Испытывал на заднем дворе самодельные ракетные двигатели.

Сегодня двери гаража были широко распахнуты, являя взгляду его последнее изобретение: исключительно сложную машину самоубийства за герметическим пуленепробиваемым стеклом, обклеенным предупреждающими надписями и юридическими документами.

Зула добиралась сюда больше часа и в дороге выслушала по телефону кое-какие объяснения, поэтому знала, что увидит.

Плутон лежал за стеклом на медицинской каталке посреди научной лаборатории. В ярком холодном свете многочисленных светодиодных ламп можно было разглядеть множество проводов. Тело и всю голову, кроме лица, закрывало что-то вроде походного спального мешка, на лице была подключенная к отдельному компьютеру гарнитура виртуальной реальности. Спальный – правильнее, наверное, сказать «смертный» – мешок пронизывала сеть трубок. Судя по наросшему на трубках инею, внутри у них было что-то очень холодное. Трубки тянулись к ящику в углу – надо думать, охладительному устройству. Трубки потоньше, которые вились по шее Плутона и ныряли в мешок, были подключены к капельницам. Имелась и система контроля, воплощенная в системе проводов числом никак не меньше трубок; все провода шли к рабочей станции – компьютеру старого образца с системным блоком и ЖК-монитором. Некоторые провода вели к охладителю, некоторые – к приборчикам, установленным на капельницах. И один – к телефонному аппарату.

– Где такие сегодня покупают? – спросила Зула, глядя на аппарат.

– В Китае. Некоторые бизнес-конторы до сих пор ими пользуются для определенных целей.

– Полицию вызвали по нему?