Падение, или Додж в Аду. Книга 1 Стивенсон Нил
Сейчас как раз пришло время подчистить юридические концы. На самом деле ничего особенно не требуется. Что-то непропорционально разрослось, вышло из-под контроля, нынешнее состояние дел не вполне соответствует контрактам, заключенным годы назад. Непредвиденные последствия требуют определенного перенаправления финансовых потоков, исправления недочетов, уточнения прежде подписанных соглашений. Совершенно незачем передавать это неповоротливой судебной машине.
Никому такого не хочется.
Ждод видел, что Башня – мерзость, и не только из-за своей высоты и близости ко Дворцу, но и потому, что души в ней соединили ауры.
Он призвал из Твердыни Делатора и велел тому выковать молнию больше и мощнее всех прежних. Когда она была готова, Ждод пролетал над Дворцом, сжимая ее в правой руке. Жар молнии опалял его, сияние слепило. Он метнул ее в Башню, в самую середину, и Башня рухнула; верхняя часть упала на нижнюю, и та рассыпалась в прах до самого каменного основания, похоронив его под кучей глиняной пыли.
Ждод пролетел над Сквером. Внизу копошились, выбираясь из пыли, души. Они сильно уменьшились с уничтожением Башни, в которую вплели значительную часть себя. Однако они были живы, и когда подавали голос, то не гудели по-пчелиному, а говорили и кричали на прежних своих наречиях.
– Не стройте больше Башен, – повелел им Ждод, – и живите не в ульях, а в домах, как раньше. Вам придется строить их самим, раз вы по недоумию разрушили те, что дал вам я. И не объединяйте ауры, когда хотите что-нибудь друг другу сказать, а превращайте мысли в слова, как пристало душам.
– Они говорят на разных языках, – заметил позже Всеговор, – и объединятся по наречию; их новые дома могут оказаться по всей Земле, а не в Городе, где ты их видишь и можешь поразить своим ужасным оружием.
– Будь что будет, – сказал Ждод.
Всеговор не ошибся. Души уже начали объединяться по наречию и уходить из Города в разные стороны. Каждая группа хотела построить город подальше от иноязычных душ и от Ждода. Ждод не стал им препятствовать.
Когда город опустел и там не осталось душ, и некому стало смотреть, как он работает, Ждод продолжил поднимать холм, пока сам Дворец не стал высочайшей башней в заоблачном столпе. Слуху Ждода больше не докучало гудение Улья; он трудился под сладостные звуки, которые производила недавно явившаяся душа. Долговзора нашла ее на развалинах внизу, где душа эта извлекала мелодии, дуя в полую кость. Ее (или его, потому что новая душа не могла определиться со своим полом) взяли во Дворец; здесь Искусница и Делатор помогли ей или ему создать множество новых инструментов для извлечения разного рода звуков. Ждод нарек эту душу Панэуфониумом и разрешил ей жить, где пожелает. Наградой ему стала именно та музыка, какую он желал слушать, когда занимается строительством или улучшает те части Земли, что еще требуют улучшения.
Так высока была башня Ждода, что из своих уединенных покоев он в ясную погоду мог обозреть всю Землю. А поднимая взгляд, он видел звезды. И если вглядывался пристальнее, то различал за покровом ночи безграничное море хаоса. Однако хаос наверху не смущал его, как не смущал хаос в бездне под Твердыней. Ибо Ждод покорил хаос и поставил себе на службу.
Над облаками было холодно, но Ждод повелел воздуху в Саду, во Дворце и вокруг Дворца оставаться теплым. Лес за воротами Сада он тоже сделал теплым и приятным во все времена года, чтобы тамошние ручьи не замерзали, а текли в реку, что низвергалась с обрыва длинным водопадом. Обитель Весеннего Родника осталась на прежнем месте, и там, в роще, она вынашивала души, зачатые вместе со Ждодом.
Итак, вновь наступили мир и покой. Кончилось лето, началась осень, листья и яблоки начали краснеть, и все приглашенные Ждодом души полетели во Дворец на пир.
Зула не могла бы стать юристом просто по складу характера. В начале третьего часа она полностью отключилась. А все потому, что поддалась чарам Синджина Керра. Не в сексуальном смысле, разумеется. Скорее в эмоциональном. Все, что он говорил, было таким разумным. Он сам такой умница. Так замечательно шутит. И не самодовольно, а так, будто постоянно удивляется собственному умению обнаруживать крупицы юмора, изначально присущие любым человеческим делам. Разве можно оспорить, что многое изменилось и пора провести генеральную уборку? Третий час был посвящен подробностям того, куда уходят деньги. Огромные виртуальные суммы в современных цифровых валютах перемещались туда и обратно между Уотерхаузовскими, Фортрастовскими и Шепардовскими учреждениями, коммерческими и некоммерческими. Трансферы были доступны для наблюдения держателям соответствующих токенов, если те удосуживались посмотреть цифры, но чаще происходили во мраке, поскольку детали не поддавались человеческому разумению. Даже в отключке Зула чувствовала, к чему клонит Синджин: к тому, что часть денег ушла не туда. Вероятно, просто по недосмотру. Вполне понятному. Однако важно исправить ошибку. Речь об очень больших суммах.
Очнулась Зула уже почти в полдень, когда услышала имя дочери. Наблюдатель с другой стороны стола мог бы не заметить перемены в ее лице, но сердце забилось чаще и щеки вспыхнули от стыда. Она не слушала. Потеряла нить выступления в самый важный момент. Она знала, что Синджин упомянул Софию, но не знала, что именно он сказал.
Впрочем, догадаться было несложно.
Через полчаса, во время перерыва на ланч, ее догадки подтвердил Маркус Хоббс, главный юрист Фортрастовского фамильного фонда, внимательно слушавший Синджина три часа кряду.
– Очень просто. Элу с самого начала не нравилось, что Корваллис сделал Софию держателем токена к Мозгу Доджа и она запустила Процесс. Все эти годы он многократно повторял, что хочет иметь привилегии того же уровня.
Зула глянула через стол на дочь. Корваллис и Мэйв присоединились к Зуле, Маркусу и Софии за ланчем. Они сидели за угловым столом в эфиопском ресторане на Черри-стрит, примерно в трех кварталах от медицинского центра, где случилось несчастье с Ричардом. Было начало октября. По неписаной семейной традиции они всегда собирались в этой части города в то время, когда клены стояли красные. А «семья» означала для них не только родство в обычном смысле. Си-плюс давно стал практически Фортрастом. София была теперь любящей тетушкой подросших детей Корваллиса и Мэйв.
И всех их преследовали умершие. Потому что именно они создали систему, в которой «жили» Додж, Верна, Плутон.
– Он постоянно жалуется, что Сингулярность получается не такая, как ему хотелось, – сказала Зула. – Думаю, отчасти его бесит количество бюрократии. Столько юристов. Столько деловых встреч.
– Но сейчас все вроде разворачивается в ту сторону, которая ему по вкусу, – заметила София.
– Ты про Ком? – спросил Корваллис. Он еще раньше рассказал всем присутствующим про свою встречу с аватарой Элмо Шепарда.
– Да, – ответила София.
– Ком ему нравится, – согласился Корваллис.
– Отлично, – сказала София, – но, даже если Ком – ровно то, о чем он мечтал, кто будет это поддерживать, когда он сам станет частью Кома? Несколько фондов с пересекающимися советами директоров. Их капиталы разделены между неведомым числом инвестиционных инструментов в самых разных финансовых организациях по всему миру.
– Многое из этого автономно, – напомнил Маркус. – Большая часть наших инвестиций управляется ботами, которых мы не понимаем. В его случае их доля, вероятно, еще выше.
– Но все равно нужна материальная основа. Компьютерам, на которых размещена система, требуется электричество и крыша, чтобы на них не лился дождь. Люди могут отключить их, когда захотят.
– Это его тревожит, – сказала София. – И это тревожит меня в его просьбе.
– Не могла бы ты объяснить подробнее? – попросил Маркус. – Поскольку все более очевидно, что Синджин здесь именно из-за этого.
– Процесс, который я запустила в Принстоне, очень сложный и дорогой, но тем не менее это компьютерная программа, подчиняющаяся нескольким простым командам. И одна из этих команд: «выход». Или другая аналогичная. Не знаю, поскольку никогда ее против него не применяла. Или против Плутона, Верны либо кого-нибудь еще.
– Ты держатель токена с правом завершить Процесс – и любой процесс – когда угодно? – уточнил Маркус.
– По сути это работает так. – София глянула на Корваллиса.
Тот кивнул.
– А у тебя, Си, такое право есть? – спросил Маркус. – Ведь София получила свой токен от тебя.
Корваллис помотал головой:
– Ты думаешь, я вроде суперпользователя или сисадмина. Тут другое. Я выдал Софии токен, который дал ей право создать совершенно новую систему. В этой системе она администратор – имеет абсолютную власть над всеми процессами, а я не имею никакой. Не имею и не хочу, – добавил он.
Мэйв внимательно следила за разговором. Судя по всему, она чем-то заинтересовалась, но все не находила удобного момента задать вопрос.
– Спрошу грубо: что будет, если ты угодишь под автобус? – спросила она Софию.
– Ничего, – ответила та.
– Другими словами, – сказал Маркус, – ты не предусмотрела процедуру передачи токена в случае твоей смерти.
– Я даже не знаю, как это сделать, – ответила София. – Никогда о таком не думала. Но подумаю.
– Поскольку речь о моей дочери, давайте зададим вопрос в более мягкой форме, – сказала Зула. – Что будет, если ты забудешь пароль?
– Мы не пользуемся паролями.
– Знаю. Он завязан на твою ПАРАНДЖО. У меня она тоже есть.
– Нет никакого «его». От ассоциаций с паролями одна путаница. Мы отказались от них по этой самой причине: если ты забываешь пароль, то все, кранты. А если кто-нибудь крадет твой пароль, то становится тобой, получает все твои привилегии. В ПАРАНДЖО суть «О» – олографии – в том, что ты должна все время подтверждать свою личность…
– Лицом, голосом, тем, как печатаешь, как ходишь… – сказала Зула. Она все это знала.
– Когда-то было так, да. Все более или менее сводилось к распознаванию лиц. Теперь мы даже не знаем, как это работает. Мы передали все ИИ, и они просто тебя узнают, исходя из… а черт его знает из чего.
– Так вот, возвращаясь к сути моего вопроса, – продолжала Зула чуть раздраженно, – допустим, твой загадочный ИИ, привратник, перестанет тебя узнавать. Именно это я хотела сказать архаичным выражением «забыла пароль».
– Если я потеряю способность удостоверить мою личность – доказать,что эта ПАРАНДЖО моя, если загадочный ИИ перестанет меня узнавать, то привилегии данного токена будут утрачены безвозвратно.
– И что это изменит на практическом уровне? – спросила Мэйв.
– На удивление мало, – ответила София. – Я – Атропа.
– Не могла бы ты пояснить для тех из нас, кто в последнее время не штудировал д’Олеров? – недовольно проговорила Зула.
– Атропой звалась парка, которая перерезает нити жизней. У меня есть право завершить любой процесс, впечатав в терминальное окошко quit, или kill, или какая там команда это выполняет. Мне надо посмотреть ее на главной странице. Если я потеряю связь с текущей ПАРАНДЖО, этого права не будет ни у кого.
– Но создать новый процесс – другая история, – сказала Мэйв полувопросительно, полуутвердительно.
– Поскольку это открытый протокол для обмена сообщениями, каждый может запустить процесс-участник, – объяснил Корваллис. – Конечно, очень мало кто обладает знаниями и умениями, чтобы запустить что-нибудь по-настоящему интересное. По сути, такая власть есть у нас и у Эла Шепарда.
– Это представляет требования Синджина в новом свете, – заметил Маркус. – По его словам, Эл с самого начала всего лишь просит таких же административных прав, как у Софии. Но если единственное, что может София и не могут другие, – быть Атропой, то зачем ему это право?
– Он хочет убить Доджа, Верну и остальных, – сказала Мэйв.
София пожала плечами:
– Я чересчур упростила. У меня есть еще некоторые административные возможности, которых нет у Эла. По сути, они относятся к ограничению используемых ресурсов. Задним числом я понимаю, что если бы подумала об этом в самом начале, то поставила бы какие-то ограничения: сколько памяти может выделять себе Процесс, сколько вычислительной мощности использовать и так далее.
– Это то, что в нормальных условиях делает системный администратор, – объяснил Корваллис ради Зулы. – Например, когда я в прежние времена ставил программу на терабайтный винт, я устанавливал ей квоту – допустим, не забирать под собственные нужды больше полтерабайта, иначе она задавит все остальные процессы и подвесит систему.
– Я ничего такого не сделала, – сказала София, – потому что Джейк, а после Эл добавляли Процессу ресурсы быстрее, чем они расходовались. Всех так заворожил его рост, что хотелось для эксперимента дать ему полную свободу развития.
– Ясно, – сказала Зула. – И Эл в этом раскаялся, потому что Процесс стал доминирующим.
– Никто не ждал, что процессы, загруженные из Эловой сети, потянутся к первому, вместо того чтобы развиваться независимо, – кивнул Корваллис.
– Ладно, – с нескрываемым скепсисом произнес Маркус. – Значит, Синджин скажет, Элу нужна лишь возможность ограничить зарвавшиеся процессы. Обнести их оградой. Установить нормальные квоты, чего не сделала София.
– Он сможет и кое-что еще. Например, воздвигнуть барьеры между «нашими» и «своими» процессами, – София изобразила пальцами кавычки.
– Что звучит разумно. Но мы не можем дать ему этого права, не наделив его одновременно властью Атропы, – сказал Маркус и чикнул в воздухе двумя пальцами.
– Так с ходу не скажу, надо проверить, – ответила София.
– Какие у тебя ощущения после сегодняшнего утра? – спросила Зула Маркуса.
– Синджин плотно обложил нас со всех сторон, – признал тот. – Пока не появился Ком, с ресурсами проблем не было. Мировое предложение квантовых суперкомпьютерных кластеров и облачных хранилищ опережало рост потребностей.
– Что не случайно, – вставил Корваллис. – Эл строил это все для поддержки запускаемых им процессов.
– Конечно, – сказал Маркус. – Но он исходил из предположения, что каждый новый процесс будет добавлять лишь небольшую нагрузку. Однако все прежние оценки пошли псу под хвост. Внутри Кома на порядок больше вычислений, чем прежде, когда процессы были не так тесно связаны. Система может заглохнуть.
– Ты знаешь мое мнение, – сказал Корваллис. – Это вырожденная деятельность. Они просто зациклились. Состояние гонки. Никаких осмысленных вычислений в Коме не производится.
– Это всего лишь твое мнение, – напомнил Маркус. – Представь, что стоишь перед присяжными и пытаешься их в этом убедить. Ты должен будешь на голубом глазу сказать, что процессы Доджа и Пантеона – правильные, а все связанное с Комом – «вырожденное».
София кивнула:
– Знай мы, что на самом деле думают процессы, было бы другое дело. Но у нас есть только анализ потоков и скорость сжигания капитала.
– Не согласен, – возразил Корваллис. – У нас достаточно логов, доказывающих, что Ландшафт появился в результате вычислений Пантеона. Где результат вычислений Кома? Его не видно.
– Опять-таки. Присяжные, – напомнил Маркус.
– А нельзя представить «Критику чистого разума» в качестве доказательства? – хмыкнула Мэйв.
– Дело в том, – сказал Маркус, – что Ком сыграл на руку Элу, создав дефицит вычислительной мощности, чего раньше не было. И Эл может использовать этот дефицит как довод против нас. Ведь самое разумное, на первый взгляд, требование: сказать, что пора ввести ограничение.
– Он не стал бы тратить на одно это требование целых три часа, – заметила Зула.
– Все остальное было просто демонстрацией, что будет, если мы не согласимся. Эл устроит нам очень крупные неприятности, и проще нам сдать на попятную, не доводя до суда.
Принесли еду, и разговор на время прекратился: все потянулись к середине стола оторвать по куску ынджеры[28] и обмакнуть в острый соус. Однако как только Мэйв утолила первый голод, она вытерла рот салфеткой и объявила:
– Я категорически не согласна давать Элу или кому бы то ни было право завершать процессы. Я один раз уже потеряла сестру. Если процесс, который мы называем Верной, в каком-то смысле Верна, я хочу ее защитить. И то же самое относится к моим маленьким племянникам и племянницам.
С минуту все осмысливали ее слова. Верна, единственная сестра Мэйв, умерла бездетной. У Мэйв не могло быть племянников и племянниц. Все изумленно смотрели на нее, пока Корваллис не сказал:
– Не могла бы ты объяснить, милая?
– У нас есть свидетельства о сборке новых процессов. Связанных с Верной.
– Это ведь уже довольно давно происходит? – спросил Маркус. – В отличие от всех остальных, процесс Верны умеет порождать самостоятельные процессы.
Мэйв чуточку развела большой и указательный пальцы:
– Крохотные. Маленькие «привет, мир», действующие сами по себе. Они ничего особенно не делают. Потребляют не так уж много ресурсов.
– Они все привязаны к нашим счетам, – добавил Корваллис, – так что мы их отслеживаем. Траты такие маленькие, что не о чем говорить.
– Так было до последнего времени. Сейчас Верна работает над двумя большими. – Мэйв глянула на Корваллиса, тот кивком подтвердил ее слова. – Новые процессы, похоже, имеют масштаб отсканированного человеческого коннектома. Их создание идет уже несколько месяцев.
Маркус, поняв, в чем дело, кивнул:
– Так вот что ты имела в виду, когда говорила о племянниках и племянницах.
– Может быть, это еще одна причина, почему бесится Эл, – сказала Зула. – Если наши процессы научатся себя копировать, они могут вытеснить его процессы.
Минуту назад у Маркуса на руке пикнули часы, и он уставился в стену – смотрел в очках какую-то новую информацию. Сейчас он вытер руку салфеткой, сдвинул очки на лоб и объявил:
– Скоро он начнет беситься еще сильнее.
– Что случилось? – спросила Зула. – Что ты сейчас узнал?
Ей тоже пришло извещение, но она не стала смотреть.
Маркус затряс головой, словно говоря: «А черт его разберет!»
– Ком только что упал.
– Упал? – резко переспросила Мэйв.
– Вырубился. Вычислительная активность внутри Кома снизилась на три порядка. Зеленая фиговина на Площади исчезла. Площадь стала прежней – скверик с башенкой.
Те, у кого очки были сдвинуты на лоб, опустили их на глаза, остальные вытащили из кармана и надели. Все первым делом посмотрели визуализацию Ландшафта и убедились, что Маркус прав: сияющий столб, который последние недели нефтяным факелом высился над Площадью, исчез начисто. Однако здание на соседнем холме стояло, как прежде, только холм стал выше и круче.
– Это точно не сбой в «Провил»? – спросила Мэйв.
Маркус мотнул головой:
– Все очень четко видно по скорости сжигания. По деньгам. И если вы переключитесь на другую визуализацию, то увидите, что с Комом.
Они проверили более абстрактную визуализацию – ту, в которой последние недели доминировало аморфное облако белых нитей. Процессы Доджа и Пантеона по-прежнему висели надо всем, такие же яркие, как прежде. Однако Ком исчез. На его месте лежал тонкий слой, какой бывает на земле после града: тысячи твердых на вид белых шариков. Каждый представлял отдельный процесс, но еще несколько минут назад они были скрыты в путанице белых нитей. Теперь, если наклониться поближе и вглядеться в отдельный шарик, можно было различить возникающие и пропадающие белые ниточки-сообщения. И все же Маркус был прав: уровень активности упал практически до нуля.
Всем разом пришло одно и то же извещение. Синджин Керр кратко информировал, что вынужден отменить встречу во второй половине дня, и просил прощения, что не мог предупредить раньше. Еще через несколько секунд пришло сообщение от него же: он очень сожалеет, что не сможет увидеться с ними через неделю на Екопермоне-5.
Вместо сумочки София носила Ромашку – своего рода отдельный карман, призванный искупить грехи производителей женской одежды. Это был плоский бумажник с ремешком через плечо. Туда помещались документы, тампоны, ручки, миниатюрный мультитул, ключи, а также импровизированные четки из электронных побрякушек и мини-фонариков. Периодически Ромашка распухала, и тогда София чистила ее от напиханных внутрь бумажек. Собираясь ночевать не дома, убирала в сумку побольше. На Екопермоне-5 там лежали ключ-карта от номера и сувенирный блокнот участника. Сбоку имелся прямоугольный кармашек из прозрачного пластика, который застегивался на молнию. Как-то, перерывая ящик стола в поисках паспорта, София наткнулась на ромашку, которую отковыряла в душевой кабине на ферме Фортрастов, и сунула ее в кармашек, чтобы чаще видеть. Со временем ромашка превратилась в визуальный маркер, вроде характерного украшения или мелированной прядки, который ассоциировали с ней друзья, а незнакомые использовали как предлог завязать разговор. Более модные подруги морщились при виде все более затертого и засаленного бумажника, получившего у них прозвище Ромашка.
После долгого сидения в конференц-зале София обычно шла в гостиничный фитнес-центр и с полчаса занималась на беговой дорожке. На тренажере была подставка для книги или ноутбука, давно не используемая, – когда разминаешься, удобнее читать в очках дополненной реальности. София клала Ромашку на подставку, включала дорожку на быстрый шаг, опускала очки со лба на переносицу и просматривала скопившиеся за день сообщения. Ее редактор с помощью различных ботов сортировала эти сообщения по разным папкам. В одну большую папку отправлялось на карантин все связанное с иском, который от имени Элмо Шепарда подал недавно Синджин Керр. Сообщения эти были как на подбор исключительно нудные и очень пугающие. Фортрастовские адвокаты разрешили ей их не читать – если какой-нибудь документ требовал внимания Софии, ее извещали отдельно.
Куда интереснее была папка Еноха Роота, куда сыпалось обсуждение его утреннего доклада на тему амортальности. Не удовлетворившись одним оригинальным словом, он озаглавил доклад «Амортальность, или Смерть после смерти».
Этой темой он занялся после странного происшествия несколько месяцев назад, когда в результате взаимодействия с Процессом Доджа некая душа вроде бы исчезла полностью. В «Провил» можно было прокрутить событие заново, правда, в зернистом, дерганом качестве и без звука. Все произошло на Площади и началось со стычки между горожанином и членом Пантеона. Горожанин ударил члена Пантеона каким-то орудием и причинил тому некий ущерб. Появился Додж, проделал что-то вычислительно дорогостоящее, и нападающий перестал существовать.
Конечно, у сисадминов была резервная копия его данных. Держатель токена с соответствующими привилегиями мог перезагрузить остановленный процесс. Однако прежде требовалось решить некоторые вопросы, и София как одна из этих держателей обязана была вникнуть в дело.
Потому что, затевая это все, они не рассматривали вариант, что душа может умереть. А тем более – кого-то убить.
(Строго говоря, они много чего не рассматривали – целую кучу незапланированных последствий. Но что толку себя корить? Так всегда бывает в начале. Вы либо советуетесь с акционерами и перебираете все возможные последствия – и в таком случае, скорее всего, вообще ничего не делаете, так как последствия в сложных системах бесчисленны и непредсказуемы, – либо просто жмете «ввод».)
(А еще слово «душа» тянет за собой лишний философский и религиозный багаж. Но отсканированный мозг, загруженный в качестве процесса и получивший возможность использовать ресурсы и взаимодействовать с другими процессами, обретал личностные черты: он существовал не везде, а в конкретном месте, двигался вроде бы по законам физики, а его взаимодействие с другими процессами очень напоминало общение. Можно было увильнуть от сложных вопросов, держась строгой терминологии вроде «процессы». Однако они рекламировали клиентам не возможность породить процесс. Все, заплатившие за посмертное сканирование мозга, делали это в убеждении, что процесс станет продолжением их бытия в некой загробной жизни. Никакие терминологические пляски с бубном не могли замаскировать тот факт, что на самом деле речь идет о душе. И часть сделки – что она будет жить вечно.)
Не оставалось сомнений, что некоторые процессы, помещенные в систему, пустили корни, росли, процветали, что-то делали, общались с себе подобными, рыли ямы, валили деревья, строили дома, а потом по какой-то причине (и смерть от рук Доджа – лишь одна из них) прекращались. Нельзя сказать, что они «исчезали без следа», поскольку данные где-то хранились. Однако сам процесс переставал изменяться и возвращал ресурсы в облако. В том числе ресурсы, требуемые для поддержания виртуального тела.
Отсюда возникали вопросы, которые в Митспейсе проходили по разряду «жизни и смерти», а в бизнесе относились к обслуживанию клиентов. Если поставщик услуг выманил у клиента деньги обещанием бессмертия (может быть, не совсем в этих словах, но именно так большинство клиентов его поняли), отсканировал его останки, попутно обратив их в пар, загрузил скан в облако, дал ему какого-то рода жизнь, квалиа, опыт, общение, воспоминания, все, что есть у людей в Митспейсе, а потом допустил его прекращение, разве этот поставщик не нарушил обязательства перед клиентом? Родственники и друзья покойного заметят, что он снова умер, и поднимут хай. Они могут вручить свои мозги и души конкурентам, утверждающим, что устранили из своей системы баг смерти.
В старом мире смерть вела к бесконечным философским размышлениям и порождала религии; в Битмире она сулила негативные отзывы от безутешных родственников и разорительные иски.
Доктора наук по информационным технологиям и да, философы и богословы собрались сейчас на Екопермон-5 поговорить о сути проблемы. Сегодня Енох Роот высказал свою позицию. Он пытался упредить тех, кто скажет: «По счастью, есть простое решение – процессы можно просто перезагрузить!» Енох хотел указать на некоторые потенциально катастрофические осложнения. Из-за растущего авторитета Еноха и в Саут-Лейк-Юнион, и в Зелрек-Аалберге его концепция стала основной – такой, которую любые конкуренты должны будут вписать в лицензионное соглашение с конечным пользователем. Концепция была сложной, но сводилась к термину «амортальность».
– Если в лесу падает дерево, больно ли тому, на кого оно упало? – таким вопросом он начал свой сегодняшний доклад. Ответ был: «Да, потому что иначе система рассыплется».
Процесс Доджа по какой-то причине засадил Ландшафт деревьями. Недавно прибывшие души начали их валить и строить из них дома. Дерево бесполезно – из него не построишь дом, – если не обладает физическими свойствами, такими как вес и твердость. Отлично. Но если дерево на кого-то падает, оно не может внезапно превратиться в подушку. То есть, конечно, может – в компьютерной программе возможно все, – но что это будет за мир? Наш мозг, будь то материальный мозг в Митспейсе или его тщательно воссозданная модель в Битмире, просто не сумеет осмыслить мир, где деревья превращаются в подушки, когда становятся опасными. Сделайте исключение для падающих деревьев, и конца-края этому не будет. Очень скоро вся вселенная «потеряет связность».
Отсюда есть лишь один выход – амортальность. Не бессмертие – потому что, когда на лесоруба падает дерево, тот должен пострадать и, возможно, умереть. Но «умереть» здесь не значит «исчезнуть навсегда». Форма – тело, которым душа одевала себя до падения дерева, – должна нести урон, и урон должен иметь реальные последствия. Если он окажется достаточно тяжелым, то лучше душе расстаться с этим телом и получить новое.
В теории довольно просто. Однако на практике – как всегда – существовала ловушка. Нельзя просто загрузить новую копию исходного оригинала с нуля. Или даже виртуальное тело на тот момент, когда упало дерево. Технико-философские обоснования были гипермудреные, но существовала простая аналогия, понятная каждому пользователю, хоть раз перезагружавшему заглючивший комп. Вся система дико сложна, миллионы подсистем связаны между собой, и если хоть одна связь не восстановится, ничего не заработает. В теории что угодно можно отладить, а на практике проще и лучше все отключить и начать с чистого листа.
Енох не делал вид, будто у него есть ответы на все вопросы. Целью доклада было просто их сформулировать.
Те немногие, кого София знала и любила, собрались у маленького открытого бассейна с горячей водой, так что она, начитавшись про амортальность, выключила беговую дорожку, сунула очки во внешний карман Ромашки и убрала ее в ближайший шкаф с махровыми халатами. Потом разделась, залезла минут на пятнадцать в горячую воду и отказалась от пущенной по кругу трубки с марихуаной. Впрочем, народ уже расходился, а сама София устала, так что она вылезла из воды, взяла с полки махровый халат, надела его, а Ромашку завернула в свою одежду. По лабиринту тропок, дорожек и крытых переходов София добрела до отведенного ей домика. Там были гостиная с кухонным уголком и спальня, обе выходили на Пролив Отчаяния, в обеих были стеклянные двери на мощеную терраску, где еле-еле помещались столик и два садовых кресла. Домик стоял прямо над обрывом; здесь поставили стеклянную ограду высотой по пояс, чтобы гости со сна или по пьяни не рухнули вниз. Калитка в ограде вела на деревянную лестницу к докам и переходам десятью метрами ниже. Там же располагалась гостиничная вертолетная площадка – на удивление маленькая платформа, нависающая над бурной водой.
София не знала, почему ее поселили в этот домик, самый уютный на всей базе. Другие участники жили в гостиничных номерах – очень комфортабельных, но все же номерах. Там обычно и останавливались ее мама и все остальные, напрямую связанные с фондом, чтобы кто чего не подумал. Для Софии площадка внизу была исключительно помехой; всякий раз, как там взлетал или садился вертолет, разговор на минуту-две тонул в реве винтов. Однако она понимала, что некоторым любителям шикарного отдыха может быть приятно вылезти из личной вертушки и прямо с площадки подняться по лестнице в отдельный коттедж.
Удобства в домике отвечали всем требованиям такого сибарита. София вошла прямиком туда, бросила одежду на пол, повесила Ромашку на дверной крюк, положила очки на тумбочку и включила душ нагреваться. Пока она снимала халат, вода уже нагрелась, так что София залезла под душ и начала смывать с волос бассейновую хлорку. Намылилась целиком, сполоснулась.
Выйдя из душа, София услышала шипение, которого не было, когда она включала воду. Голова кружилась; пришлось ухватиться за тумбу. Из-за чего бы это? В номере был встроенный парогенератор с непонятной системой управления. Наверное, она нечаянно его включила. Может, он все это время шипел, поднимая температуру до того, что у нее закружилась голова. София глянула на контрольную панель, но разобраться не смогла. Пар из генератора вроде бы не шел. Подойдя к двери, София заметила, что прозрачный пластиковый карман Ромашки запотел. Она сняла бумажник с крюка и повесила на шею. Потом распахнула дверь, впустив прохладный воздух из спальни. София отчего-то задыхалась и вообще чувствовала себя нехорошо. Хотелось выбежать на террасу и глотнуть свежего воздуха.
Шипение слышалось отчетливее. В комнате было темно, но у дверей на террасу горели незнакомые цветные светодиоды. В свете из ванной София различила возле кровати предмет, которого тут не было минуту назад, – промышленную тележку на толстых шинах. На тележке помещались синий ящик с невключенной панелью управления, свернутый шланг и провод, а за ящиком – баллон примерно с Софию ростом.
Она узнала сварочный аппарат. Значит, в баллоне – инертный газ, нужный для того, чтобы раскаленный металл не окислялся. И шипит именно баллон, потому что регулятор крана наверху сорван. Шипит и наполняет комнату газом.
Газом, главный смысл которого в том, что он не содержит кислорода.
Софии было плохо не из-за жары, а из-за недостатка воздуха. От удушья.
Тележка со сварочным аппаратом загораживала путь к дверям на террасу, и София рванула к выходу из домика, но он оказался забаррикадирован тяжелой мебелью.
Она повернула к стеклянным дверям на террасу и снова увидела такие же светодиодные огоньки. Теперь они двигались. Двигались, как человек. Это был Метатрон. Его ночные габаритные огни включились автоматически. Он стоял у дверей, а сейчас двинулся ей навстречу. Другой такой же двигался снаружи. Нет, это просто отражение первого в стекле. Обычные пространственные понятия, такие как «внутри» и «снаружи», «наверху» и «внизу», «вертикально» и «горизонтально», стали непостижимо сложными. Что-то давило на колени – София поняла, что это пол, а она стоит на коленях. Давление на плечи означало, вероятно, что она привалилась спиной к стене. Метатрон приближался. Она вдохнула смесь 75 % CO2 – 25 % аргона (так было написано на шипящем баллоне) и выкрикнула «Помогите!» неожиданно вязким голосом. Однако к шипению присоединился мощный рев, заглушивший все остальное. София подумала было, что это стучит ее сердце, но тут же поняла, что слышит вертолет.
Что-то жесткое наручником сомкнулось на ее запястье. Рука Метатрона. Он шел к стеклянным дверям. Поскольку он по-прежнему сжимал Софиино запястье, то сейчас тащил ее за собой. Она совершенно обмякла и почти ничего не видела, но свободная рука, волочащаяся по ковру, наткнулась на что-то знакомое и рефлекторно это стиснула: нейлоновый ремень Ромашки. Теперь Ромашка тянулась за ней следом. Зазвенело разбивающееся стекло.
София очнулась, как ей показалось, очень нескоро. Но нет. Чувство времени сбилось. Она хватала ртом холодный воздух – настоящий. Ногам было больно. Она открыла глаза и увидела над собой светодиодные огни робота на фоне туманного неба. Он тащил ее вниз по деревянной лестнице, а ноги болели от того, что ее проволокли по битому стеклу, камню и дереву, а теперь по ступеням. Рев слышался совсем близко; они были уже почти на площадке. Что-то опутывало пальцы свободной руки: нейлоновый ремешок Ромашки. София вывернула шею и с уровня земли увидела, как алюминиевые ноги Метатрона с черными неопреновыми подошвами мерным шагом вступили на покрытие площадки.
София размахнулась свободной рукой и накинула нейлоновый ремешок с Ромашкой на ноги Метатрона. Его мерная поступить сбилась. Несколько мгновений он шатался, пока колоссальный объем вычислений силился компенсировать неожиданный поворот событий. Потом просто упал, с такой силой врезавшись головой в полозья вертолета, что вся машина чуточку накренилась. Винты крутились почти на скорости взлета, забирая на себя основной вес машины, полозья едва касались площадки.
София вскочила, насколько это было возможно, когда руку стиснул Метатрон, а над головой крутятся винты. При этом она немного протащила упавшего робота и поняла, что он не такой и тяжелый: силища у него была огромная, а вес – как у ребенка. Он тянул в обратную сторону, но не мог ее сдвинуть, пока не встанет на ноги. София понимала, что он хочет затащить ее в открытую дверцу вертолета.
Она двинулась прочь от дверцы, то есть к хвосту. Предостерегающий голос в голове напомнил про хвостовой винт: заденешь его – изрубит тебя в куски.
Метатрон наконец высвободил ноги из ремня Ромашки и вскочил с неожиданным проворством насекомого. Теперь он тянул Софию с нечеловеческой силой. Когда она дергалась, он дергал в десять раз быстрее. Ее рука была как будто вмурована в Вашингтонский монумент. Но София уже знала, что Метатрон не тяжелый. Вся его сила – от контакта с землей.
Она дала притянуть себя к металлическому телу и просунула руку между ног робота, так что локоть оказался под тем местом, где у человека располагались бы гениталии, ухватилась, напряглась и встала. Словно могучий Геракл, отрывающий Антея от земли. Сила, с которой боролась София, исчезла, и ее бросило на корпус вертолета. Чувствуя в опасной близости вибрацию хвостового винта, она повернулась прочь от опасности и нечаянно сунула ноги Метатрона под крутящуюся лопасть.
Все остальное произошло слишком быстро для человеческого восприятия. Словно резкая смена кадра в кино: до и после. София успела понять, что все плохо и что ей больно. Хвостовой винт был поломан, вертолет накренило. Хвост качнулся, сбив с площадки Софию и то, что осталось от Метатрона.
Вода внизу была, как и обещали, ледяная. София пыталась плыть, но Метатрон по-прежнему сжимал ее мертвой хваткой. Свободная рука взметнулась, и с ней Ромашка. Белые пластиковые лепестки мгновение плыли перед лицом, все менее различимые по мере того, как София уходила под воду.
В самой высокой башне Дворца обитала Долговзора. Чуть ниже ее комнатки башню опоясывал парапет; здесь Ждод любил гулять взад-вперед. Когда-то отсюда открывался красивый вид на Город, до которого тогда было рукой подать. Теперь Город превратился в развалины, лежащие так далеко внизу, что их порой скрывали облака. Они выглядели проплешиной в земле, ибо все деревья вокруг были вырублены.
Дальше вновь начинался лес. Там падали бессчетные листья, как в те времена, когда Ждод обитал на Земле один. Глядя с высоты на красное море, он с нежностью вспоминал дни, когда все вокруг было сотворено им. Красный лес внизу бурел бы, когда листья высохнут и улетят, белел, а потом зеленел в положенный срок, и так снова и снова, тысячи лет, без малейших его усилий. Сейчас, с высоты, лес казался прежним, но Ждод знал, что под красным пологом бывшие горожане разбредаются во все стороны, валят деревья и срут на землю везде, где проходят.
Некоторые отправились на запад к обширному морю травы, протянувшемуся до самого хребта, который Плутон воздвиг на западном побережье. Другие пошли на юг, затем свернули к востоку, огибая каменистую пустыню в юго-западной четверти Земли, на теплые зеленые низины у срединного залива. Третьи обогнули Столп и двинулись вдоль великой реки к востоку, ища, где поселиться в ее широкой долине.
Совсем немногие отважились пойти на север, ибо зимы там были ранние и суровые, а местность труднопроходимая. До самого Узла хребты чередовались с глубокими ущельями. Даже те из горожан, у кого были крылья, не смели туда соваться, ибо все знали, что этот край – заповедная область Ждода и некоторых избранных членов Пантеона.
Возможно, Долговзора почувствовала, что мысли Ждода обращены к Твердыне, потому что выпорхнула из башни, опустилась по правую руку от него и тоже устремила взор на север, к столпу черных туч над областью вечных бурь.
– Что-то странное происходит в тех краях, – объявила она. – А здесь ничто не требует твоего внимания.
Она указала на Сад, где шли приготовления к Пиру. Некоторых горожан подняли на вершину Столпа и разрешили им поселиться в домиках вокруг стен, в сфере теплого воздуха и золотистого света. Они были меньше и слабее душ Пантеона, однако довольствовались смиренной участью и старались быть полезными в меру сил и наклонностей. Одни из них добывали в горах нужные Делатору руды и кристаллы, другие бродили по Земле, собирая плоды и съедобные травы для стола. Помощники Долговзоры летали, плавали и ходили по Земле, примечая все интересное и сообщая ей то, что она бы иначе не узнала. Страж по одной-две собрал десятка два душ, которым нравилось обходить дозором границы благословенной обители на вершине и стоять на часах у ее ворот. Дикие души прибывали в изумлявших Ждода количествах. В разное время он встретил несколько таких и свел с ними знакомство. Всякий раз, замечая у берега или на слиянии рек, что вода закручивается в водовороты с более чем обычной сложностью, или обнаруживая нечто похожее в движении ветра, или когда одно дерево возвышалось над всеми на горном хребте, либо утес отличался от всех остальных красотой формы, Ждод летел туда и терпеливо ждал, когда дух места вступит с ним в общение. Некоторые дикие души очнулись, пустили корни и создали свои формы в полном одиночестве; до появления Ждода они не ведали о существовании других. Некоторые впервые возникли в Городе и ушли оттуда, потому что чувствовали отвращение к тамошнему обществу. Кто-то обитал в единственном стебельке травы, кто-то – в целом горном хребте, одна душа была западным ветром и одна – восточным морем. Ждод понимал, что на одну известную ему может приходиться множество неведомых. Однако каким-то образом весть о Пире распространилась среди них. Многие прибывшие в те дни были незнакомы Ждоду и Пантеону; сейчас эти неотесанные души заполонили Сад, нарушив его привычную тишину.
– Хорошо, – сказал Ждод. – Так какие известия с севера?
– Проще показать, чем объяснить, – ответила Долговзора, – и если ты поможешь мне одолеть опасные завихрения бурь, мы окажемся там быстрее, чем я бы излагала словами.
Она взлетела, не дожидаясь ответа, и Ждод был вынужден за нею последовать.
Некоторое время они летели на север, затем Ждод обогнал Долговзору и стал показывать дорогу в лабиринте вихрей и туч вдоль южной границы бурь. Им приходилось лететь через такие места, где молнии били из тучи в тучи, словно сотни Ждодов забавлялись сверкающими молниями из кузницы Делатора. Раз, другой, а потом и третий Ждод чувствовал перемену в воздухе и, подлетев к Долговзоре, укрывал ее крыльями от сокрушительных разрядов.
Наконец они влетели в центр циклона. Он возникал, исчезал, носился, как дикая душа над Узлом и Областью Бурь, лежащей дальше на север, но чаще всего бывал над Твердыней, где они и застали его сегодня.
Сама Твердыня – замок, возведенный Ждодом в центре Узла, – была устроена довольно просто. При всем множестве башен и тому подобного это был, по сути, обнесенный стеной квадрат на уступе. Над ней аркой нависал перекрученный хребет. Так получилось из-за ошибок, которые Ждод допустил эоны назад, создавая Землю и прокладывая русла рек.
Уступ круто обрывался в хаос. Твердыня высилась над обрывом, стена здесь составляла с ним единое целое, и Ждод, стоя на парапете, мог смотреть прямо в пропасть.
Бездна хаоса не была изолированным провалом в земле; она располагалась внутри извилистой трещины, идущей вдоль всего основания Узла. Кое-где трещину можно было перешагнуть, где-то она была шириной с великую реку. В целом, впрочем, чем дальше от Твердыни, тем уже она становилась, пока наконец ее борта не смыкались полностью. Ждод подозревал, что дальше она ветвится под другими частями Земли. Впрочем, это касалось только Плутона, который умел в ней перемещаться и таким образом попадал из одной части Земли в другую быстрее легкокрылой Самозваны.
Из-за гор – не только их высоты, но и бессмысленного изгиба – с юга сюда было не подойти. Те, кто шел с востока и с запада, должны были сделать крюк и выбраться на северную дорогу – если готовы были преодолевать много миль по гористой, продуваемой ветрами местности. Ждод всегда считал эту дорогу изъяном – единственным недостатком безупречной в остальном системы преград на пути к Твердыне. Теперь уже поздно было что-либо менять. Однако бездна – заполненный хаосом провал под самым уступом – удачно изгибалась чуть севернее Твердыни и шла там примерно в направлении с востока на запад. Ждод расширил ее до каньона с почти вертикальными стенами. Ее нельзя было перепрыгнуть, только перелететь, и ни один строитель не сумел бы перекинуть через нее мост.
По крайней мере, так Ждод себя уверял, пока своими глазами не увидел мост через ущелье.
К северу от Твердыни по двум сторонам бездны, один напротив другого, высились два одинаковых устоя. В этих краях Плутон не стал превращать адамант в горные породы, зная, что Ждод все равно уничтожит его работу, так что устои были все из того же адаманта, гладкие, с красивыми плавными очертаниями. Они сужались и почти сходились над серединой бездны. Здесь их соединял настил из целых древесных стволов. Очевидно, их срубили в лесах Области Бурь на севере, притащили сюда, а затем плотно связали.
Теперь Область Бурь соединялась с Парадным Двором, как Ждод именовал каменную площадку между северным фасадом Твердыни и краем бездны. Он не знал, откуда взялось название; оно пришло ему в голову, когда он сидел на Парадном Крыльце (как называл северные ступени Твердыни) и смотрел в ту сторону.
До сих пор в Парадный Двор не было хода чужим, и Ждод скорее опешил, чем разозлился, увидев, что души шастают туда по мосту. Они двигались в обе стороны, во Двор и обратно. Те, что приближались к Твердыне с юга, несли камни. Те, что возвращались на север, шли налегке. Вступив во владения Ждода, души пересекали Двор и вскоре оказывались у места, где уже выросла невысокая дугообразная стена. С каждым брошенным камнем она становилась все выше. Избавившись от своей ноши, они торопливо поворачивали обратно и спешили за новыми камнями.
Ничего поразительнее Ждод не видел с тех пор, как впервые очнулся в море хаоса. Может, и к лучшему, что зрелище настолько его ошеломило; иначе бы он спикировал во внутренний двор Твердыни, схватил охапку молний и принялся разить ими направо-налево. Изумление заставило его промедлить, и за это время ему в голову пришел более хитрый план.
Ждод круто свернул в грозовые тучи. Долговзора последовала за ним.
– Возвращайся во Дворец, – приказал он ей. – Ты правильно поступила, что показала мне это все.
И она полетела на восток, низко к земле, долгим путем в обход Области Бурь.
За тучами Ждод перелетел на северный край бездны, опустился в пустынном месте и принял подобие бескрылой городской души. В этом обличье он пересек заснеженные скалы и присоединился к потоку душ, идущих на юг к мосту. По большей части они были одеты и обуты не для здешних холодов. Он дивился, что они преодолевают такие тяготы ради того, чтобы пронести камень через мост.
– Ох, до чего же трудно идти, – сказал он душе, шагавшей вместе с тремя другими. – Я думаю повернуть назад, а ты?
– Ангел сказал, мы уже почти на месте! – ответила душа и, видя растерянность Ждода – ибо тот никогда прежде не слышал слова «ангел», – указала в небо чуть позади них.
Над караваном парила крылатая душа; порой она спускалась ободрить и поддержать изнуренных носильщиков. Ни ее, ни подобных ей Ждод прежде не видел.
– Грядущий нас вознаградит, – добавила еще одна душа из той же группы, – как только избавит нас от тирании Ждода.
Желая узнать больше, он присоединился к этим трем душам. Отсюда – как и обещал ангел – было недалеко до моста. По пути Ждод засыпал новых спутников вопросами про Грядущего, ангелов и мост, но те почти ничего не знали.
На определенном месте им вроде бы следовало взять камни, что они и сделали, после чего пристроились в вереницу за другими носильщиками. У моста движение замедлилось, и Ждод успел рассмотреть это диковинное сооружение, так неожиданно выросшее из края бездны. Устой и впрямь был из твердого адаманта и составлял единое целое со скальным основанием Земли. Нечто подобное мог бы сотворить Ждод на вершине своей мощи; даже Плутону такое было не по силам. Ждоду подумалось: уж не сам ли он воздвиг эти устои в какого-то рода сне, а потом забыл? Или на Земле есть другая подобная ему душа? Такая же – и даже, если подумать, более могущественная, чем сам Ждод?
Однако мощь строителя была явно не безгранична. Теперь Ждод понимал, что с моста Твердыня не видна: даже самые высокие ее башни заслонял вздымающийся горный хребет. Неведомый строитель моста, при всей своей умелости, выбрал такое место, где его не увидят Ждод и другие души, глядящие из Твердыни на север.
Там, где устой сужался до ширины дороги и переходил в деревянный настил, была воздвигнута адамантовая арка с башенкой, очень похожей на ту, которую Ждод поставил в середине Сквера. На ее парапете, сложив крылья за спиной, стояли на часах две души в белых одеяниях – ангелы; один смотрел на север, другой – на юг. Ждод, пройдя под аркой и вступив на грубый бревенчатый настил, понял, что неведомый строитель мог бы перекинуть сплошной адамантовый мост через всю бездну, но предпочел сделать так, чтобы мост легко было разрушить, когда это будет отвечать его намерениям.
Так каковы же его намерения?
Через сто шагов Ждод оказался перед второй аркой, точно такой же, как первая. На ней тоже стояли два ангела. Дальше до самого Двора под ногами у него был сплошной адамант.
Во Дворе он сразу почувствовал себя сильнее и уверенней. Еще через несколько шагов взору открылись башни Твердыни. А вот носильщиков это зрелище как будто испугало. Здесь, на землях Узла в виду Твердыни, они принялись метаться, налетая друг на друга. Казалось, они разрываются между обязанностью нести камни в указанное место и все более отчаянным желанием без оглядки бежать обратно к мосту. Ангелы, похоже, тоже избегали вступать в Ждодов Парадный Двор. Порядок, если это можно так назвать, поддерживали бескрылые души с палками, которые покрикивали на растерянные перепуганные души. Многие, спеша вернуться на мост, бросали камни где попало. Палконосцы (все они напоминали Ждоду убитого Прихлопа) заставляли их поднимать брошенные камни и нести к возводимой стене.
Стена эта представляла собой длинную пологую насыпь. На нее ничего не стоило взобраться. Так Ждод и сделал, после чего бросил свой камень сверху, чем невольно произвел себя в герои. Двое палконосцев, видевших этот подвиг, теперь указывали палками на Ждода и понуждали другие души следовать его примеру, дабы стена росла ввысь, а не вширь.
С этого высокого места Ждод видел, что стена изгибается пологой дугой от одного горного отрога до другого, отсекая кусок Парадного Двора размером примерно с Город в былые времена. Реши сам Ждод защитить Твердыню от вторжения с севера (что никогда не приходило ему в голову), он поставил бы внешнюю стену именно здесь, между этими отрогами.
Однако души строили нечто прямо противоположное. Стена должна была удержать идущих от Твердыни к мосту.
Что было полной бессмыслицей, поскольку Ждод и души Пантеона легко могли над ней пролететь.
Разве что стену намеревались построить до самой нависающей скалы, полностью запечатав Твердыню.
Что тоже было бессмысленно, поскольку Ждод, да и Плутон легко бы ее разрушили.
Земля сошла с ума. Ждод чувствовал, что у него опускаются руки. Твердыня – которая была его домом более, чем Дворец, – манила своей близостью. Он начал спускаться с южного склона стены, туда, где располагался вход в его обитель.
Тут же он перестал быть образцом для подражания и стал примером того, что делать нельзя.
– Стой! – заорал палконосец, который взбежал на стену глянуть на него и тут же съежился при виде Твердыни во всей красе. – Во имя Грядущего, вернись немедленно!
– Почему? – крикнул в ответ Ждод. – Мне тут нравится.
– Это Обитель Смерти!
– Что мне смерть? – вопросил Ждод. Он лучше других знал, что такое смерть, ибо убил Прихлопа, однако ему забавно было поддерживать разговор.
Преодолев остаток спуска, Ждод оказался в знакомом Парадном Дворе. Обернувшись к собеседнику, он подумал, что отсюда стена выглядит довольно внушительной для тех, кто не умеет летать и еще плохо научился ходить.
– Смерть? Это конец всего, – с запинкой проговорил палконосец и беспомощно пожал плечами. – Она рождается там, сразу за входом. Даже ангелы не смеют подходить так близко, как ты.
– Буду рад познакомиться с этой дамой, – сказал Ждод. – Может, и ты когда-нибудь с ней встретишься.
Палконосец в испуге сбежал с дальней стороны стены. Теперь, когда на Ждода никто не смотрел, он принял свой обычный облик и зашагал через Двор к Твердыне. В отличие от Города, она не была ровным прямоугольником. Под каменной аркой она сужалась и плавно поворачивала, так что сейчас с каждым шагом открывалась Ждоду все более полно. До сих пор он шел по заснеженным камнями, но дальше, под защитой нависающей горы, воздух был теплее. Здесь землю покрывала почва, и на ней росло множество растений, в том числе большие старые деревья у Крыльца.
Двор перед Крыльцом устилал ковер из алых осенних листьев, мокрых и неподвижных. Однако чуткий слух Ждода различал под ними какое-то движение. Взмахом крыла он поднял порыв ветра, так что почти все листья улетели и обнажилась голая земля.
Его взору предстал цветок, выросший под укрытием листьев. От взмаха Ждодова крыла он качнулся и даже как будто затрепетал. Его тонкий стебелек не переломился, но отогнулся назад, как будто цветок смотрит на Ждода снизу вверх. Лица как такового у цветка не было, только круглая, как солнце, серединка, обрамленная на редкость правильными симметричными лепестками. Ниже от тонкого стебля отходили в стороны длинные зеленые листья, чем-то похожие на руки. Ждод узнал цветок, но вместе с тем был уверен, что он не этой Земли – ни сам Ждод, ни Весенний Родник, ни кто другой из членов Пантеона не создавал эту форму. Откуда-то Ждод знал, что цветок зовется Ромашкой и что это порождение мира, где он и другие души жили, пока не умерли. Там он ее видел, и там она что-то для него значила. И еще он знал наверняка, что в Ромашке заключена собственная душа; лепестки и серединка ее круглого личика были не какого-то постоянного цвета, а отзывались на его взгляд с переменчивостью модулированного хаоса, сиречь ауры.
– В тебе есть душа, – сказал Ждод, – и хотя ты явилась не ко времени, ибо сейчас осень, я не вижу причин изгонять тебя из моего Парадного Двора. Я оставлю тебя в покое и в должный срок посмотрю, сумеешь ли ты во что-нибудь себя превратить.