Дикая роза Доннелли Дженнифер

Глава 4

Уилла Олден остановила тяжело нагруженного яка. Несколько долгих минут она просто смотрела. Это зрелище она видела столько раз, что уже сбилась со счета. Смотрела на него в видоискатель фотокамеры, в телескоп, теодолит, секстант. Фотографировала, зарисовывала, наносила на карту, измеряла. И каждый раз у нее все равно захватывало дух.

– Красавец, – прошептала она. – Холодный, недосягаемый красавец.

Перед ней поднимался Эверест со всеми его вершинами, уступами и отвесными склонами. Над вершиной клубился белый дымок. Уилла знала, что это не дым, а поземка, поднятая высокогорными ветрами. Но ей нравилось представлять горного духа, пляшущего вокруг своего высокого далекого дома. Тибетцы называли Эверест Джомолунгмой, что в переводе означало «горная богиня-мать».

Уилла находилась в нескольких милях от деревни Ронгбук, на одноименном леднике. Отсюда ей открывался вид на северный склон могучей горы. Снова и снова разум говорил Уилле, что подняться на эту чертову гору невозможно. Но всякий раз, когда она смотрела на северный склон, на неприступные утесы и снежные поля, сердце не желало слушать. А если попробовать достичь того уступа? Или того отрога? А вот эта скала… отсюда она кажется крепким орешком, но если альпинист очень опытен и погода ему благоприятствует… очень опытный альпинист, снабженный кислородным баллоном… что тогда?

Без кислорода нечего и думать о подъеме на Эверест. В этом Уилла была уверена. Тогда, поднимаясь на Мавензи, одну из вершин Килиманджаро, она очень страдала от высотной болезни. Но высота Мавензи не достигала и семнадцати тысяч футов. Что случится с человеком на высоте в двадцать девять тысяч?

Уилла знала первые симптомы высотной болезни: нескончаемая тошнота и рвота, опухание лица, рук и ног. Дыхание становится болезненным, изматывающим процессом. Все это она испытала на себе. Чем выше, тем сильнее проявляются эти симптомы. Потом высотная болезнь добирается и до самих легких. Начинается сухой, отрывистый кашель. Затем поднимается температура. Нередко альпинист начинает кашлять кровью. Если высота щадит легкие, то набрасывается на мозг. Голова разрывается от непрекращающейся боли. Мысли путаются. Зрение теряет четкость. Альпинист утрачивает контроль над руками и ногами. Спасает только незамедлительный спуск. В противном случае альпиниста подстерегает паралич, кома, а затем и смерть.

– Зачем? – спрашивали ее те, кто не способен понять, какая сила заставляет альпинистов штурмовать вершины.

Если бы я смогла показать это зрелище, этот великолепный Эверест, взметнувшийся в синее небо, думала Уилла. Нетронутый, девственно-чистый, неистовый и устрашающий. Если бы они увидели снимки, то перестали бы спрашивать.

И вскоре это случится. Ее гималайские снимки будут опубликованы. Она сфотографировала почти все, что требовалось. И мир собственными глазами увидит то, что невозможно достоверно описать никакими словами.

– Пошевеливайся, старая жердь! – прикрикнула Уилла на яка.

Она поплотнее натянула на уши меховую шапку и хлопнула руками в рукавицах. Як тронулся. Уилла слегка поморщилась. Увечная нога начинала болеть. Совсем немного. Но потом это «немного» усугубится, а у нее сегодня нет времени возиться с ногой. На леднике Ронгбук ей не нужны дополнительные хлопоты. Она рассчитывала добраться туда к полудню и сразу же разбить лагерь. Сегодня ее ожидала масса работы.

Прибыв на Восток, Уилла стала посылать в Королевское географическое общество снимки индийских храмов, городов и деревень, широких рек, засушливых равнин, холмов и долин, покрытых густой растительностью. К ним добавились виды Китая и его Великой стены. Снимки Великого шелкового пути, по которому шел Марко Поло. Снимки Монголии Чингисхана. Сэр Клементс Маркем показывал ее снимки в КГО. Позже они превратились в фотоальбомы. Эти фотоальбомы принесли Уилле хоть какие-то деньги.

Два года назад она обратилась к Маркему с новым предложением – сделать альбом фотографий Гималаев. Запечатлеть Аннапурну, Нилгири и Эверест.

Спустя несколько месяцев Уилла получила ответ, состоявший из одной строчки: «Гималаи? Да. Как скоро?» С того момента она трудилась не покладая рук, не щадила себя, охотясь за совершенными снимками – такими прекрасными и завораживающими снимками, что люди, глядя на них, будут удивленно восклицать или благоговейно замолкать. Сейчас у нее собралось более двухсот снимков для гималайского альбома: гор при разной погоде, деревень у подножий и местных жителей.

И маршрут. У нее были и снимки возможного пути на Эверест.

Альбом сделает ее знаменитой. Укрепит ее репутацию альпинистки и исследовательницы. Он принесет ей деньги, в которых она сейчас очень нуждалась. Почти десять лет назад ее тетя Эдди дала ей пять тысяч фунтов. Нынче от этих денег мало что осталось. Они ушли на путешествие в Африку, затем на путь из Африки в Индию, на странствия по Дальнему Востоку, на подкуп чиновников, дававших разрешение на пересечение границы. Ей приходилось платить за пищу, чай и кров над головой. Денег стоили фотоаппараты, пленки и другое фотографическое оборудование. Денег стоили палатки, койки и тягловые животные, перевозящие все это.

Маршрут пути к вершине Эвереста. Уилла думала о нем, двигаясь к месту стоянки. Маркем хотел получить этот маршрут. И не только он. Этого хотели немцы, итальянцы, французы и американцы. Альпинисты – племя соперников. Быть первым – для них самое главное. А оказаться первым на высочайшей вершине мира было главнейшей наградой. Уилла знала это по себе. Однажды она была первой. Первой, кто ступил на вершину Мавензи. Это стоило ей ноги и едва не лишило жизни. Это стоило ей сердца.

– Но, но! – подгоняла она яка, заставляя двигаться вверх по заснеженному уступу ледника.

Их путь по безбрежному белому пространству продолжался час, затем второй, пока Уилла не получила того, чего добивалась, – непосредственного, ничем не затененного вида на северную седловину. Тогда она остановилась, вбила в снег железный кол и привязала к нему яка. Затем принялась медленно, методично разгружать своего помощника и устраивать лагерь.

Разгрузка привезенного имущества, установка палатки и разведение костра отняли у нее час. Уилла всегда путешествовала и работала одна. Это ее больше устраивало, а впрочем, у нее просто не оставалось выбора. Очень немногие женщины согласились бы жить так, как она, – в холодных, чужих, неприветливых краях, без домашних удобств, без мужа и детей. Без каких-либо гарантий безопасности и защиты.

Что же касается мужчин… Уилла охотно бы примкнула к любой экспедиции, устраиваемой КГО, но туда ее не взяли бы. Их экспедиции разрабатывались и осуществлялись мужчинами. В мужских головах по-прежнему не укладывалось, что женщина может стать членом экспедиции, отправляющейся к Северному или Южному полюсу, в верховья Нила или на Эверест. Ведь ей пришлось бы совершать переходы и подъемы, есть и спать бок о бок с мужчинами, что было неприемлемо. Не для нее и мужчин-участников такой экспедиции, а для британского общества, которое и оплачивало экспедиционные расходы. Люди, за счет которых существовало КГО, финансировали и экспедиции.

Закончив устройство лагеря, Уилла зарядила винтовку и положила рядом с койкой. Оружие защищало ее от волков – четвероногих, а порою и двуногих. Удостоверившись, что все находится на своих местах, она накормила яка, затем соорудила себе нехитрый обед из горячего чая и цампы – смеси ячменной муки, сахара и пахучего масла, сделанного из молока яка. Уилла специально ела мало, поддерживая телесную худобу. Чем тощее тело, тем меньше она страдала от месячных. Они и в лучшие времена доставляли ей изрядные хлопоты, а здесь, вдалеке от ватерклозетов и водопровода, изрядно отравляли жизнь.

После обеда Уилла решила немного пройтись. Время двигалось к вечеру, но в ее распоряжении еще оставалось два, а то и три светлых часа. Она встала, чтобы вымыть миску и чашку, и слегка застонала. Протез из кости яка был легче и удобнее деревянного, который ей изготовили в Бомбее, когда она впервые приехала в Индию, но после долгих переходов культя все равно болела. Сейчас боль усилилась. Дальше может быть только хуже. Люди, не лишавшиеся рук или ног, рассуждали о фантомных болях или о странных ощущениях в отсутствующей конечности. Те же, кто остался без руки или ноги, знали другие ощущения. Им была хорошо знакома тупая, неутихающая боль, порой становящаяся невыносимой. Они знали о вычеркнутых из жизни днях и бессонных ночах.

Сколько таких ночей она провела сама, просыпаясь от боли? Сколько простыней изорвала в клочья, сколько слез пролила? Сколько раз она кричала и билась головой о стену, ослепленная болью? Слишком много, чтобы вести подсчеты. Доктор Рибейро, ампутировавший ей ногу в Найроби, давал ей морфий, который снимал боль. Всего через несколько дней после операции она на костылях покинула Найроби, увозя с собой несколько пузырьков морфия, и отправилась на восток. Потом, когда запасы морфия кончились, она открыла для себя опиум. Уилла покупала его на базарах портовых городов, у афганских крестьян и странствующих торговцев Индии, Непала и Тибета. Опиум снимал боль в ноге, попутно уменьшая другую, более острую боль в ее сердце.

Опиум всегда был при ней. Уилла сунула руку в карман куртки, вытащила отвердевший комок коричневой пасты, отрезала кусочек и добавила в трубку к табаку. Через несколько минут наркотик унял боль, вернув Уилле относительную свободу передвижения. Она быстро вымыла посуду, проверила, надежно ли привязан як, и двинулась к склону.

Одинокая, никем не сдерживаемая, она шла по девственно-белым снегам, покрывающим ледник, чувствуя себя необузданной и свободной, как сокол, кружащий в небе, как лиса, крадущаяся по снегу, как волк, воющий на луну. У нижних отрогов Эвереста равнина закончилась. Начался подъем, но Уилла не остановилась. Она продолжала идти по леднику, пересекая зубчатые камни морены. Местность делалась все суровее. Искусственная нога становилась все большей помехой, но Уилла не могла остановиться. Эверест, высившийся над ледником, был великолепен. Он тянул ее к себе, наводя чары и лишая сил им противиться.

Относительно пологое подножие превратилось в настоящий склон, однако Уилла продолжала идти, манимая горой, забывая о мерах предосторожности и о том, что ее восхождения остались в прошлом. Первый шаг вверх она делала здоровой ногой, подтягивая увечную. Костяные, не ощущающие холода пальцы тоже на что-то годились. Уилла ставила ступню протеза в трещину, перенося на искусственную ногу тяжесть тела. Сильными, жилистыми руками она цеплялась за выступы, помогая себе идти.

Она забиралась все выше и выше, опьяненная холодной белизной, звуками своего дыхания и бесподобным чувством восхождения. Она покоряла склон, двигаясь уверенно и быстро. Тут это и случилось. Уилла не удержалась руками за обледенелый выступ, поскользнулась и покатилась вниз. Ее мотало в разные стороны, отчего протез больно врезался в культю, заставляя Уиллу кричать. Десять футов. Двадцать. Тридцать. Где-то на сороковом футе ей удалось зацепиться за выступ. Это стоило двух сорванных ногтей, но боль она почувствовала лишь потом.

Уилла держалась за уступ, уткнувшись лицом в снег, дрожа и всхлипывая. Пальцы жутко болели, но плакала Уилла вовсе не от боли, а от ужасающих воспоминаний о спуске с Мавензи. Нынешнее падение пробудило их, и они хлынули лавиной – яркие, душераздирающие. Уилле было не шевельнуться. Она могла лишь держаться за выступ, закрыв глаза и дрожа от страха.

Она помнила то падение и удар, сломавший ей ногу. Помнила, как Шейми тащил ее с горы вниз, а потом распрямлял ее покалеченную ногу. Он несколько дней нес ее на себе, и все эти дни Уиллу ни на мгновение не оставляла невыразимо жуткая, вгрызающаяся в тело боль.

От боли и лихорадки, вызванной гангреной, у нее помутился рассудок. В таком состоянии Шейми привез ее в Найроби. Едва взглянув на ее ногу, врач заявил о необходимости срочной ампутации. Уилла просила не трогать ее ногу, умоляла Шейми не позволять врачу этого делать. Увы, Шейми согласился с доводами доктора Рибейро, и тот отхватил ей ногу чуть ниже колена.

Шейми тогда убеждал ее, говоря, что без операции она бы умерла. Он не понимал: она и так частично умерла. С альпинизмом придется проститься навсегда. Ей уже не лазать по горам. Даже самый лучший протез не вернет ее ноге гибкость, устойчивость и быстроту движений, необходимых для рискованных восхождений. Случившееся с ней в чем-то было хуже смерти. Снимки, наблюдения, расчеты. Теперь она работала для неведомых ей альпинистов, кто однажды покорит высочайшую вершину мира. Это была не жизнь, а огрызки жизни. Жизнь неудачницы. Уилла ненавидела такую жизнь, однако другой у нее не было.

Она и Шейми ненавидела, почти столь же сильно, как любила. Уилла проклинала его и свою бесполезную ногу. Она винила его в случившемся, ибо легче думать, что в этом виноват кто-то другой, а не ты.

Ей вспомнился путь из Найроби в Момбасу и поспешное отплытие. Ее культя еще кровоточила, и Уилла едва могла передвигаться на костылях. Но ее снедали горе и гнев, захлестывали противоречивые эмоции, испытываемые к Шейми, и потому ей хотелось уехать как можно дальше от него. Ей удалось добраться до Гоа, где она сняла домик на побережье. Там она провела полгода, ожидая, пока нога окончательно не заживет, и оплакивая свою едва начавшуюся жизнь. Потом, окрепнув телесно и душевно, Уилла отправилась в Бомбей. Там она нашла врача, изготовившего ей протез. В Бомбее Уилла прожила месяц, учась ходить на протезе, после чего купила несколько фотоаппаратов и самое необходимое из одежды. С этим грузом и остатками тетиных денег она отправилась дальше. Пусть ей уже не подниматься в горы, но она может путешествовать и исследовать. Уилла была полна решимости погрузиться в эту новую жизнь. Она покинула цивилизованный мир, надеясь оставить в нем все свои переживания и душевные муки, но они следовали за ней. Где бы она ни находилась, что бы ни видела, слышала и чувствовала, ей отчаянно хотелось поделиться этим с Шейми: бескрайностью пустыни Гоби, звуками сотни колокольчиков, возвещающих о прибытии купеческого каравана, солнцем, восходящим над дворцом Потала в Лхасе. Напрасно она пыталась убежать от Шейми. Он по-прежнему жил в ее мыслях и сердце.

Как часто в эти годы, стосковавшись по нему и поддавшись порыву, она решала вернуться в Лондон. К нему, словно он ждал и звал ее. Она начинала собираться, представляя, как снова его увидит, заключит в объятия и начнет рассказывать о своей жизни. Потом, столь же быстро, она прекращала сборы, обзывая себя дурой. Едва ли Шейми захочет ее видеть, едва ли согласится говорить с ней и тем более обниматься. Восемь лет назад она его бросила. Сбежала, свалив всю вину на него и разбив ему сердце. Какой мужчина простит такое?

Сильный ветер дул ей в лицо, вызывая дрожь и унося воспоминания о Мавензи и обо всем, что она тогда потеряла. Через какое-то время Уилла перестала дрожать, вытерла слезы и стала одолевать последние тридцать футов спуска со склона.

На ледник она вернулась уже в сумерках. Винтовка осталась в лагере, но Уилла не чувствовала страха. До лагеря совсем недалеко. Она знала, что доберется туда до темноты. Уилла шла, хромая. После падения культя кровоточила. Она это чувствовала. Руки тоже кровоточили. Опиум заглушит боль этих ран, а заодно и сердечную.

У нее за спиной опускалось солнце. Уилла медленно брела по снегу – хрупкая, сокрушенная, затерявшаяся в тени взметнувшейся вечной горы и в тенях своих несбывшихся мечтаний.

Глава 5

Шейми часто бывал в лондонском доме Эдвины Хедли. Казалось, обстановка дома должна врезаться ему в память, однако, приходя туда, он всякий раз попадал в незнакомое жилище. Эдди постоянно путешествовала и постоянно что-то привозила из своих странствий, меняя убранство дома.

Шейми знал, что не удивится, если в столовой ему встретится новая бронзовая статуя Будды. А может, это будет вырезанная из камня богиня Кали, тайский демон, пекинский дракон или украшенная бусами суданская богиня плодородия. На месте прежних штор вполне могут висеть занавески из индийского шелка, афганские сюзане или испанские шали с бахромой. Однажды в холле он увидел массивную русскую икону, свисавшую с потолка. Сейчас под тем местом, где она висела, журчал большой, украшенный мозаикой фонтан.

– Похоже на пещеру Али-Бабы, – сказал Шейми, оглядываясь по сторонам.

– Больше похоже на восточный базар, – пробормотал Альби. – Как можно двигаться среди всего этого барахла?

– Добрый вечер, мои дорогие! – послышался из гостиной зычный женский голос.

Вскоре появилась и сама Эдди, расцеловав обоих. На ней была длинная, расшитая бисером юбка и просторная шелковая туника бирюзового цвета. Шею украшали тяжелые ожерелья из янтаря и ляпис-лазури. Густые седые волосы хозяйки были собраны узлом и скреплены двумя серебряными гребнями. На руках блестели серебряные браслеты с вкраплениями оникса.

– Знаете, Эдди, мне нравится новое убранство, – сказал Шейми. – Фонтан просто сногсшибательный.

– Это еще пустяки! – возразила Эдди. – Большинство моих приобретений пока плывут по Средиземному морю. Жду не дождусь, когда они прибудут. Я купила настоящий бедуинский шатер. Велю поставить его на заднем дворе и украшу коврами, шкурами и подушками. Там у нас будут проходить самые удивительные садовые вечеринки. Для большего эффекта понадобится несколько танцовщиц, умеющих исполнять танец живота.

– В Белгравии это не так-то просто, – заметил Шейми.

Альби вручил Эдвине коробку:

– От мамы.

– Миндальные пирожные! – воскликнула Эдди, заглянув внутрь. – Какая прелесть! Знает, как я их обожаю. Но напрасно она тратила время, делая их для меня. Особенно сейчас. Кстати, дорогой, как твой отец?

– Почти так же, тетя Эдди. Боюсь, без перемен, – ответил Альби и быстро поменял тему разговора.

Здоровье адмирала внушало опасение всем, кто его видел. Шейми и Альби навещали его не далее как сегодня. Он исхудал, лицо приобрело землистый оттенок. Ему едва хватало сил сидеть в постели. Шейми знал: старый друг не любит говорить об отцовской болезни. Подобные разговоры очень расстраивали Альби.

Болезнь адмирала изменила Альби. Шейми едва его узнавал. Изменилась вся личность Альби. Он всегда отличался рассеянностью, даже в десять лет. Отрешенный, погруженный в книги, думающий о формулах и теориях. Но сейчас к отрешенности Альби добавилась напряженность. Он осунулся, стал вспыльчивым. Ничего удивительного. Тут не только вспыльчивым станешь. При этом Альби не переставал работать. Шейми думалось, что эта постоянная работа – способ обуздать беспокойство о здоровье отца. Только бы не загнал себя. Почти все время Альби проводил в кабинете вместе со Стрейчи, Ноксом и остальными кембриджскими парнями. Когда Шейми просыпался, они уже работали. Когда шел спать, продолжали работать. Шейми понятия не имел, чем именно они занимаются. Он ничего не понимал в их громоздких уравнениях. Но работа на износ подтачивала Альби. Он плохо ел и почти не спал. Сегодня Шейми чуть ли не за руку вытащил его из кабинета и впихнул в лондонский поезд. Если Альби и дальше будет трудиться в таком бешеном темпе, очень скоро и его здоровье даст сбой.

– Входите, мои дорогие. Входите и познакомьтесь с еще одним моим гостем.

Взяв обоих за руки, Эдди повела их в гостиную. Войдя туда, Шейми увидел, что гостиная избавилась от прежней мебели. Теперь там стояли низкие расписные диванчики. На каждом лежало несколько ярких шелковых подушек. Гостиная стала похожа на опиумную курильню.

– Том, хочу вам представить моего племянника Альби Олдена и его друга Шеймуса Финнегана, знаменитого полярного исследователя, – сказала Эдди, обратившись к молодому человеку. Тот встал, держа в руке бокал шампанского. – Альби и Шейми, познакомьтесь с Томом Лоуренсом. Он тоже путешественник, но предпочитает места с более жарким климатом. Он только что вернулся из Аравийской пустыни. Мы познакомились на пароходе, отплывшим из Каира. Провели вместе незабываемые дни.

Шейми и Альби обменялись рукопожатием с Томом. Эдди подала обоим по бокалу шампанского. На вид Шейми дал Лоуренсу лет двадцать пять или чуть больше. Его кожа и сейчас сохраняла бронзовый оттенок. Глаза ярко-синего цвета, светлые волосы. Ему явно было неуютно в преображенной гостиной Эдди. Столь же неуютно Том чувствовал себя и в костюме. Казалось, он мечтает поскорее сбросить этот костюм, надеть просторные брюки, сапоги и вернуться в пустыню. Шейми он сразу понравился.

– Мне кажется, мистер Олден, мы уже встречались, – сказал Лоуренс. – Несколько лет назад я навещал своих кембриджских друзей. Стрейчи. Джорджа Мэллори. Там же я виделся с вами и мисс Уиллой Олден. Это было в «Пикереле». Помните?

– Да-да, припоминаю, – сказал Альби. – С вами была одна из сестер Стивена. Вирджиния.

– Совершенно верно.

– Очень рад снова вас видеть, Том. Я бы вас не узнал. Из бледного английского юноши пустыня превратила вас в золотого мальчика.

Лоуренс добродушно засмеялся:

– Видели бы вы меня год назад. Ничего золотого. Красный как помидор. Кожа лезла, точно луковая шелуха. Как мисс Олден? Видел ее снимки Индии и Китая. Замечательные. По сути, достойные высшей похвалы. Надеюсь, с ней все в порядке?

– И хотел бы ответить на ваш вопрос, но не могу, поскольку сам не знаю, – покачал головой Альби.

– Простите, я что-то не понял, – сказал заинтригованный Лоуренс.

– Около восьми лет назад с ней произошел несчастный случай. Это было на Килиманджаро. Они поднимались туда вместе с мистером Финнеганом. – Говоря это, Эдди смотрела не на Тома, а на Шейми. – Во время спуска Уилла упала и сильно повредила ногу. Настолько сильно, что ногу пришлось ампутировать. Случившееся разбило ей сердце. Боюсь, она уже не вернется домой. Упрямая девчонка отправилась на Восток. В Тибет. Живет в обществе яков и овец, рядом с этой чертовой горой.

Шейми отвел взгляд. От словоохотливости Эдди ему стало не по себе. Лоуренс это заметил:

– Понимаю. Боюсь, я довольно бестактно затронул слишком деликатную тему. Простите, ради Бога!

– Не говорите глупостей, – отмахнулась Эдди. – Вам не за что просить прощения. Мы это уже пережили. Во всяком случае, большинство из нас.

Шейми повернулся к окну. Ему нравилась прямота Эдди и искренность ее слов, однако бывали моменты, когда он предпочел бы этим качествам умение быть тоньше и проницательнее.

– Почему мы до сих пор стоим? Рассаживайтесь, – предложила Эдди. – Альби, устраивайся на подушках… да, вот там. А ты, Шейми, садись рядом с Томом. – Она понизила голос до шепота. – Знаешь, он шпион. Я в этом уверена.

– Что за глупости, Эдди? – покачал головой Том.

– Тогда о чем вы говорите со всеми этими арабскими шейхами? О верблюдах? О гранатовых деревьях? Сомневаюсь. Вы говорите о бунтах. О восстании. О свободе от турецкого владычества.

– Мы говорим об их жизни, наследии, обычаях. Помимо этого, я делаю снимки развалин, гробниц, ваз и горшков. Делаю зарисовки, пишу заметки.

– Вы, мой дорогой, создаете карты и альянсы, – тоном знатока сказала Эдди.

– Да. Кстати, желаете отведать рахат-лукума? – спросил Лоуренс, передавая блюдо с розовыми желеобразными кубиками, посыпанными сахарной пудрой.

– Скажите, мистер Лоуренс, как вы очутились в арабском мире? – дипломатично спросил Шейми.

– Благодаря археологии. Люблю выкапывать древности. Еще студентом я ездил на раскопки в Сирию. Изучал замки крестоносцев, потом писал по ним дипломную работу. После университета мне предложили работать у Дэвида Хогарта, археолога Британского музея. Я согласился. Участвовал в раскопках древнего хеттского города Каркемиша. Похоже, перекопали вдоль и поперек оба берега Евфрата, – с воодушевлением признался Лоуренс.

– Не знаю, освоился бы я в пустыне, – сказал Шейми. – Жара, песок. Мне нужны снега и лед.

Лоуренс засмеялся:

– Понимаю вашу любовь ко всему первозданному и холодному, мистер Финнеган. Я обожаю горы и альпийские пейзажи, но пустыня, мистер Финнеган, – это пустыня. – Лоуренс ненадолго замолчал, затем растерянно улыбнулся, и вдруг его лицо стало таким, какое бывает у влюбленного человека. – Если бы вы это видели… Если бы слышали голоса муэдзинов, созывающих мусульман на молитву. Если бы видели лучи солнца, пронизывающие минареты. Если бы отведали фиников и гранатов, собранных в цветущем оазисе. А вечером сидели бы в бедуинском шатре, слушая истории этих людей. Если бы вы могли познакомиться со всеми этими величественными шейхами и шарифами. С женщинами из гарема, у которых под паранджой видны только глаза. Если бы вы познакомились с Хусейном, шарифом Мекки, и его сыновьями. Если бы почувствовали, как они жаждут свободы и независимости. – Лоуренс тряхнул головой, словно застыдившись глубины своих чувств. – Если бы все это испытали, мистер Финнеган, то мгновенно повернулись бы спиной к Антарктике.

– Не знаю, мистер Лоуренс, – ответил Шейми, поддразнивая собеседника. – Не думаю, что ваши барханы способны переплюнуть мои айсберги, не говоря уже о тюленях и пингвинах. – Голос Шейми утратил ехидные интонации; на поэтический рассказ Лоуренса он отвечал своим. – Если бы вы могли увидеть солнце, поднимающееся над морем Уэдделла. Его лучи падают на лед, заставляя вспыхивать миллионы осколков. Если бы могли слышать ночное пение ветра, скрип и треск льдин, встающих дыбом и ломающихся в беспокойных водах антарктических морей…

Том восхищенно слушал Шейми. Они говорили о диаметрально противоположных частях света, но родство их душ обнаружилось сразу, ибо каждый чувствовал страсть другого. Оба были исследователями, оба ощущали силу, влекущую их в громадные просторы неведомого. Эта сила заставляла их оставить домашний уют, покинуть близких и друзей. Не случайно Шейми и Лоуренс были не женаты. Ими владело страстное желание увидеть, открыть, познать. Они были верны своему призванию, и ничто другое для них не существовало.

Шейми закончил свой монолог, и его сердце сжалось от печали. Как хорошо было находиться в обществе этих людей. Очень немногие понимали, что гоняет его по миру, а они понимали. Была одна женщина, способная понять, но она находилась очень далеко. Шейми всей душой и сердцем, всем своим существом желал, чтобы она находилась рядом.

– Я не намерен задерживаться в Лондоне, – нарушил молчание Лоуренс, заговорив о тяге к странствиям, присущей ему и Шейми. Прочь из этого серого, давящего Лондона. Назад, в непредсказуемый, манящий мир. – Вернусь в Каркемиш. В последнее время я работал с Уильямом Рамзеем из Британского музея, известным специалистом по Новому Завету. Я приехал, чтобы сделать доклад о наших находках. Доклад – необходимая часть нашей работы, но после него я сразу возвращаюсь в пустыню. Там еще уйма работы. А вы, мистер Финнеган? Планируете новые экспедиции?

– Да и нет, – ответил Шейми. – В общем, там будет видно.

– Какой странный ответ, – сказал Лоуренс.

Шейми признался, что так оно и есть.

– Эрнест Шеклтон снова собирается в Антарктику. Я очень хочу отправиться вместе с ним. Но у меня есть не менее веская причина остаться в Лондоне.

– Ты серьезно? – оживилась Эдди. – И как же ее зовут?

Ехидный вопрос Эдди остался без ответа.

– Клементс Маркем предложил мне должность в Королевском географическом обществе. Не далее как вчера. Хочет, чтобы я активизировал работу по сбору средств на новые экспедиции. У меня появится кабинет с красивой медной табличкой на двери и жалованье. По мнению Маркема, я буду просто дураком, если откажусь.

– Он прав, – сказал Альби. – Точно будешь. Ты уже несколько староват для приключений в духе журнала для мальчиков.

– Спасибо, Альб, что напомнил об этом.

Слова Альби повергли Шейми и Лоуренса в меланхолию. Наверное, Том примеряет эти слова к себе и думает, что тоже тароват для своих странствий по пустыне, подумал Шейми. А может, он, как и я, потерял кого-то, и это заставляет его колесить по миру. Может, и он надеется, что стоит забраться подальше, туда, где слишком жарко или невыносимо холодно, где полно опасностей, где голод и болезни… и он забудет эту женщину. Никогда он ее не забудет, но он не оставляет попыток.

Тягостное молчание продолжалось, пока Лоуренс не спросил:

– А чем занимаетесь вы, мистер Олден?

– Я физик, – ответил Альби. – Преподаю в Кембридже.

– Он пишет совершенно жуткие и непонятные формулы и уравнения, – вмешалась Эдди. – Покрывает ими всю доску в своем домашнем кабинете, где просиживает дни напролет. Университет предоставил ему творческий отпуск. Можно было бы и отдохнуть. Вместо этого он работает и работает. Относится к себе совершенно варварски.

– Тетя Эдди… – смущенно улыбаясь, запротестовал Альби.

– Альби, я говорю правду. Ты совсем не отдыхаешь. Питаешься кое-как. Не выходишь прогуляться. Ты выглядишь не лучше, чем старые застиранные панталоны. Тебе нужно по-настоящему отдохнуть. Не возражай. Да, ты ведущий английский ученый в какой-то очень специфической области. Но скажи, дорогой, неужели Англия не выдержит, если ты месяц-другой отдохнешь от того, чем нынче занимаешься?

– Да, тетя Эдди. Англия не выдержит, – ответил Альби.

Он по-прежнему улыбался, но в голосе появилось раздражение, а взгляд сделался мрачным. Шейми с удивлением смотрел на своего давнего друга. Речь Альби всегда была учтивой и сдержанной.

Раздражение ушло так же быстро, как и появилось. Голос Альби снова стал ровным. Никто и не заметил этой мимолетной перемены. Может, мне только почудилось? – подумал Шейми. Он решил на этой же неделе вытащить Альби из кабинета на прогулку по окрестным болотам, как бы тот ни сопротивлялся.

Уступая напору тети, Альби немного рассказал о своей работе и о том, что волнует физиков всего мира. Ходили слухи, что Альберт Эйнштейн вскоре представит ученому миру десять формул по теории поля, подкрепляющих новую общую теорию относительности. Альби стал объяснять смысл геодезических уравнений, когда на пороге появился дворецкий:

– Прошу прощения, мэм, но обед уже подан.

– Слава Богу! – обрадовалась Эдди. – А то у меня голова идет кругом!

Ее гости встали и вслед за хозяйкой проследовали по коридору, ведущему из гостиной в столовую.

У дверей столовой Лоуренс вдруг остановился и коснулся руки Шейми.

– Пусть Клементс Маркем думает что угодно, – тихо, но с чувством произнес Том. – Приезжайте ко мне, мистер Финнеган. Вы совсем не староваты для приключений. Такого попросту не может быть, в противном случае и я тоже староват. Будь это правдой, я бы не знал, как жить дальше, и, честно говоря, не хотел бы знать. Вам понятно это чувство?

– Да, мистер Лоуренс, – кивнул Шейми. – Очень даже понятно.

– Тогда приезжайте. Прожарьте ваши холодные кости в горячем песке Аравийской пустыни.

– Шейми, Том прав, – сказала Эдди, стоявшая в дверях столовой и слышавшая их разговор. – Пошли Маркема подальше и Шеклтона вместе с ним. Отправляйся в пустыню. Погреешь косточки на аравийском солнце. Глядишь, и твое сердце растает, – с улыбкой добавила она.

Глава 6

– Четыре пенса, мистер. Не пожалеете, – сказала девица в красной шали, соблазнительно улыбаясь, вернее, пытаясь соблазнительно улыбаться.

Макс фон Брандт покачал головой. Холод вынуждал его идти ссутулившись, опустив голову.

– Ну тогда два. Клянусь вам, я чистая! В этом деле всего неделю.

Фальшивая бравада исчезла. Теперь в ее голосе звучало отчаяние.

Макс посмотрел на нее. Никак не больше четырнадцати. Ребенок еще. Тощая, дрожащая.

– Иди домой, – сказал он, бросив девице шестипенсовик.

Та посмотрела на монету, затем на него:

– Да благословит вас Бог, мистер. Вы хороший человек. Честное слово!

Макс усмехнулся. Едва ли, подумал он, открывая дверь «Баркентины» и надеясь, что малолетняя шлюха не видела его лица, а если и видела, то не запомнила. Паб «Баркентина», находившийся на северном берегу Темзы, в Лаймхаусе, был воровским притоном. Время от времени Максу фон Брандту приходилось туда наведываться, и он принимал все меры предосторожности, чтобы его не увидели.

Он тщательно следил за своим обликом. Стараясь не выделяться, Макс надел мешковатую рабочую одежду, три дня не брился, а светлые, с серебристым отливом, волосы спрятал под кепкой. Труднее было скрыть высокий рост, загорелую кожу и ноги, не искривленные рахитом. Все это свидетельствовало о хорошем питании и обилии свежего воздуха. Подобное в Ист-Энде присутствовало в мизерных количествах или вообще отсутствовало.

Оказавшись в пабе, Макс подошел к стойке.

– Мне нужно повидаться с Билли Мэдденом, – сказал он бармену.

– Нет у нас таких, – ответил бармен, даже не удосужившись оторвать взгляд от газетной полосы с результатами скачек.

Макс огляделся по сторонам. У него имелась фотография Мэддена, а потому он знал, как тот выглядит. Знал он и кем был Мэдден – вором, владевшим лодочной мастерской. Это и заставило Макса искать встречи с Билли. Макс всматривался в лица посетителей. У многих были шрамы. Кто-то не обращал на него внимания, другие, наоборот, рассматривали с вызывающей наглостью. Возле окна сидела женщина: совсем молодая, светловолосая и хорошенькая, невзирая на потускневшие следы царапин на лице. Наконец в дальнем конце он заметил Мэддена, игравшего в солитер, и направился туда.

– Мистер Мэдден, я хотел бы с вами поговорить.

Билли Мэдден поднял голову. Вокруг его шеи был повязан яркий шарф, в ухе болталась золотая серьга, бровь рассекал шрам, а рот был полон гниющих зубов. Крепко сбитый, этот человек производил тягостное впечатление, но тяжелее всего было встречаться с его глазами – темными, буравящими и бездушными. Глазами хищника.

– А ты с какого дуба рухнул? – прорычал Мэдден, правая рука которого потянулась к лежащему на столе большому ножу с откидным лезвием.

Макс знал о необходимости действовать осторожно. Его предупреждали о непредсказуемости Мэддена и вспышках жестокости. Макс предпочел бы не встречаться с этим опасным типом, но у него не оставалось выбора. Ребята из Кембриджа взяли его след. Нужно найти новый способ оторваться от них и побыстрее, иначе вся его затея рухнет.

– Меня зовут Питер Стайлс. Я предприниматель и хотел бы заключить с вами сделку, – сказал Макс, демонстрируя безупречный лондонский акцент.

– Покойник ты – вот ты кто, – изрек Мэдден. – Имел наглость сюда припереться. Надо мне оттяпать твою наглость и швырнуть в реку. А следом и тебя. Что мне помешает?

– Крупная сумма денег, – ответил Макс. – Мне нужна ваша помощь, мистер Мэдден, и я готов хорошо за это платить. Если вы меня убьете, сделку заключать будет не с кем.

Мэдден откинулся на спинку стула, слегка кивнув. Потом ногой выдвинул из-под стола соседний стул. Макс сел.

– Слышал, вы владеете лодочной мастерской. Мне нужна лодка, причем с мотором.

– Зачем?

– Чтобы доставлять человека из Лондона в Северное море. Координаты он укажет. Раз в две недели. Помимо лодки, мне нужен тот, кто будет ею управлять. Нужен человек, хорошо знакомый речной полиции, который годами плавает взад-вперед по Темзе и чьи действия не привлекают к себе никакого внимания.

– И какая у тебя надобность?

– Нужно кое-что передавать из рук в руки.

– Краденое? – усмехнулся Мэдден.

– Я бы предпочел не вдаваться в подробности, – уклончиво ответил Макс.

– Если я рискую лодкой и своим человеком, то вправе знать, – сказал Билли.

– Драгоценные камни, мистер Мэдден. Очень дорогие и очень ценные. Мне нужно переправлять их из Англии на континент.

Макс достал бумажник, отсчитал пять двадцатифунтовых банкнот и положил на стол, придавив ладонью:

– Я готов предложить вам щедрые условия.

Глазки Мэддена вспыхнули. Он потянулся к деньгам, но Макс отодвинул ладонь:

– Я оплачиваю лодку, услуги лодочника и ваше молчание. Это вам понятно? Если обмолвитесь хотя бы словом, наша сделка не состоится.

– Мне в моих делах огласка не нужна. Можешь не волноваться за свои секреты, – сказал Мэдден.

Макс кивнул и пододвинул деньги Мэддену:

– Это лишь задаток. Каждый раз мой человек будет приносить еще. Его зовут Хатчинс. Через две недели, считая с сегодняшнего дня, ровно в полночь он будет на причале за «Баркентиной». Пусть ваш лодочник встретит его там.

Макс встал, приподнял кепку и ушел. Мэдден был мрачным и жутким человеком, а Лаймхаус – мрачным и жутким местом. Макс радовался возможности поскорее убраться отсюда. Но их встреча оказалась плодотворной. Очень плодотворной.

Ему действительно требовалось передать кое-что из рук в руки. Но не драгоценные камни. Требовалось выстроить цепочку. Крепкую, надежную цепочку, которая протянется из Лондона в Берлин.

И нынче вечером он выковал первое звено этой цепочки.

Глава 7

– «Избирательному праву для женщин – нет»? – спросил Шейми, прочитав надпись на большом транспаранте, разложенном на полу в столовой сестры. – Такой призыв не очень-то поможет вашему делу, Фи, – добавил он, целуя ее в щеку.

Фиона засмеялась. С иголкой в руке, она склонилась над транспарантом.

– Осталось добавить одну букву[2], – сказала она. – А ты, дорогуша, садись завтракать.

– Спасибо. Завтрак будет для меня очень кстати, – ответил Шейми, усаживаясь за стол.

С той части стола, где недавно завтракали младшие дети, служанка убирала тарелки со следами недоеденных яиц и пятен джема. Дети попались ему навстречу в коридоре, промчавшись мимо. За столом оставались только Кейти и Джо.

– Всем доброе утро, – поздоровался Шейми, но ответа не получил.

Кейти даже не притрагивалась к еде. Ее чай остыл. Она подбирала фотографии для макета «Боевого клича». Джо, сидевший во главе стола, что-то быстро писал. Вокруг него громоздились утренние газеты. На полу валялись скомканные листы бумаги.

– Джо, селедочку передай, – попросил Шейми, укладывая на колени салфетку. – Джо! Ты меня слышишь?

Джо поднял голову и растерянно посмотрел на него:

– Прости, дружище. Что ты просил?

– Селедку. Блюдо стоит рядом с тобой.

Джо передал ему блюдо.

– Что ты строчишь? – поинтересовался Шейми.

– Работаю над речью. Я должен произнести ее в палате общин, прося парламент выделить больше денег для школ.

– Рассчитываешь, что выделят? – спросил Шейми, подцепляя вилкой копченую селедку.

– А я сомневаюсь! – опередив отца, выпалила Кейти, при этом продолжая заниматься макетом. – Вслед за папой будет выступать мистер Черчилль. Он ратует за новые военные корабли и пользуется поддержкой обеих палат. Германия бряцает оружием, и потому в Англии многие выступают за создание собственного военно-морского флота. Повсюду призывают собирать деньги на постройку флотилии дредноутов. Па думает, что призывы найдут отклик. Прецедент уже был. Пять лет назад Ллойд-Джордж попытался урезать расходы на флот. Он тогда был канцлером казначейства. И что ты думаешь? Потерпел сокрушительное поражение.

Шейми засмеялся и покачал головой.

– Да неужели, Киткат? – спросил он, употребив прозвище, которым сам же и наградил Кейти и которое, как он знал, она терпеть не могла. – Ты когда-нибудь говоришь еще о чем-нибудь, кроме политики? Тебе уже пятнадцать лет, и к тому же ты девочка. А такие темы, как танцы, наряды, мальчишки, у тебя есть?

Кейти подняла голову и сердито прищурилась. Шейми засмеялся. Он обожал эти словесные поединки с ней.

– Не дразни ее, – посоветовала Фиона, продолжая орудовать иголкой. – Давать сдачи она умеет. Сам знаешь.

– Не молчи, Киткат, – продолжал Шейми, игнорируя предостережение сестры. – Я куплю тебе новое платье. Не где-нибудь, а в «Хэрродсе». Розовое, со всякими рюшками и бантиками. И шляпку ему под стать. Сегодня же и съездим туда.

– Ага, съездим, – ответила Кейти, награждая его акульей улыбкой. – А раз уж мы там окажемся, заодно купим и костюм. Не мне. Тебе, дядюшка Шейми. Добротный серый шерстяной костюм с уймой пуговиц. К нему подберем галстук, чтобы плотно обхватывал твою шею на манер петли. Сегодня конторская работа в КГО, завтра милая женушка, штопающая тебе носки, а потом, глядишь, и начнется размеренная жизнь в Кройдоне. – Кейти откинулась на спинку стула и, скрестив руки на груди, принялась напевать «Траурный марш» Шопена.

– Сорванец, – бросил Шейми, недовольный тем, что язычок у этой девчонки оказался острее.