Расстояние между мной и черешневым деревом Перетти Паола

8. Не оставаться одной

Я очень хорошо играю в жмурки. В Италии жмурки называют еще «слепая муха». Но мне не нравится слово «слепая», поэтому я так не говорю. Ведь ты слепнешь не навсегда – просто тебе повязывают шарф на время игры. Было бы здорово, если бы все, что со мной происходит, оказалось просто игрой: проснешься, снимешь шарф – и снова все видишь, как раньше.

Мои одноклассники не любят играть со мной в жмурки. Они думают, я жульничаю, потому что я легко могу поймать их с завязанными глазами. На самом деле у меня есть одна хитрость: я останавливаюсь и прислушиваюсь. Стоит кому-то пошевелиться – и я это слышу, нужно просто идти на шум. Через несколько конов на меня начинают злиться; говорят, я подсматриваю, или предлагают поиграть во что-то другое. Например, в карты «Жемчуг Дракона», и тут уж я не могу сжульничать, даже если захочу, потому что все равно ничего не разгляжу. Поэтому сейчас я играю во дворе одна.

Мама оставляет меня без присмотра, когда моется, но я должна быть дома до того, как она выйдет из ванной. Мама очень быстро принимает душ и не сушит волосы, чтобы быстрее выйти и снова присматривать за мной, так что я могу играть во дворе не больше десяти минут.

Сегодня я взяла мамин зимний шарф. Он черный и плотный, поэтому я даже при всем желании не смогу ничего разглядеть. Я повязала его вокруг головы. Теперь нужно дойти до сарая, где хранится садовый инвентарь. Задача – не упасть и не вытягивать руки, как зомби. Не знаю, зачем я это делаю, но мне хочется попробовать ходить в темноте.

Сначала это страшно, и в первые несколько раз я тут же срывала шарф через пару шагов. Но сейчас я уже привыкла и спокойно двигаюсь в сторону сарая. Это очень странное чувство, когда идешь в темноте: как будто медленно плывешь сквозь гущу темных листьев и ветви деревьев цепляются за тебя, но не грубо, чтобы не порвать футболку.

И вот так ты идешь и немного боишься, но в то же время ты уверена, что все хорошо, словно ты не одна и кто-то присматривает за тобой сверху, но точно не мама с балкона.

Бабушка говорила: пока не попробуешь, не поймешь. Так что я пробую. Я касаюсь пальцами кустов гортензий, высаженных вдоль ограды двора, – так я точно знаю, что не уйду, куда не надо. Когда идешь с закрытыми глазами, думаешь, что идешь прямо, но на самом деле двигаешься совсем не туда, куда шел.

Через несколько шагов у меня под ногами оказывается что-то пушистое и гладкое. Я останавливаюсь. Это Оттимо Туркарет, и теперь придется подождать, чтобы на него не наступить, зато пока можно его погладить.

Я беру кота на руки и продолжаю идти вперед, слушая, как он мурлычет у меня на груди. Он такой теплый и тяжелый. Если бы мой кот не был такого необычного цвета, я бы сказала, что только рыжие коты бывают такими огромными и толстыми. Рыжие всегда толще и крупнее других котов. Интересно, почему?

Интересно, а как различать цвета, если я окажусь в темноте? Эта мысль приходит совсем неожиданно. Надо спросить у мамы или у папы.

Моя нога упирается в деревянную изгородь, и я останавливаюсь. Теперь нужно развернуться и идти обратно. И тут я слышу звонок велосипеда, а затем и звук тормозов совсем рядом со мной. Наверное, кто-то остановился на парковке у нашего дома.

– Привет.

Я стаскиваю с себя шарф. При свете дня у меня в глазах начинает рябить, но я сразу надеваю очки и вижу Филиппо. Он приехал на велосипеде, женском, вроде тех, на которых ездят за покупками, только корзины нет. Филиппо стоит, широко расставив ноги и уперев в бока сжатые кулаки, чтобы не упасть. Наверное, он взял велосипед у мамы или у старшей сестры. С тех пор как мы виделись, прошел уже целый месяц и сильно похолодало, но на нем все та же голубая куртка, в которой он играл в начале ноября. Наверное, ему очень нравится, что на куртке написано его имя. Так все узнают его издалека.

Надо скорее идти домой: лучше с ним не разговаривать. Он же драчун, может и ударить, хотя я, конечно, буду защищаться. Я прижимаю к себе Оттимо Туркарета. Не думаю, что он сможет меня защитить. Это собаки защищают хозяев. А коты, как говорит папа, оппортунисты. Он даже с черешни слезть не может.

– Не знаешь, почему коты не могут слезть с черешни? – вырывается у меня внезапно.

Бабушка всегда говорила, что глупых вопросов не бывает, но я чувствую себя очень глупо.

– Чего?!.

Филиппо упирается руками в руль и нажимает на тормоза. Кажется, мой вопрос его очень удивил.

– Ничего.

– Ты здесь живешь?

– Ты даже не знаешь, кто я.

– Я тебя помню. Ты играла в футбол.

– Меня зовут Мафальда.

– А меня – Филиппо.

– Я и так знаю, – отвечаю я и опускаю Оттимо Туркарета на землю.

Филиппо наклоняется через велосипед и запускает руку меж досок забора, чтобы погладить кота. Я немного напрягаюсь, потому что боюсь, как бы он его не обидел. Но Филиппо просто почесывает его за ушком, и кажется, что Оттимо Туркарет даже доволен.

– Как его зовут?

– Оттимо Туркарет.

– У него что, и фамилия есть?

– Нет. Это двойное имя. Из книжки.

– А-а… И что это за книжка?

– Ты такую не знаешь. Она взрослая. Это папина любимая.

– Мой папа тоже любит читать. Раньше он всегда читал мне перед сном.

– Мой тоже читает.

Я не осмеливаюсь спросить, почему он сказал «читал». Может быть, родители Филиппо развелись, и папа с ним больше не живет? Обычно, если у кого-то развелись родители, то лучше ничего не спрашивать, а то человек разозлится. Так что я просто молчу.

– Ну так что за книга?

– Какая книга?

– Которую так любит твой папа.

Мне совсем не хочется отвечать, но Филиппо сжал кулаки, так что стало даже немного страшно. Приходится ответить.

– «Барон на дереве».

– И ты ее всю прочитала?

Не понимаю, почему его это так интересует.

– Ну да. Мне папа прочел.

– Так, значит, ты не сама прочитала.

– Это одно и то же.

Филиппо кладет локти на руль и нагибается:

– Тебе читает папа, потому что ты слепая?

Я чувствую, как краснею до самых ушей.

– Я не слепая!

Я хочу взять на руки Оттимо Туркарета, чтобы пойти домой, но он выскальзывает у меня из рук, и у меня не сразу получается его нащупать.

– Но ты ведь почти не видишь, да?

Я ничего не отвечаю и продолжаю шарить рукой по земле в поисках шарфа, но пальцы чувствуют только холодную сухую траву. Придется просто уйти. Я поворачиваю к дому. Филиппо поступил некрасиво – я-то ведь ничего не спросила про его разведенных родителей! Сзади слышится шум колес и велосипедной цепи, грохот падающего велосипеда и звук торопливых шагов.

– Уходи! – кричу я, продолжая идти вперед.

– Держи!

Когда кто-то говорит «держи», это обычно означает, что тебе что-то дают, поэтому я протягиваю руку в туман и нащупываю теплую ткань. Мамин шарф.

– Мафальда! – обеспокоенно кричит мама из окна.

Наверное, она ужа давно вышла из ванной. Я инстинктивно хочу бежать к двери, но вдруг вспоминаю, что если кто-то подобрал что-то для тебя, потому что ты не можешь это найти, и к тому же чужую вещь, которую ты перед этим взяла без спроса, то нужно сказать «спасибо». Я останавливаюсь посреди дорожки, но вижу только голубое пятно, уменьшающееся с каждой секундой. Мне не хочется кричать, к тому же мама сверху все видит.

– Мафальда! Домой! – кричит мама, и я возвращаюсь к дому.

За секунду до того, как дверь закроется, я слышу веселое треньканье звонка велосипеда, которое продолжает звучать в моей голове даже тогда, когда его уже невозможно расслышать, и я могу только догадываться, куда же отправился его счастливый и свободный обладатель.

Мне хочется окликнуть его и попросить прокатить меня на багажнике: я так давно не каталась на велосипеде, да и не бегала со всех ног тоже. А вот Филиппо свободен: у него отличные очки, и он может ехать куда угодно. Мне же суждено отбывать наказание, как заключенной, только моя решетка не из железа. А из серого тумана, и в моей камере нет никого, кроме меня.

Я вхожу в свою комнату, не снимая куртки, заваливаюсь на кровать и открываю тетрадь. Я открываю ее на второй странице, где написано самое важное, и зачеркиваю строчку: Не быть одинокой.

Сегодня утром на моей парте появилась сложенная вчетверо записка. Когда я ее заметила, мне показалось, это гигантский мотылек, но, хорошо поразмыслив, я поняла, что такое просто невозможно. Для бабочек в декабре слишком холодно – они разлетелись или попрятались, а может быть, стали частью деревьев, как моя бабушка и великан из черешни.

Я никогда не получала записок. Стоит только нашей учительнице повернуться к доске, как все тут же начинают передавать записки. Уж не знаю, что такое важное им нужно сказать друг другу. Мне записок никто не передает. Я сижу на первой парте, потому что плохо вижу, и если сесть дальше, то совсем ничего не разгляжу и не пойму, что задано на дом. Но хоть мне и не передают записок, я слышу, как они шуршат у меня за спиной, и иногда скомканная бумажка попадает мне в спину и падает на пол.

Однажды я наклонилась, чтобы поднять такую, но учительница это заметила и накричала на меня, потому что подумала, это я пишу и передаю записки. Все остальные зашипели на меня, так что после этого случая я решила не обращать внимания на эти бумажки.

Но сегодняшняя записка точно для меня. Она лежала на моей парте, как раскрывшая крылья бабочка.

На перемене я побежала в туалет – прочесть записку: не хотела, чтобы мои одноклассники видели, как я ее читаю. Стыдно, если они увидят: ведь это очень личное.

Чтобы прочесть даже очень крупные буквы, мне нужно поднести листок к самому лицу, как делают старушки в супермаркете, которые не могут разглядеть срок годности масла. Но я-то еще не старушка!

Папа купил мне лупу и сказал, что я теперь как Шерлокхолмс. Это такой сыщик из книжки, про него даже фильм есть. Но я стесняюсь доставать лупу, когда на меня смотрят. Поэтому я заперлась в женском туалете и достала из кармана записку и лупу. На листке было написано: Ты краснеешь, когда тебе задают вопрос. Ты моя принцесса. Нет, моя баронесса.

9. Ходить по бордюру и думать, что если упадешь – утонешь в лаве и тебя сожрут крокодилы

Зимой черешня в школьном дворе совсем некрасивая. Сухие листья разлетаются, как бабочки, а великан, живущий в стволе, прячет цветочки внутри, чтобы укрываться розовым одеялом. Без листьев я почти не могу разглядеть черешню издалека.

К счастью, я слышу, как свистит Эстелла, и поэтому понимаю: я почти пришла, хотя знаю, что папа все равно об этом и так мне скажет. Сначала я была слишком маленькой, чтобы ходить в школу без папы, а теперь из-за тумана в глазах меня вообще никуда не отпускают без взрослых. Если бы Оттимо Туркарет был собачкой, вроде таксы Козимо (на самом деле такса была не его, а Виолы), то он мог бы стать моим поводырем.

Надо попробовать выдрессировать его, правда, он не слишком умный. Но я все равно его очень люблю, и, кроме того, он всегда ждет меня у школы. Только у меня есть такой кот! Когда звенит звонок, мы все должны выстроиться в колонну по двое и держаться за руки, но мой класс разбегается врассыпную, так что учительница не успевает углядеть, всех ли разобрали родители и кто с кем ушел.

Эстелла обычно провожает меня до самой калитки: мои родители просили не отпускать меня одну. Но сегодня ее почему-то нет на месте.

Я заглядываю в будку и спрашиваю, где она. В будке сидит наш старый лохматый охранник в вечно перепачканной томатным соусом футболке и говорит, что Эстелла взяла выходной – провериться. Как именно она собралась проверяться, он ответить не смог. И даже не спросил, проводить ли меня до калитки.

Этот охранник вечно сидит в будке и варит кофе, на детей ему плевать. Разве что кто-то разобьет коленку. Тогда он протирает ранку спиртом и приклеивает пластырь, отчего становится только больнее.

Я выхожу за ворота и сразу останавливаюсь. Мама и папа хотят, чтобы я ждала их около ворот. Иногда они немного опаздывают, потому что работают в соседнем городке и, чтобы успеть за мной в школу, им нужно гнать на полной скорости.

У школы никого нет. Школьный автобус уехал, другие дети разошлись вместе с родителями. Мимо меня проносится несколько ребят на велосипедах, и мне кажется, что среди всеобщего гама я слышу знакомое треньканье звонка. От разноцветного движущегося пятна отделяется пятнышко поменьше, и я узнаю звук тормозов и голубую куртку.

– Привет.

– Привет.

– Родителей ждешь?

Как обычно, я чувствую теплое прикосновение мягкого друга, трущегося о мои ноги, нагибаюсь и беру на руки Оттимо Туркарета. Не знаю почему, недолго думая, я поворачиваю к дому.

– Вообще-то, нет, я ждала кота.

Филиппо гладит Оттимо Туркарета по голове, но я прохожу мимо и ускоряю шаг, так что он скоро остается позади.

Мама ужасно разозлится, не найдя меня у ворот, и, наверное, решит, что меня похитили, но я иду вперед как ни в чем не бывало. Пусть Филиппо думает, что я каждый день хожу домой одна. Так что я стараюсь делать вид, что все как обычно, и держаться спокойно. Если я не успею дойти до дома, прежде чем появятся мама или папа, как глупо я буду выглядеть в его глазах! Так что вместо того, чтобы идти по прямой, я сразу поворачиваю направо и иду до следующего поворота. Позади меня снова слышится скрип велосипеда.

– Зачем ты так идешь? – спрашивает он, медленно крутя педали.

Я и забыла, что он прекрасно знает, где я живу.

– По-моему, ты сейчас потеряешься. Давай провожу.

– Спасибо, не надо.

Не понимаю, зачем он меня преследует. Может, хочет кота отобрать? Кажется, ему очень понравился Оттимо Туркарет. Надо вернуться на дорогу и как-то отвязаться от Филиппо. Но я отвлеклась и уже не помню, куда надо свернуть. Я стараюсь прочесть указатель, но вместо букв на табличке расползаются малюсенькие муравьи. Филиппо все еще едет за мной.

– Я же говорил, потеряешься. Давай подвезу.

– Не надо.

– Ты что, не хочешь домой?

– Нет, я хочу прогуляться.

Тут мне приходит в голову странная игра. Я встаю на бордюр и медленно иду вперед. Филиппо следует за мной.

– Ты чего? Что это ты делаешь?

– Играю.

– Во что?

– В этой игре нужно идти вперед по одной линии. Если оступишься, то упадешь в лаву и тебя сожрут крокодилы.

– Какие же в лаве крокодилы? Они там не выживут!

– Ну и что. Это же не настоящая лава. Но если упадешь – проиграешь.

– И сколько надо так идти?

– Не знаю. Сколько сможешь.

– Как глупо.

Филиппо жмет на педали и едет прочь, даже не попрощавшись.

Ну вот, я выставила себя дурочкой и к тому же потерялась. Я продолжаю сворачивать в разные проулки, на случай если Филиппо еще наблюдает за мной или захочет вернуться. А так он подумает, что я и правда гуляю.

Совершенно случайно я вдруг выхожу к своему дому. Прошел час с тех пор, как закончились уроки. Каким-то образом я точно знаю, сколько времени прошло с того или иного момента. Правда, сейчас мне это не поможет. У подъезда уже стоит мама и говорит по телефону. При виде меня она бросается навстречу, чуть не падает на колени и обнимает меня так крепко, что я едва могу вздохнуть.

– Мы чуть с ума не сошли. Слава богу, все в порядке. Куда ты пропала? Что случилось?

Папа быстро спускается к двери и тоже крепко меня обнимает. Я не могу сказать, что сама ушла от ворот, потому что тогда меня будут ругать. Родители смотрят на меня испуганно, и приходится сказать правду. Точнее, полуправду.

– Мне хотелось самой дойти до дома, но я заблудилась. Простите, пожалуйста.

И я тоже делаю печальное и озабоченное лицо. Обычно это работает. Но не в этот раз.

– Сколько раз мы тебе говорили, чтобы ты ждала нас у школы, – взрывается папа. – Ты не можешь уходить одна и прекрасно это знаешь!

– Джованни! – мягко вмешивается мама и кладет руку папе на плечо. Она всегда так делает, если папа злится. Так она хочет его успокоить. Еще иногда она говорит просто: «Джованни, милый…»

Папа возвращается домой, бормоча себе под нос и громко стуча ботинками по ступенькам. Мы с мамой тоже идем наверх, и уже на лестнице я чувствую запах своей любимой пиццы с сардельками. Я бегу на кухню вместе с мамой и хватаю огромный кусок. Мама не возражает, хотя я очень ее напугала.

Папе тоже достается большой кусок, но он даже не говорит «спасибо», кладет руку маме на запястье, пока она стоит над его тарелкой с подносом и деревянной лопаткой. В эту минуту мама и папа выглядят как лучшие друзья.

Наступает вечер. Я надеваю голубую пижаму и обнимаю Оттимо Туркарета. Затем выглядываю из окна, но не пускаю кота на подоконник. Я высовываюсь наружу. И тут мое сердце чуть не вырывается из груди от ужаса и стучит как бешеное под мягкой тканью пижамы. Я больше не вижу Полярную звезду. Луна висит высоко и светит, точно огромный фонарь. Но Полярная звезда, которая обычно находится рядом с ней, исчезла. Я больше не могу ее разглядеть.

Я хочу позвать маму и рассказать ей, что огонек Христа погас, но потом решаю, что лучше ей об этом не знать. Я щурюсь и смотрю сначала одним глазом, потом другим. Но ничего не меняется. Темное небо по-прежнему остается синим и гладким – на нем нет ни облачка. Совсем другие облака застилают от меня свет Полярной звезды.

Попрошу на Рождество «волшебный фонарь», который показывает на потолке звездное небо. Так я еще смогу увидеть пять или шесть звездочек, а может быть, даже пятнадцать или больше.

А сейчас я знаю, чем заняться: беру свою тетрадку. Я перелистываю ее и вычеркиваю строчку: Ходить по бордюру и думать, что если упадешь – утонешь в лаве и тебя съедят крокодилы.

Козимо, когда же мне ждать от тебя помощи? Ты знаешь, в последние дни мне казалось, что ты мне уже помогаешь, даже не знаю, как так получилось. Но теперь у меня неприятности – одна за другой. И это значит, что ты не со мной. Ты играешь в шахматы с бабушкой, устроившись на ветке черешни, и тебе нет до меня никакого дела. Тебе тепло, у тебя меховая шапочка, а я совсем одна, нужно спасаться от чудовищ, тянущих ко мне свои темные лапы. Но если они меня поймают, что со мной будет?

Козимо, может быть, ты это знаешь? Ты мне расскажешь?

10. Когда же борьба закончится?

Рождество.

Льет дождь. Как это противно!

Шум дождя такой сильный, что никаких других звуков не слышно. Я стою у окна в своей комнате и дышу на стекло, а потом рисую пальцем звездочки. И чувствую лбом холодное стекло. Мне кажется, я где-то далеко-далеко, а дождь стучит мне прямо в сердце. Поначалу я даже не слышу, как мама зовет меня открывать подарки. Я ее замечаю, только когда она подходит совсем близко и дотрагивается до моего плеча. И тут я вспоминаю, что так и не попросила подарить мне «волшебный фонарь», чтобы смотреть на звезды.

Утро уже подходит к концу, и скоро мне придется надеть платье в бело-розовую клетку, от которой рябит в глазах, и идти к тете и дяде. К счастью, там будет Андреа и его девушка Равина. С ними хоть поболтать можно. Я стараюсь не смотреть на платье, разложенное на моей кровати, и иду за мамой в гостиную.

Наша елка каким-то чудом еще жива. Мои родители не умеют ухаживать за растениями. И у ели, которую мы посадили у входа в дом, чтобы она росла под солнцем, уже много сухих веток, а хвоя пожелтела, и кажется, даже легкие стеклянные шары на такие ветки уже не повесишь – соскользнут, и все.

А ведь продавщица нас уверяла, что елка продержится до весны. Правда, Оттимо Туркарет умудрился написать в подставку с водой. Я этого не заметила, но запах очень чувствуется. Я сажусь на ковер у елки и обнюхиваю подарки. Кажется, они не пострадали. Поздно вечером папа положил их под нижние ветки: он думал, я уже сплю. Но как тут уснешь, когда наступает Рождество? Что действительно хорошо, так это то, что Рождество наступает для всех. Даже для таких, как я, – кто видит только Луну.

Мама кладет мне в руки свой подарок. Маленькую золотую коробочку с огромным красным бантом. В ней наушники и маленькая флешка с музыкой.

– Я уже загрузила все твои любимые песенки, – говорит она.

Какой хороший подарок. Я даже не ожидала.

– А книжки туда можно загрузить? – спрашиваю я.

Мама глядит на папу. Он наклоняется ко мне.

– А ты откуда знаешь про аудиокниги? – удивляется он.

– Мне учительница рассказала, – отвечаю я.

Папа гладит меня по голове, как будто я Оттимо Туркарет. Я всегда глажу его именно так. Оказывается, это очень приятно.

– А какие бы книжки ты хотела загрузить?

Я смотрю на папу и поправляю очки.

– Твою любимую книжку.

– Хорошо, – улыбается папа. – Дай немного времени, я скачаю и загружу.

И потом он протягивает мне свой подарок. Он гораздо больше, чем мамин, и выглядит мягким. Я медленно его разворачиваю. Надеюсь, это не какой-нибудь свитер. Наши родственники вечно дарят мне одежду не моего размера и думают, что мне нравятся безвкусные цвета. Но сказать, что я ненавижу такой цвет, нельзя – это невежливо. Поэтому каждый раз, когда мы идем в гости к родственникам, приходится надевать на себя эти ужасные вещи. Но папин подарок – это не свитер. Я вытаскиваю из разорванной обертки очень яркое одеяло и разворачиваю его на полу. Оно состоит из шерстяных квадратов разного цвета: желтых, ярко-розовых, зеленых. Очень красивых и ярких. Я глажу одеяло. Оно очень мягкое, не то что колючие свитера, и похоже на шелк. Мне хочется тут же в него завернуться и, лежа на ковре, бесконечно слушать дождь. Кто бы мог ожидать такого подарка от папы!

Кажется, папа почувствовал мое удивление, потому что он садится рядом со мной и говорит, что на самом деле это подарок от бабушки.

– Она отдала его нам, чтобы мы передали его тебе на десятый день рождения. Бабушка очень долго вязала это одеяло: начала его незадолго до того, как ее забрали в больницу. Она очень хотела успеть – видишь, оно из десяти квадратов. Помнишь, как мы с тобой возили ее в больницу?