Расстояние между мной и черешневым деревом Перетти Паола
– Обещаешь?
Я краснею.
– Ну только если ты разучишь еще какие-нибудь хорошие песни.
– Ладно. Договорились.
Мы пожимаем друг другу руки, но я стараюсь не слишком сильно сжимать его руку: ведь Филиппо нужно ею играть!
Бутерброды съедены, и родители начинают собираться домой. Мама и папа разговаривают с темноволосой молодой женщиной.
– Мама! – кричит Филиппо и бежит к ней навстречу. Они почти одного роста.
– Мы как раз говорили о вас, – признается папа. Ненавижу, когда он так делает, потому что я все равно никогда не узнаю, о чем именно они говорили.
– Давай пригласим их в гости! – просит Филиппо. У его мамы круглое и светлое лицо, оно похоже на Луну.
– Конечно. Давайте вместе поужинаем, – предлагает она.
Папа надевает куртку.
– Ну тогда давайте закажем пиццу. Мафальда, ты не против?
– Как я могу быть против пиццы? Я всегда за!
– Особенно если пицца с колбасой, – добавляет Филиппо.
– Это точно, – соглашаюсь я.
Филиппо живет в том самом доме, где находится магазин футболок. Там тебе могут напечатать любой рисунок или сделать надпись, какую скажешь. И не только на футболке, но и на подушке, на полотенце или на скатерти! Как, наверное, здорово работать в таком магазине! Вот почему у Филиппо такая удивительная куртка.
Филиппо обещает, что когда-нибудь мы спустимся в магазин и он покажет мне, как работает печатный станок. Мама Филиппо рассказывает, что они купили этот магазин вместе с квартирой, но дохода он совсем не приносит. Никто уже не заказывает футболки в магазине, все покупают по Интернету.
– Когда я вырасту, то сделаю тебе сайт, чтобы у тебя заказывали футболки онлайн, – говорит Филиппо. Мама нежно гладит его по щеке. Мы сидим втроем на заднем сиденье папиной машины, Филиппо устроился посередине и прижимает нас к окошкам.
– Нет, лучше я куплю тебе парфюмерный магазин, – говорит он. – Ты же о нем мечтала.
– Это правда? – спрашивает моя мама, поворачиваясь к нам. – Я обратила внимание на твои духи, Кристина.
И точно. От мамы Филиппо пахнет орехами и карамелью. Чудесный запах.
– Эти я сделала сама. Если хочешь, дома покажу.
Квартира Филиппо на втором этаже. Филиппо с мамой живут вдвоем, у них даже кота нет.
– Правда, мама иногда разговаривает с цветами, – шепчет Филиппо мне в ухо, – особенно с теми, что на балконе растут.
– Они мне как дети, – смеется она, услышав наш разговор.
По-моему, мама Филиппо очень милая и немножко сумасшедшая. Кажется, моя мама тоже так думает; она уже давно столько не веселилась и не смеялась. Она помогает накрыть на стол. Папа звонит в пиццерию, а Филиппо ведет меня в свою комнату. Она очень маленькая и вся забита трансформерами. Они повсюду. Я тут же наступаю на одного из них и ищу место, куда бы его приткнуть. Трансформерами забиты все шкафчики, все вокруг.
– Ух ты, как здорово!
– Папа их часто дарит. А мне они надоели, – грустно говорит Филиппо.
– Так нельзя говорить о подарках, – замечаю я.
Филиппо стаскивает кроссовки и падает на кровать, а потом включает маленький телевизор.
– Ну, ты ведь тоже говорила, как тебе надоело то, что тебе дарят на Рождество одни свитера.
– Все-то ты помнишь.
– Вообще-то, нет. В последнее время я не хочу ничего помнить. Залезай.
Я тоже снимаю туфли и сажусь на кровать. Из телевизора играет знакомая музыка – песня про подводную лодку, которую играл мне Филиппо.
– Споем? – кричит он и прыгает на кровати.
Я представляю, что мы пришли в караоке, только слов мне с экрана не видно, однако я все же пою то, что уже знаю наизусть, и тоже прыгаю на кровати.
«Ви ол лив инэеллоу субмарин», – поем мы дуэтом, прижимая ко рту микрофоны-кроссовки. С меня слетают очки, и, когда песня заканчивается, мы спрыгиваем на пол с края кровати и долго сидим на ковре, переводя дыхание.
Филиппо поворачивается ко мне; без очков его лицо кажется таким далеким, хотя оно совсем близко. Его почти полностью закрывает серое пятно, и мне приходит в голову мысль, что он тоже может увидеть его в моих глазах.
– Какого цвета мои глаза? – спрашиваю я.
– Карие, а что?
– А внутри какие? Ты там что-нибудь видишь?
Филиппо молчит. Видимо, разглядывает.
– Не знаю, вроде нет. Разве что…
Ну вот, я так и знала. Он заметил серые пятна.
– Разве что зелено-желтые крапинки. Как будто грибы в осеннем лесу.
Не то чтобы мне понравилось такое открытие, но лес я люблю. Все же лучше грибы, чем серый туман.
– А что, по-твоему, я там должен увидеть?
Я опускаю глаза и пристально разглядываю свои носки.
– Ничего. Просто иногда мне кажется, что все могут увидеть мой туман.
– Какой еще туман?
Филиппо заинтересовался и сел по-турецки, скрестив ноги и уставившись на меня во все глаза.
– Не будем об этом.
Я толкаю его на ковер, Филиппо хохочет, но тут же возвращается в прежнее положение.
– Ладно. Расскажу, если не будешь смеяться.
– Договорились.
– У меня в глазах живут такие серые пятна, вроде тумана, и каждый день они становятся все больше и больше.
– И много их у тебя?
– Нет, одно в одном глазу и другое – в другом.
– И что, ты все время их видишь?
– Сначала их вообще не было, но теперь они разрослись, и я их вижу каждый день. Из-за них ничего не видно, а когда я устаю, они чернеют.
– Понятно. А убрать их нельзя?
– Нет.
– А туман?
– Он появляется вместе с пятнами. Из-за него даже вокруг пятен все становится расплывчатым, размытым.
– И тебе не страшно?
Я молчу. Тогда Филиппо встает и вдруг спрашивает, не училась ли я музыке.
– Вообще-то, нет, а что?
– Ты хорошо поешь.
– Да ладно тебе.
– Правда-правда. Ты ни разу не сфальшивила. Иди сюда.
Филиппо что-то достает из шкафчика. Настоящую гитару! Он снимает чехол и садится на кровать, перебирая пальцами струны.
– Ты и на гитаре играешь?
Филиппо не отвечает.
– Вот, это нота до. Повтори.
– Нота до.
– Да нет же, пропой ее. Вот так: до-о-о-о. – Он проводит пальцами по струнам и поет. Я повторяю, хотя мне немного страшно.
– Вот видишь! Молодчина! А это ре. Давай! Рэ-э-э-э.
Я повторяю.
– У тебя здорово получается. Везет же!
Я расплываюсь в улыбке. Очень приятно услышать похвалу за то, что ты можешь делать что-то такое, для чего не нужны глаза. И даже без очков.
Папа заглядывает в комнату и зовет нас есть пиццу, которую уже привезли. Филиппо бежит в коридор, и я стараюсь не отставать. Мы толкаемся, стремясь обогнать друг друга и прорваться на кухню раньше. Мама поправляет мне косички.
– Где твои очки, Мафальда?
Я хочу ответить, что они упали где-то в комнате и я про них совершенно забыла, но Филиппо опережает меня:
– Мы играли на гитаре и пели. Очки для этого не нужны!
Папа кладет мне в тарелку кусок пиццы с колбасой.
– И все же потом мы пойдем и найдем их, ладно? Нельзя разбрасывать свои вещи, – говорит он, однако не слишком строго. Кажется, все обошлось. Чтобы произвести хорошее впечатление, я кладу на колени бумажную салфетку и режу пиццу ножом.
– Хочешь маслину? – спрашивает Филиппо.
– Я их не люблю. Мне одна уже попалась.
Но Филиппо уже кладет мне в рот черную маслину. Это не слишком культурно, зато решает кучу проблем: не нужно мучиться с вилкой. Мне тут же приходит в голову эпизод из папиной книжки, когда Козимо знакомится с испанской девушкой, и с ней ему так легко и просто, не то что с Виолой, которая просто с ума его сводила. Наверное, в этом основное отличие между любовью и дружбой. Когда вы друзья – все так хорошо, но, когда влюбляешься, в голове сплошной кавардак и туман, совсем как у меня в глазах.
После того как пицца съедена, наши мамы одеваются и идут за пирожными в ближайшую кондитерскую. А папа остается присматривать за нами. На самом деле он, конечно, за нами не смотрит, а сидит на диване и смотрит телевизор. Филиппо выходит на балкон и хочет показать мне засохшие герани, с которыми разговаривает иногда его мама, но папа нас не пускает.
– Сначала наденьте куртки! – требует он. Я натягиваю пуховик, а Филиппо – свою голубую ветровку с надписью.
– Нет, – говорит папа, – на улице холодно, оденься потеплее.
Филиппо молчит, и я отвечаю за него.
– Ты знаешь, что у Филиппо недавно был день рождения? – говорю я.
– Неужели? Тогда с прошедшим!
– И ему даже ничего не подарили, потому что он не отмечал.
Филиппо тихонько толкает меня под локоть – это означает: «Что ты несешь?»
– Помнишь ту куртку, которая у тебя в багажнике лежит, ты в ней в горы ездишь? Она ведь тебе не нравится? – говорю я в надежде, что папа поймет мой намек.
– Зеленая, что ли?
– Ну да. Филиппо она вроде как раз будет.
Папа задумывается и вопросительно смотрит на меня.
– Конечно. Как я сам не подумал! Отличный подарок на день рождения! Дело не в том, что она мне не нравится, просто я давно ее не ношу и как раз хотел кому-нибудь отдать, – говорит папа, берет ключи от машины и открывает дверь.
– Я собирался отдать ее племяннику, но раз у тебя день рождения… Пойду схожу за ней. – И папа закрывает за собой дверь.
Кажется, Филиппо немного обиделся на меня. Он хватает меня за руку и тащит в какую-то маленькую комнату. Оказывается, это ванная. В ней пахнет лимонным порошком и все блестит. Филиппо роется в каких-то ящичках и протягивает мне стеклянную бутылочку.
– Что это?
– Понюхай! – отвечает он, и я принюхиваюсь. Из бутылочки пахнет цветами, которые бабушка называла анютиными глазками. Такие распускаются у нас в саду ранней весной. От сильного запаха у меня защипало в глазах так, что пришлось зажмуриться.
– Приятный запах. Это твоя мама сделала?
– Да. Это тебе. Дарю тебе за куртку.
Я неторопливо вдыхаю цветочный аромат.
– А твоя мама не расстроится, что ты отдал ее духи?
– Она их держит в холодильнике. У нее их там штук сто. Она и не заметит.
– Тогда ладно. Большое спасибо. Слушай… Ты же хочешь быть моим другом?
– Ну да… – отвечает Филиппо, закрывая шкафчик.
– А зачем нам дружить?
Филиппо брызгает на меня духами и убегает в свою комнату с криком:
– Потому что мы с тобой сделаем настоящую группу, когда вырастем! Я буду играть, а ты петь!
Мне нравится эта мысль, и я бегу за ним в комнату.
Дома я обнимаю Оттимо Туркарета в теплой кровати. Он вырывается, потому что от меня пахнет незнакомыми духами и даже после вечернего душа запах все еще чувствуется. Я одолжила у папы телефон и пытаюсь найти в Интернете, как стать певицей. Электронный помощник говорит, что для этого нужно ходить как минимум в пятнадцать мест, я толком не поняла куда. И как ездить во все эти места?
Вчера я долго слушала аудиокнигу – то место, где обезьяна по деревьям добралась из Рима в Испанию. Но мне кажется, с тех пор все деревья срубили, и теперь это невозможно.
Еще я узнала: чтобы петь, нужно иметь талант, которого нет у других. Так что теперь идея Филиппо уже не кажется мне такой уж стоящей. Все, что у меня есть, это разноцветный кот (не думаю, что еще у кого-то такой найдется) и пятна в глазах. Так что талантами я не блистаю. Я хлопаю тетрадкой по стене и яростно перелистываю страницы, чуть не вырвав несколько штук. Изо всех сил нажимая на ручку, я начинаю быстро писать:
Есть черные маслины (я ведь не пойму, какого они цвета).
Петь в группе.
Затем я залезаю под одеяло с головой. Темнота – это не то же самое, что темная комната, нет. Темнота – это чудовище, которое пожирает твои черные маслины и твои мечты.
Козимо, у нас уже пошел снег, и я даже подумала, что могу замерзнуть до смерти, если останусь жить на черешне. Но потом я вспомнила, что ты смог – значит и я смогу; ты не умер, а схватился за канат воздушного шара, и он понес тебя до самого моря, так что ты упал в воду, сдержал свое слово и не ступил на землю. Но ведь я не умею охотиться, как ты. Ты ведь шил себе одежду из шкур, а мне как быть? Помоги мне найти выход, Козимо, я должна что-то придумать!
P. S. Поблагодари, пожалуйста, бабушку за чудесное одеяло. Нужно отнести его на черешню.
14. Посылать из окна световые сигналы. Посчитать звезды
Моего куратора зовут Фернандо, он молодой и ужасно скучный. Он вечно листает какие-то книжки на китайском слева направо и отправляет эсэмэски. Вообще-то, он должен следить, чтобы я не потерялась и побольше тренировалась в изучении шрифта Брайля, но, к счастью, его это не очень заботит, так что с учебой он ко мне совсем не пристает. Когда кто-то заглядывает в класс, Фернандо тут же оживает, как будто его включили, как робота, и делает вид, что помогает мне писать. Сегодня он должен поехать с нами на экскурсию, но, кроме меня, ему поручили присматривать еще и за Оскаром, а тот в инвалидной коляске, так что Фернандо будет не до меня.
Иногда мне кажется, никто и не знает, что у меня болезнь Штаргардта, хотя на самом деле все в курсе. Наверное, об этом легко забывают, потому что никому, кроме меня, тумана не видно. Если смотреть со стороны, мои глаза кажутся совершенно обыкновенными. Так что я немного похожа на сумасшедшего. Ведь пока такой человек не начнет ругаться и неадекватно себя вести – не поймешь, что он помешанный. И только когда такой пристанет на улице, все вспоминают и говорят: «Точно, по нему же психушка плачет».
Однажды учительница физкультуры сказала про меня: «Бедняжка, она же совсем ничего не видит». Мне очень хотелось закричать во весь голос: пусть думает, что я сошла с ума, и тогда она отстанет от меня со своими причитаниями. Мама с папой стучат в автобусное стекло (я сижу в первом ряду, с Фернандо), машут руками, как будто мы уезжаем на целый год. Я тоже машу и сразу же отворачиваюсь. Кроме меня, никому не машут, и все мои одноклассники уже уткнулись в планшеты и нацепили наушники, даже не думая смотреть в окно. Один только Филиппо никак не успокоится. На нем папина куртка, он сидит в последнем ряду и дергает соседей. До меня доносятся их возмущенные крики: «Хватит меня доставать! Дай поспать!»
Но поспать никому не удается, потому что, едва мы отъезжаем, учительница берет микрофон и начинает рассказывать, что мы увидим. Ночью нас поселят в разных домиках: один – для девочек, другой – для мальчиков, – а утром мы пойдем смотреть ферму. Потом запланирована прогулка в снежном лесу. Кто умеет кататься на лыжах, поедет с Фернандо и той учительницей, которая меня пожалела и назвала «бедненькой», а остальные будут кататься на санках.
Когда я ходила в детский сад, Андреа учил меня кататься на горных лыжах, но мама и папа очень беспокоились, потому что я все время падала. Значит, я буду кататься на санках, хотя с тех пор, как у меня эти очки, я еще ни разу не пробовала ничего такого.
Прошло полтора часа с того момента, как мы отъехали от школы. В автобусе царит полный хаос, Филиппо поет пошлые песенки, друзья ему подпевают, и никому нет дела до замечаний учителей. Я никогда не слышала ничего подобного, поэтому мне смешно. Филиппо поет очень хорошо. Даже не знаю, стоит ли ему об этом говорить.
Дорога пошла в гору, начался серпантин, и толстяка Чиччо укачало. Его вечно укачивает в поездках, потому что он слишком много ест. Пока мы едем, он уже слопал три булочки и выпил две банки фанты. Я слышала, как он открывал банки.
Поскольку Чиччо сидит прямо за мной, я говорю Фернандо, что Чиччо стало плохо и он просит водителя остановиться. В меня попадает бумажный шарик, и я оборачиваюсь назад: Филиппо идет по проходу и смеется над Чиччо.
– Ты что, ему же плохо! Не надо смеяться! – рассерженно говорю я.
– Да он просто объелся, как свинья!
– Ну и что? Теперь-то ему и правда плохо. Тебе бы понравилось, если бы над тобой смеялись?
Филиппо садится на место Фернандо, который выходит из автобуса вместе с Чиччо. Филиппо забирается с ногами в кресло и кричит на весь автобус:
– Быстро заткнулись! Все! Еще раз услышу смех – получите лично от меня!
Воцаряется тишина. Учительница подходит к Филиппо и велит ему вернуться на место. Филиппо наклоняется ко мне и быстро шепчет в самое ухо:
– Сегодня вечером, когда будете ложиться спать, занимай место у окна.
– А зачем?
– Сама увидишь. До двенадцати дотерпишь, не заснешь?
– Конечно.
– Тогда ровно в двенадцать смотри в окно. Я пошлю тебе световой сигнал.
– Как?
– Увидишь.
– Но ведь я не смогу…
– Да нет, ты точно сможешь. Только никому не говори.
С этими словами Филиппо возвращается на свое место, а Фернандо, который уже вернулся в автобус, садится со мной. Мы едем дальше.
Мы на месте. На ужин давали гуляш с полентой, а потом велели укладываться спать. К счастью, мне все равно нужно ждать до двенадцати ночи, так что я могу изучить чужие сумки и посмотреть, нет ли чего полезного. Может, уже сегодня мне удастся что-нибудь раздобыть. Я заняла кровать у окна; из щелей немного дует, но это ничего. Зато я могу смотреть во двор и отсюда отлично видны все кровати и спальные мешки.
Кьяра надувает матрас. Она будет спать с Мартиной, учительница им разрешила. Все девчонки столпились вокруг и рассматривают матрас. Каждая хотела бы поспать на нем хоть часок. Если бы мы дружили, как раньше, я бы тоже могла на нем спать. Но это уже не так важно. Насколько я понимаю, главное – это то, от чего зависит твоя жизнь, а я могу прекрасно обойтись и без матраса Кьяры. Конечно, матрас – это несущественно, но на черешне он будет совсем не лишним. Жаль, что этой ночью мне его не унести: на нем же будут спать девочки! Придется подождать до завтра, когда все уйдут завтракать. Сделаю вид, что мне плохо, и вернусь в спальню. Если Фернандо за мной не пойдет, то я смогу спрятать матрас. Чтобы его унести, я оставила в сумке много свободного места – целый отсек, закрывающийся на отдельную молнию! Навалю сверху вещей, так что никто и не заметит. Я уже продумала, как я устрою кровать на дереве: надую матрас прямо наверху и закреплю его между ветками. Очень удобно получится.
Все надевают пижамы. Учителя сидят в нашей комнате и ждут, пока все улягутся, потом выключают свет и говорят, что вернутся через час. Им нужно заполнить бумаги с нашими данными для завтрашней экскурсии.
Все ждут, когда шаги в коридоре затихнут, и, едва становится тихо, девочки спускаются с двухэтажных кроватей и принимаются болтать. Самая взрослая девочка из пятого класса даже включает свет. Я встаю. Кьяра и Мартина лежат на животе и слушают один плеер на двоих, у каждой по наушнику. Они кивают головой в такт музыке и что-то напевают, жутко фальшивя.
С верхнего этажа кровати ко мне тянется рука Франчески со вскрытым пакетиком жевательных мишек. Я зачерпываю, сколько влезает в кулак, и принимаюсь жевать.
– Шпасибо…
Мне вдруг тоже хочется послушать музыку. Я роюсь в сумке, которая лежит под кроватью, но не успеваю достать плеер, как вдруг та самая девочка, которая включила свет, подходит к моей кровати и садится на край.
– Привет. Это ты, Мафальда?
Я отодвигаюсь подальше и сажусь, обхватив руками колени.
– Да, а что?
– Да так, ничего…
На ней длинная футболка и синие пижамные штаны, каштановые, немного рыжеватые волосы сильно спутаны.
Ее подружки тоже подходят ко мне и садятся на пол у кровати, глядя на меня.
– Так ты и есть та самая Мафальда?
– Это она, – отвечает с довольным видом та, что пришла раньше всех.
Я не очень понимаю, что вызвало их интерес.
– Что значит «та самая», вы о чем?
Девочки загадочно переглядываются.
– Это секрет, а секреты не выдают. Но очень уж сложно терпеть.
– Давай я ей расскажу!
– Нет, я!
– Лучше пусть Эмилия расскажет: она ведь все-таки его бывшая, – говорит одна из девочек.
– Кто такая Эмилия? – спрашиваю я.
Девочка, что подошла ко мне первой, показывает надпись на майке:
– Эмилия – это я. Приятно познакомиться. Я раньше встречалась с Филиппо.
Тут я чувствую, что краснею и что в голове у меня все перепуталось. Очки тут же запотевают, и я с трудом могу разглядеть надпись на майке: «Эмилия». Кажется, эта надпись сделана там же, где сделал свою Филиппо.
А девочки продолжают хихикать. К счастью, мои одноклассницы не обращают на них внимания.
– Очень приятно. Мафальда, – отвечаю я. Больше ничего в голову не приходит. Но мое имя они и так уже знают.
– Мы знаем, знаем, – поддакивает одна из девочек. Кажется, она живет недалеко от моего дома. По-моему, ее зовут Джулия. Не понимаю, что им от меня нужно.
– Мы уже все о тебе знаем, – отвечает Эмилия. – В дневнике Филиппо только о тебе и речь. Мафальда то, Мафальда се. Он даже обвел твой день рождения сердечком!
– Неправда.
– А вот и правда. Когда у тебя день рождения? А мы знаем: первого февраля!
Так, значит, это правда. Нарисовал сердечко? Но…
– Не бойся: я не ревнивая. – Эмилия толкает меня в бок. – Мы уже с октября не вместе. Я первая его бросила. Его папа никак не мог определиться с семьей, и это отразилось на наших отношениях. Филиппо вел себя как чокнутый, пришлось его бросить.
– А-а-а…
– А он тебе нравится?
Все трое подсаживаются ко мне, и мне хочется выпрыгнуть из окна, только бы они отстали.
– Кто? Филиппо? Да нет же, совсем не нравится.
– Нравится, видно, что нравится! – кричат девчонки и принимаются хлопать в ладоши.
– Мафальда, ты что, не видела, как он себя ведет? Он хулиган, его наверняка на второй год оставят, – говорит Эмилия, взяв меня за руку.
– Я плохо вижу. Я только слышала: о нем говорят, что он немного не в себе, – отвечаю я, стараясь на них не смотреть.
– Немного не в себе? Да с тех пор, как от них папа ушел, у него совсем крыша съехала! Если станешь с ним встречаться, будь осторожней!
Так, значит, его родители и правда развелись. Мой третий глаз меня не подвел.
– Но я вовсе не собираюсь с ним встречаться. Я даже не знаю, что делают, когда встречаются.
– Что-что – целуются, – отвечает Джулия.
– А потом женятся и заводят детей, – продолжает вторая девчонка, имени которой я не знаю.
– А вы знаете, откуда берутся дети? – встревает Франческа, которая слышала весь разговор.
Кто-то из младших девочек прислушивается, оторвавшись от телефонов и планшетов.
– Я все знаю, – отвечает Эмилия. – Сначала у тебя ужасно болит живот. Такое может случиться даже с нами. Потом начинает рвать, а потом ребенок растет в животе девять месяцев и в конце концов вылезает из тебя.
– Откуда именно он вылезает? – уточняет Кьяра.
Читать бесплатно другие книги:
