Расстояние между мной и черешневым деревом Перетти Паола
– Да, я знаю. Мне тоже нужно убрать в своей комнате. Но у меня уборкофобия.
– Что еще за уборкофобия?
Я торможу, схватившись за стол, Эстелла улыбается. Это чувствуется по ее голосу.
– Сама не знаю. Я об этом когда-то читала. Фобия – это когда ты настолько не хочешь делать какое-нибудь дело, что впадаешь в ступор.
– А, ясно. Да, бывает.
Я вдруг представляю себе, что в эту самую минуту потный высокий мужчина вламывается в мою неубранную комнату и выносит из нее шкаф, а затем и письменный стол, и кровать, под которой я спрятала бабушкино одеяло и все вещи для жизни на дереве.
Будь я постарше, я бы сказала маме с папой: переезжать «не так уж и плохо», и это означало бы, что это и есть самое страшное.
– Эстелла…
– Что?
Моя амазонка садится напротив меня и грустно вздыхает.
– А бывает, что ты чего-то боишься?
Я чувствую, как она упирает руки в бока. Так же, как это делает Филиппо, – вот прямо один в один.
– Конечно, очень часто. Это нормально.
– И что ты тогда делаешь?
– Думаю. Ищу решение проблемы. А если не нахожу, то представляю себе что-то прекрасное и доброе, и от этих мыслей мне становится лучше, и страх проходит.
– А когда тебе очень-очень страшно?
– Мафальда, страх – это не всегда плохо, понимаешь?
– Это как?
– Бывают такие дни, когда происходит что-то действительно страшное…
– Например, переезд в другую квартиру? Или слепота?
– Да, вроде того. В такие моменты страх заставляет тебя задуматься, поразмыслить над жизнью, и тогда ты взрослеешь и становишься сильнее.
– У тебя вырастают большие мускулы?
Эстелла устало улыбается в ответ. От нее пахнет подушками и зимней черешней.
– Нет, Мафальда, сильнее совсем не в том смысле. Я про внутреннюю силу. Страх помогает тебе посмотреть на жизнь более ясным взглядом, пусть и случается это не сразу.
– То есть благодаря страху я стану видеть лучше?
Это интересно.
– Иди-ка сюда, – говорит Эстелла, и я слышу, как она останавливается посреди комнаты. Я начинаю перебирать ногами, подкатываясь поближе.
– Вставай!
Эстелла говорит это так, что мне даже становится немного страшно, но я встаю. Встаю прямо напротив нее. Она кладет свои тяжелые руки мне на плечи и притягивает меня к себе. Она обнимает меня крепко-крепко, и я обнимаю ее. Это происходит как-то само собой: мои руки сами смыкаются вокруг нее с той же легкостью, с какой у меня дома ноги сами сбегают по лестнице. Я прислоняюсь щекой и подбородком к ее блузке и слышу «тук-тук-тук» в том месте, где у мамы и бабушки была мягкая подушка груди, прикрывавшая сердце. Я смотрю на Эстеллу снизу вверх. Из-за тумана в моих глазах ее лицо похоже на серое облако, но я могу различить уголки бледных губ и черные-черные волосы. Сегодня она забыла накрасить губы.
– Знаешь, почему я такая?
Я молчу, не зная, что сказать. Я боюсь обидеть или разозлить Эстеллу: еще скажу что-нибудь не то.
– Такая – какая?
Эстелла берет мою руку и крепко прижимает ее к своей блузке, прямо к кармашку. Мне хочется вырвать руку, но Эстелла ее сжала и удерживает.
– Что ты чувствуешь?
– Ничего.
– Неправда. Что ты чувствуешь?
Я понимаю, что краснею и что мое сердце тоже бешено бьется. Я стараюсь успокоиться и прислушаться. Сердце Эстеллы бьется, как барабан. Мое тоже.
– Ну так что ты чувствуешь?
Я снова смотрю на нее и улыбаюсь:
– Твое сердце.
– Вот видишь. Сначала ты испугалась, но потом прислушалась и поняла, что правда не так уж и пугает, верно?
– Ну да.
Эстелла отпускает мою руку.
– А куда делась твоя подушка? – спрашиваю я.
Эстелла недоумевающе молчит.
– Ну, у мамы и бабушки там мягко, – уточняю я.
– А, ну да, конечно. Подушка… Ну… ее забрала моя подруга.
– Та, что была с тобой в больнице?
– Та самая.
– Тоже мне подруга. Она ведет себя довольно некрасиво.
– Да, она поступила со мной не лучшим образом. Но я уже все обдумала и знаю, что делать, когда она вернется.
– У тебя есть план?
– Предположим, есть. А у тебя? У тебя есть план?
Я снова прижимаюсь к Эстелле и тянусь вверх, чтобы прошептать ей на ухо свой секрет.
– Я собираюсь поселиться на черешне, что растет в школьном дворе.
Эстелла в раздумье пожимает плечами:
– Ну что ж, отличный план. Сообщи, когда ты соберешься переезжать, – я помогу тебе с вещами.
С этими словами Эстелла провожает меня из комнаты, потому что скоро звонок на урок. Когда она закрывает за мной дверь, я оказываюсь в самом центре беготни и задорных криков и вдруг вспоминаю ту самую историю, которую услышала от Эстеллы, когда мы познакомились: о том, что амазонки отрезали себе грудь, чтобы лучше управляться с копьем. Так вот в чем дело!
Я оборачиваюсь к маленькому окошку, выходящему на школьный двор, и мне кажется, сквозь щели жалюзи я вижу страшные глаза Эстеллы, которые глядят прямо на меня и улыбаются. На самом деле они не страшные, а черные и красивые. Но через секунду передо мной вновь всплывает серое пятно тумана, и глаза исчезают, хотя, может быть, это сама Эстелла закрыла окошко, чтобы никто не догадался, что она самая настоящая амазонка.
20. Дыши, Мафальда, дыши!
Я открываю глаза.
Все дети боятся темноты, и я тоже ее боюсь, ведь темнота для меня как повязка на глазах, вот только снять ее невозможно.
Я моргаю раз, другой, снова и снова… Но там, где должно быть окно с Луной и Полярной звездой, ничего не видно. Моя комната серая. И рука, если ею помахать, тоже серая. Моя темнота темно-серого цвета. Это еще хуже, чем если бы она была черной.
Оттимо Туркарет у меня серо-коричневый. Возможно, я смогу разглядеть то, что было серым изначально? Но я не чувствую в ногах привычного тепла. Я опускаю руку и трогаю тапочки, но внизу кота тоже нет.
– Мама!
Дыши, Мафальда, успокойся и дыши!
Из кухни доносится приятный запах свежего кофе и булочек. Наверное, папа сходил за ними в ближайшую булочную, потому что из кухни уже почти все увезли и готовить негде.
– Что случилось, милая? Еще рано. Можешь поспать еще, я тебя позову.
– Мама, где Оттимо Туркарет?
Мама идет в мою комнату. Я слышу ее шаги, шуршание пакета, чувствую колебания воздуха и понимаю, что она подбирает с пола вещи и складывает в пакет. По моему лбу сползает к уху капелька пота. Нужно делать вид, что все в порядке, иначе мама поймет, что темнота уже наступила, и никуда меня не отпустит. И может, не только сегодня, но и вообще никогда. Она непременно отвезет меня в новый дом, где все для меня незнакомо, и там мне придется вечно сидеть на одном месте.
– Где Оттимо Туркарет?
– Вчера вечером папа отвез его в пансионат для животных. Он даже не проснулся. Ты же знаешь, какой он соня.
В пансионат? Но что это значит? Он что, уходит на пенсию? А что, если это место вроде тех, где оказываются одинокие старики? Но у него же есть я – зачем ему куда-то уезжать?
– Но зачем ему в пансионат? Можно было на время отвезти его к дяде и тете.
– Милая, у них и так все непросто. У Андреа сейчас сложный период, им не до кошек. Не волнуйся: это временно, пока мы не закончим переезд и не наведем порядок в новой квартире.
Нет, с мамой разговаривать мне больше не хочется. Раз уж я все равно ее не вижу, можно сделать вид, что ее здесь и нет, а значит, разговаривать с ней совсем не обязательно. Я залезаю под одеяло и беззвучно плачу одним только телом, как Филиппо, а мама что-то делает в моей комнате, потому что от каждого ее шага моя кровать немного вибрирует.
Филиппо! Нужно бежать к нему! Сегодня я перееду на дерево – откладывать больше никак нельзя. Темнота уже на пороге, и нужно успеть залезть наверх, пока крокодилы меня не схватили и не утащили в кипящую лаву.
Но сначала я должна поговорить с Филиппо, объяснить ему, что мы все еще друзья, что я могу петь и на дереве, если что. Может быть, я даже смогу набраться смелости и сказать, что люблю его, и тогда он никогда от меня не уйдет. Значит, надо бежать к нему!
Дождавшись полной тишины, я сажусь на краешек кровати и, опустив ноги, нащупываю тапочки. Так чувствуешь себя на американских горках, когда вагончик замирает перед тем, как ринуться вниз. Но я больше никогда-никогда не прокачусь на американских горках. Кажется, меня сейчас стошнит. Придется привыкать. Дыши, Мафальда, дыши!
Я протягиваю руку, чтобы взять очки, но вспоминаю, что они мне больше не нужны. Только бы мама и папа ничего не заподозрили. Так что лучше все же надеть очки. Я протягиваю руку к тумбочке, но от волнения случайно задеваю очки рукой, и они падают на пол. Я прислушиваюсь. Вроде бы в кухне тихо. Я слышу, как стучит чайная ложечка в кружке и папа зевает, как бегемот.
Все хорошо. Я нагибаюсь и нащупываю очки, нацепляю их на нос, не слишком задумываясь о том, где именно мой нос. Важно понять, что, оставшись в темноте, нужно просто все делать на автомате, не слишком задумываясь, что делаешь и как.
Мне страшно, а Эстелла сказала, что если чего-то боишься, то нужно остановиться и подумать. Кажется, этот способ мне не подходит. Она называла еще какой-нибудь? А, точно: подумать о чем-то хорошем. Подумаю о черешне.
Я достаю из-под кровати бабушкино одеяло, в которое завернуты красный контейнер Чиччо, надувной матрас Кьяры, плеер, несколько футболок и чистых носков. Мама всегда говорит: «Представь, что о тебе подумают, если ты вдруг попадешь в больницу, а у тебя грязные носки!»
Лупу Кевин мне так и не отдал – придется переезжать без нее. И плаща у меня тоже нет. Так что остается взять мамин зонтик, который она хранит в велосипедной корзинке во дворе.
Я ощупываю все вещи, чтобы проверить, не забыла ли чего, сворачиваю одеяло и сую его в рюкзак, хорошенько придавив. Потом беру пенал, учебники, которые я еще вчера сложила на стуле у кровати (мой стол уже перевезли в новую квартиру), и кладу их сверху, чтобы прикрыть заготовленные вещи. Застегиваю рюкзак. Надеюсь, он не выглядит подозрительно и никто не догадается, что я собралась бежать из дома. Нужно взять с собой секретную тетрадку. Мне бы хотелось еще раз взглянуть на список того, что я никогда не смогу делать, но как? Надо было писать шрифтом Брайля. Теперь я могу только ощупать страницу, почувствовать смятые уголки и отзывающийся в подушечках пальцев стук сердца. Я помню, что на второй странице еще остались две строчки, которые я не успела зачеркнуть: «Залезать на черешню» и «Быть сильной, как амазонка». Наверное, я уже опоздала, потому что чувствую, – я ужасно устала и больше не хочу быть сильной! – быть амазонкой слишком тяжело! Темнота уже здесь, и мне осталось только одно – залезть на черешню. И не важно, что до нее совсем не осталось шагов.
21. Я даже не попрощалась с Оттимо Туркаретом…
Эстелла просила меня сообщить, когда я буду переезжать на черешню; она хотела помочь с вещами, а помощь мне сейчас не помешает. Совсем скоро я услышу ее свист, и все будет хорошо. Она поможет мне подняться по лестнице, и мы договоримся встретиться после уроков, она подставит мне руки, и я залезу на черешню. В последний раз.
Я медленно и аккуратно одеваюсь. К несчастью, именно сегодня мама положила мне рубашку. В темноте застегивать пуговицы ужасно неудобно. Но пальцы с удовольствием прикасаются к прохладным и гладким кружочкам, вставляя их в нужные дырочки. Кажется, один раз я все же промахнулась, но, по мне, и так сойдет, а мама, надеюсь, не станет проверять. Довольно напевая, она заходит в мою комнату, чтобы причесать меня и заплести косички. Я до сих пор не рассказала ей о том, что мы с Филиппо получили выговор. Но теперь нет смысла говорить: через несколько часов родители уже не смогут меня наказать.
По дороге в школу я стараюсь дышать как можно глубже, так что папа даже спрашивает, все ли со мной хорошо. Нужно успокоиться. Я ведь даже не попрощалась с Оттимо Туркаретом и не знаю, где его искать. Ясно, что мы с ним больше никогда не увидимся, и эта мысль так тяжела, что я с трудом сдерживаю слезы. Но если папа заметит, что я плачу, он поймет: что-то не так. Я сжимаю его руку и указываю в сторону черешни, хоть и не уверена, что она именно там. Приходится рискнуть.
– Пап, великан и бабушка, наверно, украсили ветки самыми красивыми цветами?
Еще вчера мы говорили о цветках, и весенний воздух доносит до меня их нежный запах карамели с ревенем, так что этот прием должен сработать.
– Совершенно верно, – отвечает папа и тоже сжимает мне руку.
Бедный папа! В его любимой книжке Козимо сбегает на дерево из-за ссоры с отцом. Барон был слишком жесток с Козимо и заставлял его есть всякую гадость, которую готовила сестра. Мой папа, конечно, не такой, хотя он тоже заставляет меня есть тунца и именно он решил, что нужно переехать в другую квартиру. Ну ничего. Я напишу ему записку и сброшу ее с черешни.
– Ну вот мы и пришли, – говорит папа, и я едва не врезаюсь лбом в ствол дерева. Тишина. Эстелла сегодня не свистит.
– Кажется, сегодня твоя подруга не пришла. Я сам тебя провожу, – предлагает он и поворачивает к лестнице.
– Не волнуйся, я дойду.
Я поднимаюсь по ступенькам и чувствую, что мое сердце бьется как сумасшедшее в том самом месте, где на футболке горит маленькая звездочка. Я подумала, что удобнее всего взять с собой подарок Эстеллы, надев его под рубашку.
– Точно?
– Конечно. Пока.
– Ну ладно. Пока. До скорого!
Я шагаю по коридору, следуя в общем потоке до своего класса, идя по стеночке и делая вид, что все нормально, чтобы учителя ничего не заметили. К счастью, сегодня нет никаких контрольных и Фернандо не обращает на меня особого внимания. Стараюсь не привлекать внимания учителей. Нужно узнать, куда делась Эстелла и почему это случилось именно сегодня, когда она мне так нужна. Я слышу голос охранника, того, что в перепачканной форме, совсем рядом со мной. Он говорит по телефону.
– Простите….
– В чем дело? – недовольно отвечает охранник, оторвавшись от разговора.
– А где Эстелла?
– Откуда я знаю… Она постоянно отпрашивается в больницу – мне приходится работать за нее.
– Ей плохо?
– А тебе-то что? Ты что, ее дочь?
– Нет. Меня зовут Мафальда.
– Мафальда? – повторяет охранник уже не таким раздраженным тоном.
– Да.
– Эстелла оставила тебе письмо. Подожди здесь, я его принесу.
Он уходит, продолжая разговаривать по телефону. Я иду на его голос. На меня кто-то натыкается, и я изо всех сил надеюсь, что это Филиппо, но это не он. Наверное, Филиппо отбывает наказание. Такое иногда бывает. Даже довольно часто.
– Вот. А теперь поспеши-ка в класс: скоро звонок, – говорит охранник, вручая мне письмо.
Конверт сложен вдвое – наверное, письмо очень короткое. Но почему Эстелла написала мне письмо, почему не позвонила, не рассказала? Теперь придется кого-то просить прочитать: сама я уже не смогу. Наверное, в этом письме Эстелла объясняет, почему не пришла в школу. Мне нужно срочно найти Филиппо.
– Мама, проводи меня к Филиппо, пожалуйста.
– Нет, Мафальда, не сегодня. Нужно закончить переезд.
Мы сидим в маминой машине, и от волнения я даже забываю надеть очки. Сегодня была физкультура, и, пока все бегали через препятствия, Фернандо заставлял меня делать глупые упражнения, а очки лежали в кармане. Мой рюкзак наполовину пуст, потому что я спрятала вещи в раздевалке спортзала – это проще, чем снова тащить их из дома.
После обеда школа открыта до шести: после уроков идут дополнительные занятия по английскому, по шахматам и пению, так что я смогу в любой момент забрать свои вещи и отнести их к дереву. Вот только сегодня все идет наперекосяк.
– Остается еще целый день!
– До чего? – удивленно спрашивает мама.
– До переезда! Ты же говорила, что мы переезжаем в понедельник!
– Я знаю, солнышко, но лучше, если мы переедем раньше! Тогда ты успеешь навести порядок и познакомиться с соседями.
Но я уже не слушаю. Если мы переедем прямо сегодня, это конец. Остается только одно: незаметно ускользнуть из дома и бежать к Филиппо, попросить его прочесть мне письмо, выяснить, куда делась Эстелла, и скорее залезть на дерево, пока меня не застукали родители.
22. Залезть на черешню
Мимо меня вновь проходят большие и высокие грузчики; они выносят последние коробки, и я понимаю, что в доме уже ничего не осталось. В комнатах появилось эхо; наставленные друг на друга коробки шатаются и вибрируют от звука, и мне хочется заткнуть уши от ужаса, но я не могу: боюсь, меня разоблачат.
Я хочу позвонить Филиппо с маминого телефона и попросить его прийти к нам, но от волнения не могу найти телефон: квартира стала совсем незнакомая, да еще и вся серая. Не выдержав, я решаю пойти на мамин голос, который просит запыхавшихся грузчиков захватить велосипед.
– Мама, можешь мне кое-что прочитать?
Мама возится с чем-то, пахнущим старой газетой.
– Мафальда, у меня совсем нет времени. Возьми лупу.
– Я оставила ее в школе.
Мама подходит ко мне близко-близко и поправляет мне волосы. Во время физкультуры косички расплелись и резинки съехали. Наверное, она хочет понять, все ли со мной в порядке. Я ужасно боюсь, что она посмотрит мне в глаза и увидит серый туман, который окутал все вокруг. Что же мне делать? Нужно подумать о чем-то хорошем. Буду думать о черешне. Я улыбаюсь и отворачиваюсь в другую сторону, делая вид, что жду, когда меня причешут. Мама немного успокаивается.
– Ну хорошо. Что тебе прочитать?
Я протягиваю ей письмо Эстеллы, и она достает его из конверта и кладет мне прямо на голову.
– О, какие большие буквы! Написано черным фломастером, как ты любишь. Мне кажется, ты и без лупы разберешь.
– Прости, мам. Я и очки оставила. Прочти ты.
– Ну хорошо.
Дорогая Мафальда. Недавно я говорила тебе, что моя подруга забрала у меня кое-что, помнишь? Но я обещала говорить тебе правду, и только правду, поэтому я должна признаться, что подруга здесь ни при чем. Дело в том, что я заболела, и из-за болезни мне кое-что вырезали. Но теперь я опять больна, и похоже, что на этот раз болезнь надеется отхватить куда больший кусок, а может и вовсе забрать меня целиком. Вот почему мне пришлось лечь в больницу и я не смогла прийти сегодня в школу и встретить тебя.
– О, Мафальда, мне так жаль, – говорит мама очень грустным голосом, но я ее почти не слышу. Слова прыгают в моей голове, как дикие козы, и я совсем ничего не понимаю. «Хватит, хватит!» – кричу я, вырываю у мамы письмо и бегу прочь.
– Мафальда, ты куда? – кричит мама.
– Оставь меня в покое, я хочу побыть одна! – кричу я и бегу, бегу от ее голоса, случайно нащупываю дверь в свою комнату, хватаю с пола тетрадку и вырываю из нее страницы со списком, потом выскакиваю в коридор, и несусь вниз по лестнице, едва не свернув себе шею, и чуть ли не врубаюсь головой в главную дверь. Я слышу, как папа кричит: «Не беги так! Не уходи далеко!» – но я не слушаю и останавливаюсь только у забора, чтобы перевести дыхание.
Бежать в темноте ужасно мерзко. Ненавижу темноту! И хотя я обещала не ругаться, но останавливаюсь и кричу: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу! Все ненавижу!» Ненавижу новую квартиру, ненавижу школу, ненавижу одноклассников, ненавижу Кьяру, ненавижу бабушек за то, что они умирают, ненавижу котов за то, что они исчезают и не могут сами слезть с дерева, ненавижу парней за то, что они не говорят «Я тебя люблю», ненавижу себя, потому что все видят, а я – нет.
– Эй, ты в порядке?
Незнакомый голос на другой стороне улицы. Это противные соседи, которые живут в бабушкином доме.
– Зачем вы сняли ее занавески? – кричу я, захлебываясь от плача, и несусь прочь. Только сейчас я понимаю, что реву, реву во весь голос. Я стараюсь нащупать калитку, открываю ее и выбегаю на улицу, на тротуар, где в прошлом году Филиппо катался на велосипеде и гладил Оттимо Туркарета.
Его дом не так далеко, так что, когда я доберусь до магазина с футболками, я могу позвать его, и он спустится вниз и поможет мне поехать в больницу, потому что я наконец поняла, что для меня самое существенное, и мне нужно срочно сказать об этом Эстелле. Может быть, если я ей об этом скажу, она не переселится в дерево к бабушке и великану. Может быть, если она узнает, что для меня самое важное, она останется со мной, и поможет мне переехать на дерево, и объяснит мне наконец, почему коты не могут спуститься с ветки.
Я стараюсь идти быстрым шагом и не потеряться. Одной рукой я касаюсь стен домов и калиток. Ай! Больно! Когда вокруг все серое, боль ощущается сильнее, потому что возникает неожиданно. Под ноготь попадает заноза – не знаю, есть ли что-то больнее, чем это, – но плакать некогда: я спешу. Нужно идти дальше. Кажется, еще вчера я прикасалась к этой стене, я чувствую краску граффити; кажется, я брожу по кругу – я заблудилась в собственном квартале. В конце улицы слышится шум, похожий на шум маминого автомобиля; он все ближе и ближе. Я сажусь на корточки и закрываю лицо руками, чтобы меня не заметили, хоть и не знаю, есть ли поблизости дерево или куст, за которым можно укрыться. Но машина проносится мимо, и я могу идти дальше. Справа от меня открывается дверь, из дома слышится звон бокалов и радостные голоса. Я продолжаю идти вперед, делая вид, что совсем не боюсь, и стараясь шагать как можно увереннее, хотя я уже понимаю, что заблудилась и понятия не имею, куда иду. Минут через пять я слышу незнакомый голос, который, кажется, обращается ко мне, но я думаю о своем и не отвечаю.
– Подожди! Куда ты идешь?
Я стараюсь не смотреть женщине в лицо, а то она догадается, что я ничего не вижу, и отведет меня домой к родителям.
– Я иду домой.
– В такое время? Да еще совсем одна? Сколько тебе лет?
– А сколько времени?
В ответ тишина. Видимо, женщина смотрит на часы.
– Шесть часов. Уже стемнело.
О нет! Я брожу по улицам уже два часа и даже этого не заметила! Я не успею забрать из школы одеяло с вещами! Хорошо еще, если вообще смогу добраться до школьного двора. Ну ладно, сейчас самое важное – попасть в больницу к Эстелле. С одеялом потом разберусь.
– Где ты живешь, девочка?
Меня уже тянет сказать, чтобы незнакомка оставила меня в покое и что я не собираюсь говорить незнакомым людям, где живу, но тут мне приходит в голову мысль: женщина может мне помочь.
– Я живу недалеко от магазина, где печатают рисунки на одежде, знаете его? Вообще-то, на самом деле там живет моя тетя. Я из другого города. Не могли бы вы проводить меня до магазина? Кажется, я потерялась, и тетя будет меня ругать.
– Как зовут твою тетю? Может быть, я ее знаю? – с сомнением в голове спрашивает женщина.
– Ее зовут Кристина. Она работает в магазине. Вы поможете мне его найти? Тетя очень рассердится, если я приду так поздно.
– Да, это я уже поняла. Пойдем, он тут, за углом. Ты уже почти пришла.
Женщина берет меня за руку, и, хотя я немного боюсь, что она обманет меня и куда-то уведет, через несколько шагов она отпускает меня и говорит, что мы пришли.
– Ну вот и магазин. Переходи улицу осторожно, по переходу.
Я слышу шум машин, которые проносятся мимо, и тут же знакомый велосипедный звонок.
– Филиппо!
– Это твой двоюродный брат?
– Да, – отвечаю я радостно, словно это действительно дом моей тети, чтобы женщина поверила и могла идти дальше по своим делам.
– Привет, Мафальда! – слышу я на другой стороне. Наверное, Филиппо только что вернулся из музыкальной школы. Женщина прощается со мной, и я делаю шаг с тротуара в сторону дороги. Я так счастлива, что нашла Филиппо, – я забыла о машинах и о том, что нужно прислушиваться к звукам дороги.
– Мафальда, сто-о-ой! – только и успеваю услышать я, прежде чем раздается гудок машины и я слышу удар, будто опрокинулась коробка с вещами для переезда и все ее содержимое высыпалось на пол. Какое-то время вокруг царит полная тишина. Не слышно ни машин, ни звуков шагов, ни голосов пешеходов. Кажется, мир замер. Я тоже будто замерла, стоя одной ногой на тротуаре, а другой – на дороге, согнув ногу в колене и зажав в руке мятую тетрадь. Не слышно даже стука моего сердца под белой звездочкой футболки.
Вдруг голос проводившей меня женщины, голоса прохожих на тротуаре и гул проезжающих машин сливаются в один жужжащий ком, и я слышу тысячи звуков – из открытых окон, с балконов домов, с окрестных улиц; все они надвигаются на меня, и я роняю тетрадку и затыкаю уши, чтобы не слышать Филиппо, который кричит изо всех сил: «Мафальда, Мафальда!» – и тогда я бегу. Бегу прочь, врезаюсь вонючий мусорный бак и падаю на тротуар, раскинув руки. Но никому нет до меня дела, так что я поднимаюсь и иду, быстро иду вперед, проводя рукой по стенам домов. Не знаю, сколько проходит времени, но в какой-то момент до меня долетает запах бабушкиной карамели с ревенем и я чувствую под ногами выпуклые плитки улицы, где находится наша школа.
И в полной тишине я бегу к школьной калитке. Калитка открыта, и я забегаю в нее, бегу на запах свежести и обнимаю прохладный ствол. И, забыв об очках, лупе, Луне, Полярной звезде, Оттимо Туркарете, Филиппо и Эстелле, я принимаюсь карабкаться по стволу и лезу, лезу на черешню, пока не оказываюсь на самом верху.
Темнота.
В моих глазах – ночь, в которой все кажется темно-серым и безмолвным, словно свинцовая дождевая туча. Под черешней собрались крокодилы и разинули пасти. Я боюсь упасть вниз, но я уже так сильно устала, что нет сил даже бояться. Я ложусь на ветку, на которой сидела, и прижимаюсь к мокрой ветке мокрой от слез щекой. Я крепко-крепко обнимаю ветку. Бабушка, я пришла, это я, Мафальда. Я засыпаю, вдыхая запах цветов и зеленых волос великана.
Видишь, Козимо? Я смогла. Я добралась. Я была уверена, что ты тоже здесь, с моей бабушкой и великаном. «Тук-тук», – стучу я по ветке черешни, но никто не откликается. Ну да, пожалуй, так и должно быть. Ты ведь тоже жил на дереве совсем один. Наверное, жить на дереве не слишком приятно, а, Козимо? Зачем же ты поселился на дереве? И зачем я сюда влезла? На мокрых ветках жестко, и неудобно, и еще очень холодно, а приготовленные вещи так и лежат в раздевалке. Эстелла говорит, если тебе грустно, нужно думать о чем-нибудь приятном. Я собираюсь с мыслями и представляю себе Эстеллу, но мне так хочется спать, что я с трудом удерживаю в голове ее образ и плавно погружаюсь в сон…
23. Быть сильной, как амазонка
– Мафальда! Мафальда, проснись! – слышится голос снизу; я чувствую, что у меня ужасно болит щека, и открываю глаза. Передо мной все темно-серое, и я очень замерзла. Я облокачиваюсь о ствол, приподнявшись с ветки, и прижимаю колени к себе. Вот только вокруг так темно, что я плохо ориентируюсь на дереве и чувствую, что вот-вот упаду. По моим щекам бегут слезы, и я вытираю их рукавом. И вдруг вспоминаю о Филиппо.
– Ты что, даже не взглянешь на меня? – вдруг слышится голос Эстеллы. Ее почти не видно в сером тумане, но я все же различаю очертания ее тощей фигуры, представляю себе ее силуэт, ярко-розовую помаду, черные глаза, обведенные карандашом, и руки, упертые в бока, как у Филиппо.
– Даже не поздороваешься?
– Прости, пожалуйста. Я думала, ты в больнице. Хотела тебя навестить.
Эстелла подходит к дереву, и я сквозь кору чувствую, как она прислоняется к стволу.
– Как ты могла так поступить со своими родителями? Они тебя обыскались. К счастью, я догадалась, где ты.
– Да, и правда к счастью.
Мы обе молчим. Где-то надо мной стрекочет цикада. Я так люблю цикад. Они умеют спускаться с деревьев, с любой высоты.
– Эстелла, а ты знаешь, почему коты не умеют спускаться с деревьев? – спрашиваю я, закинув голову.
– С деревьев? – отвечает она, тоже закинув голову.
– Ну да. Знаешь?
– Конечно, если ты задаешь вопрос, все обязаны…
– Знаешь или нет?
– Разумеется.
– Ну и почему?
– Потому что не могут. Если они видят на дереве что-то интересное, они используют когти и залезают на него.
– А что интересное? Ягоды черешни, что ли?
– Может быть. Или, может быть, птички.
– А может, они лезут за бабочкой?
– Может, и так.
– А потом не могут спуститься.
– Вот именно.
– А почему они просто не спрыгнут? Коты ведь очень хорошо прыгают.
– Мафальда, на самом деле они просто боятся.
– Боятся? Чего? – спрашиваю я, свесив одну ногу с ветки.
– Боятся упасть и разбиться.
Читать бесплатно другие книги:
