Именинница Рослунд Андерс

Гренс поймал ее взгляд – женщины, оплакивающей так и не родившегося ребенка. Он знал, что это такое. Слишком часто жизнь перечеркивает наши планы.

– Вот здесь, комиссар. Единственное место, которое… За стулом, видите? Там он немного разобрал пол.

На этом месте стояла кровать, на которой лежала, отвернув лицо в сторону, старшая девочка. Теперь здесь было раскладное кресло в голубую и белую полоску. Гренс подавил в себе желание присесть, продолжить прерванный отдых на вельветовом диване.

– Вот, видите?

Она оттолкнула кресло и маленький журнальный столик. Отогнула край тканого ковра.

Эверт Гренс сразу выпрямился, потом опустился на одно колено. Морщась от боли в ноге, плашмя лег на отполированный деревянный пол. Одна из досок разрезана на три части. Острые сколы. Ниже квадратное углубление, – в бетонном полу, который кому-то служит потолком.

Комиссар измерил углубление пальцами – примерно четыре на четыре сантиметра.

Тайник, из которого вынули содержимое.

То, что пролежало в нем семнадцать лет.

Чертова жара.

Эверт Гренс толкнул дверь самого красивого из когда-либо виденных им подъездов и словно проскользнул в уплотнившийся от жары воздух, который ощущался на коже склизкой влагой. Тут верные двадцать восемь градусов, если не выше. Комиссар снял пиджак, расстегнул воротник рубашки и медленно побрел по вымершей Далагатан.

Однажды он уже шел этой дорогой – тогда, с ребенком на руках.

Гренс погрузился в воспоминания. Сглотнул, ощущая, что горло пересохло. Он смотрел на квадрат четыре на четыре сантиметра, который не заметили ни он, ни криминалисты, работавшие на месте преступления. И вот теперь эта самая коробочка вжалась ему в живот, заставляя в полной мере ощутить пустоту, в которой так долго лежало нечто, чего больше там нет.

В тот раз было прохладнее – поздняя осень, и на Эверте был другой серый пиджак. Буквально через пару шагов девочка склонила голову к его плечу и прикрыла глаза. Их сопровождала патрульная машина, которую вел один из вызванных на место преступления ассистентов. Где-то возле Васапарка парень подъехал ближе, остановился и пригласил комиссара сесть. Эверт пробормотал что-то невнятное и пошел дальше – Оденгатан, Санкт-Эрикгатан, Флемминггатан. Пятилетняя малышка дремала, доверившись ему, – так, по крайней мере, понимал это Гренс. Ему казалось, что именно так оно и должно выглядеть – доверие.

В тот день, как и сегодня, он вошел в участок со стороны Кунгсхольсгатан, и женщина в стеклянной вахтерской будке приветливо кивнула комиссару, который так часто засиживался в кабинете, когда в остальном здании давно уже не горел свет. Гренс привык ночевать под тонким пледом на вельветовом диване, избегая лишний раз переступать порог квартиры на Свеавеген, которую арендовал через подставное лицо.

Чашка черного кофе из автомата, втиснутого между старым факсом и новой копировальной машиной. Еще семь шагов – и он в своей комнате. Привычным движением включает музыку – Сив Мильмквист, «Тонкие кусочки», альбом «Оригинальные песни», 1960.

Он долго ерзал за письменным столом, нащупывая более-менее удобное положение. А потом так же долго не мог устроиться на диване и крутился с боку на бок.

И во всем виновата жара.

Или это Гренс лежит в пустой коробочке четыре на четыре сантиметра?

Он быстро поднялся, вышел из комнаты в коридор.

В воздухе завеса пыли – плотнее обычного.

Гренс нацедил в пластиковую чашку кофе – черного, как всегда, – и направился к лифту, мимо ее кабинета.

– Эверт?

– У меня нет времени.

Он не остановился.

Но Марианна бежала, окликнула Гренса, пока тот искал глазами красную кнопку со стрелочкой вверх.

– У меня тоже.

Она приблизилась.

– И все-таки я хотела бы знать.

– Ты обо всем узнаешь, но позже. Ты и Свен.

– Взлом, да? И ничего не пропало? Но я ведь вижу, как ты…

– Марианна Хермансон…

– Да?

– Позже, наберись терпения.

Он снова повернулся к лифту, который уже подъехал.

– Это те четыре убийства, да?

Она не сдавалась. Эверт вошел в лифт.

– Та же квартира и тот же следователь. Я же вижу, как ты… Разволновался. Я не могу подобрать другого слова.

Они смотрели друг на друга – он в лифте, она снаружи.

– Эверт, поговори со мной.

– Я думал, что совершил только одну ошибку, но, похоже, нет.

– Ошибку?

– Я знал, что упустил убийцу. Но я и не заметил маленького тайника в полу.

– Я ничего не понимаю.

– А я ведь страшно этого не люблю, Хермансон, оставлять открытые концы.

– Эверт, о чем ты?

– О том, что пока касается только меня.

Три этажа вниз – подвал, сырость, пыль, как и везде. Из лифта Гренс направился к двери, более тоскливой и массивной, чем все остальные в этом здании. Здесь был архив – полки, коробки, папки и четыре десятилетия его жизни в криминальном Стокгольме. Здесь преступники и жертвы – один момент их встречи друг с другом меняет мир раз и навсегда. И среди всего этого была одна полка, на которую Гренс никогда не смотрел – просто отворачивался в сторону, когда проходил мимо. Там хранились материалы одного расследования – смерти женщины, которая была для Гренса всем и исчезла навсегда, после того как полицейская машина, за рулем которой сидел он, раскрошила ей голову.

Но сегодня комиссар не только взглянул на эту полку, но и даже остановился возле нее. Это все равно как решиться навестить могилу той женщины на Северном кладбище, где он воздвиг белый крест и памятник с выгравированным именем. Время от времени Гренс снимал лейку, висевшую на ручке ржавого крана, и поливал высокий куст с розовыми цветами, который посадил сам. Уж очень понравилось название – трава любви[1]. И там, в могиле, лежала она. Там и здесь, в коричневом архивном ящике с надписью «Анни Гренс» на боку. Эверт провел пальцами по чернильным буквам, повторяя их изгибы, и пошел дальше, мимо бесконечных полок, к другой Анни.

В глубине зала была комнатка, отгороженная стеклянной стенкой. И стойка с перегородкой, которая приподнялась на несколько сантиметров. Мужчина – примерно ровесник Гренса – смотел на него сквозь круглые очки.

– Мне нужны бумаги по защите свидетелей.

Документ, к которому имели доступ лишь немногие. Нужно было писать запрос, заполнять формуляры, оформлять множество бумаг, чтобы получить возможность с ним работать. И хранился он в особом помещении, защищенном инструкциями Интерпола и СЭПО.

– Эверт Гренс? Давненько…

Архивариус не особенно ему обрадовался. Они никогда не нравились друг другу.

– Программа защиты свидетелей, – повторил Гренс. – И еще одно дело, которое так и не было завершено. Я хочу на него взглянуть.

Он взял вскрытый конверт из мусорной коробки, подхватил болтавшуюся на шнуре авторучку, написал номер дела на обратной стороне конверта и просунул в окошко мужчине.

– Хммм…

– Проблемы?

– Почерк… Не так-то просто разобрать.

– Там написано…

– Я вижу, что здесь написано, Гренс.

Пальцы архивариуса забегали по клавиатуре.

– Вот оно… – Еще щелчок. – Да, похоже, здесь…

– Отлично. В таком случае…

– Только после того, как предоставишь удостоверение. Ты ведь знаешь правила.

Гренс знал. Одно и то же каждый раз.

Очевидно, в этот момент архивариус ожидал возмущенного окрика, красных пятен, проступивших на щеках и шее, и пульсирующей у левого виска жилки. Но только не сегодня. Вместо этого Эверт Гренс успокоил дыхание и положил удостоверение и полицейский жетон на стеклянное блюдце перед архивариусом, который знал его вот уже без малого тридцать пять лет.

Мужчина за стойкой смутился, будто разочарованный так и не состоявшимся конфликтом. Он поправил очки и исчез за секретной дверью, в задней комнате с мигающей лампочкой без окон, чтобы тут же появиться снова с двумя папками, зеленой и синей, которые просунул комиссару в окошко.

– Ты знаешь правила, Гренс.

– Я знаю правила.

– Ты знаешь…

– Да, конечно, все как в прошлый раз. Я все копирую, отсылаю как минимум в «Экспрессен» и «Афтонбладет», и только после этого занимаюсь бумагами.

Комиссар развернулся и пошел прочь.

– Обещаю и сегодня сделать то же самое.

Коридор, лифт и снова коридор без конца.

И с каждым шагом, отдалявшим Гренса от архивной комнаты, тяжелели в его руке синяя и зеленая папки. Совсем как тело пятилетней девочки, прислонившей голову к его плечу.

Снова кофейный автомат – третья чашка. И вот он в кабинете – Сив Мальмквист и «Тонкие кусочки». И папки, теперь уже у него на столе.

Комиссар долго разглядывал их под разными углами – со стороны открытого окна, платяного шкафа и вельветового дивана. Наконец отошел к порогу и встал лицом к комнате, держась за дверную раму.

Они все еще лежали там и смотрели на него не менее пристально, чем он на них.

Гренс приблизился.

Положил ладонь на одну из папок. Рука дрожала, что бывало с ним не часто. Ведь до сих пор комиссар надеялся, что девочка с перепачканным лицом навсегда исчезла из его жизни.

Он открыл папку, просмотрел первую страницу.

Это была синяя папка. Довольно толстая, архивный номер надписан чернилами. В правом верхнем углу штемпель, который когда-то был черным.

Программа защиты свидетелей

Эверт Гренс откинулся на спинку дивана, поднес ко рту пластиковую чашку и выложил на стол четыре прошитые бумажные стопки.

Приказ о возбуждении дела —

семь страниц, Стокгольмский полицейский округ.

Протокол осмотра места преступления —

четыре страницы от отдела криминалистики.

Протокол вскрытия —

двадцать восемь страниц от отдела судмедэкспертизы в Сольне.

Протокол предварительного расследования —

пятьдесят четыре страницы, описание расследования, которое вел он сам и потерпел фиаско.

Гренс огляделся. Когда-то и она лежала здесь, в этой комнате.

Диван в то время был в куда лучшем состоянии и на вельвете отчетливо просматривались полоски. Девочка спала на импровизированной подушке, которую Гренс соорудил из своей куртки. Но спала по-настоящему, даже сопела.

И это был ее первый сон за несколько дней и ночей после дня рождения, – в этом комиссар был уверен.

Понедельник 23 октября 16:51 инспектор криминалистики Гренс вошел в подъезд дома по Далагатан, 74.

Он присел рядом и стал вслушиваться в слова, которые она бормотала. Рука тянулась к ее лицу, но Гренс так и не погладил девочку по щеке, каждый раз его смелости хватало лишь на то, чтобы поправить ей платье. Про себя он уже решил, что теперь-то все сделает правильно. Несколько месяцев на Флетче – американской военной базе на юге Грузии – кое-чему его научили. Курсы для полицейских, они были там вместе с Эриком Вильсоном по приглашению американской стороны и узнали о защите свидетелей все, что только можно было узнать.

Он будет действовать иначе. Не так, как полицейское управление, когда пыталось изолировать молодых людей, сбежавших из банды. Из бетонных стокгольмских пригородов их вывезли в красные деревянные домики в сосновом лесу между Болльнесом и Юсдалем. Или в какой-то другой лес, или на другую туристическую базу, где они должны были находиться в ожидании суда. Ключевые свидетели, нашедшие в себе силы описать на допросах в полиции дни адских пыток и немыслимых издевательств. Двое суток – ровно столько это работало. А потом обступившая со всех сторон тишина разразилась смертельным ужасом. Главный свидетель сломался, и парни снова сбежали в город, к такой привычной для них криминальной жизни.

На входной двери щиток с фамилией Лилай. Квартира состоит из пяти комнат и кухни. Везде горит свет.

Что касалось защиты свидетелей, здесь Гренс решил копировать американскую модель. Еще до того, как криминалисты закончили работу в квартире на Далагатан, девочку перевезли из его кабинета в безопасное место, заслуживающее отдельного описания.

Мужчина сидит в прихожей между шляпной полкой и шкафчиком для обуви.

Женщина за столом на кухне.

Старшая сестра лежит на кровати в спальне А, в положении на животе, лицо отвернуто в сторону. Брат обнаружен за письменным столом в спальне Б.

Девочка так и не поняла, что ее семьи больше нет на свете, и ничего не взяла с собой из квартиры, до того составлявшей всю ее вселенную. Ничего.

Но она должна была жить – так, по крайней мере, решил Гренс.

Пережить, а прошлое пусть останется в прошлом.

Мирза Лилай, Диеллза Лилай, Элиот и Юлия Лилай – отправлены в отдел судмедэкспертизы.

А Гренс, с пятилетней девочкой на руках, снова объявился в квартале, где стоял его дом, но в тех местах, куда до того ни разу не заглядывал.

Бутики детской одежды, магазины игрушек – финансовому отделу криминальной полиции пришлось осваивать новые статьи расходов. Девочке были нужны платья, обувь и банты для волос. Особенно ей понравились две куклы и красная коляска. Малышка выглядела такой счастливой.

В 18:23 все они были объявлены мертвыми.

Последним, что вытащил Гренс из сумки, которую ассистент собрал в той квартире, была фотография.

Студийная – на голубом фоне.

Мама, папа и трое детей улыбались на камеру.

Мирза Лилай, Диеллза Лилай, Элиот и Юлия Лилай зарегистрированы под резервными номерами: – 2003–369380, 2003–369381, 2003–369382, 2003–369383. На сегодняшний день это единственный способ их идентифи- кации.

Бункер – вот наиболее подходящее слово для того, что он устроил в подвале особняка в Эстермальме. Этот первый в стране safe house[2], который Гренс успел создать, пока руководил программой по защите свидетелей при полицейском управлении, так и остался единственным. Вскоре средства на развитие проекта были заморожены или перенаправлены на другие нужды, и программа перестала существовать. Но бункер остался. Оборудованный под гостиничный комплекс – с кухонным углом, кроватями, телевизором и книгами на полках. Мог ли Гренс предположить, что первым его жильцом будет ребенок, в жизни не ездивший на велосипеде и не имевший родствен- ников.

Осмотр места преступления позволяет сделать следующее заключение:

Накануне смерти Мирза Лилай, Диеллза Лилай, Элиот Лилай и Юлия Лилай получили огнестрельные ранения в голову, а именно в места, обозначенные в протоколе соответственно как Вход 1, Вход 2, Вход 3, Вход 4, Вход 5, Вход 6, Вход 7, Вход 8.

Наверное, именно поэтому столь детально распланированная программа изначально работала не так, как было задумано. Ведь Гренс рассчитывал на взрослых свидетелей, которых будут прятать здесь от злоумышленников до суда, а потом препроводят на жительство в какую-нибудь отдаленную коммуну в глубине страны, – с новыми документами, новым персональным номером, новым именем и новым прошлым.

…пулевые отверстия появились, по всей видимости, за двое суток до экспертизы.

Это Гренс, в содружестве с разными учреждениями и организациями, разработал процедуру получения новых свидетельств, дипломов и аттестатов, а также инструкций, где предписывалось за все услуги расплачиваться только наличными и не чаще одного раза в две недели. Так важно было не оставлять за собой следов в мире, где любая транзакция прослеживается как на ладони и любую информацию можно купить.

Были там и подробные рекомендации по поводу корректировки записей в приходских книгах, спортивных сертификатах и документах о посещении дошкольных учреждений.

…и по всей видимости, были причинены сторонним лицом или несколькими лицами.

Эверт Гренс захлопнул синюю папку и легким толчком послал в противоположный угол письменного стола. В этих бумагах, прямо или косвенно, говорилось о маленькой осиротевшей девочке. В другой папке, зеленой, хранились сведения о том, что произошло потом и не имело непосредственного отношения ни к месту преступления, ни к ранениям, ни к выстрелам.

О жизни по ту сторону смерти.

Гренс поднялся и зашагал по комнате, крепко сжимая папку.

Собственно, почему она выжила? Чего ради они ей это позволили? Пожалели? Спрятали? Или она спряталась сама? Лежала и слушала, как единственно близкие ей люди умирали один за другим. Можно себе представить, как она боялась выдать себя, как затаила дыхание, потому что знала, что и с ней будет то же, если ее обнаружат.

Когда-то Гренс уже пытался все это выяснить, но безуспешно. Сама она так и не смогла ничего более-менее внятно объяснить.

И вот теперь он знал еще меньше.

Гренс по привычке выглянул во внутренний двор. Солнце переместилось, и часть дорожек с парковыми скамьями лежала в тени, но жара держалась. Он высунул голову в открытое окно, облокотился о подоконник. Тридцать градусов – и ни ветерка. Гренс подумал о предстоящей ночи и двадцати двух градусах, согласно Шведскому институту метеорологии. Чем не тропики?

Итак, зеленая папка.

Гренс взвесил ее в руке – не особенно тяжелая, как и следовало ожидать.

Регистрационная запись с ее новым именем, новым персональным номером и новой биографией. Фотодокументация, подтверждающая корректировку внешности. Ее новый адрес, контактные данные опекуна. Ее новая жизнь.

Эверт Гренс отошел от окна, так и не дождавшись прохлады, и вернулся на вельветовый диван. На зеленом поле – прямоугольное окошечко.

Программа по защите свидетелей.

Он открыл папку и застыл на месте.

Пустой белый лист формата А4, еще один. Вся документация состояла из незаполненных белых страниц.

Папка из охраняемого полицейского архива, в меру толстая – как и должно быть. Именно такой она ощущалась на взгляд, на вес, на ощупь.

Но то, что когда-то в ней было, исчезло. Ее дальнейшая жизнь – кому она понадобилась? И теперь вместо всего этого – пустота.

Чистые страницы.

Совсем как пробелы в его памяти.

Эверт Гренс помнил проклятый запах и вес ее тела, но только не то, как ее звали.

Он помнил, что думал о ней, когда сидел на кровати в ее новом убежище, а она спала. И выглядела как цветок со спутанными волосами.

Но сейчас его память была как чистый лист, – совсем как ее тогда.

«Кто еще пришел?»

«Куда пришел?»

«На твой день рождения».

Он вел допрос осторожно. Постепенно, изо дня в день, углублялся в ее прошлое. Но ни выстрелов, ни убийц, ни нападения там так и не обнаружил. Она даже не понимала, что ее родных больше нет. Вытеснение – так это называют психологи. Игра вытеснила страшную душевную травму, и это помогло ребенку выжить.

«У тебя был день рождения, так? Пять лет. И был замечательный торт. Кто пришел поздравить тебя?»

«Мама, папа, Юлия и Элиот».

«А еще?»

«Больше никого».

«А мне кажется, что кто-то еще все-таки был».

«Нет».

«Может, их было даже больше, двое или трое. И их никто не приглашал».

«Никого больше».

«Ну, а если…»

«Кукла. В красной блестящей куртке и белых туфлях. Эверт, дай ее мне. Возьми себе другую, в синих сапогах. Потом мы сидели перед кукольным домиком. Давай теперь ты поселишься на втором этаже, а я на первом».

Она захлопнула эту дверь навсегда. Начала отсчет с нуля. Перед тем как месяц спустя исчезнуть из его жизни, шепнула, что ей тридцать два дня и пять лет. Как будто одно было отделено от другого какой-то непроницаемой гранью.

Гренс помнил и то, как они довели его до бешенства.

Это было одно из немногих дел, когда он был вынужден бросить расследование, хотя наверняка знал, кто убийца.

Свинья, которую он бросил в камеру предварительного заключения в Крунуберге на дозволенные законом семьдесят два часа, – как инспектор полиции, он мог не особенно утруждать себя доказательствами. И вот эта чертова преступная свинья открыто смеялась им в лицо на допросах или молчала, уставившись в пол, игнорируя их вопросы и комментарии, в то время как Гренс и его коллеги извивались, как ужи на раскаленной сковороде, – часики-то тикали. Гренс знал имя этого животного – от его подельников. Король Золтан, которого боялись все. Его отпустили, – не разжившись за трое суток ни свидетелями, ни вещественными доказательствами. Из участка Король Золтан прямиком направился в Арланду, откуда отбыл за границу ближайшим удобным для него рейсом, чтобы никогда больше не возвращаться.

Маленькая безымянная девочка видела убийцу, в этом Гренс не сомневался. Свидетельница была в шоке – но ведь когда-нибудь потом могла и вспомнить. Криминалисты обнаружили ее мочу и волосы в одном из гардеробов, это подтвердил анализ ДНК. Там она затаилась. Описалась. Из-за приоткрытой дверцы гардероба девочка могла наблюдать как минимум два убийства.

Эверт Гренс снова подошел к открытому окну.

Высунулся, опершись на подоконник, и закричал, как безумный.

Потому что вдруг осознал, что все это значит.

Некто забрал документацию из охраняемого полицейского архива, прочитал первую папку с бумагами предварительного расследования и понял, что остался свидетель. После чего взял вторую папку, с материалами об укрытии, ее новым именем, идентификационным номером, адресом и контактными данными семьи, в которую она попала. И потом этот некто заменил эти бумаги чистыми страницами, чтобы никто ничего не заметил, потому что снаружи папка и в самом деле не выглядела подозрительной.

Тем самым некто получил возможность довершить начатое – уничтожить последнего оставшегося в живых члена семьи и окончательно замести следы.

Гренс закричал снова – в духоту внутреннего двора.

Маленькой девочке, которая стала большой, угрожала смертельная опасность.

Если, конечно, она вообще была еще жива.