Именинница Рослунд Андерс

— Мы даже не знаем, жива ли она… мы ничего не знаем о ней вот уже много лет… С чего вы взяли, что ей что-то угрожает?

— Я обязательно все расскажу, но сначала должен понять, где она может быть.

— Но нам нужно…

— Мне жаль, но единственное, что вы можете сейчас для нее сделать, — это дать мне как можно больше информации. И дальше я приложу все усилия, чтобы найти ее.

Женщина снова оглянулась на мужа. Теперь была его очередь углубляться в семейное прошлое.

— Со временем вопросов стало меньше, и задавала она их все реже. Одно время они вообще прекратились, и это продолжалось довольно долго. Ханна снова выглядела счастливой. До того, как ей исполнилось четырнадцать. Все изменил один вечер.

Мужчина оглянулся на жену, как будто в сомнениях.

— Мы так и не поняли, что произошло. Никто этого не знает, несмотря на долгое полицейское расследование.

Он искал взгляд супруги, и она кивнула. После чего мужчина продолжил:

— Был праздник, молодежная вечеринка. Один из гостей, парень, чей-то там брат, чуть постарше остальных, упал с балкона четвертого этажа. Погиб на месте, никто не знал причины и не мог сказать, как это случилось. На Ханну этот случай произвел очень глубокое впечатление. Она плакала месяцами напролет. Никуда не выходила из дома. Школьные учителя приходили сюда с ней заниматься. Тогда и вернулись все ее вопросы, только теперь их количество увеличилось, и они стали настойчивее. Эта катастрофа пробудила в ней память — фрагменты прежней жизни, образы биологических родителей. Ее сестры, братьев. И отдельные слова — «Песё», «Торте»… Поначалу мы их не понимали, и сама она тоже. «Мом» и «Баба» — здесь еще можно было как-то догадаться. Нам помог сотрудник из управления коммуны. «Пять», «торт», «мама», «папа» — сначала только эти четыре слова. Потом еще двадцать пять или тридцать… Албанский — язык, на котором она, возможно, говорила в раннем детстве. Прежде чем попала к нам.

Глаза мужчины сделались печальными. Ему пришлось еще раз все это пережить.

— В тот вечер мы ничего этого не знали. Но после того трагического случая на вечеринке Ханна начала от нас отдаляться. Тогда ей было четырнадцать, а в шестнадцать она исчезла. Вот так просто. Пропало несколько платьев из гардероба, зубная щетка, еще кое-что — и ни записки, никакого объяснения. В первый год она звонила домой пару раз, и мы попытались определить, откуда сделан звонок — из телефонной будки в городе Шкодер, в Албании. Ханна не говорила много, заверила, что у нее все в порядке. Однажды мы спросили ее, где она живет, чем занимается, но она не ответила, а когда повторили вопросы, положила трубку. И с тех пор больше не звонила.

Тут приемный папа не выдержал. Затряс головой, глядя на свои ладони, и откинулся на спинку дивана. Инициативу в разговоре снова перехватила его жена.

— Нашей ошибкой было попытаться помочь ей с этими непонятными словами. Мы нашли в коммуне человека, знающего албанский, накупили албанско-шведских словарей, заказали каталоги университетских курсов с изучением этого языка. Мы хотели пробудить в ней интерес к тому, что, как нам казалось, было как-то связано с ее корнями. В итоге это вылилось в настоящую одержимость.

Эверт Гренс смотрел на супругов, которые даже вместе выглядели такими одинокими. Какими могут выглядеть только родители, потерявшие ребенка.

— После того последнего звонка все стихло. С тех пор мы ничего о ней не знаем, комиссар.

Но я-то знаю.

Эта мысль, которую Гренс не мог высказать вслух, сама собой промелькнула у него в голове.

Их маленькая девочка, которая стала большой, вернулась домой, куда привели ее новые слова. К тому, чего она никак не смогла вспомнить. Или все-таки вспомнила? Совсем ведь не обязательно, что Зана-Ханна держала приемных родителей в курсе всего, что с ней происходило. Что, если она и там продолжала задавать свои многочисленные вопросы, не подозревая о страшной кончине родителей? Что, если таким образом она приблизилась к их убийце? Это, по крайней мере, объясняет пропажу документов из ее архивной папки. Потому что вопросы Ханны могли пробудить память в ком-то еще.

Возможно, именно тогда этот «кто-то» прибегнул к помощи полицейского, имеющего доступ к святая святых крунубергского отделения, и узнал наконец, кто она такая.

После чего ему ничего не оставалось, кроме как от нее избавиться.

Некто по имени Заравич, которого сегодня должны были арестовать на семьдесят два часа по заданию Гренса, час от часу становился все более значимой фигурой. Он должен был ответить комиссару на все вопросы.

— С вашего позволения, я хотел бы осмотреть ее комнату.

Ульсоны сидели на кровати, пока Гренс один за другим выдвигал ящики, просматривал папки, альбомы, то и дело спрашивая, что, где и как. Комиссар так и не обнаружил здесь ничего, что могло бы повести его дальше.

Полчаса спустя у входной двери он благодарил их за все и обещал объявиться снова и рассказать обо всем, что знал. Супруги оживились. Они боялись услышать самое страшное с момента появления комиссара в их доме, но вместо этого он вселил в них надежду. Когда, уже на пути к машине, Гренс еще раз обернулся, чтобы заверить Ульсонов, что все будет хорошо, его лицо выражало спокойствие, какого на душе не было и в помине.

Жара, мучившая людей на улицах Стокгольма, превратила салон арендованного автомобиля в жерло огненной печи. Но заводить мотор и включать кондиционер был вариант самый неподходящий. Оставалось сидеть и терпеть. Ни лишнего движения, ни звука, ни запаха — первая заповедь агента.

Оставаться незаметным при любых обстоятельствах. Пит отрегулировал наушники, добившись такого звука, который был нужен, и положил мобильник на горячее пассажирское сиденье. Микрофон, спрятанный в щели между стенкой и коробкой двери в туалет, работал безупречно. Хоффман открыл программу-переводчик, которая улавливала голоса и переводила все встречающиеся в речи слова на иностранном языке. Маскировка позволила ему не просто приблизиться к противнику, но в буквальном смысле внедриться в его круг.

— Ты видел его лицо, когда я назвал цену?

Они говорили по-шведски и, похоже, находились в самой большой комнате, где был главный офис. Один из них двигался, так это по крайней мере звучало, — уверенные шаги по паркету.

— Да, он из тех, кто крепко держится за бумажник.

— Кража со взломом обойдется ему дороже.

— Такие идиоты ничего не понимают, они…

Внезапно разговор оборвался. Шаги тоже стихли.

— Что за…

Это был тот, с властным лицом, который в основном и разговаривал с Хоффманом. Судя по звукам, он стоял на пороге туалетной комнаты. Потом открыл дверь настежь, о чем свидетельствовал негромкий скрип.

— Черт… смотри!

Наконец они это увидели, маленький презент, оставленный Питом на раковине в туалетной комнате.

— Как она сюда попала?

— Без понятия.

— Утром ее здесь точно не было.

Готовая ручная граната, с вкрученным запальником, замаскированная под пластмассового человечка. Та самая, которую один из них подложил в красный рюкзак Рас- муса.

— Это он… он ведь ходил в туалет и…

— Дьявол… его прислал Хоффман.

Лицо Пита блестело от пота, который струился по щекам, раздражая кожу. Окна в машине были опущены, и вентилятор не работал, в то время как солнце неумолимо накаляло металлическую оболочку. И все-таки Пит не смог бы утверждать в полной уверенности, что его учащенное сердцебиение и легкое головокружение в тот момент были связаны прежде всего с повышенной температурой в салоне. Ему не терпелось узнать, поведут ли себя охранники в сложившейся ситуации так, как он от них того ожидал.

Или же все его усилия пойдут прахом.

— Как звали этого типа?

— Петер Харальдсон. Хотя это имя он, конечно, придумал, пока поднимался к нам в лифте.

— Контактная информация?

— Даже если он бы ее и оставил, она была бы такой же фальшивой, как и имя.

— Как… я его совсем не запомнил. Как он выглядел?

— Ну… такой весь… несколько полноватый. Не помню деталей, но такое впечатление, что он слишком много пьет. Или слишком мало работает. Или же и то и другое вместе.

— Камеры.

В наушниках все стихло, пока они запускали программу и проверяли видеоматериал с первой камеры, прикрепленной на потолке в прихожей.

— Что за черт? Она… он…

— Давай посмотрим другие.

Следующая камера была на стене в той комнате, где эти двое предположительно находились. И еще одна — возле двери на кухню.

— Одна чернота! Этот дьявол…

Тут один из них ударил по столу или книжному шкафу или, может, двинул кулаком в стену — глухой звук, который было трудно распознать точнее.

— …вырубил камеры!

Это было так просто. Хоффман всего лишь позаботился о том, чтобы глушитель передавал на той же частоте, но с большей мощностью более сильный сигнал. В результате получилось то, что наблюдали сейчас на мониторе озадаченные охранники.

Черный экран — ничего. Или, точнее, все сразу.

Это было как поставить на место последний фрагмент пазла.

Семья, исчезнувшая буквально из-под носа тех, кто наблюдал за домом, замаскированная под игрушку граната в их офисе, наконец, выведенные из строя камеры и противник, который появляется, когда хочет, и делает, что хочет, — все это сложилось наконец в единую картину.

Потому что Пит все-таки заставил их действовать по его указке.

И тут Пит Хоффман понял, — он был уверен в этом, хотя слышимость в наушниках заметно ухудшилась, — после жаркой дискуссии они решились на тот звонок, которого он ждал, ради которого затеял весь этот спектакль.

Этот звонок должен был сорвать маску с таинственного заказчика — организации, которая угрожала Питу и его семье.

— Алло, это…

— Какого черта! Вы что, забыли? Я вам звоню, вы мне — нет. Или вы…

— Он здесь.

— Кто?

— Хоффман.

— Хоффман? Где?

— В нашем офисе. Не сам Хоффман, его человек.

Этот диалог Пит слушал в переводе. Интересно, что за язык? Покосился на дисплей — албанский.

— Его человек?

— Да, у нас в офисе.

— Вы уверены?

— Да, Хоффману известно, кто мы, и он хочет, чтобы мы это знали. Нам нужно уйти в тень, нельзя привлекать к себе лишнее внимание.

Реплики их собеседника были слышны еще хуже. Возможно, говоривший сознательно понижал голос.

— Повтори, что ты только что сказал.

— Что Хоффман знает, кто мы, и хочет донести это до нас.

Хорошо, что хоть микрофон все слышал. И переводил.

— Да?

— Положи трубку.

— Что?

— Это именно то… клади трубку, черт… Он хотел, чтобы вы мне позвонили. Именно этого он от вас и добивался, понятно?

В тот момент, когда разговор прервался, Пит Хоффман вытащил из ушей наушники. Албанец был прав — именно этого Пит и добивался.

Теперь оставалось одно.

Вы или я — и я выбираю себя.

Он вышел из машины на пустую улицу и направился в сторону подъезда, куда меньше часа назад проник при помощи домофона.

На этот раз Пит не собирался предупреждать хозяев о своем появлении.

Он оторвал скотч, державший язычок замка входной двери, и поспешил по лестнице на пятый этаж. Проверил маскировку, поправил кобуры справа и слева. Позвонил в дверь.

Они открыли спустя какую-нибудь пару секунд.

— Вы?

— Хотел подробнее расспросить о ценах. Вы не заняты?

Второй стоял в нескольких шагах, в глубине прихожей. Оба смотрели на Пита свысока, как смотрят люди, которые думают, что знают больше.

— Входи.

При том, что они не знали главного — что он знает все.

— Мы не заняты, входи.

Безупречный шведский, — а ведь только что говорил по-албански. Мышцы лица напряжены, на губах осторожная улыбка. Охранник смотрел на идиота, добровольно отдававшего себя на расправу.

— Садись, сейчас все уладим.

Албанцы переглянулись — я справа, ты слева. Этот диалог Хоффман понял без перевода. Ему не впервой было стоять в окружении профессионалов, готовых на него наброситься.

— Мне ни к чему садиться. Всего один маленький вопрос.

— И ты хочешь получить на него ответ?

— Да.

И тут тот, который говорил, переменился. Агрессия, прячущаяся за настороженными глазами, прорвалась наружу. Игры кончились.

— Объясню для самых непонятливых. Это ты будешь отвечать на наши вопросы. И первый из них будет самый простой — зачем Пит Хоффман тебя сюда подослал?

— Пит Хоффман?

— Ты все расслышал правильно.

— Кто это?

И снова перестрелка глазами. Они приготовились к нападению.

— Тот, кто тебя послал.

Охранник, не глядя, протянул руку и задернул штору. Его коллега проверил дверь — все заперто. Оба приосанились, стали как будто выше ростом.

Заняли позиции по обе стороны от Хоффмана.

— Ответить на наши вопросы для тебя единственная возможность выйти отсюда живым.

— Но я плохо знаком с Хоффманом. Только с Рас- мусом.

— Кто такой Расмус?

— Младший сын Хоффмана. И он просил меня выяснить у вас одну вещь. Кто из вас двоих подсунул гранату ему в рюкзак? Малышу это не понравилось.

Еще один обмен взглядами. Все — они решились.

Начал тот, что стоял слева. Это ему предназначалось выбить информацию из толстого посетителя. Удар по почкам — клиент падает на пол, после чего его продолжают молотить ногами, повторяя все те же вопросы. Пока не ответит.

Но атака сорвалась.

Никто не ожидал от толстяка, что тот выхватит пистолет и выстрелит. Два раза, по коленным чашечкам.

Нападавший рухнул головой вперед. Хоффман развернулся, нацелил оружие на его коллегу.

— Твой приятель так и не ответил. Кто подложил гранату Расмусу в рюкзак?

Лицо молчаливого охранника удивленно вытянулось.

— Прямо на пенал с логотипом «Манчестер Юнайтед», вот что его особенно разозлило. Ну… кто?

Прошло несколько секунд, прежде чем молчаливый заговорил. Даже показал на своего напарника, корчившегося на полу.

— Он.

— Что «он»?

— Это он подложил гранату в пенал.

Следующие два выстрела пришлись скорее по краям коленных чашечек. И этот охранник рухнул лицом вперед — Пит был вынужден отступить в сторону стола, чтобы не на него.

Потом все стихло, — не только в комнате, но и в самом Пите. Как оно обычно бывает в ситуации без выбора.

В таких случаях Пит никогда не чувствовал ни вины, ни угрызений совести. Так или иначе, он всегда был готов убивать.

Быть человеком, остаться человеком, несмотря ни на что, — в последнее время они с Зофией много говорили об этом. Зофия опасалась, что каждая новая бойня притупляет чувствительность Пита. Он и сам боялся того же. Не понимал только, где проходит граница, которую ни при каких обстоятельствах нельзя переходить?

Потому что если я однажды ее перейду — я буду не я.

Они столько раз спорили об этом — о праве отнимать жизнь у другого, быть может, в обмен на свою.

Но так и не пришли к единому мнению.

Пит перевязал лодыжки и запястья охранников кабельной стяжкой, обвязал рты шейными платками и вытащил оба мобильника из перепачканных кровью карманов брюк. Взял руку одного охранника, приложил указательный палец к сканеру отпечатков пальцев. Мобильник разблокировался. Первым делом Пит стер все защитные коды и заменил новыми комбинациями цифр. Потом проделал то же самое с мобильником другого охранника. В одном из телефонов обнаружился номер, на который они звонили последний раз. Оставалось локализовать собеседника территориально.

Это был он, кто дал им задание следить за семьей Пита. Тот, за кем стояла организация, угрожающая его семье. Тем же способом — при помощи отпечатков пальцев — Пит разблокировал и ноутбук на письменном столе. С той только разницей, что на этот раз прикладывал к сканеру не указательные, а большие пальцы. Беглый просмотр нужных файлов подтвердил худшие ожидания — сообщения и электронные письма представляли собой шифровки. Но у Пита, так или иначе, было главное — телефонный номер. А с закодированными текстами можно было поработать у Гренса в квартире.

Когда комиссар остановился возле местного полицейского участка, стажеры доедали мороженое на скамейке. Оба тут же заняли свои места в машине. Первые несколько миль ехали в тишине. Гренс не чувствовал ни малейшего желания общаться, и будущие полицейские уважали этот его выбор.

Мыслями комиссар оставался все в том же ухоженном доме, от которого стремительно удалялся в сторону столицы. Он приезжал туда, чтобы получить представление о том, как лучше наладить контакт с выросшей девочкой, заодно позаботиться о ее защите. Ни в одном из этих пунктов он не достиг цели, зато узнал о своей бывшей подопечной много нового.

А именно, что Зана Лилай стала Ханной Ульсон.

Что Ханна Ульсон с некоторых пор стала задавать приемным родителям много вопросов, на которые у них не было ответов.

Что, когда ей исполнилось четырнадцать лет, ее жизнь изменил один разбившийся насмерть мальчик. Точнее, всего лишь ускорил процесс поиска самой себя, словно шок взломал в мозге некую блокировку. В результате девочка сожгла фотографии. Попыталась стереть с лица земли Ханну, как сам Гренс когда-то Зану.

И что потом она исчезла, скрылась в неизвестном направлении и больше не объявлялась.

— Как ваши дела, комиссар?

Гренс не отрываясь смотрел на пустую дорогу. Разговорчивый стажер молчал почти час, но на большее его, по-видимому, не хватило.

— Ну, в том доме, я имел в виду…

— Давайте начнем с вас. Нашли что-нибудь?

— Нашли.

— Вот как.

— Кое-что насчет того инцидента с балконом. Кое-что касательно расследования исчезновения приемной дочери Ульсонов.

Лицо Лукаса светилось гордостью. Ему не терпелось рассказать обо всем и получить похвалу. И они ее услышали, не только Лукас, но и его сокурсница, — заслуженная награда от скупого на комплименты Гренса. Это была хорошая идея, оставить обоих стажеров в местном отделении полиции, где они получили доступ к информации, которой сам Гренс не располагал.

Во-первых, документы закрытого расследования падения мальчика с балкона. Свидетелей самого инцидента так и не нашлось, в этом пункте все согласовывалось с показаниями Ульсонов. Зато многие участники вечеринки утверждали, что накануне несчастного случая парень настойчиво добивался внимания четырнадцатилетней Ханны Ульсон. Он был ее бойфрендом. Приставания будущей жертвы несчастного случая несколько раз выливались в громкую перебранку. Гренс задался вопросом, намеренно ли замалчивали этот факт приемные родители, или же действительно не знали об этом.

Обнаружилось нечто не менее важное и в документах другого расследования, закрытого за недостаточностью информационного материала, а именно след пропавшей Ханны. Спустя пару дней после ухода из дома она устроилась официанткой в одном кафе в Мальмё, где продержалась пару месяцев, прежде чем исчезнуть и оттуда. Звонок приемным родителям из Албании был последний раз, когда она выходила на связь.

Именно эта новая информация снова и снова возвращала мысли Гренса к дому без фотографий, от которого он сейчас отдалялся со скоростью сто двадцать километров в час. Но потом зазвонил мобильник, и машина угрожающе запетляла на пустом шоссе, когда комиссар запустил руку в карман рубашки.

— Да?

— Это Хоффман.

Гренс прижал трубку к уху. Этот голос ни в коем случае не должен был просочиться в салон, даже если в нем не было никого, кроме стажеров, в жизни не слыхавших ни о каком Пите Хоффмане. Неофициальный напарник Гренса, в прошлом агент полиции, мог выйти на свет только в самом крайнем случае.

— Я перезвоню тебе через несколько минут.

Гренс остановился через полмили, свернув с шоссе на ту же площадку для отдыха, где останавливался утром. Вышел из кондиционированного салона на жару и зашагал к столикам со скамьями и мусорными корзинами, одновременно набирая номер Хоффмана.

— Это Гренс.

— Мне нужна твоя помощь в локализации теле- фона.

— Звонок с твоего телефона? Нужна локализация принявшего звонок мобильного?

— Нет. Ни тот, ни другой мобильник не мои. Речь идет о номере, на который был сделан звонок.

За одним из столиков только что расположилась семья. Термосы с кофе, тетрапаки с соком, бутерброды в алюминиевой фольге. Гренс кивнул в ответ на их приветствие и отвернулся в сторону елового леса.

— Это не так легко сделать даже в случае официального расследования, а уж в твоем…

— У тебя наверняка есть обходные пути.

Взгляд Гренса упал на огромный, гладкий камень. Так захотелось присесть на него, подставить солнцу лицо и на минуту забыть их всех, и живых, и убитых.

— Да, у меня есть обходные пути.

Гренс опустился на камень, поверхность которого и в самом деле оказалась на удивление гладкой. Как будто природа специально отполировала ее, чтобы людям было удобно сидеть.

Теперь оставалось сделать еще один звонок. Потому что за десятилетия работы в полиции Гренс действительно обзавелся неофициальными контактами не только в налоговой службе, но и в крупных телефонных компаниях.

— Мне нужна вся информация, какая только у тебя есть. Скинь номер на мой мобильник.

— Не сомневаюсь, что ты справишься, Гренс. Поэтому я и взялся за это… Лови.

Комиссар услышал звук, сигнализирующий поступление сообщения, одновременно с тем, как Хоффман, распрощавшись, дал отбой. Посидев на камне еще немного, Гренс набрал сотрудника телефонной компании и после недолгого торга запустил операцию по расшифровке номера, который должен был дать как Хоффману, так и ему самому новое направление поиска.

Они проехали еще пару миль, прежде чем разговорчивый Лукас не выдержал в очередной раз.

— Комиссар?

На этот раз молодой стажер не ограничился тем, что устроился на соседнем сиденье. Он повернулся к Гренсу, даже передвинулся, так, что сидел почти что между сиденьями, и уставился на инспектора.

— Да?

— Я тут подумал одну вещь.

— Неужели?

— Вы горите.

— Что?

Лицо Лукаса приблизилось почти вплотную.

— Мы уже разговаривали об этом на пути сюда, ну… о вашем возрасте и моем отце. В общем… раньше я и подумать не мог, что полицейский после стольких лет службы может так отдаваться своему делу. Вы буквально горите на работе, смотреть приятно. Я тоже так хотел бы… Но знаете… кое-что меня беспокоит. Вы понимаете, что сейчас, пока мы с вами здесь сидим и разговариваем… она может быть уже мертва? Вы готовы к этому, комиссар?

Гренс так и не ответил на этот вопрос, — не хотел да и не имел на это силы.

В глубине души он как никто другой понимал опасения молодого человека. Беспокойство приемной семьи было вполне оправданно и вошло в резонанс с его собственным. Прощальная реплика Гренса о том, что все будет хорошо, была не более чем неуклюжей попыткой хоть как-то утешить Ульсонов. Потому что чем больше комиссар углублялся в поиски девушки по имени Ханна Ульсон, тем больше прояснялась в его голове мысль о том, что Ханна Ульсон мертва.

Часть четвертая

Давно я не чувствовала ничего подобного.

Или даже никогда раньше, я почти уверена.

Даже в груди все стихло, — именно в той точке, где обычно пробуждается тревога. Это черное и твердое, что клевало и разрывало меня изнутри, — его больше нет.

Не представляю себе, куда двигаться дальше, после того как мы сейчас приземлимся. Хотя что за беда. Я вижу горы, окружающие аэропорт в Тиране, и такую теплую солнечную дымку, и облака. Пальмы выстроились в ряд — я спокойна, пока они меня защищают.

Тумас и Анетта сделали все, что могли. Они оберегали меня, совсем как эти горы, но так и не проникли в мое сердце — в то самое место, где есть только я и ничего другого. Меня мучит совесть. Наверное, я должна как-то дать о себе знать, если нет другого способа ее успо- коить.

Исчезнуть — там, куда я стремилась всю жизнь.

Я не понимаю языка, на котором здесь говорят, только отдельные слова, но это тоже не имеет никакого значения. Так говорили мои папа и мама, и Элиот, и Юлия. Речь убыстряется, как горный поток, и для меня она как музыка.

Салон такси прокурен, тканевая обивка пассажирского сиденья в нескольких местах прожжена сигаретами. Сначала я села в автобус рядом с коренастой пожилой женщиной, но так и не дождалась отправления. Я спросила шофера, который не говорил по-английски, тем не менее в конце концов меня понял. И он знаками, которые вычерчивал на салфетке, объяснил мне, что автобус отправляется по мере заполнения и ждать этого можно довольно долго.

Оставалось такси, хотя это и стоило намного дороже. Я откладывала, по мере возможности, когда работала в кафе на Мёленвонгсторгет в Мальмё. Там была маленькая зарплата, но хорошие чаевые, и я смогла бы кое-как здесь продержаться два или три месяца на свои сбережения.

В Албании не так много крупных железнодорожных станций. В самой Тиране и в городе к северу от нее под названием Шкодер. Десять шведских миль за три с половиной часа.

Зато дешево, всего пара сотен леков, и довольно комфортно по сравнению с тем, что я слышала о местных поездах. Тесновато, конечно, но какая, в конце концов, разница? Я еду домой, именно так это и ощущалось.

Ландшафт за окном — как на старой кинопленке.

Страницы: «« « ... 1011121314151617 » ... »»