Именинница Рослунд Андерс

— Нильс? Это Гренс.

Нильс Кранц, криминалист, вел себя, как и любой другой коллега, разбуженный комиссаром посреди ночи. Первые несколько секунд не мог собраться с мыслями. Ему потребовалось время, чтобы взять мобильник, повернуть его нужной стороной, успокоить дыхание. И пока Кранц все это делал, Гренс успел подумать о том, что они почти ровесники.

Комиссар спросил себя, известно ли Кранцу о возможной отсрочке пенсии? Нужна ли она ему вообще? Или же коллега считает дни, которые тянутся так долго? Все-таки странно, что, проработав бок о бок так много лет, они почти не знают друг друга.

— Да… Чего ты хочешь?

— Пробы крови со стекла из квартиры Заравича.

— И?

— Хочу, чтобы ты проверил еще по нескольким спискам.

Кранц запыхтел, как будто уронил мобильник, а потом отыскал его на полу и поднял.

— Я проверил везде, где только можно. Прошелся по четырем нашим базам, задействовал старые связи… Посмотрел в иностранных базах, хотя ты об этом и не просил, Эверт. Все без толку.

— Я хотел попросить тебя заглянуть еще кое-куда.

— Больше некуда.

— Базы полицейской школы. Сверь с пробами крови, которые брали у студентов, включая анализы ДНК.

— Но это учебные, не официальные базы.

— Тем не менее они существуют. Сверь пробы, Нильс. Особенно у студентов третьего курса. И я прошу тебя сделать это прямо сейчас.

В трубке послышался глубокий вздох.

— Но в этом случае мне придется разбудить еще кое-кого.

— Отлично. Поймешь заодно, каково это.

Во время разговора Эверт Гренс успел повернуть со Свеавеген на Йердет. Всего несколько километров по безлюдному ночному городу — и вот он у цели. В окнах квартиры свет, несмотря на поздний час. Она не спит.

Они долго молчали. Просто стояли друг рядом с другом в освещенной пещере и дышали сухим воздухом, в котором витал узнаваемый запах оружия. Оба знали, что всего этого в действительности не существует, потому что то, что лишь на короткое время стало реальностью, должно вернуться в небытие.

— Шпион.

Голос Пита Хоффмана прозвучал так близко, что Латифи был вынужден отступить назад, чтобы его расслы- шать.

— …вот тот, кем я был.

— Шпион?

— Да.

Латифи покачался на подошвах ботинок, с пятки на носок, не спуская глаз с ящиков, которые громоздились пирамидами. Подумал, потом кивнул:

— Понимаю.

— Много лет я был остро отточенным инструментом шведской полиции, проникавшим в самое сердце организованных преступных группировок. Я сдавал их, был виновником множества задержаний и облав, а они продолжали видеть во мне лучшего друга. Но этот склад, Латифи, самое главное из всего, что я сделал. И я передаю все это тебе. Потому что знаю, ты проследишь за тем, чтобы это оружие было уничтожено. Чтобы никто не умер и не пострадал от всего того, что мы с тобой сейчас видим. И это придает смысл всему тому аду, в котором я прожил последние несколько недель.

Латифи все еще раскачивался, теперь уже не так за- метно.

— И теперь ты ждешь, что я скажу тебе «спасибо» и отпущу на все четыре стороны?

— Примерно так.

— Несмотря на то, что ты убил как минимум трех человек? Я знаю коллег, которые закрыли бы глаза на три жизни, получив десятки тысяч «стволов» в свой послужной список, но я не из таких. Вне зависимости от всего остального, я все еще вижу перед собой убийцу.

— Можешь считать, что я обменял эти жизни на другие. Иногда середины не бывает — я или они. И в таких случаях я выбираю себя. Ты нет?

Огромная пещера казалась отдельной, замкнутой на себе реальностью. Звуки возникали словно ниоткуда, эхом отскакивали от стен. Свет бил в глаза. Даже давление воздуха ощущалось не так, как обычно. И было странно стоять здесь плечом к плечу, пытаясь заглянуть в будущее друг друга.

Как будто все остальное уже не имело никакого значения.

— Так сделай же что-нибудь, Латифи.

Как будто их действия все еще что-то значили.

— Арестуй меня или отпусти.

«Амелия Шмидт» — табличка написана от руки, приклеена скотчем. Похоже, она снимает квартиру через третьи руки. Звонок обыкновенный, разве что неожиданно резкий, монотонно повторяющийся «плинг-плонг». Эверт Гренс огляделся на лестничной площадке, нажал кнопку еще раз, а потом еще и еще… Наконец под неуверенными шагами заскрипели деревянные половицы. Щелкнула, повернувшись, ручка замка.

— Комиссар?

Она смотрела на него из-за приоткрытой двери. Гренс видел только один глаз и половину рта.

— Да, это я. Заметил свет в твоих окнах.

— Свет?

— Я приехал, потому что нам нужно поговорить.

Она не ответила. Никак не отреагировала на его слова.

— Ты поняла, что я сказал, Амелия?

— Дайте мне пять минут, я должна одеться.

Она исчезла, оставив комиссара стоять перед закрытой дверью. На лестничной площадке, где каждый звук, будь то кашель или шарканье подошвой по полу, усиливался и становился значимым. Когда мобильник во внутреннем кармане просигналил получение СМС, это прозвучало как сигнал тревоги. Гренс достал телефон и открыл сообщение от Нильса Кранца.

Одно совпадение в базах полицейской школы.

Амелия Шмидт.

Проходит стажировку в твоем отделе.

Где-то в глубине души Гренс до последнего надеялся на ошибку. Представлял себе, как позвонит в дверь еще раз, прокричит в почтовую щель, что разговор можно отложить до завтра, и пожелает ей спокойной ночи. Сообщение от Кранца лишило его этой последней надежды. Гренс оставил его без ответа. Вместо этого набрал новое СМС:

Сандхамнсгатан, 25 –

Немедленно высылайте подкрепление и ждите моего сигнала.

И отправил его на номера Хермансон и Сундквиста.

Он успел сделать это до того, как замок снова щелкнул, и в проеме приоткрытой двери появилось лицо Амелии. Некоторое время они молча разглядывали друг друга, совсем как на диване в квартире Хоффманов. И на этот раз это вызвало у обоих чувство неловкости.

— Я могу войти?

Она не отреагировала.

— Амелия, я должен поговорить с тобой. И мне будет крайне неудобно делать это, стоя на лестничной пло- щадке.

Еще несколько минут неуверенности и сомнений, и она будто решилась. Все еще не глядя на комиссара, распахнула дверь настежь.

Гренс вошел в квартиру, где жила молодая девушка. Краски здесь были светлее, и мебель не так подавляла, как в его роскошных апартаментах. Попросту говоря, здесь легче дышалось. В одном из углов стоял компьютер, подсоединенный к трем мониторам. Это отсюда она наблюдала за домом Пита Хоффмана, его охранным бюро и квартирой, где был застрелен его сотрудник?

— Похоже, ты и в самом деле не спала, Амелия.

— Не могла уснуть.

Гренс увидел кресло с дюжиной разноцветных подушек. Ноги, как всегда, болели, и Амелия жестом пригласила его сесть.

— Ты застрелила двух человек, Амелия. Спасла в два раза больше. Понятно, почему после такого дня ты не можешь расслабиться, не говоря о том, чтобы уснуть.

— Так вот зачем вы приехали ко мне посреди ночи — моральная поддержка? В таком случае, комиссар, можете с чистой совестью возвращаться обратно. Пару часов назад мне уже звонил психотерапевт, и я отказалась от его услуг.

С самого начала знакомства эта девушка представлялась Гренсу современной версией Анни. Или чем-то вроде Хермансон, только помоложе. Те тоже выделялись среди остальных умом и дерзостью. И сейчас Гренс только утвердился в этом своем впечатлении.

— Нет, я здесь не поэтому. Уверен, что ты догадываешься о настоящей причине моего визита.

Теперь Гренс видел перед собой не ее, а другую, намного моложе.

— Может, и ты присядешь, Амелия?

Ту, с грязными пятнами на платье, и торт с пятью свечами.

— Сядь напротив меня, будь добра.

Она затрясла головой.

— Лучше постою тут.

— Тебе нечего бояться, я безоружен. Просто хочу кое о чем с тобой договориться.

— Договориться?

— Мы поедем с тобой в Крунуберг, только я и ты. И не нужно ни подкрепления, ни группы захвата… мы ведь доверяем друг другу, правда?

Она прятала пистолет за спиной, засунула его за пояс. Именно поэтому и просила его пять минут подождать у двери.

— Мы никуда не поедем.

— Я знаю, что ты не станешь стрелять в меня. Мы ведь кое-что значим друг для друга.

Она услышала его. На какое-то мгновение во взгляде блеснуло понимание. Как обещание, возможность, а потом она словно стряхнула с себя эти слова.

— Я не хочу стрелять в вас, но сделаю это, если вы меня вынудите.

— Ты не дала умереть Хоффманам и в меня не станешь стрелять по той же причине. Потому что, несмотря ни на что, все-таки чувствуешь разницу между тем, что правильно и неправильно,

Она рассмеялась, — без издевки, нервно и пусто.

— Нет никакой разницы, комиссар, ни правильного, ни неправильного. Все это кончилось семнадцать лет назад в известной вам квартире.

Эверт Гренс поднял глаза на молодую женщину. Она посмотрела на него, и это впервые ни у кого не вызвало чувства неловкости.

— Иногда я отпускал преступников, Амелия… Да, случалось и такое. Потому что справедливость человеческая и юридическая, с моей точки зрения, совершенно разные вещи. И я подумывал поступить с тобой так же, но не могу. Потому что те были жертвами и в критических обстоятельствах принимали неверные решения либо вообще не осознавали своих действий. Ты — другое. Ты сделала выбор. Тщательно взвесив все «за» и «против», ты встала на сторону преступников. Распоряжалась чужими жизнями. Поэтому я не могу дать тебе уйти. Но если ты выложишь на стол пистолет и поедешь со мной в отделение, я сделаю все, чтобы твои преступные действия рассматривались в единственно возможном свете. А именно в свете того, что произошло много лет тому назад, накануне нашей с тобой первой встречи.

Она остановилась в прихожей, прислонилась к дверному косяку у порога гостиной и прислушалась. Мерное, детское дыхание. Они спали.

Убежище. Она долго бродила по этой огромной квартире, после того как Гренс уехал посреди ночи, не сказав, куда и зачем. Его личное дело, она и не особенно расспрашивала. Просто потому, что знала из опыта жизни с Питом, что это бесполезно.

Постояв на балконе, поняла, почему комиссар так любит это место. Вид ночного города как-то по-особенному успокаивал. Посидела в кожаном кресле в библиотеке. Полюбовалась двуми фотографиями на стене. Он и она — молодые лица, новая полицейская форма. Должно быть, это Эверт и Анни. Зофии не спалось, но это не имело никакого значения. Главное, что дети теперь в безопасности. Когда она прошла на кухню и набрала воды в чайник, зазвонил телефон, и в трубке раздался единственный голос, который она хотела слышать.

— Здравствуй, моя любимая жена.

— Здравствуй, любимый муж.

На этом разговор можно быть завершить, но в этот момент у обоих к горлу подступили слезы. Сначала разрыдался он, потом она. Совсем негромко, — тихие, спокойные слезы на двоих.

Они живы и в безопасности.

— Завтра увидимся, Зофия.

— Завтра?

— Я сделал все, что хотел. При помощи одного умного полицейского, какие бывают даже здесь. Предложил ему кое-что в обмен за свою свободу, и мы поклялись друг другу никогда больше не встречаться. Иногда это проще, чем кажется.

Они больше не рыдали.

Покой — так можно было назвать это состояние, когда тело словно наполняется тишиной.

— У меня нет детей.

— Почему?

— Так сложилось.

Эверт Гренс сидел в кресле, под дулом направленного на него пистолета. И единственной пришедшей ему на ум темой разговора в такой ситуации были его так и не рожденные сыновья и дочери. То единственное имело значение.

— Но был один ребенок, о котором я думал много лет, который сопровождал меня по жизни и чья судьба всегда меня интересовала.

Они снова посмотрели друг на друга. Теперь Гренс совсем не был уверен в том, что она не выстрелит. Эти глаза, одержимые и в то же время смирившиеся каким бы невозможным ни казалось это сочетание, смотрели буквально сквозь него. Никогда прежде Гренс не испытывал ничего подобного, хотя, казалось бы, чего только ни повидал на своем веку.

— … маленькая девочка, которая прыгала на одной ноге из комнаты в комнату. А когда я взял ее на руки, прислонилась к моему плечу.

Все та же острота во взгляде, твердость в руке. Она слышала его, возможно, слушала. Может, даже поняла, но не дала словам проникнуть слишком глубоко. Разве на пару мгновений утратила над собой контроль.

— А я никак не могла вспомнить папу, как ни старалась. Но тебя, комиссар Гренс, я запомнила. Не имя даже, а то, как ты нес меня, обнимал… это осталось со мной навсегда. Иногда я спрашивала себя, было ли это на самом деле или привиделось мне во сне? Что, если я принимала сон за действительность?

До сих пор она стояла спиной к маленькой кухне, а теперь быстро развернулась и подбежала к окну. Потом оглянулась на Гренса.

— Они прибыли… группа захвата.

— Это ничего не значит. То, что я тебе предлагал, остается в силе. Если хочешь, мы поедем в Крунуберг одни, только ты и я. И никто не пострадает. Тебя приговорят к минимальному сроку. Доверься мне, как доверилась тогда. Ты все еще молода, Амелия, и после освобождения впереди у тебя будет долгая жизнь. А это навсегда останется в прошлом.

— Ты знаешь, что никакая я не Амелия. И что это никогда не останется в прошлом тоже.

Амелия, которая была Ханной, а еще раньше Заной… Гренсу казалось, что он видит всех трех одновременно. Маленькую девочку, которой пришлось начать жизнь с нуля. И ту, которая проявила столько изобретательности и терпения. Подала документы в полицейскую школу. Навела где нужно справки о своем прошлом. Используя статус будущего полицейского, расправилась со своими врагами. И использовала любую доступную информацию, чтобы оставаться на шаг впереди всех, — будь то из мобильника Гренса или современного оборудования, спрятанного в коридоре отдела криминальных расследо- ваний.

— Семьдесят два часа, комиссар, вот все твое время. Ровно столько было тебе его отведено, чтобы найти достаточно улик для предъявления обвинения. И ровно столько, если верить протоколам судмедэкспертов, я жила со своей мертвой семьей.

Несколько дней и ночей.

Гренс даже не пытался себе представить, как повлияло это испытание на маленького ребенка.

— Амелия, я… может, ты хочешь, чтобы я называл тебя Заной? Я могу…

— Ты оказался прав, комиссар. Мужчина, которого ты тогда арестовал, был и в самом деле главным убийцей. И после смерти отца перенял его бизнес. Он уехал домой, в Албанию. В город Шкодер, что на границе с Черногорией, но об этом ты уже, наверное, знаешь. И я отыскала его там и допросила, лучше, чем это до меня сделал ты. Я ведь не была связана никакими законами. До сих пор помню каждое его слово. «Послушай, девочка. Ты должна знать, если собираешься этим заниматься. Сначала расстреливают детей. Потом говорят тому, ради кого все это затевалось, что он может завести другую семью. И только после этого, вне зависимости от того, что он на это скажет, расстреливают и его тоже». Помню, как он смотрел на меня, когда я приставила пистолет к его голове. Как сверкали глаза, когда он учил меня. «И запомни, стреляют не сверху вниз, а снизу вверх. Как это сделали мы с твоими родными». Он знал, что умрет, поэтому и устроил весь этот спектакль. Он будто бы еще раз отнял их всех у меня, понимаешь, комиссар?

Она снова покосилась на окно, продолжая держать Гренса на мушке. Чуть раздвинула шторы. Снаружи начинало рассветать. Гренс попытался поймать ее взгляд, нащупать контакт. Человека убить труднее, если смотришь ему в глаза.

— Если бы я довершил тогда это дело. Нашел бы нужные доказательства… мы с тобой не встретились бы сегодня в этой квартире. И ты не угрожала бы мне заряженным оружием и не искала бы убийц своей семьи.

— Он хотел, чтобы я его застрелила. Быстро. С той же целью мама когда-то плюнула ему в лицо. Потому что уже знала то, что он мне только что объяснил. Что в любом случае умрет, будет застрелена.

— Зана, я…

— Ты прав. Тогда тебе не удалось схватить его по-настоящему. Но я не добралась бы до него, если бы ты его тогда не арестовал.

Она прислонилась к окну, сняла пистолет с предохранителя. Гренс заметил это — медленное, выверенное движение.

В этот момент он все понял.

Она планировала самоубийство.

Прямо сейчас.

— Нет!

Он бросился вперед, чтобы встать между ее спиной и окном, но снова увидел направленное на него дуло и ее палец, вот-вот готовый спустить курок.

— Сиди, если хочешь жить.

Она была настроена решительно.

— Я знаю, что ты затеваешь, Зана.

— Отлично. Тогда я хочу тебя попросить застрелить меня по всем правилам. Две пули. Тебе известно расстояние между отверстиями на лбу и виске. Хочу, чтобы это выглядело, как у моих родителей и брата с сестрой.

— Я знаю, что ты хочешь спровоцировать выстрел. Милая моя…

— Если попытаешься меня остановить, я застрелю сначала тебя, а потом себя.

— Я не могу допустить твоей смерти.

— Тогда тебе стоило задуматься об этом раньше, когда ты помешал мне использовать Хоффмана, чтобы вернуть нашей семье нелегальные рынки оружия. Или когда пытался помешать расправе над Заравичем — единственным, кто оставался в живых из убийц моих родителей, брата и сестры. Я выжила одна, Гренс! Понимаешь, что это значит? И сейчас я всего лишь довершу то, что не удалось им. Потому что не намерена сидеть за решеткой, тем более в какой-нибудь чертовой богадельне для психов.

Она медленно подняла пистолет и выстрелила.

Мимо, поверх его головы.

И Эверт Гренс это видел, в отличие от группы захвата. Он рванулся к ней, но они сделали то, что были должны. Выстрелили в преступницу в окне, которая подняла руку на полицейского.

Она упала вперед, в его объятия.

Эверт Гренс поднял безжизненное тело, погладил еще теплую щеку.

Сейчас он вынесет ее наружу, еще раз.

И снова почувствует ее голову на своем плече.