Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен
Бросив взгляд в траншею, он увидел массу поднятых вверх лиц, искаженных нечеловеческой ненавистью, и оружия, поднятого ему навстречу.
– Первый Меч!
Онос Т’лэнн остановился, шагнул назад и повернулся. К нему шел малазанец по имени Геслер.
– Геслер, – сказал Онос Т’лэнн, – осталось всего два уровня, и на тех позициях число врагов уже уменьшилось. Мы победим. Веди Ве’гатов за нами…
– Первый Меч… нам грозит атака с фланга – с запада. Я отправил туда всех оставшихся охотников К’елль, но этого мало.
Онос Т’лэнн опустил меч.
– Понимаю.
– Здесь мы продолжим давить без вас, – сказал Геслер. – Вы раскололи оборону пополам, и, когда все будет сделано, Ве’гаты смогут задавить людей; мы доберемся до подножия лестницы. И атакуем Шпиль.
– Акраст Корвалейн ранен, Смертный меч. Пробудился Телланн… Олар Этил где-то рядом. Похоже, это будет день древних сил. Малазанец, берегись голоса Чистой, которая ждет тебя на Шпиле.
Геслер оскалил окровавленные зубы.
– Когда я доберусь туда, у нее не хватит времени сказать хоть одно проклятое слово.
– Желаю успеха, Смертный меч. Скажи к’чейн че’маллям: сражаться бок о бок с ними сегодня – честь для нас.
Онос Т’лэнн дал знак соратникам, и все разом рассыпались в пыль.
Сестра Преподобная слышала, как слева лед с хрустом поднимается по Шпилю, и видела, как к’чейн че’малли постепенно приближаются к основанию лестницы. Т’лан имассы исчезли, но она знала, куда они направятся… И высшему Водянистому Фестиану придется с ними столкнуться. Ему нужно найти способ окружить их и победить к’чейн че’маллей.
Потом она взглянула на небо, где почти прямо над головой собирались черные тучи, образуя столбы, покрытые синими и зелеными пятнами. Преподобная видела вспышки молний в тучах… и молнии угасали медленно. А две так и не погасли, а продолжали гореть, словно становясь ярче и гуще.
И Преподобная вдруг поняла, что она видит.
Среди нас бог. Бог призван!
Демоническим огнем блеснули глаза, тучи росли и обретали форму, такую огромную, такую ошеломительную, что сестра Преподобная вскрикнула.
Серебристый отблеск клыков, тучи скручиваются в завитки темной шерсти. Растут, бурлят, превращаясь в мускулистое существо невероятной ярости; глаза – словно два губительных солнца в пустыне. Заслоняя все небо над Шпилем, появился Фэнер, Вепрь Лета.
Это не знамение. Он сам здесь. Бог Фэнер здесь!
Когда рассвет просветлил серое небо над головой, когда вода бежала ручьями по канавам, Карса Орлонг посмотрел на спокойное лицо старика, лежащего у него на коленях. Потом просунул ладонь под голову, чуть приподнял и снова положил старика на твердые булыжники мостовой.
Пора.
Карса поднялся и взял меч. Глядя на храм, он двинулся к запертой двери.
Город просыпался. Ранние пташки замирали, увидев, как он пересекает им путь. А те, кто видел его лицо, отшатывались.
Он крепко ухватил тяжелый медный засов и оторвал его от деревянной двери. Потом ударом ноги разбил доски двери в щепки; эхо пронеслось, словно гром, по проходам храма. Раздались крики.
Карса вошел в храм Фэнера.
По некогда роскошному коридору, между жаровен… Появились два жреца с намерением преградить ему путь, но, увидев Карсу, убрались прочь.
В алтарную палату. Густой сладкий дым благовоний, жар поднимается от самих камней под ногами, а по сторонам краска фресок трескается, пузырится, начинает чернеть и сползать со стен; изображения пропадают.
Жрецы завывали от ужаса и горя, но тоблакай не обращал никакого внимания. Он глядел на алтарь, грубо обтесанный кусок камня, на котором покоился усыпанный драгоценными камнями клык кабана.
Приблизившись к алтарю, Карса поднял каменный меч.
– Во имя его сердца.
Клинок, опустившись, прорубил клык и дальше с грохотом пронзил алтарь, развалив камень пополам.
Онос Т’лэнн слышал плач, но плакал кто-то невидимый, давно сокрытый в душах т’лан имассов. Он и представить не мог, что это пробудится. Внутренним взором он видел ребенка, облаченного в смертную плоть, поднявшего к небу лицо; и лицо это было его собственное – это было так давно… Бывали сны, но, едва проснувшись, мальчик плакал навзрыд.
Вещи умирают. Грезы рассыпаются пылью. Невинность истекает кровью, пропитывающей землю. Любовь рассыпается холодным пеплом. У нас было так много. Но мы отказались от всего. И это… непростительно.
Он снова поднялся на широкую ровную полосу земли, где когда-то стояла деревня. Дома, в основном деревянные, давно были разобраны для постройки орудий войны. Остались только камни фундаментов. Насыпная дорога понижалась здесь до уровня мощенной булыжником улицы на краю деревни.
Сородичи собрались вокруг него и построились широким фронтом на дороге, в ожидании армии, которая уже была видна на западе. Звук тысяч топающих по булыжнику сапог отдавался глухой дрожью под ногами.
Будем сражаться здесь. Потому что сражения и убийства будут всегда. И ребенок будет лить слезы до скончания ВРЕМЕН. Я помню столько любви, столько потерь. Я помню, как был сломлен. Снова и снова. И не должно быть этому конца – нет никакого закона, что нельзя сломать кого-то еще раз.
Он поднял меч, и сородичи последовали его примеру. Семь тысяч четыреста пятьдесят девять т’лан имассов. Новая битва, но та же война. Война, в которой мы не проигрывали, хотя и не знали, как победить.
Гром, прогремевший среди туч позади них, заставил т’лан имассов пошатнуться; грохот пронзил их кости. Обернувшись, Онос Т’лэнн поднял глаза и увидел каменный меч – имасский меч, – свисающий, словно в руке Нефритовых путников, невероятно огромный, рассекающий громадную звериную фигуру… которая покачнулась.
Два алых уголька – глаза – внезапно вспыхнули, словно окрасившись кровью.
Прогремевший рев наполнил воздух такой яростью и болью, что вся армия т’лан имассов отступила на шаг, потом еще.
Крик умирающего бога.
И небеса взорвались.
Онос Т’лэнн увидел, как на землю падают кровавые волны. Алые полотнища катились по земле, все ближе… и под следующий рев дождь ударил по т’лан имассам, повалив их на колени.
Склонив под красным потоком голову, Онос Т’лэнн ахнул. Вдохнул. Еще раз. И глаза, уставленные на лежащие на коленях ладони, медленно расширились.
Он видел, как смягчалась, набухая, кожа. Как наливались мышцы.
Еще один вдох – глубокий, до боли в легких.
Внезапные крики сородичей. Шок. Удивление.
Мы вернулись. Кровь убитого бога возродила нас.
Онос поднял взгляд и посмотрел на ряды колансийцев, быстро приближающихся к их позициям.
И это… это очень некстати.
Кровь убитого бога падала дождем с неба. Лилась потоком из разрезанных, потерявших форму туч. Воздух был наполнен ужасным ревом больших капель, падающих, как расплавленный свинец. Ливень накрыл армии, сражающиеся на высшей точке перешейка. Громадный шельф льда, поднимающийся к вершине Шпиля, покрылся алыми потоками.
Согнувшись под красным ливнем, сестра Преподобная нетвердой походкой подошла к алтарному камню. Через карминную завесь она видела, как Сердце Увечного бога – уже не высохший кусок камня – пульсирует и наполняется жизнью.
Но колдовские цепи еще приковывали его к алтарю.
Это… это ничего не меняет. Мои солдаты будут держаться. Их души еще у меня в руках. У меня цепи их павших товарищей, их убитые души – они кормят мою силу. У подножия лестницы они встанут живой стеной. И я возьму эту неожиданную силу и сделаю ее подарком. Скормлю эту кровь душе Акраст Корвалейна.
Опираясь на алтарный камень, она медленно выпрямилась и подняла лицо к небу, чтобы почувствовать льющуюся горячую кровь. А затем, смеясь, открыла рот.
Сделай меня снова молодой. Прогони это скрюченное тело. Сделай меня снаружи такой же прекрасной, какой я всегда была внутри. Сделай меня цельной и идеальной. Кровь бога! Смотри, как жадно я пью!
Словно сами небеса получили смертельную рану. Калит вскрикнула от непереносимого ужаса, когда на землю обрушился поток, заливавший все вокруг, словно поглощающий целый мир. Кровь на лице и руках казалась огнем, но не обжигала. Тяжелые капли стучали о безжизненную землю, почва чернела, по склонам потекли потоки густой грязи.
Калит едва могла дышать.
– Гунт Мах! Что… что теперь будет?
«Дестриант, я не знаю ответа. Развернулся бессмертный ритуал. Древняя сила тает… исчезает. Но что это значит? Что решит? Никто не скажет. Бог умер, Дестриант, и эта горькая смерть наполняет меня печалью».
Калит увидела, как к’чейн че’малли, на мгновение оцепенев, продолжили атаку на верхние укрепления колансийцев. Увидела, как защитники встают навстречу Ве’гатам.
Бог умирает. А битва просто продолжается, и к дождю крови мы добавляем свою. Я вижу историю… прямо здесь, перед моими глазами. Вижу ее всю, век за веком. Такую… бесполезную.
За ее спиной, прорезая оглушительный рев, раздался тихий смех, и Калит обернулась.
Синн, раздетая догола, окрасилась кровью.
– Чистая создала блестящий кулак, – сказала она, – чтобы преградить путь наверх. Ящерицам не преодолеть его – их масло истощилось от усталости. – Она подняла взгляд на Калит. – Скажи им отходить. Пусть отходят.
И пошла дальше.
Имассы отступали. Тяжелая пехота Коланса давила вперед, шла по трупам имассов. Щиты и доспехи защищали их от ударов каменного оружия. А железными мечами, топорами и копьями они пробивали незащищенную плоть, и во все стороны брызгала кровь – остывшая, безжизненная.
Отходящих через остатки деревни имассов становилось все меньше, они не могли сдерживать врага. Тот обходил имассов с обеих сторон, стремясь окружить малочисленных, дезорганизованных воинов. Онос Т’лэнн пытался держать центр первой шеренги… он единственный помнил, что значит защищать собственное тело – такое беззащитное, такое хрупкое теперь. А его сородичи… забыли. Они атаковали, не думая о защите, и умирали.
Возродились, чтобы прожить всего несколько мгновений. Острая тоска грозила разорвать пополам Первого Меча. Но он всего лишь человек, такой же смертный, как его братья и сестры, и осталось совсем немного, прежде чем…
Он увидел, как колансийцы перед ним вдруг подались назад, замерли… Онос Т’лэнн не понял почему.
Откуда-то справа послышался тихий глубокий смех, и, едва Онос повернулся, он услышал голос:
– Имасс, мы приветствуем тебя.
И, растолкав всех, вперед вышел… яггут.
В доспехах, в шлеме, ощетинившись оружием, с которого капала кровь.
Яггут рядом с Оносом Т’лэнном громко сказал:
– Сувалас! Ты так же прекрасна, какой я тебя помню?
Женский голос прокричал в ответ:
– Ты помнишь только то, что я говорила, Хаут! А я все врала!
Под смех яггутов тот, кого звали Хаут, наклонил голову, разглядывая Оноса Т’лэнна.
– Вдохнуть полной грудью было неожиданно. Мы-то хотели сразиться с вами – два безжизненных, но вечно несгибаемых народа. День бойни, ха!
Яггут за спиной Хаута сказал:
– И бойня будет! Увы, не в ту сторону! А нас только четырнадцать. Айманан, ты хорошо считаешь! Составят ли четырнадцать мертвых яггутов бойню?
– С пятью тысячами имассов, думаю, да, Гедоран!
– Тогда разочарование нам не грозит, какое облегчение!
Яггуты взяли оружие на изготовку. Стоящий рядом с Оносом Т’лэнном Хаут сказал:
– Присоединяйся, Первый Меч. Если умирать, то не на заднем же крыльце. – Его глаза блеснули в тени под шлемом. – Первый Меч, только посмотри. Форкрул ассейлы, к’чейн че’малли, имассы, а теперь и яггуты! Веселая компания! – хмыкнул Гедоран. – Нам бы еще несколько тел акаев, Хаут, и можно обмениваться старой ложью ночь напролет!
И с бычьим ревом яггуты ринулись на колансийцев. Онос Т’лэнн бросился следом, а за ним последовали имассы.
Гиллимада, которую выбрали в вожди за красоту, оглянулась на пройденный ими путь. Баргастов было еле видно.
– Ну как они медленно!
– Будь ты повыше, Гилли, – пророкотал ее брат Ганд, – ты бы, посмотрев вперед, увидела бы сражение!
Нахмурившись, Гиллимада повернулась лицом вперед.
– Да я и собиралась… коротышка нетерпеливый, Ганд! А ну-ка, хватит отдыхать – нужно еще пробежаться. Вы все видите?
– Конечно, видим! – проорал один из горластых приятелей ее брата. – Мы все выше тебя, Гилли!
– Но кто самая красивая? Вот то-то!
– Гилли… там ягутты с имассами!
Гиллимада пригляделась… но она и вправду была ниже всех.
– Убивают друг друга?
– Нет!
– Хорошо! Все старые истории лгут!
– Только эта, Гилли…
– Нет! Раз одна лжива, значит, и прочие тоже! Я сказала! Все отдохнули? Хорошо! Присоединимся к драке, как в древней истории про войну против самой Смерти!
– Но это неправда, Гилли… ты же сама сказала!
– Ну а может, это я лгала, не подумал? Все, хватит воздух расходовать, бежим сражаться!
– Гилли… кажется, там идет дождь из крови!
– Не важно… делайте как я говорю, потому что я все еще самая красивая, разве нет?
С оставшимися охотниками К’елль – раненными и изрезанными, у многих из тела торчали обломки стрел – Саг’Чурок торопливо продвигался вперед. Впереди он видел имассов – получивших горький дар смертности – в жестокой схватке с превосходящими силами колансийской тяжелой пехоты. А в первых рядах он видел яггутов в доспехах.
Увидев двух древних врагов, сражающихся бок о бок, охотник К’елль ощутил прилив странных ароматов, смывших усталость. Он чувствовал, что эти ароматы охватывают его сородичей, чувствовал, как восстанавливаются их силы.
Что это, от чего встрепенулось мое сердце?
Это… слава.
Мы спешим к своей смерти. Мы спешим сражаться рядом с древними врагами. Спешим, как само прошлое к настоящему. И ради чего? Что ж, ради самого будущего.
Любимые сородичи, если сегодня дождем должна литься кровь, добавим и свою. Если нынешний день должен познать смерть, сомкнем челюсти на его горле. Мы живы и во всем мире нет силы больше!
Братья! Поднимите клинки!
Достигнув ровной земли, охотники К’елль из к’чейн че’маллей расправили плечи, высоко подняли клинки и пошли в атаку.
Двести семьдесят восемь теблоров ударили во фланг колансийцам, у линии соприкосновения войск. Внезапно раздались древние песни – по большей части о неожиданных свиданиях и нежеланных рождениях, – теблоры ввязались в бой, размахивая оружием. Тела колансийцев взлетали в воздух. Целые шеренги валились на землю, под ноги врагу.
На появление теблоров яггуты ответили ужасным диким смехом. Каждый из четырнадцати вел отряд имассов и каждый был островом посреди бойни – никто не мог противостоять.
Но их было всего четырнадцать, а имассы рядом с ними продолжали падать, хотя сражались как безумные.
Охотники К’елль ударили по врагу, закрутив его в яростном водовороте. Промчавшись по пастбищу и огороженным участкам, они развернулись и вонзились во фланг колансийцам, почти напротив теблоров.
И в ответ высший Водянистый Фестиан направил в бой резерв. Четыре легиона, почти восемь тысяч тяжелых пехотинцев, бросились на врага.
Горькая Весна после удара меча, пронзившего ей левое бедро, лежала среди павших сородичей. Атака прошла над ней, но теперь завязла, и Горькая Весна видела, как шаг за шагом воины сдают позиции.
Ничто в прошлом не могло бы сравниться с этим мгновением – таким коротким, таким сладким, когда она снова почувствовала дыхание, когда ощутила мягкость собственной кожи, почувствовала слезы в глазах… они затуманивали зрение… такое забытое ощущение. Если это и означает жить, если это реальность смертности… невозможно представить, чтобы хоть кто-то по своей воле отказался от такого. И все же… все же…
Кровь еще текла с неба, хотя и слабее, остывая на коже… больше даров не будет. Ее собственная кровь, гораздо теплее, собиралась под ней, на бедрах; и жизнь, такая свежая, такая новая, медленно утекала.
Лучше ли это, чем неумолимое движение в тыл врага? Лучше, чем убийство сотен, тысяч, не способных оказать сопротивление ей и ее бессмертному роду? Разве это не было, на самом деле, нарушением равновесия?
Она не будет горевать. Пусть дар и оказался столь недолговечным.
Я снова познала ее. Не многим так повезло. Очень не многим.
Корабль Смерти лежал на боку, вмерзший в лед. Капитан Шурк Элаль поднялась, отряхая с одежды снег. Рядом Скорген Кабан, Красавчик, все еще на коленях, собирал пригоршнями снег и сосал его.
– Красавчик, это для зубов вредно, – сказала Шурк Элаль.
Скорген широко улыбнулся ей, и Шурк вздохнула.
– Прости. Я забыла, что их у тебя совсем мало.
От носа корабля подошла, в сопровождении камеристки, принцесса Фелаш.
– Я нашла его, – объявила она, выдохнув густой клуб дыма. – Он действительно движется этой холодной дорогой, и, тщательно изучив направление его следов, с уверенностью могу предположить, что он пройдет весь путь до того Шпиля. Через этот неестественный дождь.
Шурк Элаль посмотрела на то, что совсем недавно было заливом. Омтоз Феллак пробудился, как удар кулака в висок, и только капитан осталась в сознании после высвобождения силы. Только она стала свидетелем того, как замерзает море, и внимательно следила, чтобы никто из экипажа и гостий не соскользнул за борт, когда корабль выполз на берег и начал крениться на левый борт.
И она единственная видела, как Худ отправился в путь.
Вскоре над шпилем разразилась буря, пролившаяся потоками дождя, который как будто поблескивал красным, как кровь.
Шурк Элаль рассматривала Фелаш.
– Принцесса… что-нибудь чувствуете о судьбе вашей матери?
– Увы, эфир слишком взбаламучен. Похоже, – добавила она, затянувшись трубкой и поворачиваясь в сторону суши, – что нам тоже придется отправиться через проклятое ледяное поле… и надеяться, что лед не начнет вскоре ломаться, раз Омтоз Феллак снова спит.
Скорген нахмурился.
– Извиняюсь… спит? Капитан, она говорит, что лед растает?
– Красавчик, – сказала Шурк Элаль, – он уже тает. Так что, значит, нам нужно поторопиться?
Но принцесса подняла пухлую ладошку.
– Сначала я думала идти по следам Худа, но тогда нас ожидал бы крутой и, без сомнения, опасный подъем. Поэтому могу ли я предложить иной вариант? То есть пойти отсюда прямо на запад?
– Не знаю, – ответила Шурк Элаль. – Будем полдня обсуждать?
Фелаш нахмурилась.
– И чем же я вызвала подобный сарказм? А, капитан?
– Мои извинения, ваше высочество. Путешествие было слишком утомительным.
– Путешествие еще не закончено, дорогая, и вряд ли мы можем сейчас позволить себе роскошь жаловаться, правда?
Шурк Элаль повернулась к Скоргену.
– Приготовь все. Нам действительно нельзя терять времени.
Старпом повернулся, но потом снова взглянул на Шурк.
– А раз так, почему же, во имя Маэля, она…
– Достаточно, Красавчик.
– Есть, капитан. Виноват, капитан. Так точно, бегу.
Королева Абрастал, я доставлю вашу дочь под ваше крылышко. Очень постараюсь. Заберите ее, умоляю. Пока я не ухватила ее нежную шейку и не начала давить, чтобы мозг полез из всех отверстий в башке. А потом камеристке придется порубить меня на мелкие кусочки, а Скорген отмочит какую-нибудь глупость, и ему разрубят голову пополам – уж таким-то шрамом можно будет хвастаться?
Она могла разглядеть следы Худа, ведущие к Шпилю, и поймала себя на том, что не сводит с них глаз. Не дури, женщина. О некоторых судьбах лучше слушать за кружкой эля в таверне.
Удачной дороги, Худ. Если увидишь новое лицо, почему бы просто его не укусить?
Он прошел через Врата Смерти, и этот дождь – в короткие мгновения магии – ничем не мог навредить привидениям. Никакого возрождающего поцелуя, никакой завесы, скрывающей то, что я вижу сейчас.
Ток сидел верхом на мертвом коне и с давно исчезнувшего холма – от него за века вспашки осталось лишь небольшое возвышение – в ужасе наблюдал, как гибнут его самые заветные грезы.
Так не должно было случиться. Мы чувствовали запах крови, да; мы знали, что она еще будет.
Но, Онос Т’лэнн… это были не твои войны. Не твои сражения.
Он видел старого друга – среди меньше чем тысячи оставшихся имассов. Четырнадцать яггутов были отделены от сородичей и сражались в изоляции; но вперед вышли лучники, и яггуты уже были утыканы стрелами, хотя и продолжали биться.
Охотники К’елль отступали, их оттеснили от имассов; Ток видел тоблакаев – их осталось едва пять десятков, – прижатых к самому краю обрыва. На дальнем фланге были баргасты, но совсем мало, и они шатались, полумертвые от усталости.
Ток осознал, что держит в руке скимитар. Но моя сила ушла. Я отдал ее всю. Что держит меня здесь, если не какое-то проклятие… я должен увидеть собственное поражение? Онос Т’лэнн, друг. Брат. Я не буду ждать тебя у Врат… мне слишком стыдно. Ток подобрал поводья. Я не буду смотреть, как ты умираешь. Прости. Я трус… но не буду смотреть, как ты умираешь. Пора уезжать. Он развернул коня.
И остановился.
На высоком гребне перед собой он увидел армию верхом на мертвых боевых конях.
«Мостожоги».
Увидев в центре Скворца, Ток пустил коня кентером, и тот помчался по склону, взрыхляя копытами землю.
– Вы будете просто смотреть? – крикнул Ток, когда конь добрался до гребня, и натянул поводья прямо перед Скворцом.
Пустые глаза старого солдата, казалось, уставились на сражение, как будто он не слышал слов Тока.
– Пожалуйста! – взмолился Ток; гнев и разочарование разрывали его. – Я знаю: я не «Мостожог»… знаю! Но прошу, как малазанец! Скворец, не дай ему погибнуть!
Безжизненное лицо повернулось к Току. Пустые глаза уставились на него.
Ток чувствовал, как слабеет. Он снова открыл рот, чтобы снова умолять – чем угодно…
Скворец заговорил несколько удивленным тоном:
– Ток Младший. Ты в самом деле мог подумать, что мы откажемся?
Он поднял руку в перчатке, и к нему подъехали два солдата его взвода: Молоток – слева, Тротц – справа.
Когда он махнул рукой вперед, армия «Мостожогов» двинулась лавиной по склону – мимо Тока, который, развернув коня, послал его следом.
В последний раз «Мостожоги» шли на битву.
Громовой удар от смерти бога повалил коня, и Торант вылетел из седла. Лежа на земле, он слышал топот копыт коня, который, поднявшись на ноги, поскакал на север, прочь от водоворота.
А затем хлынул дождь, и со стороны ледового шельфа за мысом раздались оглушительные взрывы: ломались ледовые поля. Мокрый снег, срывавшийся со скалы, закручивался алыми вихрями… и земля под ногами сдвигалась, наклоняясь в сторону моря.
Полное безумие! Мир не таков. Торант с трудом поднялся на ноги и посмотрел на испуганных, сбившихся в кучу детей. Он двинулся к ним.
– Слушайте меня! Бегите вниз, слышите? Вниз и подальше отсюда!
Холодная кровь лилась с неба. Ветер донес до него смех Олар Этил. Оглянувшись, он увидел, что она смотрит на Шпиль.
Абси внезапно заныл.
Стори крикнула:
– Не бросай нас, Торант! Ты обещал!
– Я догоню!
– Торант!
– Бегите!
Взяв Абси на худые руки, Стави вцепилась в грязную тунику сестры. И они побежали, сразу скрывшись за пеленой усиливающейся красной метели, катящей волны над землей.
Повернувшись на восток, Торант застыл в изумлении. Весь край мыса опускался в залив… а лед поднимался все выше, уже сравнявшись с вершиной утеса. А справа Шпиль терялся в завесе ливня.
Снова услышав смех ведьмы, Торант повернулся туда, где стояла Олар Этил.
Но древней карги больше не было – под ливнем стояла молодая женщина.
– Возродились! – взвизгнула она. – Мои сородичи… все возродились! Я поведу их… мы поднимемся снова! – Она повернулась к Торанту, покрытая кровью, как краской, и вдруг по-птичьи встрепенулась. – Где они? Дети! Мои дары ему… Я дам ему больше! Больше детей! Мы станем править вместе… Заклинательница костей и Первый Меч… где они?
Торант глядел на нее, потом, словно поскользнувшись на ледяной земле, взял лук и колчан.
– Они соскользнули, – сказал он. – Перепугались… поехали по склону, на льду… я не успел их поймать…
– Идиот!
Она побежала по ледяному полю, и Торант двинулся за ней.
Ветер с залива, завывая, нес замерзшую кровь, царапающую лицо. Защищая предплечьем глаза, Торант ковылял за Олар Этил.
Дашь ему больше? Так в этом все дело? Любишь его? Ты украла его жизнь, превратив в существо из кожи и костей… украла его детей… может быть, даже убила его жену, их мать. Все это сделала ты… думаешь, сможешь завоевать его сердце?
Но он видел ее, по крайней мере видел достаточно. Возрожденная, вернувшая молодость, она стала недурна собой, крепкая, полногрудая и с широкими бедрами; волосы, пока не пропитались кровью, были почти белые, а глаза – цвета зимнего неба. Теперь она не немертвая. А значит, и Онос Т’лэнн? Возродился? Она забрала у него все, и теперь взамен хочет предложить себя… в мире, который создаст.