Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен

Скрипач вытаращил глаза.

– Это еще кто такой, Худа ради?

Солдат обиженно глянул на него.

– Нефарий Бредд, сэр! Кто ж еще? А теперь возвращайтесь, а я вас прикрою, ладно?

Скрипач развернулся, вздернул Вала на ноги и толкнул его вдоль тропы. Когда они добрались до края верхней площадки, оттуда потянулись руки и втащили их наверх. Таких бледных лиц, как у окруживших их морпехов – Битума, Флакона, Улыбки и Корика, – он еще никогда не видел. Появился Смрад, упал на корточки рядом с распростертыми телами Сальца и Бутылей, потом поднял голову и что-то негромко сказал Битуму.

Сержант кивнул ему и отпихнул Скрипача с Валом подальше от края.

– Прорыв ликвидирован, сэр!

Скрипач, ухватив Вала за руку, дернул его и потащил в сторону.

– Скрип…

– Заткнись на хер! – он накинулся на Вала. – Что, решил еще разок то же самое устроить?

– Я думал, нам конец.

– Нам конца никогда не будет, чтоб тебя! Мы их отбросили – понял? Они отходят – мы их еще раз отбросили!

Ноги Вала вдруг отказались ему повиноваться. Он поспешно сел. Вокруг сгущались сумерки. Он слышал поблизости тяжелое дыхание, ругань, хриплый кашель. Осмотревшись по сторонам, он увидел, что и остальные в поле зрения тоже попадали на землю, слишком утомленные для чего-либо еще. Запрокинули головы, закрыли глаза. Он с присвистом вздохнул.

– Боги, у тебя, Скрип, сколько солдат-то осталось?

Тот лежал сейчас рядом, пристроив голову на покосившийся камень.

– Человек двадцать. А у тебя?

Вала пробрала дрожь, он отвернулся.

– Сержанты последними были.

– Они живы.

– Что?

– Поранены, это да. Но всего лишь без сознания. Смрад говорит, что у них тепловой удар.

– Тепловой… нижние боги, я ж им сказал все, что найдется, выпить!

– Они у тебя дамы крупные.

– Мои последние «Мостожоги».

– Так точно, Вал, твои последние «Мостожоги».

Вал открыл глаза и уставился на друга – но глаза Скрипа, обращенного лицом к темнеющему небу, оставались закрыты.

– Серьезно? Вот прямо так?

– Серьезно.

Вал снова улегся.

– Думаешь, мы их еще раз сможем остановить?

– Само собой, сможем. Слушай, у тебя там еще одной «ругани» в заначке не осталось?

– Нет. Худ меня забери, я эту-то с собой хрен знает сколько таскаю, вечность целую. И все это время, выходит, таскал пустышку?

Перед мысленным взором Скрипача проплывали лица. Застывшие в смерти, жизнь им сейчас давали лишь воспоминания, столько жизни, сколько сохранилось воспоминаний – но жизни эти сейчас были заключены внутри сознания Скрипача. Там они и останутся, когда он откроет глаза – к чему он пока готов не был – и увидит вокруг лишь застывшую неподвижность, лишь пустоту.

Он знал, в каком из этих миров хотел бы жить. Вот только выбора-то у человека не бывает, верно? Разве что он сам сперва загасит искорку внутри. Выпивкой, забытьем сладкого дымка – но это будут ложные воспоминания, издевательство над теми, кто утрачен, над теми, чья жизнь прошла.

Вокруг него постепенно затихали резкие болезненные вздохи, прекращались стоны – это перевязывали раны. Мало у кого из солдат хватало сил двигаться, он знал, что все лежат сейчас точно так же, как и он сам рядом с камнем. Слишком все устали.

Со всех сторон склона доносились негромкие вскрики и стоны раненых колансийцев – печальные, безнадежные. Малазанцы убили не одну сотню, еще больше ранили, но атакующие не собирались останавливаться, словно холм сделался одиноким островом в мире, где неумолимо поднимается уровень моря.

Но это не остров.

Это просто избранное нами место. Чтобы сделать то, что должно.

Может статься, это само по себе достаточная причина, чтобы убить нас всех, уничтожить.

Вал рядом с ним молчал, но не уснул – в противном случае его храп разогнал бы отсюда всех до единого, включая Увечного бога, и никакие цепи тому не помешали бы. От всей окружившей их армии на равнине далеко внизу тоже лишь отдельные негромкие звуки – солдаты отдыхали, проверяли оружие и снаряжение. Готовясь к очередной атаке.

К последней.

Двадцать с чем-то солдат армию не остановят.

Даже таких солдат.

Кто-то рядом с кучкой камней неподалеку кашлянул, потом произнес:

– Напомните, за кого мы там сражаемся?

Скрипач не понял, кому принадлежит голос. Как и тот, который откликнулся:

– Да за всех.

Долгая пауза, и потом:

– Немудрено, что нам так достается.

Шесть ударов пульса, дюжина, и наконец кто-то фыркнул. Последовал раскатистый смех, потом зашелся радостным воем кто-то еще – и вот все укромные местечки среди камней взорвались хохотом, который принялся кататься по вершине кургана, отдаваясь эхом.

Скрипач почувствовал, как его рот расходится в ухмылке, потом он хохотнул разок, потом еще. А дальше уже попросту не мог остановиться, даже бок свело судорогой. Вал рядом с ним внезапно впал в истерику, свернувшись в клубок и исторгая волны смеха.

Глаза Скрипача уже заполнили слезы – которые он принялся яростно вытирать, – но хохот все продолжался.

И продолжался.

Улыбка обвела взглядом свой взвод, увидела, как они согнулись в три погибели, какие у всех красные рожи и глаза уже слезятся. Флакон. Корик. Даже Битум. И Улыбка… улыбнулась.

Когда это заметили товарищи по взводу, то задергались уже так, будто их режут.

Спрут, который лежал, застряв в расщелине меж камней на треть пути вниз по склону, наполовину похороненный под трупами колансийцев, и чувствовал, как из глубоких, смертельных ран в груди сочится кровь, услышал этот смех.

В своем сознании он возвращался все дальше и дальше. Детство. Битвы, в которых они сражались, высокие крепости, которые обороняли, солнечные дни, пыль, палки вместо мечей, бегаешь туда-сюда, а время ничего не значит, время – это целый бескрайний мир, а дни никогда не кончаются, каждый камень идеально ложится в ладонь, если же случится синяк или порез вдруг окрасится красным, просто бежишь к мамке или папке, они заберут испуг и обиду, сделают их ничего не значащими – и вот беды уже нет, уплыла назад во времени, а впереди лишь солнце и вечное яркое детство.

Спрут улыбнулся камням, поту и крови своего последнего приюта, а потом мысленно прошептал им: Жаль, что вы не видели наш последний бой. Это было что-то.

Это было что-то.

Тьма, а потом яркий свет – яркий, словно бесконечный солнечный день. Он шагнул туда, не оборачиваясь.

Увечный бог, что лежал под грузом своих цепей и слушал, наконец услышал. Давно забытые, почти что невероятные чувства ожили внутри него, дикие, яркие. Он глубоко вздохнул, ощущая, как сжимается горло. Я это запомню. Я приготовлю свитки и выжгу на них имена Павших. Мой труд станет священным писанием, и никакого другого не понадобится.

Услышьте их! Перед вами человечность, развернутая, открытая всем глазам – лишь бы они осмелились взглянуть.

Я создам Книгу, напишу ее собственной рукой. Обернитесь кругом, вглядитесь в лица тысяч богов. Ни один не способен создать то, что смогу я! Ни один не сможет дать голос священному тексту!

И это не пустое хвастовство. Единственный бог, достойный того, чтобы поведать мою Книгу Павших, – увечный. Разбитый. Разве не всегда оно так было?

Я никогда не прятал свои раны.

Я никогда не скрывал своих грез.

И никогда не сбивался с дороги.

Только тот, кто пал, сможет восстать заново.

Он слушал хохот, и тяжесть его цепей вдруг сделалась ничем. Ничем.

– Они возродили… – брат Серьез осекся. Повернулся лицом к темному холму.

Высший Водянистый Хагграф рядом с ним вытаращил глаза – и колансийские солдаты по все стороны от них тоже обратили взоры к кургану, медленно опуская оружие. Многие отступили на шаг назад.

Сверху к ним катился хохот.

Когда брат Серьез принялся грубо расталкивать солдат, направляясь к усыпанному телами подножию холма, Хагграф последовал за ним.

Чистый остановился в пяти шагах перед нестройными, колышущимися шеренгами, уставился вверх. Перевел на Хагграфа взгляд, искаженный недоверием.

– Да кто они такие, эти чужеземцы?

Высший Водянистый сумел лишь один раз качнуть головой.

Лицо брата Серьеза потемнело.

– Их там лишь жалкая кучка осталась – в этот раз отступления не будет, ясно? Никому не отступать! Я требую перебить всех до единого!

– Слушаюсь, сэр!

Форкрул ассейл вперил яростный взор в солдат.

– Эй вы, становись! Приготовиться к атаке!

Над холмом вдруг повисла мертвая тишина.

Брат Серьез улыбнулся.

– Слышите! Они поняли, что все кончено!

Что-то негромко просвистело в воздухе, Хагграф вскрикнул от боли и пошатнулся – из левого плеча у него торчала стрела.

Брат Серьез, развернувшись, воззрился на него.

Сжав зубы, Хагграф вырвал из плеча железный наконечник, чуть не лишившись чувств от боли; хлынула кровь. Уставившись на поблескивающее древко у себя в руке, Хагграф понял, что стрела колансийская.

Брат Серьез, выругавшись, развернулся и принялся проталкиваться сквозь строй в обратную сторону. Он присоединится к атаке – въедет на своем яггском жеребце на самый верх, убивая тех болванов, что осмелятся заступить ему дорогу.

В своем сознании, впитывающем чувства окружающих солдат, он слышал шепотки страха и дурных предчувствий, но под этим ощутимым недовольством скрывалось что-то еще – что-то, сумевшее пробиться сквозь его полный контроль над их телами, их волей.

Все до одного были закаленными в боях ветеранами. Всем довелось собственными руками убивать врагов, вооруженных и безоружных, повинуясь командам форкрул ассейлов. Они провели в рабстве не один год. И однако, подобно подмывающему камень его воли темному потоку, брат Серьез ощущал сейчас чувства, не имеющие ничего общего с желанием уничтожить противостоящего им врага.

Они испытывали… восхищение.

Понимание это привело его в ярость.

– Молчать! Это смертные! У них недостаточно мозгов, чтобы осознать неизбежное! Вы будете с ними сражаться и вы их убьете, всех до единого!

При виде того, как приказ заставил их утихнуть, брата Серьеза захлестнула волна удовлетворения, и он двинулся дальше.

– Увечный бог будет моим, – прошипел он, выбравшись наконец из строя и направляясь к стреноженному коню. – Я нанесу ему рану, Акраст Корвалейн возродится, и никто уже не сможет мне противостоять. Никто!

Внимание его привлекло какое-то движение слева. Он остановился, сощурился в зеленоватый полумрак.

Кто-то шагал по равнине в его сторону.

Это еще что?

Он увидел, как фигура, в сорока шагах от него, поднимает руки.

Из них вырвалась магия – ослепительная сверкающая волна, серебристая, словно сердцевина молнии. Она прокатилась по земле между ними, зацепила край колансийского строя и выкосила его.

Взревев в ответ, брат Серьез выбросил вперед руки за мгновение до того, как волна ударила в него.

Он полетел по воздуху спиной вперед и врезался во что-то неподатливое – но издавшее какой-то животный звук.

Силы оставили брата Серьеза. Опустив взгляд, он уставился на торчащие из его груди лезвия двух длинных кинжалов. Каждый пронзил одно из его сердец.

Потом над самым ухом пророкотал низкий голос:

– Привет от Калама Мехара.

Убийца дал телу осесть, выдернул кинжалы. Повернулся и рассек веревку, которой был стреножен конь. Шагнул поближе к конской морде.

– Я, веришь ли, терпеть не могу лошадей. Но лучше б тебе бежать отсюда – такое даже тебе не понравится. – Отступив на шаг, он хлопнул животное по крупу.

Белесый яггский жеребец метнулся прочь, предварительно попытавшись лягнуть Калама, – тот едва сумел увернуться. Калам злобно уставился ему вслед, потом повернулся к колансийским солдатам…

…как раз вовремя, чтобы увидеть, как в середину строя врезается еще одна волна смертельной магии Быстрого Бена, под которой полегло сразу несколько сотен. Остальные бросились врассыпную.

Высший маг уже бежал и орал ему на ходу:

– Калам! Туда, в дыру! И поскорее! Давай на курган! Бегом, чтоб тебя!

Убийца, ворча, двинулся вперед. Терпеть не могу лошадей, верно, но бегать я люблю еще меньше. Лучше б я на треклятого коня и взгромоздился, так проще было бы. Да и первого отпускать в общем-то не стоило. Это Быстрый меня пожалеть решил.

Путь ему заступил колансийский офицер с примесью крови ассейлов, зажимающий рукой раненое плечо. Калам срезал ему голову двумя кинжалами, словно ножницами, отпихнул обезглавленное тело в сторону и, не останавливаясь, двинулся дальше. Этот тон Быстрого Бена он знал хорошо. Беги, Калам, как газель треклятая!

Вместо этого он побежал как медведь.

Если повезет, все равно должен успеть.

Валу был знаком этот звук, вспышку магического огня он тоже узнал. Он вскочил, потянул за собой Скрипача:

– Быстрый Бен! Скрип – они здесь!

Со всех сторон поднимались на ноги выжившие морпехи, оружие опущено, лица переполнены неверием.

Вал ткнул рукой.

– Вон он – я этого жалкого человечишку в любом виде узнаю! А вон там – это ж Калам!

– Они разогнали колансийцев, чего ж они так бегут? – удивился Скрипач.

Вал развернулся, словно собираясь что-то крикнуть морпехам, но тут его рука судорожно сжала предплечье Скрипача, и капитан тоже повернулся.

Поднял взгляд к небесам.

Нижние боги!

Она умела находить дорогу. По иным проходам между мирами, кроме нее, никто никогда не ходил. Но сейчас, когда она усилием воли пробилась сквозь завесу очередного Пути, она ощутила за спиной давление – словно потребность, которой, казалось, не было выхода.

Завел ее сюда инстинкт, и лежащий перед ней мир был незнакомым.

Был ли мой маршрут истинным? Или всего лишь ложью, которую я сама себе раз за разом нашептывала, словно Вселенная может склониться перед моей волей?

Я столько всего наобещала своему владыке.

Я отвела его домой, к трону его предков.

Я обещала ответы. На все потаенные замыслы, стоявшие за тем, что свершил его отец. Я обещала ему, что все это обретет значение.

И я обещала ему покой.

Она появилась там, где умирал день, под подошвами мокасинов зашелестела неживая трава. Небо над головой испещрено изумрудными кометами, глаза ей резал их ядовитый свет. Казалось, до них можно дотянуться рукой, а в льющемся с небес сиянии слышались голоса.

Мгновение – и сияющие дуги в небесах уже были неодиноки. Справа от нее зеленое свечение прорвали неровные следы огромных теней, яростных, словно сталкивающиеся между собой грозовые тучи. На землю вокруг нее градом пролились капли крови и куски плоти.

Апсал’ара обернулась в ту сторону – и резко выдохнула.

По земле быстрее степного пожара распространялось мертвое пятно – а поверх него летел дракон чудовищных размеров, и со всех сторон его атаковали сородичи помельче.

Корабас!

Пятно неслось прямо на нее.

Она развернулась и кинулась бежать. В отчаянии потянулась к Путям, но в ответ ничего не пробудилось – все это сейчас гибло. Любые проходы, любые врата. Мириады огоньков жизни гасли, затоптанные, словно умирающие угольки.

Что я наделала?

Они идут за мной – они мне поверили. Мой владыка и его товарищи идут следом – их уже не остановить, но придут они в мир, который не смогут покинуть.

Там, где летит Корабас, появится и Т’иам.

Что я наделала?

Впереди, на расстоянии, словно неизбежная заря, лопнула подготовленная ей щель, и сквозь нее проплыли пять драконов, их огромные тени устремились к ней. Четверо – черные, словно оникс, пятый – кроваво-красный.

Десра. Клещик. Корлат. Силана. Нимандр.

А в небесах этого мира, между землей и светящимся небом, их поджидал целый рой сородичей. И Корабас.

Воюющие между собой.

Она увидела, как владыку и его товарищей затягивает в водоворот, где они и исчезли, захваченные тем, что должно произойти.

Там, где летит Корабас, появится и Т’иам.

И богиня элейнтов начала проявляться.

Поддавшись панике, рыдая, Апсал’ара снова бросилась бежать – ее привлек к себе холм впереди, покрытый утесами и валунами, а на вершине его виднелись силуэты.

Повернувшись на запад, Скрипач обнаружил перед глазами несусветно огромного дракона. Преследуемый десятками драконов помельче, которые явно пытались разорвать его на части, гигант тяжко летел прямо на них.

Он обернулся – меч адъюнкта источал сейчас свет, медный с оттенком ржавчины, землю там, где он был воткнут, била заметная дрожь. О нет. Нам всем конец.

Почва под отатараловым драконом усыхала, рассыпалась в пыль, оставляя лишь голую потрескавшуюся глину. Опустошение это распространялось по равнине подобно наводнению.

Меча недостаточно. И мы все это понимали. Когда мы здесь стояли – она, я, жрец…

Жрец!

Он снова развернулся. Как раз в этот миг на гребень холма взлетел Быстрый Бен.

– С кургана никто не сходит! Всем оставаться внутри кольца!

Кольца?

– Нижние боги! Д’рек!

Маг услышал его и одарил ухмылкой, смешанной с паникой.

– Неплохо сказано, Скрип! Только там, внизу, не боги. Одна богиня.

Следом за Быстрым Беном наверх вскарабкался Калам, с ног до головы покрытый потом и запыхавшийся настолько, что сразу рухнул на колени. Лицо его, когда он попытался вдохнуть поглубже, болезненно исказилось.

Вал швырнул убийце бурдюк с водой.

– Тренироваться надо, солдат.

Вокруг Скрипача стали собираться морпехи – взгляды их были прикованы к приближающемуся дракону и к сотням других, помельче, налетающих на него смертоносными волнами. Те, кому бросалось в глаза мертвое пятно, распространяющееся по сторонам и несущееся сейчас прямо на них, пытались отшатнуться. Чему Скрипач совершенно не удивился.

– Быстрый Бен? Она нас защитит?

Маг насупленно уставился на него.

– Сам не знаешь, что ли? Она ведь здесь, так? Спрашивается, зачем еще? – Потом он двинулся на Скрипача. – Это все что, твой план?

– План? Какой еще, на хер, план? – отрезал он, не желая уступать. – Банашар что-то сказал… дескать, его богиня идет сюда… чтобы дать защиту…

– Так, а я что говорю… обожди, какую именно защиту?

– Я почем знаю?

Пятно достигло подножия, где еще оставались разрозненные колансийские солдаты. Те исчезли, оставив после себя облака пыли.

Малазанцы попадали на землю, закрыв руками головы.

Скрипач стоял и смотрел, а отатараловая дракониха издала жуткий крик, в котором словно бы содержались вся боль и все отчаяние мира, эпоха за эпохой. Ее изодранные крылья, хлопая, как рваные паруса, с грохотом забили по воздуху, и она застыла прямо над холмом. Быстрый Бен дернул его, тоже заставляя упасть.

Земля рядом с ними содрогнулась, когда в нее ударился труп дракона. На склон кургана выплеснулся фонтан крови.

Маг подполз поближе.

– Не поднимайся – она сопротивляется. Боги, это ее убивает!

Извернувшись на земле, Скрипач глянул на Увечного бога. И вытаращил глаза.

Выкованные богами цепи рассыпались, словно были сделаны изо льда, звенья лопались, злобным градом расшвыривая осколки. Солдаты с криками бросились врассыпную. Увечный бог неподвижно лежал на земле. Он так долго тащил на себе этот груз, что сейчас не мог шевельнуться.

Но грудь его заполнилась воздухом, безжалостное удушающее давление прекратилось. Внезапно избавившись от боли, он почувствовал себя пустым изнутри. По всему телу пробежала дрожь, и он повернул голову.

Смертные кричали, но он не мог их слышать. Они смотрели на него с отчаянной мольбой, но он уже не понимал, чего от него хотят. Потом он моргнул и перевел взгляд вверх, не на зависшего над ними умирающего дракона, но выше.

Мои приверженцы. Мои дети. Я их слышу. Слышу их зов.

Увечный бог медленно сел, разглядывая свои уродливые руки, кривые пальцы, узлы на месте ногтей. Он смотрел на покрытую шрамами и морщинами кожу, скрывающую хилые мускулы. Это все мое? Я вот таков?

Когда он поднялся на ноги, его внимание привлекли сотни драконов, собравшиеся сейчас целой тучей чуть южней. Они отхлынули от Отатаралового дракона и теперь принялись виться, сбиваться плотней, образуя спиральные столбы из чешуи, крыльев и плоти, изогнувшиеся поверх более плотной массы. Невозможно огромная форма высилась сейчас в небесах, и на плоских, вытянутых оконечностях столбов, высоко над ними всеми, вдруг открылись сияющие глаза.

В сознании Увечного бога шепоток произнес слово – еле слышно, и однако в нем прозвучал вой ужаса.

Т’иам.

Она проявляется. Пробуждается, чтобы убить Отатаралового дракона.

Увечный бог увидел, что к нему пытается пробиться человек, с усилием, словно сражаясь с вихрем. Сталь в бороде, знакомое лицо, хотя вспомнил он его не без труда, но вместе с воспоминанием в мысли ему хлынули смутные эмоции. Сегодня были жертвы. На которые чужеземцы пошли ради меня. И однако… они ничего у меня не просили. Во всяком случае, для себя. А теперь-то им что нужно?

Я свободен.

Я слышу своих детей.

Но они заперты в небесах. Если я призову их, здесь все будет уничтожено.

Когда-то были и другие – они пали вместе со мной, и при этом столько всего было повреждено, столько всего погибло. Я все еще вижу их, заключенных в нефрите, принявших такую форму, чтобы передать смертным сообщение – но этого сообщения так никто и не понял, голоса остались навеки заключенными внутри.

Если я призову сюда своих детей, мир ждет огненный конец.

Запрокинув голову, он умоляюще глядел в небеса, потом потянулся вверх руками, как будто готовясь взлететь.

Кривые пальцы на уродливых ладонях растопырились, жалкие, словно сломанные крылья.

Бородач добрался до него, и Увечный бог наконец смог расслышать, что он говорит, смог его понять.

– Вы должны сковать ее! Господи! Она примет ваши цепи! Вы должны – Т’иам уже проявляется. Она здесь все уничтожит.

Увечный бог почувствовал, что у него перекашивается лицо.

– Сковать ее? Мне, самому проведшему в цепях целую вечность? Нельзя требовать от меня подобного!

– Если не сковать, она умрет!