Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе Владимов Георгий

Со следующим стропом какая-то задержка вышла. Ухман нам крикнул:

– Ступайте отдохните, я покричу.

Шурка с Серегой в самый кубрик сошли, сели за свои карты. Остальные на трапе устроились, кто повыше, кто пониже. А я – на самой верхней ступеньке, следить, когда ухман появится.

– Не разгрузимся сегодня, – сказал Ванька Обод. – А я к врачу не попаду до вечера.

– Так вали сейчас, – Алик сказал.

– «Вали»! А кто мне тогда эту рыбу засчитает? Вдруг он мне с этого дня бюллетень выпишет.

– Разгрузились бы, – сказал Димка. – За три часа бы разгрузились, если б с «голубятника» на подвахту вышли.

– А кому это надо, – Ванька спросил, – чтоб за три часа? Им трое суток погулять охота на базе. А сразу разгрузишься – тебя и погонят на промысел.

– Но можно же и по-другому, – сказал Алик. – Всем дружно поработать день, а потом всем гулять двое суток. Это было бы справедливо.

Ванька даже закашлялся от смеха.

– Вот ты человека ограбишь, а тебя засудят, и ты тоже будешь говорить – несправедливо?

Алик удивился.

– Что за логика?

– Не понимаешь, салага? Вот ты на СРТ подался. Почему на плавбазу не пошел, там тоже матросы есть? Или – в берегаши? Потому что дикари вчетверо больше получают. Значит, за рублем погнался? Так чего ж тут несправедливого? Ты и должен уродоваться, как карла. А они там, с «голубятника», гулять в это время будут, водку пить, с бабами спать. Потому что дипломы имеют, а ты – не имеешь. И ты хоть упади на палубе, они тебе руки не подадут. Хотя нет, подадут – вставай и дальше уродуйся. Все справедливо!

Алик примолк, только усмехался про себя.

Ванька спросил:

– Понял теперь, салага, как она ловится, селедочка?

– Приблизительно.

– Вот! Когда совсем поймешь, ты ее и жрать не захочешь. Если б все знали, как она ловится, она б у них колом в горле стала!

– Лучше пусть не знают, – сказал Алик.

Ванька согласился:

– Это ты верно, салага. А то ее и покупать не станут.

С базы позвали:

– Эй, на «Скакуне»!

Я выглянул. Там стоял Жора-штурман.

– Шалай, позови там салагу.

– У нас их двое.

– Любого.

Димка полез.

– Ну как там Шакал Сергеич? Горит синим пламенем?

– Голубеньким пока. Тут он мне цидульку выкинул в иллюминатор. Решил на свободную тему писать. Вот… «Радуюсь я, это мой труд вливается в труд моей республики».

– Прелестно! – сказал Димка. – Пускай насчет вдохновения подзальет, насчет творчества.

– Это он подзальет. Он вот спрашивает – «вдохновение» через «а» пишется или через «о»?

– Вдох! Второе – тоже «о».

– Ясно-ясно!

Жора ушел. Через минуту опять крикнули с базы:

– Строп идет!

Небо стало тревожное, темное, поднялась зыбь. Ветер ее гнал к Фарерам.

Ванька постоял в капе, поежился.

– Шторм, ребятки, будет.

– Ну и пускай, – сказал Алик, – отдохнем хоть.

– Дурак, это тебе не промысел. Там – пускай, лежи себе в койке. А тут тебя каждый час будут к причалу гнать. Чуть просвет – подходи выгружайся. Ни сна тебе, ни работы. Так неделю поуродуешься, тогда и скажешь – пускай.

Еще мы нагрузили стропов десять и опять вернулись в кап. На базе уже наши бочки не успевали укладывать, много их на борту скопилось. В обычные дни это не страшно, а теперь и базу качало.

Ванька опять помрачнел:

– И завтра не выгрузимся. И послезавтра.

– Тебе-то куда спешить? – я спросил. – Все равно в порт уйдешь.

– Вот и не все равно. Эта база только три дня простоит. А там жди другой.

Откуда он это выведал? Но уж, наверно, выведал, если заранее думал когти рвать. А мне все баркасик мой не давал покоя. И то, что я Лилю так и не увижу.

– Неужели три дня? – я спросил. – Да, не успеть нам с тобой на базу…

Ванька ко мне придвинулся.

– Ты чего? Тоже? Может, на пару спишемся? Чего ты тут не видел?

Я поглядел – все сидят на трапе, привалясь к переборке. Митрохин – в самом низу – спит на комингсе. Из кубрика щелчки по носу доносятся: «сто сорок восемь… сто сорок девять». И правда, чего я тут не видел?

– А это каждому можно списаться? – спросил Алик.

– Ты сиди, – сказал Ванька. – Каждому, да не всем. А то подумают – команда разбегается, чепе. Ты на следующей базе спишешься, никто тебя не держит.

– Я и не думаю.

– Не думаешь, так не спрашивай. Так как? – Ванька меня спросил.

Я не успел ответить. С базы опять крикнули:

– Строп идет!

Я катал бочки, нагружал стропа, а голова была другим занята. Вообще-то, я ни разу не списывался, хотя это можно, никто не держит. Только полагается кепа за неделю предупредить, чтоб из порта прислали замену. Но и на базе ее найти можно, найдутся любители поразвлечься – побродить дикарем на СРТ. К тому же деньги я кое-какие заработал – вот за этот груз. И все же хотелось бы мне сначала ее увидеть. Тогда бы я наверняка решился – поплыл бы с ней до порта. И может быть, все бы по дороге выяснилось – в море не то что на берегу, тут мне, что называется, родные стены помогают.

Но мы опять входили в раж, в злобный какой-то запал, ничего не видели вокруг. Только бочки перед глазами и прутья стропов, и как они нагруженные уходят в небо. Тут-то я снова с бондарем сцепился.

С базы какой-то чудак попросил:

– Ребята, не подкинете селедочки? Штучки три.

Ну что, жалко, что ли? На траулере рыбки попросить – что снега зимой. Так вот, этот кошмар вытащил их из шпигата и стал ему кидать. Я думал – тот их обратно швырнет ему в рожу. Потому что эта селедка валялась в шпигате черт-те с какой выборки, может быть с прошлой недели. А тот еще благодарить стал:

– Спасибо, ребятки. Ах, хороша!

Я тут совсем сбесился. Заорал ему:

– Выкинь сейчас же! Выкинь эту падаль!

– Да зачем же добро выкидывать?

Я схватил ручник и кинулся к бочке, выбил донце, захватил в варежки верхних три и закинул ему, как гранаты. Бондарь смотрел и ухмылялся.

– Чего это с ним? – тот, с базы, спросил.

– Спортом занимается.

Тот покачал головой и ушел.

– Крохобор ты! – я сказал. – Человеку рыбы хорошей пожалел. Которая тебе и копейки не стоит.

Он расцеплял храпцы и смотрел на меня ласково, чуть насупясь печально. Брови у него какие-то серые, как будто золой присыпанные. Смотрел он вот так и мотал цепью с храпцами.

– Лезь в трюм, – пригласил меня.

– Это почему?

– Так. Снизу будешь подавать.

Я подумал – всегда можно сделать, чтобы храпцы случайно расцепились. Как раз у меня над головой. А в бочке – девяносто кило.

– Я и так каждый день в трюме работаю. А у базы хочу – на палубе.

– Не полезешь?

– Нет.

– А я тебе приказываю.

– А я не слушаю. Ты мне не начальство.

Он чуть прикрыл глаза и спросил:

– Тебе отвесить?

– Оставь при себе.

Он пошел ко мне. Я стиснул ручник прямо до боли. Он остановился и сказал мне как-то устало:

– Ладно, закрывай бочку. И становись на место.

Тем и кончилось. Никто даже не успел к нам кинуться.

Мы выгрузили второй стакан, начали третий, и тут ухман нам сказал:

– Идите, ребятки, обедать. Перерыв.

В салоне я против бондаря сидел. Он на меня не глядел и жрал, как лошадь, за ушами у него что-то двигалось. Мне сначала противно было смотреть, а потом как-то жалко его стало. Он старше нас всех, даже Васьки Бурова старше. И рассказывают – никто его на берегу трезвым не видит. Он все с себя может пропить – пиджак, сорочку, ботинки. Сыну его – почти восемь, а он только «папа-мама» выговаривает. Может, из-за сына он такой? Что же дальше-то будет? Вот так сопьется, ослабеет, в рейсы его перестанут брать.

Таким-то образом я думал, когда пришел Митрохин и задал нам работу для ума.

– Ребята, – говорит, – отпустите на базу. С того борта братан мой ошвартовался. Хоть часик с ним повидаться, я его полгода не видел.

Мы молча прикидывали. Это не на час, конечно, это только так говорится. А у нас еще Васька Буров сбежал. Когда одного не хватает на палубе, и то заметно.

Он стоял, ждал нашего приговора. И правда, этого никто ему не мог позволить, только мы.

Первым бондарь высказался:

– А я своего братана год не видал. Он у меня на военке служит.

– Нельзя, значит? – Митрохин вздохнул. – Он же тут рядом… Я, может, еще год его не увижу. Мы всё в разное время в порт приходим.

– А я своего, – сказал бондарь, – может, еще три года не увижу.

Митрохин все ждал. Пока ведь только один высказался. Жалко было на него смотреть, на Митрохина. У него чуть слезы не выступили.

Я сказал:

– Ступай, о чем говорить. Как-нибудь заменим.

Шурка тоже разрешил:

– Валяй, гаденыш. Привет передай братану.

Потом Серега и салаги. И Ванька Обод – с некоторой натугой.

– Спасибо, ребята! – Митрохин весь засиял, помчался сетку просить.

Потом все вышли, мы одни остались с бондарем. Он на меня смотрел неотрывно. А я закурил и спокойненько его разглядывал.

Однажды я за него на руле отстоял. Он себе палец поранил ржавым обручем, и загноилось, вся кисть начала опухать. И он на штурвал отказывался идти, а все на него орать начали, что у нас тут не детский сад. Дрифтеров помощник Гена даже потребовал, чтоб он повязку размотал и всем показал, что у него с рукой. Вот это меня взбесило. А может, просто любопытство взяло – как же он отнесется, если я за него вызовусь. И что вы думаете – он меня еще больше возненавидел. Если только можно больше.

Я спросил у него – спокойно, с улыбочкой:

– Феликс! За что ты меня ненавидишь, сволочь?

Он сразу ответил, как будто моего вопроса ждал:

– А добрый ты. Умненький. Вот за что. Я б таких добрячков безответственных на мачте подвешивал. По вторникам.

– За шею?

– За ноги. Пусть повисят, посохнут. А то у них все в башке перевернуто. Не видят, на чем земля стоит.

– На чем же она стоит?

– На том, что все суки. Каждый по-разному, но – сука.

– Так. И этот, который рыбки попросил? Что ты про него знаешь?

– То же самое. Он и хотел, чтоб ты свою бочку распечатал. Ему свою на базе лень распечатывать. Он эту падаль все равно бы выкинул, а пошел бы клянчить с другого траулера.

– Понятно. А салаг ты все же не так ненавидишь, как меня.

– Салаги – мне что? Они отплавали да уехали. А ты свой, падло. Все время перед глазами будешь.

– Не буду. Рейс как-нибудь доплаваем, а больше ты меня в море не увидишь – при всем желании. Ну, приятного аппетита.

– Уматывай.

Стропа все не было, мы сели на бочки перекурить. Ванька Обод подсел ко мне и зашептал:

– Я чего придумал. Я сразу две справки попрошу. Скажу – у тебя то же самое, в точности. Просто двоих команда не отпускает. Выпишет он.

– Кто выпишет?

– Да Володька же Святой. Ты на голову когда-нибудь жаловался?

– Нет, пока ни разу.

– Вот и зря. На голову никогда не мешает пожаловаться. Когда-нибудь да пригодится. Ушиб какой-нибудь был?

– Что-то не помню.

– Дурак, а кто это проверит? Говори – был, с тех пор не сплю нормально, трудоспособность резко понизилась. Не хочу быть для товарищей лишней обузой.

Честно сказать, не хотелось мне в эти игры пускаться. Списываться, так по одной причине: «Не ваше собачье дело». Зачем мне это вранье, если я уже не вернусь? Он-то вернется, я знаю, поколобродит и вернется, больше-то он делать ни хрена не умеет. А я уж спишусь, так насовсем. Поначалу хоть в депо свое устроюсь. Мне надо по-серьезному решаться, а не так, с панталыку.

– Ну как? Рвем на пару?

– Нет.

– Ты ж договаривался?

– Когда это?

Он поглядел на меня с презрением.

– Э, на дураках в рай ездят. Я тебе как умному советовал, пример подавал.

– Да списывайся ты один, для других не старайся.

– И спишусь! Чо думаешь, духу не хватит?

– Да ничего не думаю.

– Оно и видно. Думал бы, дак…

Он не договорил, пошел от меня. Совесть его, что ли, заела, что он нас покидает?

С базы крикнул ухман:

– Эй, бичи, провизию принимайте!

Кандей Вася вывалил за борт на штерте мешок и коровью ногу. Он уже был хорошо веселый, наш кандей. Рядом с ним дрифтерова голова появилась и «маркониева». У всех того же цвета рожи, что у коровьей ноги.

Дрифтер взревел:

– Полундра, сети кидаю!

Восемь тюков зеленых покидал, из сизаля, и две белых, капроновых.

– Эти ко мне в каюту несите.

Ясное дело, в порядок он их не поставит. Он их как-нибудь поприжмет до порта, выгадает на штопке-перештопке, а эти дружкам подарит для переметов. Да и не к чему их в порядок ставить – капроновые долго не рвутся, но зато рыбу режут до крови, и другая рыба не идет в ячею, боится.

Кандей Вася смайнал свой груз и предупредил:

– Сухофруктов хоть полмешка оставьте, больше не дадут.

– А нам больше и не надо. – Шурка уже туда руки по локоть запустил. – Ты за нас выпил, мы за тебя хоть закусим.

«Маркони» с фильмами сам пожелал спуститься. Я помог ему дотащить коробки до салона. Вдруг он остановился, хлопнул себя по лбу.

– Сень! Совсем выпало. Тебя ж там одна девка спрашивает. Постой… Лиля ее зовут. Ну точно, Лиля! Их там трое при Гракове, молодые специалисты. Хочешь – устрою свидание?

Я укладывал коробки в рундук, читал названия и молчал.

– Слушай! – сказал «маркони». – Я же передатчик аварийный должен сдать на проверку. Барахлит. Ну, скажу, что барахлит. Мне же его одному не стащить, ты поможешь.

– А кто на палубе останется?

– Незаменимых, Сеня, у нас нет!

– Это точно, а шорох все равно поднимется. У нас уже двое незаменимых сбежали.

– Что ж делать? Надо придумать чего-нибудь.

Пока он придумывал, с базы опять крикнули:

– Строп идет!

Мы его нагрузили, потом ухман подал сетку для «маркони». Я его подсаживал.

– Что передать? – он спросил.

– Привет. Больше ничего.

– Так мало, Сеня? Не, я все-таки придумаю.

Он ехал вверх и держался одной рукой, а другой мне помахивал. Ухман его выматерил и втащил за пояс.

Качало уже чувствительно, и строп мотался над всей палубой, от мачты до мачты. Мы ждали, что прекратят разгрузку, – кранец взлетал выше борта. Но успели все-таки выгрузить один трюм. Половина работы. Шурка подмел там веничком и вылез.

– Стоп, ребятки, – сказал ухман. – Отдохните пока. Сейчас решают – может, вам отойти.

Ну, пока они там решат, мы в кубрик кинулись. Попадали в ящики, кто даже в сапогах.

Я задремал было, но услышал – меня выкликают с палубы.