Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе Владимов Георгий

– Стране тоже и рыбаки нужны.

Граков засмеялся, оценил шутку.

– Метафизик ты, Сергей Андреич. Отделяешь людей от дела. Ну что ж… Вот они-то пусть и решают. А, рыбаки? Как – уйдем в порт или останемся на промысле, выполним трудовой долг? Тут первое слово – команде. Не возражаешь?

«Дед» чего-то сказать хотел, но повернулся и пошел прочь. Мы расступились, дали ему пройти.

– Ну, утопленники, – Граков к нам подошел, – ваше слово! Никто за вас его не скажет. Опасность некоторая, конечно, есть. Бабилов механик знающий. Но и мы с вами тоже кое-что знаем. Как люди плавают. В каких, понимаете, условиях. Когда необходимость велит. Про это ведь в акте не напишешь…

Мы стояли толпой, переминались. Потом Шурка спросил:

– Ну дак чего? В порт, значит, не идем?

Граков ему улыбнулся.

– Хочешь, чтоб я тебе приказал? А я, наоборот, тебя хочу послушать, твое мнение.

– А чего меня слушать? На жопу поглядеть, как нам ее поцеловали.

– Это ты называешь «поцеловали»? Я думаю, это по-другому называется. Это на вашу жопу только «обратили внимание». Так точнее будет, верно? Да сам же ваш Бабилов – слыхали? – «чепуха» говорит, заварить – раз плюнуть.

Я сказал:

– Он не про это говорит.

Шурка от меня отмахнулся, чуть не со злостью.

– Да будет вам хреновину плести с твоим «дедом»! Помешались на этой заплате.

Граков переглянулся с групповым.

– Я ж говорю, совсем он их деморализовал.

Тот лишь пожал плечами, не ответил. Тут Ванька Обод вперед выступил.

– Лично я вот списаться хочу… Это как, можно или нет?

Граков поглядел на него строго. Ванька весь ужался.

– Как фамилия?

– Да чо «фамилия»? Вопрос нельзя задать?

– Ну а все-таки, фамилия у тебя есть? Или ты ее стесняешься? Вот у меня – Граков, все знают. А ты у нас – беспризорный, что ли? Иван, не помнящий родства?

Ванька помялся, выдавил из себя:

– Чо это не помнящий? Иван Обод я…

– Родила, наконец! Значит, списаться хочешь, Иван Обод? Товарищей бросишь?

– К доктору я на прием записан. Еще раньше.

– Болен, значит? Плохо себя чувствуешь? Это другое дело, прости. Это вопрос не принципиальный. Конечно, держать не будем. Причина вполне уважительная.

Бондарь спросил:

– А другим нельзя? Ребров моя фамилия.

– Можно, Ребров. Представь себе, можно. Каждый, кто хочет списаться, может это сделать. В установленном порядке. Подать заявление капитану, получить у второго штурмана аттестат и так далее. Держать никого не собираемся. Боязливые да робкие нам не нужны. Коллектив у нас здоровый, а от балласта освободится – еще здоровее будет. Так, орлы?

Он улыбался, все свое золото выставил, а руку положил на плечо – тому, кто поближе. А ближе всех к нему Митрохин стоял, чокнутый наш, моргал белесыми ресницами. И тут же он встрепенулся весь, покраснел, даже затрясся – от злости, что ли, или знамение ему привиделось.

– Что мы стоим, действительно, лясы точим! Работать надо! Чиниться. А думать – нехрена, ребята. А ну, айда работать!

– О-о! – Граков удивился даже, потрепал его по плечу. – Гляди-ка, Иван Кузьмич. Мы тут насчет железа беспокоимся, а на этом железе – еще люди плавают!

Чокнутый наш рванулся – куда-то чего-то вкалывать.

– Ну, ребятки, – Граков нам сказал. – Давайте-ка, действительно, делов у нас хватает, не будем розовым мечтам предаваться.

Мы постояли и разошлись. Тут лишь заметили, что сварщики уже протянули провода к корме, притащили с катера пару стальных листов. А все – пока мы лясы точили.

– Веселей, веселей на палубе! – Это уже старпом покрикивал из рубки. – Заспались.

Шурка с ним задрался:

– Сиди там. Скажи спасибо, что не разжаловали.

– Ты с кем разговариваешь?

– С кем! С тобой.

– А ты глаза разинь. Ты не со мной с одним.

А за ним, действительно, кеп стоял – хмурый, шапку на брови надвинул. К нему тоже как будто относилось.

– А я вообще говорю. Кой-кого не мешало бы разжаловать!

Кеп там отошел вглубь. Я Шурку взял за рукав, увел от греха подальше.

Отдраили трюма, стали бочки катать на полубак. Это – чтоб корма задралась. Все делали молча, но каждую минуту готовы были сорваться. Так оно вскорости и вышло.

Кепу идея пришла – на полубак еще и сетей натаскать. Это нужно весь порядок, уложенный для выметки, разрушить, а потом его снова набирать. И много ли толку от сетей – в них, в каждой-то, тридцать кило весу; это чтобы увеличить дифферент на сантиметр, нужно сеток полста, не меньше. Мы их таскали, таскали, потом соображать начали – что же это мы делаем? А вернее – дрифтер обо что-то споткнулся. И озверел.

– Посылают командовать лопухов на нашу голову, так их и так и разэтак!

А тихо было, и кеп, конечно, услышал. Он уж, поди, и сам не рад был, что такая идея ему пришла, но команда отдана, отменить – амбиция не позволяет.

– Скородумов, ты это про кого?

Мы бросили сетки, расселись на них и закурили. Спектакля ждем.

– А я, – говорит дрифтер, – про тех, к кому это относится.

– Скородумов, у меня к тебе давно есть претензия. Не нравишься ты мне, Скородумов.

– А я не затем плаваю и не за то деньги получаю, чтоб кому-то там нравиться.

– Так вот, Скородумов, больше нам с тобой не плавать.

– Да упаси господь! Только до порта дойти, а там расплюемся. Ну, это уж потерпим недельку.

– Нет, не недельку, Скородумов. Насчет порта – вопрос решенный.

Дрифтер так и сел. Мы б тоже так и сели, но уж и так сидели.

– Когда это он решенный?

– Извини, с тобой не посоветовались. Так что можешь – в индивидуальном порядке. Мы тебе замену найдем.

Дрифтер молча взял сетку и потащил. Мы за ним. Лицо у него свекольное стало, и все слова в горле застряли.

– Хорош! – Кеп наконец скомандовал. – Больше не таскайте.

А мы всего-то штук двадцать перетаскали.

– Как это «хорош»? Или уж все таскать или не браться было…

Но кеп уже удалился. Вместо него старпом выглядывал.

– Ладно, Скородумов, покричали и хватит. Тебе сказано – хорош.

– Дак эти-то что – обратно таскать?

Старпом задумался.

– Валяйте, – говорит, – обратно.

Бог ты мой, что тут сделалось! Дрифтер взревел – так что чайки взмыли над Фугле-фиордом, пошел неверным шагом к полатям[74], вытащил багор и кинулся с ним наперевес к рубке. Старпом уже, наверно, с жизнью простился, стоял, как памятник на своей могиле. Впятером мы дрифтера завернули, увели в кубрик. Там он минут через сколько-то успокоился и вышел с помощником – шкерить подбору. Остаемся мы или уходим, а он ее должен срезать со старых сетей, негодных, а в порту сдать – она ценная, сизальская.

А мы все катали бочки, пока не сказали нам «хорош», задралась корма, можно заваривать пробоину.

Боцман соорудил беседку – два штерта и доска, – на ней мы обоих сварщиков смайнали за борт. Один там дрелью сверлил отверстия в обшивке, другой кувалдой выстукивал края пробоины.

– Эй, сварщики! – Шурка им орал. – Вы там варите как следует. Потонем – вас же совесть замучит.

Нам с Васькой Буровым боцман вручил по лопате – мокрый уголь из каптерки штывать в пробоину. Его там до черта насыпалось – трубу разорвало, по которой он сыплется из бункера, вся вода от него почернела.

– Эй, сварщики, – Васька шептал им в дыру, – ни хрена не варите, поняли? Одних бичей слушайте. Сварите себе тяп-ляп, чтоб она снова потом бы разошлась.

– Да не поймешь вас, ребятки, кого слушать.

Они и не слушали, грохали по обшивке. Дрель визжала как зарезанная.

– Давай, Васька, штывай, – сказал я ему.

– Да погоди, вожаковый, посачкуем. Никто ж нас тут не видит.

Я один штывал. Что толку сачковать – когда в дыре сидишь, грохот в ушах, визг. Но Ваську хоть за ноги подвесь – он и так сачковать будет. Сидел на кадушке с капустой и все перекуривал да перекуривал.

Пришел старпом – взглянуть на нашу работу.

– Сколько выгребли?

– Сто шидисят три лопаты, – Васька говорит.

– Он, значит, работает, а ты считаешь?

– Как же не считать? Мы ж по очереди. Вдвоем же не развернуться, продуктивность снижается.

Он хороший сачок, образованный. Спросил даже, с большой готовностью:

– До сколька штывать, старпом? До тыщи или до трех?

– Пока сухой не пойдет.

– Ясно, это, считай, тыща семьсот лопат.

Старпом постоял и ушел.

– Кури смело, – говорит мне Васька. – Слыхал? «Пока сухой не пойдет».

– Ну так нам тут работы суток на трое.

– Что ты! Его, если хочешь знать, вообще штывать не надо. Думаешь, он мокрый не горит? Его специально водой поливают, спроси у кандея.

Я бросил лопату.

– Так чего ж мы с ним возимся?

– А не возись! Я ж те говорю – кури. Ну, шевели полегоньку, а то на палубу выгонят.

Я снова лопату взял.

– Не напрягайся, – сказал Васька. – Это ж мы всегда можем сказать: «сухой пошел».

– Так они ж увидят.

– А мы сами сухого подсыпем. Из бункера приволокем и затолкаем в трубу. Ты, Сеня, молодой еще, дак за артельного держись. Я с дураками всю жизнь дела имею, а с ними-то больше научишься, чем с умными.

Но недолго мы блаженствовали. Граков пришел – я его ботинки увидал, с замшевым верхом. Стоял и стоял у нас над душой, пришлось тут и Ваське включиться в работу.

Вдруг он нас спрашивает, Граков:

– Это кто велел?

Я все кидаю лопату за лопатой.

– Кто приказал уголь в воду бросать?

– Мало ли, – говорю, – умников на пароходе.

– А у тебя у самого голова на плечах имеется?

Я встал, опершись на лопату, и заглянул вверх.

– Ну, вы потише, меня родная мама с детства не обижала.

– Грубый матрос, – говорит он мне. – Совершаешь двойную бесхозяйственность и грубишь при этом старшему. Уголь надо сушить, а не бросать в воду. А второе – дно засоряешь в бухте. По конвенции мы здесь окурок не имеем права бросить за борт.

Это он все правильно говорил. Но мне его тоже подколоть захотелось.

– А мое дело маленькое. Обращайтесь к старпому, пускай свое приказание отменит.

– Так вот я тебе приказываю.

– Вы? А кто вы такой на судне, прошу извинения? Я вас просто знать не знаю.

Он постоял, постоял. А я все кидаю, с таким это даже увлечением.

– Ну что ж, – говорит. – Формально ты прав.

– И кстати, – говорю, – пожалуйста, со мной на «вы».

Он не ответил, ушел. Скоро старпом прибежал, весь пылающий.

– Хорош! – говорит. – Сколько перекидали?

– Шешнадцать лопат, – ответил Васька. – Только же начали.

Но вылезти нам тоже не дали. Полез групповой механик в люк – поглядеть, как там выстучали края пробоины.

– Порядок, можно притягивать.

Сварщики завели снаружи стальной лист, приложили его к обшивке, в каптерке стало темно. В дыры, что они там просверлили, мы им просунули тросы от полиспаста, зацепили его за пиллерс, и все трое потянули дружно. Лист пошел – с жалобным стоном, со скрежетом. Они его начали приваривать – от электрода по эту сторону пролег кровавый шов, запахло окалиной и каким-то газом. Мы очумели, пока держали этот чертов полиспаст. Потом групповой взял второй электрод и начал изнутри заваривать. Мы еще и ослепли.

Васька заорал благим матом:

– Пустите на волю, бороду спалю!

Отпустил он нас с богом – откашливаться на воздушок.

На палубе Шурка с Серегой замешивали жидким стеклом цемент, боцман стругал доски для опалубки. Как ни заварят, а надо же еще зацементировать. Но с таким усердием они это делали, как будто утром не они орали: «В порт! В порт!» Шурка прямо взмок от страсти. Потом побежал к сварщикам, отнял у них электрод, сам заварил верхний шов. И язык при этом высунул, так ему это дело нравилось.

Ну, правда, шовчик он им показал – высший класс! Ровненький, гладкий, а потом мы его зачистили, суриком покрыли, закрасили чернью – и вовсе его не стало видно. Шурка поплевал на него, пошел гордый, руки в карманах. Я напомнил:

– А говорил – ни к чему не прикоснешься.

– Так, земеля, это же не рыбацкая работа! Это же себе удовольствие.

– Завтра и рыбацкая начнется. Груз сдадим и метнем.

– Ну, метать уж хрена! – Подумал и скривился: – Э, земеля! Конечно, метнем, а что нам еще остается? И не лезь ты ко мне, понял? А то как звездану тебя по уху, земеля!..

Вот так, значит. В таком разрезе. Да мне и самому порт уже и мечтой не казался – ни розовой, ни голубой.

К вечеру мы все заделали, залили раствором. А через час он у нас потек, цементный ящик. Это уже когда убрали все бочки с полубака, поставили пароход на ровный киль. Что же теперь – опять корму приподнимать?

– А где там наши каптерочники? – спросил боцман. Это я, значит, и Васька Буров. – Почерпайте, ребятки.

Васька внизу черпал, я на штерте тащил ведро и выплескивал с кормы. А воды, конечно, прибывало. Васька почерпал и засачковал.

– Пойдем поспим, вожаковый. Скажем – всю вычерпали, а она потом опять набралась.

– Так потом опять и пригонят.

– Главное – сейчас удрать, пока старпом на вахту не вышел.

Но старпом еще перед вахтой к нам прибежал.

– Там вода, – говорит.

– Она и будет, – сказал Васька. – Ее всю не вычерпаешь.

– Половину вычерпайте.

Мы черпали – она все прибывала. Вот так в детстве, когда мне есть не хотелось, отец мою ложку брал и чертил по тарелке с супом: «Эту половину съешь, а эту оставь».

Старпом почесал в затылке и принял решение:

– А ну ее, задраивайте. Каптеркой пользоваться не будем.

Для чего ж мы тогда вообще эту пробоину латали? – хотелось мне спросить. Заваривали, цементировали… Да у кого спросишь?

Покидали мы бухту чуть свет, еще ночные огни не погасли в поселке. Фарерцы в этот день не выходили на промысел. И наверно, глядели на нас как на диво – идиоты мы, что ли, уходим из фиорда, когда в Атлантике черт-те чего творится. Но нам уже и Атлантика была по колено. Мы только вылезли поглядеть на Фугле, попрощаться, а потом завалились в ящики. Проснулись – только когда закачало.

– Шесть баллов, ребята, не меньше, – сказал Митрохин. – Наверно, не подпустят швартоваться.

– Подпустят, – ответил Шурка. – Нас-то – в первую очередь.

Всё мы уже знали наперед – до апреля, когда нас никто уже на промысле не удержит, никакой Граков.

В динамике щелкнуло, затрещало. Мы спохватились – сейчас на палубу позовут. Но это «маркони» вызывал базу. А трансляцию не отключил – то ли забыл про нее, то ли нарочно оставил, чтоб мы в кубриках поразвлеклись.

– Граков говорит, – знакомый голос прорезался. Все приподняли головы. Серега потянулся с койки, подкрутил погромче. – …Пробоина серьезная, но заварили, зацементировали. Приняли решение остаться на промысле, выполнить плановое задание. Сама команда решила, и почти единодушно. Были, конечно, отдельные настроения, но в общем – ребята боевые, коллектив здоровый, одним словом – моряки!

– Добро, – ответила база. – Вас понял. Привет экипажу. Подходите к моему левому борту.

Мы еще полежали минуту. Потом Жора-штурман басом своим молодецким скомандовал выходить на швартовку.