По ту сторону жизни Ильин Андрей

Можно… Но опасно… Да и никаких выгод не сулит. «Хозяин» рыть начнёт… Нет, это крайний, хотя и возможный вариант. Его никогда не поздно…

Вот если бы посадить их под контроль… Хорошее решение, только как? Для этого надо каналы связи перехватить. Через кого товарищ Сталин со своими нукерами общается, через кого приказы передаёт?

Через кого?

Стоп! Почтальон… Люди Никодимова говорили что-то про почтальона, который каждый день в посёлок приходит. Только он, остальные все безвылазно в лагере сидят. Почтальон… И если предположить… Потому что других вариантов нет, только если у них там в лагере радиостанция мощная, но тогда ее можно перехватить… Ну, не голуби же почтовые в Москву летают! То есть если иметь возможность читать письма «Хозяина», то можно будет понять, против кого он козни строит, и вовремя среагировать. Что – дорогого стоит!

Ай да «Хозяин»! Прежде других сообразил, решив личную гвардию сколотить, как средневековые бароны – дружины, как японские императоры – самураев. Создать небольшую армию, чтобы управлять ею единолично, без посредников! Только он дальше баронов пошёл, потому что о его нукерах никто не знает – ни единая живая душа… и, значит, никто не может на них повлиять, никто не может им приказать, переманить на свою сторону или перекупить… Нельзя купить того, о ком ты ничего не знаешь, и запугать невозможно. А случись что… Допустим заговор или переворот… И тогда сто или двести хорошо натасканных бойцов, взявшихся ниоткуда, могут сильно изменить ситуацию. Потому что никто их не ждёт…

Или… Или, напротив, брошенные, как стая злобных псов, мгновенно растерзают любого, на кого «Хозяин» пальцем укажет, не оглядываясь на закон и санкции, и никакая охрана не спасёт.

Они – как лишний туз в рукаве, который, вовремя в игру вброшенный, всю игру может перевернуть. Так что имеет смысл… Ради понимания, что замышляет «Хозяин», но и чтобы присмотреться и по возможности перетащить их на свою сторону. Ну или создать что-то подобное.

Ай да Иосиф, ай, молодец! Недаром он эксами до революции промышлял, деньги для партии добывая, не зря от жандармов бегал. Один тифлисский экс со стрельбой и взрывами бомб партии триста тысяч золотом принёс. Ведь чистая уголовка это была – гоп-стоп, со стрельбой и трупами – отсюда и методы! Подзабывать стали старые партийные товарищи, с кем дело имеют, почитая вождя теоретиком марксизма и Отцом Народов, а он практик, он банды сколачивал, банки грабил, не брезгуя за оружие браться и голову под пули подставляя. От такого что угодно можно ожидать!

Так, может, и теперь, молодость свою припомнив, решил он банду сколотить, которая под ним ходить будет и ему беспрекословно подчиняться? Потому что хитёр «Хозяин», прозорлив и умеет вперёд смотреть, дальше других видя. Не верит он сподвижникам своим, которые на стареющего вождя глядя, не исключено, к трону примериваются. Вот и страхуется.

Так всё?.. Пожалуй, так!

А отсюда – решения…

На почту, стуча сапогами, зашёл бравого вида эмгэбэшник.

– Здравствуйте, девушки!

Две «девушки» лет за пятьдесят с сильным гаком подняли от конвертов, газет и бандеролей удивлённые глаза. И улыбнулись. Потому что капитан был молод, розовощёк, обаятелен и весел.

– Как живете-можете? – спросил капитан, сунув в окошко шоколадку.

– Спасибо, хорошо, – игриво ответили «девушки», машинально поправляя причёски.

– Ох и далеко вы забрались, просто край света, еле добрался.

– А вы зачем к нам?

– Направлен для дальнейшего прохождения службы! Невесты-то у вас тут имеются?

– Конечно. А вы холостой?

– Так точно! Жених по всем статьям! Где у вас начальство сидит?

«Девушки» указали на дверь.

– И как вашего начальника зовут?

– Анна Петровна.

– Вот спасибо…

Розовощёкий капитан шагнул за дверь. За которой перестал улыбаться. И даже перестал быть розовощёким – лицо его и глаза приобрели какой-то стальной оттенок, как и пристало офицеру МГБ при исполнении.

– Гражданка Феоктистова? – не спросил, пригвоздил к месту он.

– Что?.. Да… Я… – приподнялась и упала обратно на стул Анна Петровна. – А вы…

– Следователь МГБ капитан Егорушкин. По особо важным делам. Прибыл из Москвы.

Махнул перед лицом красной книжечкой, хотя полупарализованная гражданка Феоктистова в нее даже не заглянула – и так всё было понятно, без всякого удостоверения, по одному только взгляду, лицу и повадкам.

Капитан с грохотом пододвинул под себя стул, сел на него и, пристально глядя на женщину, стал медленно, не спеша, прямыми пальцами, расстёгивать планшетку. Отчего гражданка Феоктистова чуть чувств не лишилась, припомнив все свои прегрешения, начиная с начальных классов средней школы, где она однажды раскрасила цветными карандашами портрет Сталина.

– Прошу о содержании нашего разговора никому не сообщать. Включая ваших близких. Вот подписка. Ознакомьтесь и подпишите!

Испуганная женщина взяла дрожащими руками листок и стала читать, не понимая содержания, потому что буквы прыгали по бумаге, как живые букашки. Но число десять она увидела. Десять лет за разглашение.

– Прочитали? Прошу! – Офицер макнул перо в чернильницу и протянул ручку Анне Петровне. – Вот здесь разборчиво подпись и число.

Женщина испуганно зацарапала пером по бумаге, ставя кляксы. Так она даже в первом классе не писала.

Капитан взял листок медленно, не спеша, выдерживая паузу прочёл текст, периодически поднимая глаза и пристально глядя на гражданку Феоктистову, отчего та виновато улыбалась и часто-часто кивала, вздохнул, сложил листок вчетверо… Спросил зачем-то:

– Ваш муж Феоктистов Геннадий Поликарпович, если не ошибаюсь, работает в Продторге?

– Да, – еле слышно пролепетала женщина, прощаясь мысленно с мужем лет на пятнадцать.

– Но я не по этому делу. Просьба у нас к вам, Анна Петровна. Надеюсь, вы нам поможете? – И капитан улыбнулся, с трудом раздвинув в стороны стальные губы.

И эта улыбка доконала женщину.

– Да… Конечно… Я сделаю, я всё сделаю, всё, что скажете… Извините, прикажете! – И гражданка Феоктистова, попыталась сидя принять стойку смирно.

– К вам приходит корреспонденция для «Особлага». Так?

– Да, конечно… Так точно, – ввернула Анна Петровна оборот, который здесь, в Сибири, звучал повсеместно.

– Так вот. Прежде чем передавать корреспонденцию адресату, вы должны, обязаны, позвонить нам и придержать ее на день-два, чтобы компетентные органы могли ознакомиться с содержимым. Это дело государственной важности, как вы понимаете.

– Конечно! Да! Понимаю!

– Вот и хорошо. Конечно, о нашей просьбе никто не должен знать… Впрочем, вы подписку дали и должны понимать возможные последствия. – Капитан улыбнулся. И отчего-то спросил: – А брат ваш, если мы верно информированы, работает инженером на железной дороге? Впрочем, это не важно. Пока… Был рад с вами познакомиться.

Капитан встал со стула, оценивающе оглядел помещение, удовлетворённо кивнул и вышел. Там, за дверью, на его лице засияла обаятельная улыбка, и был он весь молод и приятен во всех отношениях.

– У вас очень симпатичная начальница, – весело сказал он работницам почты. – Повезло вам с руководством, не то, что мне! – И махнув на прощание рукой, вышел, топая сапогами, на улицу.

А там, за дверью, гражданка Феоктистова, трясущейся рукой наливала воду из графина, и хоть слила уже половину, в стакане воды так и не прибавилось…

Конверт был двойной, опечатанный двумя сургучными печатями. Почерк незнакомый.

– Вскройте, только аккуратно, – двинул человек в пенсне конверт по столу. – И ко мне его сюда, не читая. Чтобы никто!..

Помощник понятливо кивнул. Есть письма, в которые челядь свой нос совать не должна. Может, это письмо от дамы, а дама не просто дама, а чужая дама, а ее кавалер не просто кавалер, а сосед по кабинету… Правда, на этом письме были сургучные печати…

Печати подогрели, подцепили скальпелем, отделили от бумаги и передали по назначению.

Товарищ Берия осторожно, словно мину в руках держал, открыл конверт, вытащил лист бумаги и… вздрогнул, покрылся бисеринками пота! Потому что почерк был Его! Письмо «Хозяина»!

Лаврентий Павлович пододвинул ближе лампу и стал читать. Читал долго, хотя в письме было лишь несколько строк, была инструкция, где сообщалось, что получатель должен ожидать дальнейших указаний, которые исполнить незамедлительно и буквально, и что никакие иные приказы, исходящие от других лиц, включая министров и членов ЦК, силы не имеют. И еще приписка, что, кроме командира, никто иной ни о характере переписки, ни о том, кто отдаёт приказы, знать не должен. И подпись нетипичная. Две буквы: И.С. – Иосиф Сталин.

Лаврентий Павлович выдохнул, осторожно положил исписанный листок в конверт, а конверт в другой, отодвинул от себя письмо и, тяжко вздохнув, потёр лицо.

Теперь никаких сомнений не осталось – «Хозяин» стаскивает из зон в кучу опытных в драке бойцов, формируя из них отряд, который подчинил лично себе. Минуя МГБ, милицию, армию… И теперь очень, сильнее чем раньше, хочется наведаться в этот лагерь, чтобы узнать больше. Потому что не исключено, что «Хозяин» копает под него и эти бойцы готовятся по его душу. И если теперь не разобраться, то после может быть сильно поздно…

Только как сунуться в вотчину «Хозяина»? Никак не сунуться! Не могут там погоны МГБ светиться!.. Но если изобразить нападение неизвестных на лагерь, кого-то пострелять, кого-то увести… Только какие неизвестные могут решиться напасть на зону, где сотня бывших фронтовиков срок мотает? И зачем? Нет, всё это белыми нитками шито…

А если кипешь внутри лагеря поднять, если они друг с другом сцепятся и часть, например, сбежит? Это более понятно… Но те, кто останутся, им как рты заткнуть?..

Так может быть?.. А почему бы и нет… Почему МГБ, а не, к примеру, милиция, которая по чистой уголовке? Которая третья сторона… В этом случае «Хозяин» ничего сделать не сможет, даже если заподозрит, потому что виновных не будет. Точнее, виновны будут те, кого не в чём заподозрить нельзя, и МГБ останется в стороне. Может, так. По крайней мере, можно начать, а дальше решить, давать ход делу или нет. Лишний козырь, который в любой момент, в колоде не помешает.

Подумать. Еще раз подумать. Как следует подумать! Не против абы кого партия играется, против «Хозяина», который та еще лиса. Который всем лисам – лиса! Но, правда, и рисков особых нет, пока это лишь страховка на случай, если…

Товарищ Берия вызвал помощника.

– Вот что… Организуй жалобы местных на зону. На ту самую.

– Каких местных?

– Любых. Населения – лесников, охотников, продавщиц. Мол, обижают их зэки, воруют всё, что плохо лежит, и всё такое прочее… Или даже так – пусть там кассу ограбят или зарежут кого-нибудь, или изнасилуют. А следы приведут в лагерь. И пусть расследованием займётся местная милиция и тогда…

В одном забытом богом посёлке случилось ЧП – ночью кто-то постучал в магазин, попросив сторожа открыть, чтобы прикупить спиртного. Такое и раньше случалось, когда кому-нибудь из местных невтерпёж было ждать утра, и сторож отпускал им товар, а утром продавщица вносила деньги в кассу. Все здесь были свои, все друг друга знали и потому не боялись.

– Слышь, Михеич, открой… Надо очень… Ну, сил нету.

– Опять ты, Николай?

– Ну я, я, Михеич. Ну, давай, запускай.

Михеич открыл. Потому что Николай, которого он с пелёнок. Но вместе с Николаем был еще кто-то – какие-то два незнакомых мужика.

– А это кто с тобой? – спросил сторож.

– Да свои это, свои, – заверил Николай, которому точно без глотка жизни не было. – Приятели мои.

– Откель они?

– Тебе не всё одно? При деньгах они. Давай, тащи водку, мы и тебя угостим. Точно?

И приятели согласно закивали.

Михеич прошёл за прилавок, вынес несколько бутылок водки.

Приятели полезли за деньгами. Но достали не деньги, а заточки. И быстро и ловко несколько раз ударили сторожа в грудь, отчего тот захрипел и на губах его запузырилась кровь.

– Вы чего это, чего?! – испуганно зашептал Николай, – Мы так не договаривались.

Прыгнул было к двери, но его перехватили и ткнули заточку в горло. После чего взломали кассу, вытащив из нее оставшуюся с вечера выручку, побросали в мешки водку, сигареты и что-то из продуктов и, тихо притворив дверь, вышли на улицу.

Утром сунувшиеся в магазин покупатели обнаружили два, лежащих в лужах крови, трупа – сторожа Михеича и известного местного пьяницу и баламута Николая. Новость моментально облетела посёлок, и все лишь гадали, кто мог совершить такое зверство…

Прибывший на место преступления участковый опечатал помещение, чтобы там любопытные не топтались, и позвонил в район. А сам осмотрел окрестности. Обнаружил следы, хорошо пропечатавшиеся в дорожной грязи, которые ушли по заброшенной грунтовке в сторону леса. Опросил односельчан. Кто-то вспомнил, что видел под утро три фигуры в зэковских ватниках, которые тащили на себе какие-то мешки. Участковый прошёл по дороге несколько километров и скоро заметил на обочине пустые бутылки из-под водки и вскрытые банки консервов. Похоже, здесь грабители остановились и отпраздновали удачный гоп-стоп. После чего двинулись дальше.

Куда?.. Впереди был только лес и… вновь отстроенный «Особлаг», куда этапировали больных зэков. Когда из района прибыл опер, преступление было практически раскрыто.

– Да что тут думать – зэки это с «Особлага». Они иногда тут появляются, а письмоносец их – так каждый день. Они Михеича с Николкой зарезали, больше некому. Там дальше только лагерь, лес и болота. Ну кто туда из наших мужиков мешки потащит, наши бы их где-нибудь поближе сховали? Да и не станет никто своих убивать – чужих сколько угодно, а своих – ни-ни! Надо в лагерь ехать по горячим следам!

Участковый подогнал свой мотоцикл, посадил сзади оперативника, и они отбыли искать преступников. Но до «Особлага» не доехали, потому что в паре километров от него их остановил какой-то зэк.

– Хочу сообщить органам правопорядка, кто ограбил в посёлке магазин.

Участковый с оперативником переглянулись.

– Ну, говори!

– Не здесь. Здесь нас заметят и на перо меня поставят. Надо в посёлок ехать или райцентр, там меня не достанут, а я важные показания дам.

– Куда же мы тебя?.. Ладно, влезай между нами, как-нибудь доедем.

Зэк резво сунулся между оперативником и участковым.

– Держись!

– Держусь, – ответил зэк. Сунул руку за пазуху и ткнул участкового в спину заточкой, прямо в сердце, и пока оперативник ничего не сообразил, повернулся и ударил его в глаз.

Участковый и оперативник рухнули с мотоцикла. Уже мёртвые. Зэк вытер об их одежду заточку, вытащил из кобуры участкового пистолет, а из кармана документы и оттащил трупы в ближайшие кусты. После чего сел на мотоцикл и уехал в сторону лагеря…

Участкового хватились к утру. После чего…

После чего можно было начинать масштабную операцию, потому что против уголовщины не попрёшь… Четыре трупа, два из которых «при исполнении» – это не пустяк!

– Не нравится мне всё это.

– Что?

– Всё!.. Сидим здесь не ясно за каким. Ревизии приезжают. Участковый в посёлке пропал и опер из райцентра.

– Откуда знаешь?

– Почтальон сказал – весь посёлок об этом только и говорит.

– А мы тут при чём?

– Притом, что рядом, что возле посёлка только мы, и особисты на нас могут бочку покатить… Нутром чую: будет большой кипешь.

И никто насчёт «нутра» не ухмыльнулся, все восприняли это всерьёз. Зэки, они всегда опасность чуют, как бездомные псы – жизнь их приучила не надеяться на лучшее, всегда ожидать пинка под хвост.

– Соломку стелить надо. На фронте, закрепляясь на передовых, мы всегда пути отхода готовили – траншеи рыли и маскировали, тропы прокладывали по оврагам и кустам, чтобы можно было скрытно перемещаться.

– Ты что, предлагаешь окопы рыть?

– Нет, но, как минимум, утащить часть продуктов на лесную базу. Да и оружие не помешает. Рачительная хозяйка все яйца в одну корзину не складывает. Придётся когти рвать – с чем останемся?

– Верно «Партизан» говорит. Не дело на зоне все запасы хранить.

– Что предлагаешь, «Партизан»?

– Схроны для бойцов устраивать, тайники копать, чтобы куда не побежать – везде можно было ночлег найти, еду, одежду тёплую, и боезапас пополнить. Мы так под немцами действовали – растаскивали тайные склады во все стороны на пятьдесят – семьдесят километров, а после налегке от них отрывались. До схрона добежишь, харчами и патронами разживёшься, постреляешь маленько и к следующему складу бегом. Все барахло на себе не унесёшь, а потащишь – далеко не уйдёшь.

– Умно. Надо бойцов снарядить.

– Не всех, только наиболее надёжных, человека четыре-пять, не больше, пусть побродят, места подыщут и чтобы другие ничего о тех тайниках не знали. Я сам с ними пойду. Обратно не приведу, в дальнем лагере оставлю.

– Не доверяешь?

– Не доверяю. Из меня доверие к людям фрицы калёным железом выжгли. Они умели любых молчунов разговорить. Если кто-то из партизан к ним в лапы попадался, мы не гадали, предаст он или нет, или все пытки выдержит и героем помрёт. Мы ноги в руки – и айда, пока лагерь не накрыли! Такая правда.

Суровая правда – молчат командиры. На фронте всё проще было, там бежать некуда – позади страна, заградотряд и трибунал. Там вцепился в окоп и сиди, сколько сможешь, до победы или до смертушки своей. Но так легче, когда за спиной силу ощущаешь, когда не надо зайцем по лесу скакать, когда, хоть через раз, но тебе каши горячей подвезут, патронов подкинут и в госпиталь, если что, сволокут. А «Партизану», да – побегать пришлось, и не было у него ни тыла, ни медсанбата позади.

– А если рана? – спросил кто-то.

Усмехается криво «Партизан».

– Пилой ноги-руки резали без наркоза – в зубы палку сунешь, навалишься на бедолагу, припечатаешь – и ну пилить: и мясо, и кость. А если в живот или в грудь ранение, или нагноение какое – считай труп! Кого-то и добивать приходилось, чтобы не мучился и не орал на весь лес.

Хлебнул «Партизан». Но и опыта набрался.

– К схронам метки поставлю, после вам передам, но так, чтобы все не знали, только проводники. На десяток километров груз пусть бойцы подкинут, ну, а дальше мы его на своём горбу растаскивать станем. Недели, думаю, хватит.

– Думаешь, бегать придётся?

– Думаю, придётся. А что, кто-то сомневается?

Нет, никто не сомневается. Понимают бывшие зэки, печёнкой чуют, что добром этот «карантин» не кончится. Не бывает так, чтобы долго было хорошо. Будет как всегда.

– Когда пойдёшь?

– Вот сегодня в ночь и пойду…

А дальше всё пошло не как надо. Вернее, как всем не надо!

Промысловик среди зэков затесался, который в Сибири браконьерством промышлял, капканы и ловушки на зверьё настораживая и белок в глаз стреляя. На чём и погорел, пушнину сбывая и патроны, соль в сельмаге прикупая. Сдал его кто-то участковому. И за потраву лесную светило ему всего ничего – «пятак», да только вдруг выяснилось, что он не воевал, в тайге все пять лет, пока народ от немцев отбивался, прячась, а это уже дезертирство. Дальше – больше. Стало известно, что в тридцать девятом он, бывший кадровый военный и враг народа, бежал из мест лишения свободы и благополучно пропал – думали, что его волки загрызли, а он в тайге осел и прижился… И вот теперь к командирам пришёл.

– Чего тебе?

– Ничего. Ты хай не поднимай, ты послушай…

– Про что?

– Слышь, птицы кричат?

– Где?

– По четырём сторонам.

– Так на то и лес, чтобы птицы были.

– Так они не везде кричат, они вон там и там кричат. И летают над ёлками. Я специально понаблюдал. И время… Не всегда они летают и хай поднимают, а всё больше ранним утром и вечером, когда смеркается.

– И что с того?

– Ничего. Кто-то тревожит их, вот они и снимаются с веток.

– Так может это зверь какой, здесь тайга, здесь зверьё кишит.

– К зверью они привыкши, зверя они каждый день видят и так полошиться не станут. Что им сохатый или волк – отлетят чуток, сядут на ветку, да переждут. А они вон как кипешуют! Стало быть, что-то такое видят, чего раньше не замечали.

– Что?

– Откуда мне знать – может, охотник какой прошёл или лесник, может, еще кто. Только если бы прошёл, то ушёл, а этот не уходит, этот каждое утро и вечер птиц распугивает.

– Думаешь?

– Я ничего не думаю, думать командиры должны. Я заметил – сказал, а вы мозгуйте, на то вам погоны и голова в фуражке…

Пришлось подумать, потому что точно – летают и кричат, и если в бинокль утром глянуть, то можно заметить мечущихся над ёлками птичек.

– Надо бы туда сходить, проверить.

– Кого пошлём?

– Кто у тебя из опытных есть, кто по тайге лазил?

– Вот «Дезертир» пусть и идёт. И пару-тройку человек ему придадим на всякий случай из разведчиков, которые в Белоруссии воевали. Там тоже леса с птичками.

– Добро.

Снарядилась группа и ночью из лагеря вышла, да не прямо, а в обход. Вначале по дороге к посёлку, а километрах в пяти свернули и крюком большим обратно вернулись. К утру на месте были, где залегли на взгорке, кустиками прикинувшись.

И точно, как завечерело, через часок, всполошились птицы.

– Вот там, дерево, глянь, – показал «Дезертир». – Дай бинокль.

Глянул внимательно, по кронам ёлок прошёлся. Вроде нет ничего… Но только кружат птицы! Еще раз прошёлся… А это что – уплотнение на ёлке, словно гнездо из веток сплетённое. Только больно большое гнездо. Такие птички, говорят, только в Австралии водятся и то не летают, а только ножками по земле бегают.

– Наблюдатель там засел!

– Уверен?

– Нет. Но проверить надо бы.

Взяли бинокль бойцы.

– Точно. Мы так же на «передке» на деревьях висели, ветками обложившись, огонь корректировали. Да и немцы тоже – с дерева хороший обзор, с грунта столько не увидишь. Похоже…

– Пошли?

– Ну давай, посмотрим.

И бывшие фронтовые разведчики, скользнув тенями, ушли в темноту. И разобрались. Быстро. Потому что не в тылах ордена зарабатывали, а на «передке» и за «передком», по ту сторону окопов вражьих.

– Схрон там.

– Где?

– Сорок градусов левее. Слышишь, храпит кто-то.

– Не слышу.

– Ты не слышишь, а я слышу. Слух у меня абсолютный, я до фронта в музыкантах ходил, в консерватории учился.

– Да ну!

– Ну да! А после бомбёжек да артобстрелов слух посадил, но не глухой. Там они.

Прислушались. Всё точно, слышится какой-то тихий рокот из-под земли.

– А второй на ёлке сидит.

– Возьмём?

– Не теперь, надо утра дождаться, когда пересменка. Не лазить же нам по деревьям.

И бойцы тихо залегли за стволами, как умерли. Потому что опыт, потому что сидели, пережидали, да не часами, а сутками.

– Не спать! После выспимся!..

Засерело. Зашевелился, просыпаясь, лес.

– Тихо!.. Вон он!

Из-под земли, как оживший покойник, выбралась какая-то пятнистая тень. Побрела в сторону ёлки.

«Я его! – показал пальцами один из разведчиков. – Ты… – показал в небо. – Того, кто на дереве. – Вы двое… – растопырил два пальца и ткнул ими в землю. – Берете тех, кто в схроне остался. Всё, разошлись».

Не дошёл боец-эмгэбэшник до ёлки, не судьба. Кто-то, тихо заступив ему за спину из-за ствола, чиркнул поперёк горла финкой, зажав рот ладонью. Побулькал тот кровушкой и затих быстро.

Тихий свист. И ответный.

Лезет, спускается по стволу человек в маскхалате – медленно, аккуратно ощупывая ствол, ступая на ветки, сам больше за верёвку, с вершины брошенную, держится. Сполз. Выпрямился, расправляя затёкшее тело. Только тут на него кто-то свалился, подминая под себя и засовывая в рот вонючую портянку – уж что нашлось:

– А ну, замри! – Злой шёпот в лицо, а в шею нож тычется так, что кровушка капает. – Убью, сука!

Замер боец, жить хочет. А кто не хочет, кому интересно в мирное время, когда жить стало лучше, жить стало веселее, помирать. У него оклад, выслуга, пенсия не за горами…

А там, где схрон, уже не таясь, оставшиеся бойцы вломились – нащупали пальчиками вход и вышибли его ногами. Скомандовали тихо:

– Хенде хох! Ручки!..

И прежде чем кто-то сориентировался, ввалились, надавали по мордасам, метя в зубы, чтоб крики унять.

– Лежать!

Легли. Косятся испуганно. Они хоть и фронтовики бывшие, но всё равно эмгэбэшники, кабинетные работники, к таким наскокам не привыкшие.

– Руки за спину! – Стянули запястья ремнями, выволокли наружу. – Встали, пошли! Сами пошли, не маленькие!

Кроме одного, который уже не встал, которого с перерезанным горлом в схрон свалили, как в могилу.

Пошли опять в обход. Один из бойцов, в лагерь сбегав, ватники в тюке принёс, чтобы обрядить пленников как зэков, чтобы неотличимы они были. Переоделись, двинулись.

– Кто дёрнется – зарежу!

Идут заключённые в одинаковых фуфайках с номерами и кепочках, своих от чужих не отличить. Пишут наблюдатели:

«Семь единиц в лагерь зашли…» И время проставляют…

Только уходили – четверо!

Прошли к штабу.

– Ваше приказание выполнено!

– Это кто такие? – удивился «Полкан».

– Наблюдатели. На ёлке сидели и в схроне. Четверо их было.

– А четвёртый где?

– Там остался. Не тащить же его нам на себе…