По ту сторону жизни Ильин Андрей

Долбят «ручники» по баракам, как отбойные молотки. Сидят в бараках зэки. Против пулемётов не попрёшь, сколько их там – пожалуй, больше полутора десятков, а еще автоматы – иссекут в момент, до «колючки» добежать не успеешь, а еще через нее перебраться надо. Нет здесь сапёров, которые заранее проволочные заграждения подрезать могут. И приданной артиллерии нет! И даже миномётов батальонных. На фронте одним бы танком проломиться могли… Эх!

Сидят зэки, за стенами схоронившись, постреливая изредка, для оснастки.

Только пугать противника им не надо, лежат эмгэбэшники, в землю вжимаясь, головы не поднимая, слушают, как пульки редкие посвистывают. Такая диспозиция, что ни те, ни другие, что ни туда, ни сюда.

Ночи ждать надо, а там потемну, можно попробовать пробиться!

Только не помогла ночь… Загудели моторы, подтянулись по дороге грузовики, разошлись по периметру, врубили фары и прожектора, на кабинах установленные. Ракеты в небо полетели осветительные, и стало светло как днём. А тут еще бронетранспортёр гусеничный с пулемётом крупнокалиберным, который молотом по стенам заколотил, брёвна перемалывая. Поганое дело.

Но не хотят зэки сдаваться, да и не получится – кто с флагом белым побежит, того свои же в спину пристрелят. Думают командиры, прикидывают…

– Фары гасить надо, пока светло, шанса нет, все поляжем. Надо стрелков кликнуть.

– Эй, в бараках, ворошиловские стрелки есть? Кто на фронте снайперил – откликнитесь. Есть такие?

– Есть! – кричат из бараков.

– В фары попадёте?

– Можно попробовать, только нас прежде из пулемётов положат.

Верно, высунуться снайперы не успеют, как их свинцом нашпигуют.

– Слушать сюда! – кричит «Кавторанг». – Подымайтесь наверх, ковыряйте дырки в сторону норда, по-вашему – севера. И между брёвен, у кого инструмент есть. Готовьте амбразуры, чтобы разом, по команде… И еще – по приказу палите бараки и простыни, провод, резину всякую, хоть сапоги в огонь, чтобы дыма побольше. Ясно?

А чего не ясного?

Поставить дымовую завесу, разбить залпом фары, чтобы за дымом и огнём пожара, который пулемётчиков слепить будет, где бегом, где по-пластунски, к проволоке, а там, броском, на «ура!» смять залегшего противника и через его порядки – в лес, который метрах в трёхстах. Есть шанс прорваться. На фронте и похуже бывало и совсем швах, но как-то умудрялись, сшибали фрицев…

Готовность через три часа, когда стемнеет. Бараки палить заранее.

А если бараки палить, то деваться уже будет некуда – это как мосты за спиной – не отсидеться в них! Хитры и злобны командиры, которые выхода зэкам не оставляют, когда можно только вперёд! И все это понимают. И принимают. Лучше так, лучше пусть не всем, но на волю, чем обратно на нары.

И звучат, казалось бы, забытые, фронтовые приговорки:

– Ничего, славяне, прорвёмся…

– Один раз помирать не страшно…

Час.

Второй.

Третий…

Задымили, затлели бараки. Поднялось пламя, раздуваемое ветром. Еще полчаса и можно будет в штыки!..

Только не вышло в штыки. И ничего не вышло!..

Звонок. Оттуда.

– Слушаю.

– Товарищ Берия, ваше приказание выполнено. Груз доставлен на место.

– Успели?

– Так точно. Чуть затормозились на перешейке, там грязь непролазная и лужи… Но пробились. Теперь машины на месте. Разрешите приступить?

Оскалился товарищ Берия, хлопнул кулаком по столу.

Всё-таки смогли, успели! Теперь всё закончится быстро – не устоят зэки. Всё правильно он придумал, всё верно рассчитал. Против такого «оружия» им не устоять – кишка тонка! Хоть они и фронтовики. А может, именно потому, что фронтовики!

– Даю добро! Начинайте операцию. Докладывать мне через каждые пятнадцать минут! – Бросил трубку на рычаги, встал, подошёл к шкафу, достал бутылку коньяка.

Теперь можно. Теперь он почти победитель. Переиграл он зэков, в одиночку переиграл, потому что умеет принимать решения – быстрые и действенные. Зэков он усмирил, почти усмирил… Но что дальше?.. Дальше «Хозяин» узнает про бунт, и начнутся оргвыводы. Или не начнутся? Если хорошенько подумать… Потому что цепочка… Потому что почтальон… И если взять корреспонденцию под контроль, то… То можно подменять приказы «Хозяина», для чего достаточно в конверт своё письмо положить, оригинал изъяв. То есть фактически весь этот лагерь, всех этих бойцов себе переподчинить… Такой поворот! А они согласятся? Вряд ли. Менять «Хозяина» на товарища Берию, которого зэки ненавидят…

Минуточку… А зачем их согласия спрашивать, когда они, если вспомнить ту инструкцию Иосифа в конверте, не знают, на кого служат? Не должны знать, кроме командира, что похоже на правду! Зачем «Хозяину» раньше времени высовываться, зачем себя компрометировать? Да и наплевать зэкам, под кем они ходят, – не их ума это дело. Люди они подневольные, кому угодно служить будут, лишь бы кормили и на общие не гоняли! Не станет Иосиф перед каждым рядовым зэком раскрываться, только если перед доверенным лицом. То есть подчинённые ему бойцы не знают, кому служат! Отсюда… Очень интересно…

Отсюда, перехватив канал связи, можно переподчинить себе всю эту зону, ничего практически в системе управления не меняя… Был «Особлаг», и пусть остаётся, тренировались зэки – и пусть себе продолжают… Только гайки подзакрутить… А коли до дела дойдёт, то можно их под свои цели использовать… Втёмную, просто приказ переписав. Вопрос: чем они могут быть полезны? Много чем! Тут Сталин в своих опасениях прав – все эти, зажравшиеся на пайках и окладах работники – не опора. Пошатнётся «Хозяин» и разбегутся кто куда. Не станут они своими звёздами и выслугами рисковать. Ну кто из его окружения будет готов за него жизнь положить?..

Задумался товарищ Берия, в голове имена перебирая… А ведь нет таких, все они хороши, все преданы, пока он при власти, а как свалится – отрекутся и первыми топтать начнут, себя выгораживая. Ведь никого из тех прежних наркомов их челядь не защитила – ни Тухачевского, ни Якира, ни Блюхера, ни Ежова с Ягодой, хотя могли целые полки поднять, целые дивизии, орудия могли на прямую наводку выкатить!.. Но пальцем не пошевелили – сдали без боя своих командиров, против них же на суде показания давали. Так, может, и его… Чем они лучше? Может, даже и хуже…

А эти?.. Этим деваться некуда и терять нечего – нет у них звёзд, пайков и окладов. Ничего нет, даже свободы – под статьями они ходят, ослушаются – на нары обратно отправятся. Такие, вне системы, бойцы много чего могут сотворить. Потому что не за совесть, а за страх служат, как на войне, где приказом «Ни шагу назад!» бегство Красной армии остановили. Так?

Встал товарищ Берия, быстро прошёлся по кабинету туда-суда, заметил бутылку коньяка на столе, про которую забыл. Подошёл, взял, откупорил, налил полный стакан и руки у него не дрожали – ни капли не пролил.

Интересная комбинация образовалась… Рискованная, но перспективная. Да и выхода иного нет, как переписку перехватывать, после того что случилось. Теперь – нет. А может, всё и к лучшему. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло!

Лаврентий Павлович повернулся на каблуках, заметил портрет «Хозяина» в парадном мундире, висящий на стене, подтянулся, замер на мгновение, поднял стакан, сказал с нарочито грузинским акцентом:

– За… товарища… Сталина!

И опрокинул в рот коньяк. Одним большим глотком.

Горят бараки, и простыни, одеяла, провода, со стен сорванные, и даже обувь, чадят так, что дышать нечем. Стелется дым, по зоне расползаясь. Хорошо командиры придумали… Еще пять – десять минут… Стрелки встали к амбразурам, выцеливая ярко горящие фары… Один залп и атака… И свобода. Для кого-то. А для кого-то смерть. Но каждый верит, что его пуля минует, что он выживет, спасётся… Так они на фронте в атаку ходили, так – побеждали.

Из штаба тряпка высунулась – сигнал к готовности…

Пора…

Но что это? Что?! Выкатываются к «колючке», к самому забору грузовики, разворачиваются задними бортами, притискиваются. Внутри какие-то неясные фигуры… Сейчас грузовики сдадут назад, сомнут проволоку, повалят столбы и из них…

– Приготовиться к бою! Огонь по команде!

Застучали, зашелестели затворы.

– Залпом!..

Но не стреляют зэки. И «десант» не стреляет. И даже пулемёты молчат. Перелезают, прыгают через задний борт какие-то люди, без оружия, встают неровной цепочкой, испуганно оглядываясь… Кто это? Какие-то гражданские, в разномастной одежде – в пиджаках, рубахах, свитерах. Стоят, смотрят…

– Митька! – сдавлено ахнул кто-то из зэков. И тут же заорал что было сил: – Митя-ай, брат!

Вздрогнул один из гражданских, смотрит растерянно жмурясь, ладонь раскрытую к глазам приставил, вглядывается… Голос… Знакомый голос!

– Митяй! Ты?!

Поднял Митяй руку неуверенно, махнул, не видя кому. Но слыша.

– Сашка? – не крикнул, прошептал, но по губам прочитать можно было.

И ахнули зэки! Потому что узнали… Потому что там, перед проволокой, стояли их близкие – их братья и отцы, позади которых, в спины им, торчали частоколом пулемётные стволы.

– Ваня! Ваня?! Ты?

– Я, батя, я! Здесь я!

И гомон десятков голосов, сливающийся в сплошной, страшный вой. И отдельные крики: «Петя, Петя, где ты?! Георгий!.. Брат!.. Здравствуй, брат…»

И радость… И перекрывающей ее испуг – откуда, зачем?!

И тут же голос в рупор, перекрывающий все крики.

– А ну, тихо! Слушать всем! Если вы теперь не сложите оружие, то… – Пауза, но очень многозначительная пауза, от которой мурашки по телу и испарина на лбах. – Предупреждаю, что в случае дальнейшего сопротивления, имею полномочия на принятие исключительных решений, вплоть до… – Пауза, чтобы поняли, осознали. – Амба, постреляли и будет. Даю три минуты на размышление… – Повернулся, махнул рукой.

И длинная очередь из пулемёта поверх голов так низко, что волосы на макушках зашевелились, так что присели все в ужасе.

И тишина. И только треск горящих бараков, что чадят дымом, но только не нужна уже никому дымовая завеса. Потому что там, перед «колючкой» стоят близкие, родные люди.

Полетели в окна карабины и автоматы. И даже заточки.

– Убрать гражданских, – распорядился полковник в форме МГБ.

– А ну в машины, быстро! – заторопили, подгоняя прикладами солдаты родственников.

Подталкивая, помогая друг другу, полезли люди в машины. Но все они, когда подбегали и лезли, перебрасывая ноги через борт, смотрели, выворачивая шеи, назад. Только – назад, туда, где полыхало пламя и раздавались крики!

– Батя, что там дети? Что детишки мои?..

– Как мать?..

Машины взревели и отъехали.

– Выходи строиться! Раздельно! Всем возле своих бараков! Руки за голову!

Выходят зэки, разбираются по группам, липнут к баракам, хоть печёт, жжёт их в спины пламя. Стоят, понуро опустив головы, сцепив на затылках руки. Растерянные. Побеждённые. Кончилась их война. Не начавшись… Проиграли они, вчистую. Одному человеку, который понял, просчитал, распорядился и успел, рассылая десятки оперов по адресам, собрать, сунуть в самолёты и доставить сюда «груз». Не всех, далеко не всех, но и трети хватило! Бумажками, папочками, карандашиками стволы переиграл, сто бойцов на колени поставив!

Лаврентий Павлович Берия…

Сидит Иосиф Виссарионович Сталин, пасьянс раскладывает. Не из карт, из сподвижников своих, из друзей-приятелей, с которыми от самого начала. Из тех, что живы остались после чисток великих. То одного возьмёт, то другого, то туда положит, то сюда. Одного вправо, другого – влево. А к нему еще парочку. Растасовывает по мастям, по тому, кто с кем раньше служил, с кем дружбу водил.

Этот того еще по Гражданской знает, вместе там шашкой махали, головы казацкие рубя. Немало там самогонки попили да девок попортили, немало побезобразничали. Крепка дружба, которая на шалостях завязана – эти могут вместе против него сойтись.

Или этот… Которого к тем другим положим, которые по мастям сошлись. Одного поля ягодки – кровушка за ними водится…

Тот с Украины, которая как сестра младшая для России. Много кто через нее прошёл, да сдружился друг с другом.

Эти на войне пересекались.

Другие на ответственной работе в Сибири.

Или вот эти трое. Вроде ничего их не связывает, да только верные люди доносят, что встречаются они, разговоры говорят. Интересно, о чем?..

Или эти…

Или тот…

Труден пасьянс, когда не знаешь, какие масти в колоде остались и как они лягут. Растут стопки, ложатся на них «карты». «Валеты» – к «дамам», «дамы» – к «королям», а кое-где и «шестёрки» проскакивают, которые, коли зазеваешься, в «тузы» выскочить могут.

Такая игра – кропотливая, трудная: все «карты» учесть, по достоинству и интересам разложить. Чтобы на контроле держать. Но иначе нельзя, иначе в дураках остаться можно. Причем не в карточных!

– Имя?

– Михальчук Антон Павлович, двадцать девятого года рождения, статья пятьдесят восьмая, пункт первый. Измена Родине…

– В абвере служил? – нехорошо ухмыляется барбос. – Фрицам сапоги лизал, когда советский народ под руководством товарища Сталина напрягая все силы…

Молчит «абверовец». Привык, не пронять его такими дешёвыми приёмами. Раньше в драку кидался, а теперь согласно кивает – так точно гражданин начальник, лизал, пресмыкался, Родину не за понюх табаку продавал, за что теперь честно искупаю…

– Как здесь оказался?

– Не по своей воле, гражданин начальник – этапировали через больничку.

– Зачем?

– Не знаю. Мое дело маленькое. Сказали, что я болен, что заразный.

– Больной?! Ты на харю свою посмотри, которая больше моей ж… Кончай играть в молчанку. Ты же здесь в командирах ходишь, я знаю.

– Назначили, я тут не при чём…

– Давай следующего!

Крутят командиров, притаскивая по одному так, чтобы они друг друга не видели, спрашивают, орут в самое лицо, статьями грозят, но не бьют совсем, даже в морду кулаком ни разу не ткнули! И странно, что это напрягает зэков больше, чем если бы им пальцы дверями прищемляли.

И рядовых зэков таскают по одному и с ними разговоры говорят. И конечно, помаленьку распутывают это дело, потому что когда сотня человек и каждый по полсловечка, то не трудно сложить из осколков мозаику.

– На кого вы работаете? Кто над вами?

– Известно кто – начальник лагеря.

– Я не про лагерь. Я про тех, кто над ним. Кто вас здесь бегать-прыгать заставлял?

– Не знаю. Нам не говорили. Бегать – бегали, верно, а для чего и кто приказал, про то нам не говорили.

И судя по всему, точно – не говорили, потому что оперативники с разных сторон, с подходцем и напором. Да и нет зэкам резона в несознанку идти – от той молчанки сроки их не уменьшатся, скорее накинет им прокурор по полной за побег. Тем более во всем остальном, вплоть до деталей, их показания сходятся.

И командиры все одинаково, слово в слово рассказывают – про офицера эмгэбэшника, про пакет, про приказ порешить его, про назначение «Полкана» – неинтересно им чужую вину на себя взваливать. И если бы сговорились они, то обязательно прокололись бы на мелочах, потому что невозможно предусмотреть каждый вопрос и ответ на него выучить!

– Как вы стояли, когда пакет вскрывали? Кто где? Покажи.

– Здесь «Полкан», здесь офицер, там, в шаге справа, «Кавторанг»…

И все одинаково показывают.

– А как «Полкан» конверт вскрыл? Что при этом сказал? Как выглядел – реакции какие? Куда посмотрел? Как конверт сжёг, в какой руке его держал?

Одинаково зэки «поют», складно, прямо как хор Пятницкого.

– «Полкан» потом вам имя назвал. Под кем вы ходите…

Пауза. Курит барбос папироску, безразлично в сторону глядя.

– Никого он не называл.

– А вы спрашивали?

– Ну да, спросили.

– Кто спросил, как спросил? Дословно, до буковки! Вспоминай!

– «Крюк» спросил: «Кто он, конечно, не скажешь?» и дальше еще…

Верно, все зэки эту фразу одинаково проговаривают, до словечка. И кто говорил, и как, и что «Полкан» ответил. Кабы врали – разные слова были бы…

– Значит, не знаешь?

– Не знаю.

– А приятели твои, подельники, иное говорят. Ты подумай, зачем тебе червонец сверху, зачем за чужого дядю впрягаться?

С «Полканом» разговор особый, и не оперативники с ним беседуют и даже не командир эмгэбэшного десанта, а какой-то невзрачный штатский в пиджачке и в ботиночках с носочками. Да не просто беседует, а на «вы», что слух зэка бритвой режет.

– Вас ведь Семёном зовут? А по батюшке – Ивановичем? Приятно познакомиться. Фронтовик, разведчик, заслуги, награды… Я ведь ваше дело внимательно просмотрел и вижу – не виновны вы. Оговор это. Ошибка Органов.

Вздрогнул «Полкан». Потому что любого зэка от таких слов в жар кидает.

Листает гражданский дело, морщится, головой качает.

– Недоработочка… И тут за уши притянули… И тут… Безобразие! Что же вы чистосердечное подписали?

– А вы бы не подписали? – тихо отвечает «Полкан».

– По чести дело на пересмотр подавать надо и отпускать вас на все четыре стороны. – Поднял глаза, смотрит внимательно. – Сговоримся – через три недели дома будете. А нет – срок вам идет… за организацию массового побега заключённых из мест лишения свободы.

– Да это не я…

– Знаю, что не вы, вы до такого не додумались бы. Офицер тот, который пакет привёз… Который вы сожгли… Верно? – Смотрит пристально. Всё ему про этого офицера известно. – Хотите расскажу, как дело было, кто где стоял, что каждый говорил, как убивали, кто первый, кто после?.. – И рассказывает, в деталях, как будто при том присутствовал. – Так что в том конверте было? Молчите? Зачем? Хотите организатором всего этого безобразия стать? Вы ведь командир, с вас и спрос!

– Не по своей воле.

– Знаю, что не по своей… Так что в пакете было?

– Приказы.

– Назначение ваше, и чтобы офицера того жизни лишить. Верно?

А что тут скрывать, когда следаку всё и так известно. Кроме одного…

– От кого тот пакет пришёл?

Молчит «Полкан», страшно ему такое имя вслух произнести.

– А хотите я скажу – кто? – Тихо на самое ухо шепчет гражданский. – Товарищ… – Выдержал паузу, от которой у зэка дух перехватило. – Товарищ… Сталин.

Вздрогнул «Полкан».

– Да-да, – кивает следователь. – Он самый. Ведь так? Если не под протокол? Его вы приказы исполняли?

Дёрнулся «Полкан» подбородком вниз. Всё следак знает! Самое сокровенное знает. Откуда только?

– Вот видите, как хорошо, что мы нашли с вами общий язык. Для вас хорошо. Вы же понимаете, я здесь не сам по себе, что имею серьёзные полномочия и могу посодействовать вашему скорейшему освобождению или…

– Понимаю, – соглашается «Полкан».

– Что сказали ваши приятели, когда узнали, кто вас в командиры назначил?

Встрепенулся «Полкан»:

– Они не знают. Ничего не знают. И теперь – не знают. Такой был приказ.

Смотрит гражданский испытующе и хоть в пиджачке он, но взгляд его насквозь сверлит. И вроде всё сходится, иначе не было бы приказа офицера убирать, который про «Хозяина» знал. Вначале он – знал, потом – вот этот вместо него… А если всем растрепать, то какой смысл посредника жизни лишать? Да и не проговорился никто ни прямо, ни косвенно.

Но всё же лучше еще разок!

Встал следователь, сделал круг, замер… И вдруг лист бумаги к столу ладонью припечатал и рявкнул, да не на «вы», а на «ты» и тоном другим, жёстким, с напором…

– На, пиши!

– Что?

– Что оповещён и согласен с тем, что коли соврал хоть в малости, то родственники твои все в расход пойдут. Все до одного! И приговор им ты напишешь. Теперь и здесь! Ну что? – Смотрит зло, ручку в пальцы сует.

Взял «Полкан» ручку, в чернильницу макнул и написал… И не было ни в лице его, ни в жестах сомнения… И перо не дрожало… Взял гражданский бумагу, перечитал.

– Молодец, Семён Иванович! Верю тебе. Не стал бы ты близких своих под высшую меру подставлять. А теперь пошли!

Вышли на улицу, на плац, где командиры стояли.

– Равняйсь! – гаркнул полковник МГБ.

Подтянулись зэки, заговорила в них армейская косточка.

Гражданский подошёл с «Полканом» чуть ли не под ручку. Встал, вокруг осматриваясь. Там, в бараках, к окнам зэки прилипли, о чем на плацу базарят не слышат, но видят…

– Значит, так… – тихо сказал гражданский, чему-то улыбаясь. – Следствие закончено, бунта, будем считать, не было. Попытка была, которую удалось вовремя пресечь. При этом заключённые, проявив сознательность, раскаялись и помогли следствию, назвав виновных… Потому что виновные должны быть, без этого никак. Вот они… – показал на тела застреленных, притащенных с вышек и сложенных в сторонке вохровцев. – И еще… Гражданин Еремеев Семён Иванович, которого вы промеж себя «Полканом» кличете. Который ваш командир, что учинил все эти безобразия. Так Семён Иванович? – повернулся к «Полкану».

Тот обречённо кивнул.

– Ну вот, видите. Чистосердечное признание – царица доказательств. Так что это дело мы раздувать не станем, будете служить, как раньше. Если, конечно, вы не против. Не против?

Зэки мотнули головами. Ну, еще бы они против были!

– Служить будете… – обратился к полковнику: – Товарищ полковник, Трофим Ильич, не сочтите за труд, уберите лишних людей. И сами тоже…

«Лишние» офицеры отбежали к баракам. Вместе с полковником.

– Информация, которую я вам теперь доложу, должны будете знать только вы. О чем дадите соответствующие подписки. Любое разглашение будет караться по всей строгости, до высшей меры включительно.

Стоят зэки, слушают, не дыша.

– Служить будете тому, кому служили и ранее, вплоть до сегодняшнего дня. Товарищу… – Пауза. Внимательный, оценивающий взгляд. – Берии Лаврентию Павловичу.

Вздрогнули зэки. Так вот кому! Вот для чего их тут… Берии, который над всеми! Берии!!!

Следователь повернулся к «Полкану».

– Я правильно излагаю, Семён Иванович? – Небольшая пауза, твёрдый взгляд следака.

– Так точно! – кивнул «Полкан».

– Надеюсь, теперь у вас вопросов нет.

Теперь зэкам всё стало ясно: товарищ Берия точно мог запросто снять их с нар и мог организовать этот лагерь. Что ему стоит!

– Еще одно уточнение. Оставлять в лагере прежнего командира мы не можем, это понятно. Он организовал бунт и далее командовать не имеет права. Так что вы подумайте, кто сможет его заменить. А Семёна Ивановича, который во всем чистосердечно признался и раскаялся… – Следователь усмехнулся. – Мы вынуждены будем, согласно статье пятьдесят восемь один, по совокупности, приговорить к высшей мере наказания – расстрелу. – И следователь, не меняя выражения лица, потянул из кармана наган и приставил дуло к затылку «Полкана».

Тот растерянно и испуганно взглянул на своих товарищей, и они остолбенело уставились на него, и никто ничего не мог понять и искали какие-то объяснения и всё это длилось секунды. И «Полкан» открыл рот, чтобы что-то сказать и еще мотнул головой и закатил к небу глаза, а больше ничего не успел, потому что гражданский, отступив на шаг, чтобы не забрызгать пиджак, нажал на спусковой крючок. Бахнул выстрел, один! Голова «Полкана» дёрнулась, и весь он подался вперёд и рухнул на землю лицом в грязь, не выставив рук. И в мутную лужу, окрашивая ее красным, толчками стала выплёскиваться из его головы кровь…

Следователь повернулся и пошёл прочь. Он сделал то, что должен был. Он перерезал единственную ниточку… Сделал то, что сделали до него зэки с офицером-посредником, выполняя приказ того, о ком теперь никто не знает. О ком знал только «Полкан»…

От бараков к следаку подбежал полковник. Он был бледен, потому что видел и не ожидал, и ничего не понял…

– Что у вас, Трофим Ильич? – спокойно спросил гражданский.

– Там еще… Тут не все…

– Что значит «не все»?

– Еще какой-то «Партизан», он с людьми по лесу бродит.

– Я понял, – кивнул гражданский. – Выделите бойцов, чтобы прочесать лес и поставить засады. Когда поймаете, приведите их сюда. Только без лишней стрельбы, лучше живыми.

Но с «Партизаном» вышло нехорошо. Совсем хреново вышло…

Идут бойцы друг за другом, медленно идут, чтобы ветки не ломать и траву не топтать.

– След в след не идти, не по минному полю! – командует «Партизан». – Вразнобой, чтобы тропу не набить.

Верное решение. Коли пять человек в одно место шагнут, то не скоро трава расправится. Опытный следопыт «Партизан», научила его жизнь, как зверя, следы путать. Идёт, присматривается, принюхивается – вроде спокойно всё. Но не по себе ему отчего-то, смутно, тревожно… Отчего? Непонятно, но только грызёт душу какое-то дурное предчувствие. И не мистика это, не страх пустой – интуиция, которая не глаза и уши, но что-то большее, когда какие-то мелочи, которые ты видишь, но не замечаешь, слышишь, но мимо ушей пропускаешь, мозг твой ухватывает, анализирует и сигнал подаёт.

Не то что-то, не так…

– А ну, тише ступай! – отдаёт приказ командир шёпотом.

Сам смотрит по сторонам. Вон ветка, не сломана, но отогнута неестественно, словно кто-то выкрутил ее. Вон лужа – отпечатка нет, но по краям трава влажная, словно кто-то расплескал ее. Может, зверь? Только звери не любят в холода по грязи без крайней надобности ходить – у них сапог и калош нет. И еще гомон птичий впереди, словно кто-то гнезда разоряет.

– Стой!

Встала колонна.

– Идёте вперёд по азимуту, деревья огибаете с разных сторон, поочерёдно, то справа, то слева, чтобы не закружить. Оружие на изготовку.

Хотя оружия-то всего-ничего – топоры, ножи, карабин против зверя, да пара пистолетов.

– Меня не ждать, я догоню, а коли нет, до лагеря сами доберётесь.

Заступил «Партизан» в сторону и пропал, как сгинул.

Идут зэки по лесу, оглядываются, стволы и заточки под рукой держат. Только тихо кругом – ветки шелестят, птички порхают, белка, вон, с сучка на сучок прыгнула, где-то дятел дерево долбит. Благодать. И расслабляются зэки сами того не замечая, потому что далеко от них зона, вертухаи и опера, воля здесь в лесу, о которой они столько лет мечтали…

«Партизан» иначе идёт, как волк, голову к земле пригибая, зыркая во все стороны и ноздри его широко раздуваются. Случалось, они фрицев за сто, а то и более метров по запаху чуяли, потому как немец чеснок с луком жрал для здоровья, и табак у них особый дух имел.

И шаг его иной – ступить, поводя ногу над самой землёй, что раздвинуть траву, а не топтать, не приминать ее сверху. Отвести ветки, глянуть… Тихо… Но обманчива тишина. Потому что табачком потянуло, который ветерком принесло. Свои? Или чужие? Своим строго-настрого приказано не дымить… Может, какой охотник шальной, который не побоялся табличек запрещающих? Нет, у охотников самосад ядрёный, а тут сигареты, которые местные не жалуют…

Пригнулся «Партизан» к земле, почти на колени встал, пошёл, сучки руками разгребая, за кустами хоронясь и к стволам прилипая. Может, и зря, но лучше так, чем пуля в лоб из засады.

А бойцы его, зэки, хоть и разведчики бывшие, в рост шагают, спешат на зону, до которой рукой подать, чтобы супчика наваристого похлебать и чайку вволю напиться. Их это лес, не может тут посторонних быть…