По ту сторону жизни Ильин Андрей
– Что мы должны будем здесь делать?
– Ничего. Учиться. Пока только учиться. Чему – после узнаете. А теперь напра-во! По местам разойдись!
Разошлись зэки, кто на кухню картошку чистить и котлы скрести, кто метлой махать, кто на вышки полез. И стали они, все и каждый, думки думать… Одинаковые. Была зона, голодуха, лесосека, блатари, да «Кум»… – страшно, безнадёжно, но понятно. А здесь что? Жир в супе и подушки?.. Сытая, почти вольная жизнь. Вот только чем она обернётся? Для них. И для близких их, которых даже злобный, как волчара, прокурор не трогал! А эти… Дурное дело здесь мутится и непонятное. Что-то будет…
– Разрешите?
Человек в пенсне поднял голову. Лицо его было узнаваемым.
– Чего тебе?
– Информация по «Хозяину».
Пришедший был не просто помощником или референтом, был доверенным человеком.
– Давай.
На стол лёг исписанный лист. Который, в единственном экземпляре, написанный от руки, чтобы машинисток не привлекать. Слева колонка с цифрами – время, справа фамилии тех, кто к товарищу Сталину приходил.
– Журнал посещений есть?
– Так точно, Лаврентий Павлович.
Рядом легла копия журнала посещений, всех тех людей и даже обслуживающего персонала, которые переступали порог кабинета «Хозяина» или приезжали на Ближнюю дачу. И если положить эти два документа рядом…
Берия быстро просматривал страницы, отчёркивая строки пальцем. Этот есть, и этот, и этот… Пока всё сходилось. И даже время, если не обращать внимания на минуты.
Дальше, дальше…
Стоп! А это как понять? Одной фамилии в журнале посещений не хватало. Хотя в рукописном листке она присутствовала. И можно было бы на это не обратить внимание, списав на разгильдяйство охраны, но… в журнале посещений в это время была отмечена пауза, то есть гостей у «Хозяина» не было. И в то же время – был!
– Информация от «Погона»?
– Так точно!
«Погон» был завербован людьми Берии три года назад, когда начались тёрки с доверенным охранником Сталина Власиком. Охранника подцепили через брата, который что-то там украл на оборонном заводе – ерунду какую-то для хозяйства, не то болт, не то скобу. Но ему вместо мелкого воровства стали паять пятьдесят восьмую статью, потому как завод был оборонный и хищение деталей могло быть на руку иностранным разведкам. Родственнику светил «четвертак» с конфискацией. И охраннику предложили альтернативу: хочешь, чтобы брат остался на свободе, – выполняй мелкие поручения. Тот подумал, да согласился. Благодаря этому в ведомстве Власика появился «крот». Таки просунул Лаврентий Павлович в охрану Сталина свои любопытные ушки и глазки!
– Чья была смена, когда приходил этот неизвестный?
– «Погона». Он сам его лично видел и в кабинет запустил.
– Запроси у него полную информацию: кто это такой, как выглядит, как долго был у «Хозяина» и видел ли он его раньше?
– Сделаем, Лаврентий Павлович.
– И вот что… Отложи-ка все другие дела – этим займись. Не нравятся мне люди, которые запросто к «Хозяину» в гости ходят, записей в книге регистрации не оставляя. Очень не нравятся…
– Стройся!
Стоят зэки – пятнадцать человек с лопатами, топорами, пилами, словно на «общие» собрались. Только еще торбы за спиной с харчами, чего там, на зоне, не было.
– Идти строго за мной и друг за другом, зигзагом, ломая направление через каждые четыреста – пятьсот метров.
– А чего не по тропе? Чего по кустам продираться? – спросил кто-то.
– Про тропы забудьте – мы туда-сюда два-три раза сходим и до земли их вытопчем. Любой охотник сообразит, что здесь не одна пара ног прошла. Пусть травой зарастают, пусть нехожеными выглядят. И впредь запомните: одним и тем же маршрутом мы два раза не ходим, хоть на сто метров, а в сторону сойди. Такое правило! Потопали…
Вытянулась колонна – впереди «Партизан», за ним зэки. Идут молча, только топоры с пилами звякают.
– А ну отставить демаскировку, вас же за версту слышно!
– Так нет вокруг никого!
– А коли будут? Вы же, мать вашу, боевые офицеры, фронтовики, к немцам в тыл ходили, а гремите, как бабы пустыми вёдрами!
– Так то война была.
– Вот и теперь считайте – война… Заправиться, убрать все звуки.
Заправились зэки, обмотали инструмент тряпками, растащили «железо» в стороны, чтобы не бренчало.
– Попрыгали.
Тишина… Помнят офицеры службу ратную, не вышибла из них зона фронтовые рефлексы.
– Шагом марш.
Шли долго, потому как петляя, как уходящий от лисы заяц.
Привал.
– Туда нам, – показал «Партизан». – Место доброе, потому что гиблое – кругом болота, да ручьи, как в белорусских лесах. Коли по ним, по воде, пойдём, ни одна собака след не возьмёт. На что немецкие овчарки натасканы были и то след, который по воде пошёл, теряли. Дальше по густолесью продираться будем. Через три версты, на холмике, встанем.
Двинулись.
– А ну, стой! Куда вы ломитесь!? Вы же не на бульваре, растуды вас в пень трухлявый! Кто так ходит?
– А как прикажешь?
– Как по минному полю! Идём медленно, цепочкой, ступая след в след. В грязь не наступать, мох не топтать – на нем след долго держится, сухие сучья обходить, чтобы они под ногой не переломились, ветки отводить рукой и передавать идущему сзади, листья не обрывать, капли воды с них не стряхивать. Если в лужу вляпались – обувь на месте чистить, чтобы комья за собой, которые путь укажут, не тащить, и грязь после разровнять.
– Ладно, не учи учёных. Знаем, хаживали.
Идёт отряд, как один организм, как сороконожка, в один след, так что не скажешь сколько здесь бойцов прошло. Один ветку приподнимет, другому передаст, тот следующему. Шагают зэки, дивятся, зачем такая маскировка, ведь не в разведку идут, не в тыл к немцам, по своей территории топают! Но молчат, приучены лишних вопросов не задавать.
– Привал десять минут.
Сели, где посуше. Дышат. От телогреек пар поднимается. Тяжко… А все ж на «общих» хуже было. Спросил кто-то:
– Слышь, «Партизан», кто тебя натаскивал?
– Жизнь. И немцы. Кто экзамен выдержал – жив, кто нет – в овраге лежит или обглодан зверьём и по косточкам растащен. Такие университеты. Ладно, пошли дальше…
Густолесье. Склон каменный, мелким кустарником поросший.
– Пригнись! Камни придерживай, мох подошвой не сдирай.
– Есть.
Перемахнули гряду. За ней ручей.
– Входи в воду.
Пошли, черпая ботинками, намокая по самые колени. Ледяная водичка, до костей пробирает. Зачем такие измывательства, когда никто вслед не идёт?..
А что бы привыкали, чтобы рефлексы появились. Девять раз нагнёшься просто так, на десятый – когда надо! Не должен боец думать, что и зачем делать, где и как идти – ноги его должны за него думать и руки, а не голова. Только так можно уберечься.
– Выходим.
Пошли серпантином по лесу.
– Здесь!
Холмик небольшой, сухой, поросший елями и соснами на берегу ручья. В ручье – вода, в лесу – дрова, что еще бойцу нужно!
– Деревья валим в пятистах метрах, да не кучей, а вразнобой, по одному, чтобы проплешин не было. Стволы, лапник таскаем сюда. Здесь и здесь, под деревьями, роем ямы на четыре штыка вглубь, по периметру поднимаем стены, прорубаем окна, сверху нагребаем землю и укладываем дёрн, чтобы с воздуха ничего заметить было нельзя. Там – выгребная яма, под той елью костровище и кухня. Троп в лагере не натаптываем, веток не ломаем, дёрн не снимаем. У тех елей срубить снизу на два метра вверх ветки и вкрутить в ствол дополнительные лапы, чтобы крона гуще стала. Все хозработы и посиделки строго под ними. Перемещения – в вечернее и ночное время, если днём, то только под прикрытием деревьев. На той сосне на холме оборудовать НП, для наблюдения за местностью в четыре стороны. Вопросы?..
Ну, какие тут могут быть вопросы?
– На оборудование лагеря четверо суток! Три человека в дозоре, один – на кухне и подхвате, остальные работают. Деревья валить ночью, лучше во время дождя или сильного ветра, чтобы естественными шумами прикрыться. Начало работ… прямо сейчас.
– Ефремов, в штаб. Одна нога здесь, другой не вижу!
Зачем в штаб? Кому он там понадобился? Или «Кум» под него копает?..
Тревожно зэку, когда чего-то не понимает. Сразу вину за собой начинает искать, думать, кому он дорожку перебежал. Может, это «Сивый» мутит?
Штаб. Офицеры бегают. Не бравые, помятые все какие-то, с мешками под глазами, потому что глухомань, куда большое начальство не заглядывает, вот они и пьянствуют, о службе забывая.
– Лицом к стене… Теперь шагай.
Кабинет. В кабинете стол. За столом какой-то штатский. Кепочку скинуть, к бедру прижать, пятки вместе, мысочки врозь!
– Разрешите доложить, гражданин начальник. Заключённый Ефремов по вашему приказанию явился!
Взгляд внимательный. На столе раскрытое дело, поди, его. Взглянуть бы туда хоть краем глаза, но не дано зэкам тех страниц листать, где может быть написано, кто на него кляузы кропал и благодаря кому он на нары загремел.
– Садись.
Примоститься на краешке стула. Потому как неуютно и страшно в тех кабинетах, где росчерком пера тебе могут судьбу переменить – срок накинуть или того хуже – лоб зелёнкой смазать. Судьба предполагает, а следак располагает…
– Вопрос у меня к тебе. «Крюка» знаешь?
Вот оно!.. Началось! Захлопать глазками, морду скривить, но лобик нахмурить, старание изображая: думаю я, гражданин начальник, вспоминаю, напрягаюсь, из штанов лезу – так стараюсь. Но нет, не могу припомнить…
– Слышал вроде, про такого, но кто – не знаю. Честное слово, гражданин начальник, как перед богом.
– Ты мне бога в рожу не тычь, я неверующий, чего и тебе желаю! Бог он далеко, а прокурор рядом. Дашь показания на «Крюка»?
– Какие, гражданин следователь?
– Что побег он готовил, тебя к нему подстрекал. Потому как разговоры вы с ним говорили с глазу на глаз, вот у меня тут и показания есть, – тряхнул барбос в воздухе какими-то исписанными листками. – Чего измышляли вы? Ну, говори!
– Ничего такого. Может, я и видел его – лагерь большой, заключённых много. Закурил с ним раз-другой, а нас срисовали. Я же всех по именам не знаю.
– Юродивого корчишь? А ну как я тебя паровозом, а «Крюка» вагончиком к тебе прицеплю? И покатите вы оба на дальние севера, где даже леса нет. А коли поможешь мне: напишешь, что подбивал он тебя на побег, да ты не поддался – другой оборотец выйдет. Или хочешь мы тебе признательные задним числом оформим, мол, подбивал тебя «Крюк» на дело нехорошее, а ты в оперчасть пришёл, да сообщил о том злостном нарушении режима. И выйдешь ты чистеньким, за что тебе послабление какое выйдет или вообще срок скостят. А не захочешь – не узнает о том никто! Ты подумай.
– Так я всей душой, гражданин начальник, только кто мне поверит – «очники» начнутся, а я того «Крюка» даже опознать не смогу! Коли надо на себя чистосердечное могу написать, мол, собирался конвойного пристукнуть и ноги сделать.
– На хрена мне ты сдался, когда мне «Крюк» нужен!.. – Сердится, нервничает следак, по столу пальцами барабаня. Не связывается у него что-то. – Не хочешь, значит, по-доброму. А ну как я тебя в БУР определю суток на двадцать?.. Хотя чего тебе БУР, я тебя в бараке оставлю, слышал приговорили тебя блатные. Кабы мы сговорились, я тебя на другую зону определил, а здесь ты не жилец. Вот и выходит, что через глупость свою жизни лишишься… Ну что, дать тебе бумагу или как?
– Или как!..
– Стало быть, не желаешь помочь следствию, на пере хочешь повиснуть? Кто тебе этот «Крюк» – сват или брат? Он тебя не пожалел, показания на тебя дал. На, гляди. – Выдернул из дела листы, протянул.
«Я, заключённый…» – его почерк или нет? Или туфта всё это, или на понт его следователь берет? Но тревожно, муторно на душе… Дальше, дальше читать!.. Нет, не так всё просто, потому что эпизоды – показания про «Фифу», про заточку, про всё то, что один только «Крюк» мог знать, а больше никто! И про побег, про который ни слова сказано не было! Неужели?..
– Ну что, убедился, дурак? Сдал тебя дружок с потрохами, паровозом тебя вперёд себя выставляет! Будешь писать?
Мотнуть головой.
– Даю пять минут. Сиди думай. Придумаешь чего – скажешь! Чистосердечное напишешь – с барака и зоны тебя выдерну, молчать будешь – сдохнешь не сегодня завтра. Пошло время!
Тикают часы-ходики на стене. Сидит, смотрит на него следак пристально, курит папироску, дым в лицо пуская. Обидно всё это до слез, поверил он «Крюку», а тот… Верно учит зэковская поговорка: «Не верь, не бойся, не проси!» А он поверил, расслабился, забыл, что на зоне всяк за себя стоит и никто – за другого. Такой закон выживания! Так что теперь – показания давать против «Крюка»? Надо бы – зуб за зуб, показания против показаний. По справедливости. Но как тогда быть с поговоркой, где кроме «не верь», есть – «не бойся» и «не проси»? Поддаться угрозам следователя и о спасении жизни его просить? А он спасёт – переведёт, как обещал, в другую зону, только не выпутаться уже будет из тенет липких, передаст он его местному «куму» и придётся стучать на сокамерников своих. Никуда не денешься.
Нет, нельзя принимать милость из рук барбосов, один чёрт – рано или поздно вычислят его зэки и пришьют или в параше утопят. Гнусная это смерть – в дерьме чужом захлебнуться. Уж лучше перо в бок.
– Ну, что решил? Пишем чистосердечное?
– Нет. Не пишем.
Смотрит следователь на зэка, ухмыляется. Но как-то не по-злому, а даже весело.
– Ну, ты упрямец! Ладно, помогу тебе – определю в другую зону, а там посмотрим. – Подписал какой-то листок, пригласил конвоира: – Этого я с собой забираю.
– Мне вещи брать?
– Что?.. Вещи?.. Какие у тебя вещи? Свитер рваный, да кальсоны – ты же не блатной. Не резон тебе в барак возвращаться, ты туда сунешься, да не выйдешь обратно, коли блатные всё поймут. Так поедешь, налегке.
– Пошел!.. Руки!..
Руки за спину, шагнуть из кабинета в коридор. Куда?.. На какую зону? Зачем? На «строгий» повезут? Так куда строже?.. Или к прокурору сразу.
– Шагай, давай!
Толкает конвойный в спину – хочется ему к ужину поспеть, который стынет, хочется побыстрее зэка с рук спихнуть. Сзади следак с папочкой шагает.
За ворота вышли. Машина стоит. Возле машины вертухай с автоматом топчется.
– Сюда.
Конвойный козырнул, побежал рысью обратно.
– А ну, лезь давай!
Встать на колесо, задрать ногу, перевалиться в кузов. Упасть. Сзади конвоир пыхтит, лезет и внутри кто-то шевелится. И голос:
– Не зашибся?
– Нет…
И как булавкой прошило – чего?.. Кто?..
Сидит на какой-то тряпке «Крюк» собственной персоной, лыбится, подмигивает.
– Не сдал, значит, меня? А я говорил: крепкий он парень, не поведётся…
– Я не сдал!.. А ты!.. Меня!..
Броситься на «Крюка» всем телом, дотянуться, ухватить за глотку, чтобы сжать пальцы мёртвой хваткой, чтобы задушить, прежде чем конвойный его прикладом по затылку огреет.
– Эй, тише, тише!
Оторвал «Крюк» пальцы от горла, отбросил от себя руки – здоров чёрт, как с таким совладать, когда душа в теле еле держится, когда нет крепости в руках!
– А ну остынь, парень, пока я тебя не пристукнул, чтобы не рыпался!
И голос конвоира:
– Слышь, «Крюк», кончай над пацаном измываться. На, парень, закури лучше.
Тянет конвоир самокрутку, хотя ближе двух шагов к зэку приближаться не должен! И автомат у него не на животе болтается, а на спину заброшен. Что за чушь?
Подсел конвойный, раздвинул плечами зэков в стороны, плюхнулся между ними.
– Мне тоже скрути, – просит «Крюк».
– Сейчас, на, подержи, – отвечает конвойный и сует зэку в руки автомат.
И крутит из газетки скрутку, и «Крюк» не лупит его прикладом по башке, и не стреляет в упор из автомата, а воткнул тот меж колен и дымит табачком.
– Слышь, «Крюк», я вздремну часок, пока едем, а ты – покарауль.
– Ладно, дрыхни, если что толкну.
Завалился конвойный на бок, на плечо «Крюку», захрапел тут же.
Смеётся «Крюк», рот от уха до уха растягивая.
– Ну ты горячий парень – чуть не задушил меня.
Что здесь происходит, что?! «Крюк», конвойный, автомат!.. Что за бред, как всё это понимать? Да ведь если барбос всё это из кабины через заднее стекло увидит, то всех из пистолета перешмаляет!
Но только видно в заднее стекло, как повернулся следак назад и ржёт во весь рот, и водитель тоже, от дороги отрываясь, тычет пальцем назад и заливается.
– Не ломай, парень, голову, всё равно ни черта не поймёшь, – говорит «Крюк».
– Что всё это… Вот это всё что значит?!
– Узнаешь. Скоро узнаешь…
– Товарищ Сталин, ваше приказание исполнено!
– Исполнено?.. Хорошо, что исполнено. Зачем так кричишь? Давай тихо поговорим, по парку погуляем. Устал товарищ Сталин в кабинете сидеть. Все кабинет и кабинет, хочется воздухом подышать.
Встал «Хозяин», о стол опираясь – не молодой уже. Накинул шинель, простую, офицерскую.
– Пошли.
Две фигуры бродят по парку туда, потом обратно. Три десятка глаз наблюдают за ними, но издалека, боясь подойти. Не любит Иосиф Виссарионыч, когда охрана ему глаза мозолит, вот и хоронятся они за деревьями и углами.
– Что там у тебя теперь, скажи?
– Лагерь построили, вещевое и пищевое довольствие получено – на год хватит, теперь заключённых привозим, по отрядам разбиваем.
– А кто там верховодить будет?
– Не понял, товарищ Сталин. Вы ведь меня…
– Ты – это ты. А там на месте командир должен быть, который за всех отвечает. Нельзя без командира. У нас везде единоначалие, с анархией мы покончили еще в восемнадцатом году. Кого предложить хочешь?
– Не знаю. Там все… Но, может быть, «Полкана».
– Кого?!
– Кличка такая – «Полкан». Полковник, фронтовик, разведчик. Самый старший по званию.
– Нэ предаст? Он же враг народа.
– Нет, не должен. Я его дело внимательно изучил – идейный он. И в лагере против советской власти слова не сказал, другие, бывало, сорвутся, а этот нет. И после по лагерям ездил, если бы хотел – раньше сбежал.
– Ну, смотри. Тебе за него отвечать. Головой! Скажешь ему… Ничего не говори – вот этот пакет передашь. Ты пакет передашь, он его вскроет, при тебе прочтёт и сожжёт. А ты проследишь. Сам в него не лазь, не надо, а то товарищ Сталин обидится может.
– Ну что вы, товарищ Сталин, да разве я!..
– Вот и хорошо. Верю тебе, офицерскому слову твоему.
Бродят по парку две фигуры, разговаривают о чем-то вполголоса.
– И вот что еще, Александр Михайлович, коли тебя кто теперь спрашивать станет, о чем с товарищем Сталиным говорил, скажи – просил он тебя об одолжении одном: человечка разыскать, женщину, с которой он в ссылке познакомился.
– Так это же Органы могут…
– Зачем Органы? Это просьба личная, не хочет товарищ Сталин, чтобы Органы его семейные дела решали, им есть чем заняться. Скажешь, ищу женщину, а какую и зачем товарищ Сталин не велел говорить. Кто хочет, пусть у него сам спросит. Так лучше будет.
– Да кто про то спрашивать может?
– Не знаю, может Лаврентий Палыч или еще кто, любопытные они – всё знать хотят. Мерещатся им заговоры, и что все товарища Сталина убить желают. Ты им скажешь – они успокоятся.
Хитёр «Хозяин», понимает, что в его личные дела без его на то ведома никто не сунется и потому офицера трогать не будут. А про ту женщину и Лаврентий, и другие знают, и про дитё, что она от ссыльного революционера и квартиранта Джугашвили понесла. А может, она не одна была – Джугашвили мужчина видный был, а жизнь ссыльная скучная – чего не бывает.
– Просьбы у тебя есть, Александр Михайлович?
– Никак нет!
– Если появятся – ты скажи, товарищ Сталин поможет, чем может. Только не всё товарищ Сталин может. Не всё…
– Нож так не держат…
– Вы меня учить будете, как с оружием обращаться? Я врукопашку ходил, я троих немцев зарезал, как поросят, только что без визга.
Ухмыляются зэки. Хотя уже и не зэки, уже бойцы. Стоят рядком, смотрят.
Качает головой «Крюк».
– То фронт, там – свалка, кто кого первым пырнёт. Сколько ты тех фрицев резал – секунды? А если один на один – нож против ножа? Тому у воров поучиться надо. Видал я в бандах, как блатные отношения на «перьях» выясняли – по пять минут резали друг дружку.
– Не один ли хрен, – сказал кто-то. – Нож – он и есть нож, а дальше как повезёт.
– Повезёт тому, кто умеет. У блатных опыт, они каждый день с ножичками да заточками играются, ну да вы видели.
Это верно, у урок, коли рядом «краснопёрых» нет, всегда ножи в руках меж пальцев веретеном вертятся. Любят они это дело.
– И опыта у них поболе будет – ты троих фрицев завалил, а они по десятку зарезали, да с подходцем, зная куда бить. Ты в грудь финку тыкать будешь, да на косточку напорешься, а они ножичек развернут и меж ребер аккуратно просунут, сердце перечеркнув.
– Ты так говоришь, как будто сам резал.
– И сам резал, приходилось.
– Ну, так покажи.
– Можно и показать…
Вышли бойцы друг против друга, вместо ножей струганные деревяшки в руки взяли. Только не равны они ростом и комплекцией – «Разведчик» на голову «Крюка» выше, а значит, и руки у него длиннее, что серьёзное преимущество – пока противник до него добирается, он его порезать успеет.
Встали, смотрят оценивающе. «Разведчик» внимательно, напряжённо, взгляд его по фигуре противника мечется. «Крюк» – расслабленно, на губах ухмылка играет и сам весь как на шарнирах – ну, точно урка. И что интересно, ножа у него не видно – безоружный стоит, а правую руку и вовсе в карман сунул…
– Ну, ты чего? – вопрошает «Разведчик».
– Я-то? Чего я? Ничего я… Погулять вышел, – и пританцовывает на месте, с ноги на ногу переминаясь.
И выглядит всё это как коррида, где громадный бык землю копытом топчет, а тонкий, как тростинка, тореадор перед рогами его пританцовывает.
– Ты руку-то вытащи, а то отрежешь чего ненароком, – лыбится «Разведчик», а сам приближается, наступает, выгодную позицию ищет.
– Да ладно, успею я.
Ухмыляется «Крюк», играет, дразнит, провоцирует противника на удар. А сам перемещается легко, не даёт ему приблизиться и встать выгодно, норовит под левую руку зайти.
Выпад! Резкий, неожиданный, да всем корпусом.
Но легко, играючи отклонился «Крюк», и «Разведчик» мимо него пролетел.
– Раз! – сказал «Крюк» и сверху вниз, вдогонку, ткнул противника в открытую спину, да не вообще куда-нибудь, а против сердца.
Крепко ткнул, не жалеючи, так что тот ойкнул и на рубахе у него красное пятнышко проступило. И когда только он успел руку из кармана вынуть?
– Ах, ты!.. – вскипел «Разведчик» и вновь кинулся на врага.
– Два! – сказал «Крюк» и, подцепив мыском ботинка, метнул ногой в лицо бойца песок и землю. Отчего тот мгновенно ослеп. И уже спокойно и расчётливо ткнул свой «нож» противнику в бок.
– Ты что творишь?! – взвыл «Разведчик».
– А что? – тихо удивился «Крюк». – У нас бой, где все средства хороши. Не на ринге мы. Или ты думаешь, твой враг тебя ниже пояса бить не станет?
Все одобрительно загудели. Верно, не спорт у них – бой, где не по очкам побеждать надо, а убивать!
– Ну всё! – рявкнул «Разведчик», кидаясь на противника и держа в поле зрения его правую руку, чтобы отбить ее и пырнуть в живот или грудь. Да не успел…
– Три, – сказал «Крюк», метнув взгляд к правой руке, отчего и противник его на нее внимание обратил.
Только не в правой, в левой руке оказался его «нож», которым он ударил «Разведчика» в бок. И опять не жалеючи, до крови, чтобы «наука» лучше доходила. Когда только он успел перехватить оружие?!
– Довольно. Поигрались и будет. Всем всё понятно?
Молчат бойцы – кивают. Всё верно – блатари в своём деле мастаки, они на ножичках всю жизнь. А фронтовики, что наши, что немцы – те же мужики, только что с финками и штыками. Рукопашный бой – драка, где не до приёмов, где стенка на стенку только успевай поворачиваться – кто-то сбоку лезет, кто-то с тыла напирает, кто-то перед носом тесаком или лопаткой сапёрной машет. Там маму родную забудешь, не то что приёмы – колотись, чем можешь! Да и не будет больше рукопашек – кончилась война, а вот один на один с противником сойтись, возможно, и придётся.
– Главное в этом деле быстрота и неожиданность – усыпить бдительность врага, расслабить его и нанести один удар сюда, сюда или сюда, – показал «Крюк». – И не надо ножом мельтешить, в рукав его спрячьте или в ладонь, чтоб не знал враг, откуда смерть к нему придёт. Сможете обмануть противника – победите. Нет – любой урка вас порежет, хоть даже метр с кепкой будет. Такая наука.