По ту сторону жизни Ильин Андрей

– Никак нет. Вести по нему самостоятельные действия без одобрения Москвы местному МГБ и милиции запрещено, в связи с тем, что дело находится на особом контроле. Все планы они согласуют с нами, а мы либо отменяем их, либо ставим в известность о деталях операции «Оборотня». Чтобы не вызывать подозрений «Оборотень» ведёт активную вербовку информаторов среди местного населения, которые якобы предупреждают его о возможных облавах.

– Что с его легендой?

– Поддерживаем – объявляем в розыск, развешиваем словесные описания, назначаем награду за любые сведения о местоположении его отряда… Периодически организуем нападения на работников милиции и органы местной власти. К сожалению, с жертвами.

– В таком деле без потерь не обойтись. В боящегося крови борца за свободу никто не поверит… Что еще?

– В настоящий момент идёт работа по налаживанию связей с иностранными разведками, с целью внедрения «Оборотня» в структуры эмигрантского подполья. Если это удастся…

– Не если, а должно! Нам люди за кордоном теперь больше, чем раньше, нужны. Это прежде мы были союзниками, а теперь – враги! Держите меня в курсе. И вот что еще… Активизируйте работу «Оборотня» по представителям советской власти. Пусть будет больше крови!

– Это повлечёт за собой лишние жертвы.

– Лишних жертв не бывает, бывают ненужные. А эти – нужные! Нельзя приготовить яичницы, не разбив скорлупы! Победа не делается в белых перчатках… Организуй там что-нибудь помасштабнее – нападение на отделение милиции или на партактив. Сам подумай… Ему и нам теперь громкие дела нужны… Больше крови – больше веры… И вот что еще… Те два человечка из бежавших зэков – нужны они мне. Желательно живыми.

– Но их исчезновение может вызвать подозрение.

– А ты сделай так, чтобы не вызвало! Операцию организуй или в дозор их пошли. Придумай что-нибудь. Жду завтра с конкретными предложениями.

– Есть!

– Товарища Климентия ко мне.

– Разрешите?

– Проходи.

Товарищ Климентий замер посреди кабинета, вытянувшись, как сурок подле норки. Потому что – рыльце в пушку.

Берия встал, прошёлся вокруг него, внимательно всматриваясь в лицо. Остановился напротив, спросил, притворно улыбаясь:

– Слушай, что там творится на границах – какие-то грабежи сберкасс, бои, погибшие бойцы. Что такое? Или я что-то перепутал?

– Никак нет! В западных областях, особенно вблизи границ, в последнее время замечена резкая активизация бандформирований.

– Какая активизация, мы покончили с ними еще год назад! – притворно всплеснул руками товарищ Берия. – Что происходит? Советский народ строит социализм, восстанавливает разрушенное войной народное хозяйство, а здесь какие-то бандиты! Кто такие, откуда?

– Банда «Оборотня».

– Какого такого «Оборотня»? Развели нечистую силу, хоть крестись! Подготовьте мне доклад с цифрами. Что-то неблагополучно в ведомстве товарища Игнатьева – столько жертв! Вот, – бросил на стол какой-то листок. – Только во время последней операции… сорок семь трупов. Там что, война? Сталинград? И этот… «Оборотень». Почему его не могут взять? Пятьдесят тысяч работников МГБ и милиции не могут выловить одного какого-то негодяя. Что это? Необходимо самым тщательным образом проанализировать работу МГБ и лично товарища Игнатьева. Когда я руководил Государственной безопасностью, такого не было! Что это – разгильдяйство, попустительство или что-то хуже? Надеюсь, вы понимаете поставленную задачу?

– Так точно, – кивнул товарищ Климентий. – Я понял.

Потому что понял. Понял больше, чем услышал. Чем-то не угодил всесильному Берии министр МГБ. И значит, надо расстараться, подобрать фактики, подогнать цифры, сместить акценты, чтобы создать угодную «Хозяину» картинку. И тогда, не исключено, Игнатьев оставит свой кабинет и поедет трудиться куда-нибудь за полярный круг начальником поселковой милиции или кумом в лагерь. А может того хуже, будет объявлен врагом народа и английским шпионом. В Кремле какие только чудеса ни случаются.

– Идите…

Дверь закрылась. Которая – в приёмную. Но открылась другая, которая вела в зону отдыха и в малый кабинет Берии, куда никто доступа не имел. Лаврентий Павлович прошёл к дальней стене, открыл шкаф и затем сейф. От которого ключи были только у него. В сейфе в два рядочка стояли папки – обычные, серые, без привычных грифов и служебных пометок. Просто папки.

Лаврентий Павлович вытащил одну из них, сел за небольшой рабочий стол и открыл первую страницу. На которой было фото. Фото министра Государственной безопасности Игнатьева в гражданском еще пиджачке, тех времён, когда он ходил в первых секретарях Бурят-Монгольской АССР. А дальше были подшитые к делу листки – много листков, где кто-то докладывал про злоупотребления тогда еще начинающего партработника Семёна Игнатьева, про моральное разложение, про нехорошие разговоры за хмельным столом, про уклоны вправо-влево от линии партии. Много чего интересного было. Но этого «много» было мало. Потому, что Игнатьев не сам по себе, а высоких покровителей имеет, в том числе Хруща – какая-то у них там дружба непонятная. Сам по себе Игнатьев никакой – министр МГБ из него, как из дерьма противотанковый снаряд, что пока всех устраивает. А дальше? А дальше неизвестно, как дело обернётся и лучше иметь на него компромат, чтобы в нужный момент вытащить его и потянуть, и размотать. Глядишь, и сподвижников зацепишь… И «если мелкие шалости» могут министру проститься – с кем не бывает, – то развал работы государственной безопасности вряд ли. Тем более такие вопиющие провалы на Западе! И если всё это как следует раздуть…

Вот такой хоровод образовался из «беглых зэков», «Оборотня», министра МГБ и его покровителей. И полной картины не видит никто – только свои малые фрагментики, из которых целого не сложишь. Всей информацией владеет только он – Лаврентий Павлович. А остальные…

Раздался звонок. Не просто, а «вертушки». Товарищ Берия быстро подошёл, снял трубку.

– Да! Слушаю!

– Здорово, Лаврентий, это Никита. Ты сегодня к «Хозяину» на Ближнюю дачу едешь?

– Конечно, еду, дорогой! Зачем спрашивать? Всё, как договаривались.

– Тогда мы ждём…

Лаврентий Павлович захлопнул папочку, закрыл папочку в сейфе и закрыл комнату, где стоял его сейф, на ключ… Чтобы скоро туда вернуться. Обязательно вернуться…

– Выходи строиться!

– Куда?

– На кудыкину гору киселя хлебать! А ну, живей!

Тридцать человек, тридцать зэков выстроились на плацу. Остальные остались в бараках, их черед еще не наступил.

– Равняйсь!

Разобрались привычно, выровняв мысочки. Десять, пятнадцать, а кто и двадцать лет вот так, строем и в строю – пять лет на войне, а после по зонам. В ногу, шеренгой по трое-четверо – на общие, в столовую, в баню, в барак. Привыкли. Без строя зэк, как голый на площади.

Стоят зэки, ждут чего-то – чего сами не знают. Жизнь их сплошное ожидание – амнистии, нового срока, вызова к куму… Чего гадать – всё равно не угадаешь! Может, вот теперь им объявят, что в честь очередной годовщины их распускают по домам, а может, зачитают приговор, который – в двадцать четыре часа и до вечера еще прислонят к стене барака.

Стой зэк и не гадай, не рви душу пустыми надеждами, не пугай себя привычными страшилками. Не верь, не бойся…

– А ну, подберись!

От штаба командиры идут – «Абвер», «Партизан», «Кавторанг»… И гражданский с ними. Встали перед фронтом. Вперёд «Абвер» вышел.

– Слушать сюда! За последнюю… – на мгновение запнулся, но нашёл слово, – боевую операцию всем, всему личному составу, от лица командования объявляю благодарность…

Странные, непривычные уху зэка словечки, не зоновские: «боевая операция», «личный состав», «от лица командования»… – армейские обороты, как на фронте.

– Особо хочу отметить…

И далее список, не фамилий, нет – кличек, которые больше собакам подходят, чем людям. Значит, всё-таки не армия, все-таки Зона.

– Спасибо всем! На три дня все занятия и внутрилагерные работы отменяются – отдыхаем. Сегодня получите усиленный паёк и… по двести граммов «фронтовых» на рыло. Заслужили.

Строй оживлённо загудел.

– Но прежде…

На чём праздник и кончился!

Из штаба вывели группу людей. Небольшую – пять человек под конвоем автоматчиков. Так это ж…

– Признаете?

Зэки глаза таращат – как не узнать, когда они с ними в одном бараке на соседних нарах и на общих работах и в лесах вместе… Ох, не к добру их теперь сюда привели.

Стоит «Абвер», вокруг глазами поводит, в лица всматриваясь.

– Что-то надо объяснять?

Что тут объяснять, и так всё понятно.

Но «Абвер» объясняет:

– Вот эти двое, как туго стало, к «Оборотню» подались, вас, своих товарищей на произвол судьбы бросив. Как это называется? Как на фронте называлось, когда бойцы без приказа оставляли своё подразделение, взвод свой или роту? И что с такими… делали?

Молчание, хмурые взгляды… Известно, что делали – особистам в лапы передавали, а те ускоренным порядком, по законам военного времени пулю в затылок перед строем. А бывало, и до трибунала дело не доводили…

– Теперь эти трое… Эти просто ссучились, расстрела испугавшись… Было такое?

Было…

– Что их на зоне ждёт, коли честные зэки прознают, что они «краснопёрым» в услужение пошли?

– На перо поставят. Блатные. Или свои. Нет им прощения.

– Верно. Не жить им на зоне, потому, как суки они. И что теперь с ними делать?

Мрачен строй. Мрачны «отказники». Так всё странно повернулось – из-под смерти вывернуться хотели, из-под стволов расстрельной команды, а теперь здесь стоят.

– Сам принимать решение не стану – пусть каждый скажет. Ты… Чего предатели и суки заслуживают? Ну… Говори!

А что тут сказать можно? Только одно…

– Смерти.

– Ты!

Молчит зэк. Приятель его там, среди обречённых стоит, земляк – деревни рядом… Но только толкают его в бок зэки.

– Смерть сукам. Нет им прощения.

– Ты…

Стоит поодаль Пётр Семёнович, усмехается еле заметно. Он всё это придумал, так придумал, что некуда теперь зэкам деваться – не могут они на сторону сук встать – прознают о том на зоне, блатные или свои же мужики жизни лишат, или того хуже – к параше определят, что для нормального заключённого смерти страшнее.

– Приговорить их.

– Ты?

– Жизни лишить…

И так выходит, что в стороне Пётр Семёнович, что не он это, что зэки решение принимают. Каждый, потому что каждый ответ держит.

– А коли так, – говорит «Абвер», – то вам и перо в руки. Ваши это приятели, вы за ними недоглядели. И впредь так будет. Как было. Уговор наш помните?

Как не помнить – каждый за каждого ответ несёт. Такая порука круговая.

– Тогда считайся!

– Первый…

– Второй…

– Третий…

– Десятый, выходи.

Бледнеет зэк, желваки по скулам катает. Его-то за что, он не бегал и ментам не сдавался – он воевал, шкурой рискуя и под карабинами расстрельного взвода не дрогнув стоял! Почему его? Но такой уж порядок, что каждый десятый наказание несёт. И не они это придумали и не теперь, а еще римские легионеры, отчего полмира завоевали, варваров круша.

– Одиннадцатый…

– Двенадцатый…

– Двадцатый…

– Выходи…

Стоят отказники и «десятые», которых одной верёвочкой повязали. Вокруг конвоиры с автоматами встали, которые из своих.

– Уговор дороже денег, – разводит руками «пиджак». – Каждый знал, чем рискует.

Но это еще не всё. Ведёт конвой новую пятёрку, бледнеют приговорённые зэки, потому как признали в них братьев своих, кто – старших, кто – младших, а кто-то отца. Идут их близкие, ничего не понимая, вокруг озираясь. Вдруг родственников своих заприметили, узнали, обрадовались:

– Семён, ты?! Вот это да! Ну, здорово!

С объятьями лезут, по плечу хлопают, улыбаются.

– Свиделись! Вот уж не чаял!

Ни черта не понимают! Не понимают, для чего их сюда, через полстраны привезли, да к родичам приставили, радуются нежданной встрече.

– Мы что, в одном лагере будем? Вот повезло-то! А ты ничего – гладкий весь…

Смотрит на всё это «Абвер», хмурится, кулаки того не замечая, сжимает, мнёт. Дерьмовое это дело – дальше некуда… Ведь не война!.. А «пиджак», который Пётр Семёнович, тот спокоен, поглядывает на родственников равнодушно, потому что уговор, и ничего изменить нельзя, иначе никакой веры и всё прахом пойдёт. Исключения – убивают правила. Чингисхан полмира завоевал, потому что никто не сомневался и не надеялся, но знал, что за недостающую стрелу в колчане, или даже лишнюю, его тут же жизни лишат, удавку на шею набросив. И правило это не знало исключений.

Смотрят отказники хмуро. Затихли, что-то почуяв, их родичи. Смотрит «Абвер» на Петра Семёновича и другие командиры: отказники понятно – заслужили свою участь, но те «десятые» и родичи из деревень привезённые…

И тянется долгая томительная пауза.

– Начинайте, – тихо приказывает «пиджак». – Всё было сказано… Еще тогда. Ничего нового. Если теперь слабину дать, то кто вам завтра спину прикроет? Если жалеть дезертиров, кто позиции удержит? Вы же фронтовики, вы же понимать должны.

– Но братья… – тихо сказал кто-то.

– А на войне иначе? Или за расстрелянных изменников Родины семья продовольственные аттестаты получала? Нет! Ссылали их в дальние края на пять лет! Так в чём отличие? Дети предателей в землянках сырых мёрзли, да с голодухи пухли, тем отвечая за проступки своих нерадивых отцов. Так – войну выиграли. Или вы добренькими желаете быть? Или вы готовы отвечать головами всех ваших близких вот за них?! – Ткнул пальцем в стоящих. – Кто готов – шаг вперёд! Ну!

Но никто не вышел…

– Нет нам ходу назад. Вам – нет! Или вы хотите обратно на зону, на холодные нары и голодный паек? А коли блатные прознают на кого вы работали? Что будет?..

И все понимают – узнают, непременно узнают, вот он и скажет – и тогда… Верно, нет у них иного выхода. Умри сегодня ты…

– Скажите спасибо, что только по одному члену семьи, что остальных не тронули. В следующий раз двоих в расход пускать будем. Потом – троих. А мало будет – всех подчистую! Кто в себе не уверен – сейчас к ним вставай, чтобы близких своих уберечь. Кто в соседе сомневается – выводи его, чтобы «десятым» не быть. Такие правила, такой уговор! Или вы думали, что хавка от пуза и нары отдельные вам за так достались? Нет – не бывает бесплатного сыра! Или считаете, мне эта кровь нужна? Нет! Только я под теми же правилами хожу, и коли слабину дам там же встану… Не будет поблажки ни мне, ни вам! Кончились детские игрушки – служба начинается. И каждый за каждого – головой! И сверх того – головами братьев и отцов! И никак иначе!

Пошёл к штабу. Но остановился, повернулся, сказал негромко.

– Начинайте, нечего резину тянуть. Никому от того легче не будет!..

И то, что должно было случиться, – случилось…

И начался новый отсчёт…