По ту сторону жизни Ильин Андрей

– Всё в порядке?

Офицер быстро-быстро закивал.

Всё это было странно и тревожно – квартира, чёрный ход и Сталин. Сам. Без охраны и сопровождающих лиц.

– Я сяду в той комнате, ты разговаривай в этой. С каждым по очереди. И дверь открой, чтобы я слышал и видел. Вот вопросы. Прочитай.

Александр Михайлович быстро пробежал по листку глазами. Кивнул. Открыл ключом первую дверь, вызвав зэка.

– Сюда… Садитесь. Лицом к двери. Я по поручению… Не важно кого. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Отвечать чётко и громко.

Ошарашенный зэк смотрел на офицера. Он ни черта не понимал, как и другие. О чем только он не думал не гадал, когда его с зоны выдернули и, ничего не объясняя, сунув в машину, привезли на аэродром. И после, в самолёте, и в бане, где он, мыла не жалея, скрёбся и мылся, и когда его в пиджак гражданский обрядили.

Но такое! Чтобы Москва! Центр, откуда до Кремля подать. И кровати с простынями, и еда на столе – ешь не хочу.

– Расслабьтесь, что вы как соляной столб?

Да как же расслабиться, когда такой быстрый переход, когда только что из тундры, с нар, от баланды и вшей. Когда пули в затылок ждал или иного подвоха, но точно не крахмальных наволочек.

– Представьтесь, кто вы?

На «вы»?! Не кулаком в рыло, не матом в уши… На «вы»!

– Я? Полковник. Армейская разведка… То есть, извините… Заключённый номер… статья… зона…

– За что сели? Советскую власть не любите?

– Никак нет! Я за нее кровь проливал. Три ранения имею. Не любил бы, к немцам перебежал.

– А за что срок получили? Наши Органы не ошибаются.

– В плену был.

– Плен нехорошо. Офицер не должен попадать в плен. Белые офицеры пулю себе в лоб пускали.

– Я контужен был.

– Ладно, то дело былое. Хочу побеседовать с вами. Правильно скажете, обратно на зону не поедете. Поэтому отвечать надо честно.

– Так точно!

– Не орите, я не глухой. Скажите, если предложить вам службу, которая предназначена для охраны важных персон, вы согласитесь?

– Каких «важных»?

– Например, из Кремля.

Напрягся зэк. Черт его знает, что за этим предложением стоит. Не верят зэки никому и ни во что – отучились верить. Потому что лупила их жизнь куда и чем ни попадя кулаками следователей и дубинками надзирателей, так что все надежды соплями кровавыми вышли. Ни ждут они ничего хорошего от жизни. Кого охранять, зачем? Кремлёвских товарищей вся страна стережёт пуще глаза, и армия, и МГБ, и милиция… Всяк их защитит и от пуль закроет, жизни своей не щадя. О чем тогда он? Думать, думать надо, мозги напрягая, пусть хоть закипят они! Ответить осторожно:

– Я не знаю. Я готов. Но справлюсь ли, ведь их МГБ охраняет…

– МГБ, а теперь еще другие им в помощь, которые с опытом боевым.

Забегали глазки у зэка. Чтобы с нар, да во всемогущее МГБ попасть, который тот же НКВД, что людей пачками в распыл пускал, рвы расстрельные наполняя! Что там простому заключённому делать?

– Еще вопрос. Как сделать так, чтобы бойцы не предали своих?

– Да как же можно? Чтобы вождей, любимцев народа?! Это… это невозможно!

– Но если представить, что возможно. Если враг ключик к ним подбирать станет? Человек – не камень, всяк свой предел имеет. Охранка царская революционеров, товарищей испытанных ломала, к предательству склоняя. Как с этим быть?

– Тогда нужно таких людей подобрать, которые…

– Это не ответ. Каждому в душу не залезешь, а враг изощрён и коварен. Как уберечься от предателей? Подумайте, скажите…

– Тогда надо… Надо подписки брать и расстреливать, как на фронте… Когда с позиций бежали… Перед строем, без суда и следствия в затылок…

Плохой ответ, без фантазии.

Следующий…

– Кто такой?

– Зэка номер…

– А раньше, до посадки?

– Максимов Пётр. Капитан второго ранга. Морская пехота.

– А… Это ты товарища Сталина ругал? Зачем ругал? Что тебе товарищ Сталин плохого сделал – жену твою соблазнил или кошелёк украл? Скажи.

Опустил голову повинно морской пехотинец, герой десантов и рукопашных, который грудью на пулемёты ходил. А тут стушевался. Потому что не морпех уже и не герой, а зэк, из которого весь героизм его следователи на допросах выколотили.

– Не было такого! Я за товарища Сталина жизнь! Я в атаку с именем его…

– Зачем врёшь? Зачем отпираешься? Нехорошо. Органы всё знают. Ругал ты товарища Сталина матерными словами и морскими выражениями. Вот тут показания есть. Зачитать?

– Не надо! – испугался до испарины моряк. – Пьяный я был. Не помню ничего. Мы там канистру спирта нашли, чтобы отметить.

– Отметили?

– Да.

– Боевой офицер, а такие слова… Готов искупить?

– Так точно! Не щадя жизни!

– Служить в охране будешь…

Слушает морячок, ушам своим не верит. Охрана вождей… Да хоть кого! И его в нее!.. Зэка? Который три дня как с нар! Что за ерунда? Не может такого быть. Не может! Но только офицерик этот всерьез говорит и смотрит испытующе! Не мираж он морской, не бред… И за окном не тундра, а Москва.

– Что уметь ты должен, чтобы…

– Стрелять, приёмами рукопашного боя владеть и еще ножом…

– Это понятно. Это азбука. Аз, Буки, Веди… А что еще?

Думает морячок, напрягается, кулаки мнёт, губы закусывает.

– Маскироваться уметь. Везде, хоть в поле, хоть в городе. Чтобы в упор меня… Если следят за мной – увидеть, распознать. И самому уметь так идти, чтобы незаметным быть.

Дело говорит морячок.

– Машину водить, хоть даже самолёт или катер. Или прыгать на ходу с поезда или из окна дома, чтобы ноги не сломать.

– Зачем это?

– Не знаю, – честно пожал плечами моряк. – Но если погонятся за мной или я за кем-то… И чтобы страха не было. Мы новобранцев перед десантом так гоняли, чтобы они с борта в полной выкладке – на мелководье. А если не уметь, поломаться можно.

– Еще.

– Наверное, химию знать.

– А это для чего?

– Если его… Если человека, которого охранять, отравить захотят, то надо по виду или запаху увидеть и понять или реакцию какую сделать, чтобы яд проступил… И еще мины находить и обезвреживать любые… И помощь медицинскую оказать, если что, хоть даже пулю вынуть или осколок…

Не дурак морячок. И сочинитель.

Следующий…

– Что должен иметь боец?

– Оружие индивидуальное, хорошо пристрелянное, чтобы не передавать никому. Нож метательный. Гранату, может быть. Аптечку первой помощи. Документы, чтобы любой подчинялся и содействие оказывал.

– А если не будет документов? Пока.

Растерялся майор – как же без документов, когда в стране шагу не ступить без «корочек». Нужны они. Без бумажки ты букашка… Стоит, моргает.

– Нужны документы! Хоть какие-нибудь. Даже блатные в бегах без паспортов с хат на божий свет не выбираются. Хоть даже поддельных, хоть украденных у фраеров, иначе тебя первый же мент заметет.

Молчит офицер, слушает.

– Если товарищ твой предаст, а ты узнаешь, что делать будешь?

– Порешу вот этой собственной рукой.

Хороший ответ, но неправильный. Не убивать должен, доложить по команде, чтобы в разработку приятеля взять, ниточку потянуть…

Следующий…

Всех прослушал, по комнатам развел. Последнего, когда выводил и по коридору сопровождал, мимо распахнутой двери провёл. Близко. А там тень неясная, и огонек тлеет, как будто курит кто. И дымом тянет. Огонёк тлеет, а над огоньком усы знакомые, как на портрете! Остолбенел зэк, встал, как вкопанный. Неужели?! Или показалось?

– Пошел, не стой! – толкнул его в спину офицер.

Но долго еще бедному зэку мерещилась сгорбленная фигура, трубка, огонёк и усы…

Сидит товарищ Сталин трубку курит, думает. О чем? Кто знает, кто в голову «Хозяину» влезть может. Изворотлив ум его, иначе на троне не усидеть. А он сидит, как врос! Сколько раз, да какие повороты закладывал, от которых дух у всей страны перехватывало. Сколько ловушек обошел, чутьем звериным подвох чуя, в скольких друзьях врагов распознал. И теперь вот что-то задумал.

Посидел. Встал. Ткнул пальцем в два дела.

– Вот этих – освободить. Вчистую… – подумал мгновение. – А лучше так: списать их по смерти через санчасть от какой-нибудь болезни. Новые документы выправить и на квартиры поселить отдельные.

– Охрану приставить?

– Нет. Пусть живут, пусть ходят, привыкают к гражданской жизни. Хороший человек должен жить свободно. Некуда им бежать, только обратно на нары. Сбегут – хорошо, других найдем. И их – найдем. Неделя пройдет, в лагеря поедете, будут они тебе помогать людей искать. Я тебе скажу каких.

– А остальных? Тех, троих. Их тоже на квартиру?

– Нет, – покачал головой товарищ Сталин. – Их обратно под стражу. Не туда, в другой лагерь, там, где долго не живут, где Лаврентий уран добывает. Или… – Раскурил трубку, спрятал глаза за дымом. – Или пусть при попытке к бегству… Побегут они, а конвой стрелять станет. Такая судьба…

Александр Михайлович судорожно кивнул.

– Враги они. Народа. Страны. И товарища Сталина. Проглядели их особисты, когда срок давали. Не перевоспитаются они. Таких надо к высшей мере приговаривать.

– Но как же, если суд?

– Вам что, слова товарища Сталина мало? Или вы считаете, что он ошибается? Что он не умеет отличать друзей от врагов?

– Никак нет!

– Тогда идите и исполняйте. Мы не должны жалеть преступников, которые угрожают нашему строю и нашим людям. Мы должны быть к ним беспощадны. Так нас учил товарищ Ленин. И не надо с этим делом тянуть, пока они не сбежали. Это не просто враги, это очень опасные враги. Это вам не кто-нибудь, это вам товарищ Сталин говорит.

– Есть! – козырнул Александр Михайлович. И повернулся на каблуках…

Растерянная, кутающаяся от холода и сквозняка в плащ балерина сидела на табурете подле черного хода, ничего не понимая.

Из темноты подошел товарищ Сталин, коснулся ее плеча.

– Замёрзли?

Балерина вздрогнула, замотала головой.

– Вставайте. Мы обратно едем. В театр. О том, что здесь было или не было, никому не рассказывайте. Вообще ничего не рассказывайте, пусть сами догадываются. Пусть это будет маленькая интрига. Договорились? Вас товарищ Сталин просит.

Балерина отчаянно замотала своей кукольной, в бантиках головкой так, что кудряшки в стороны разлетелись.

– Вот и хорошо. А если расскажете… – товарищ Сталин вздохнул. – То вас и жениха вашего придется арестовать и в Сибирь сослать. Но это не страшно, я там был в ссылке. Там хорошо, там тоже театры есть.

Усмехнулся сквозь усы, и от этой усмешки балерина чуть чувств не лишилась…

Четвертый акт товарищ Сталин досматривал в ложе. Он улыбался и одобрительно хлопал в ладоши. В том числе той самой балерине, которая отчаянно прыгала по сцене и кружилась, и к ней со всех сторон были устремлены удивленные и завистливые взгляды солисток и кордебалета. И жених ее таскал туда-сюда по сцене и подкидывал вверх необычайно высоко, чтобы поймать у самого пола.

– Браво!

И Сталин снова хлопал… Потому что любил и ценил искусство. Особенно советское, которое всячески поддерживал…

– Девяточка. И… оп-па десяточка! Себе, «Фифа», тяни.

– Туз! И… еще туз! Эх!

– «Московское очко». Ваши не пляшут!

– Фартовый ты, «Ржавый».

– Какой есть! Уж таким меня мамка уродила, когда на зоне чалилась.

– А папка?

– Папке живоглоты энкавэдэшные «зеленкой лоб помазали» и не стало моего драгоценного папаши, и стал я сиротой казанской, и жизнь моя под гору покатилась. А кабы не так, быть мне графом, клифты бархатные носить, во дворцах жить и шартрез ведрами хлебать. Потому как папочка мой с самим государем-императором ручкался…

– Кончай, «Ржавый», порожняк гнать. Папаша твой знатный ширмач на Лиговке был, да только на перо его посадили. Банк держи…

Идёт игра, режутся блатные на интерес. Кто-то уже в одном исподнем сидит, проигравшись в пух и прах, но не уходит – азартно блестят глаза и кажется, что еще чуть-чуть и ухватит он фарт, и отыграется, всё себе вернув, да сверх того взяв.

– Туз. И… десятка. Очко. Скидывай «колёсики».

Кривится проигравший, тянет с ног ботинки, шевелит голыми пальцами на ногах.

– Всё. «Катать вату не буду», без интереса не играю.

– Нет! Еще!

– Чего ставишь?

– «Балабас», который у того фраера найду. Он второго дня «деревянное письмо» с воли получил. Что найду – на кон.

– Идёт.

Тусуется колода самодельных засаленных карт, теснятся вкруг стола блатари.

– Девять. И… девять.

– Себе… Масть – не лошадь, к утру придёт…

Эх!.. Перебор. Нет фарта!

Откинулся, лыбится довольный выигрышем игрок. Проигравший, да не свое, чужое, полуголый зэк, пошел ступая голыми пятками по земляному полу. Остановился возле нар.

– Слышь ты, на «пальме», айда сюда.

Со второго яруса нар свесилось лицо.

– Вы мне?

– Тебе, фраер драный. Прыгай воробушком вниз.

Спустился зэк, щурится, переминается с ноги на ногу.

– «Деревянное письмо» получал? Жинка, поди, прислала?

– Да, жена.

– Тащи харч вниз. Мне платить надо.

– Но это… это моя посылка. Для меня, – робко возражает зэк.

– А мне по… Была ваша, стала наша. Тащи, пока я тебя на перо не поставил.

Оглядывается блатной, лыбится, голыми пятками притоптывает – куражится перед дружками-приятелями, а те ржут, довольные спектаклям. Скучно им на зоне, потому что тепло и сытно.

– Кончай, лупоглазый, «сиськи мять», некогда мне, ножки стынут…

С нар из темноты зэки смотрят, зубы сжав – все сплошь фронтовики, которые пулям не кланялись, на штыки немецкие ходили… А тут молчат, словно воды в рот набрали. Встать бы, да припечатать этого урода, чтоб душа из него вон, но только блатные враз вскинутся на обидчика и на перья поставят, а того хуже, в параше утопят. Воровские законы на зоне – не человеческие.

Молчат фронтовики, глаза отводят.

Спустился «лупоглазый», протянул посылку. Блатной руку туда сунул, поворошил.

– Тю… схавал жеванину, фраер? Жадный ты, дядя! – Оглядел зэка с ног до головы. Ботинки заметил. Справные. – Скидай «колеса», ни к чему они тебе, ты не сегодня-завтра ласты склеишь, а моим ножкам тепла хочется.

Зэк испуганно замотал головой. Без ботинок здесь, в тундре – смерть.

– Ну ты чего, не понял? – Сверкнула в руке заточка.

«Лупоглазый» быстро присел, расшнуровал, скинул ботинки – без них, может, еще день-два прокантуешься, а коли перо в бок, так прямо теперь откинешься. Такая психология у зэков, что лучше завтра, чем сейчас. Минутой он жив…

Блатной взял ботинки, но даже надевать их не стал, пошел к столу.

– «Лопаря» на кон ставлю. Знатные «лопаря»…

Пошла игра, застучали о стол вырезанные из картона карты.

Перебор…

– Эх, где мой фарт?

Конец игре? Но, нет…

– Ставлю… – осмотрелся «Фифа», по столу ладонью хлопнул: – «Деда» ставлю!

И все притихли. И даже блатные. На нехорошее дело подписался «Фифа». «Дед» хоть и мужик, но уважаемый, самый старый в бараке, в бороде и очках, какой-то там профессор кислых щей, тихий – мухи не обидит.

– Слово, «Фифа»?

– В натуре. «Деда» ставлю! Век воли не видать.

– Ну, смотри!

Замер барак. Все взоры на стол, на карты – такая игра пошла…

«Ржавый» сдаёт. Не спеша карты тасует, рисуется, знает – все на него сейчас смотрят, как на артиста на сцене.

Девятка… Семёрка… Лыбится, подмигивает, пальчиками играет…

– Еще?

Секундная пауза. Сомнение. Но кто не рискует…

– Мечи!

– Король… Двадцать!

Облегчённо вздохнул барак.

– Себе.

Тянет «Ржавый» карту. Десятка… Замер, держит паузу. Любят это дело блатные, любят нервы пощипать. Постукивает пальчиками по колоде.

– Ну что, «Фифа», поглядим, есть у меня фарт или вышел весь?

Тянет карту. Бросает на стол. Туз!

– Очко.

Вздох по бараку. Проиграл «Фифа» «Деда». Вчистую. И ведь все понимают, передёрнул «Ржавый», туза из рукава вынув или еще как, потому как известный он катала. И не пожалел «Деда», не дал «Фифе» отыграться.

И «Фифа» всё понимает, только не схватить «Ржавого» за руку.

– Когда должок отдавать станешь? – смеётся «Ржавый», поблёскивая зубами золотыми.

– Теперь отдам!

Встал «Фифа», к нарам пошел. Туда, где «Дед» кантуется.

– Эй, «Дедок», слазь.

Слез, встал «Дед», ничего со сна не понимая. Смотрит вопросительно, не понимает, что смерть к нему его пришла.

Но кто-то еще спрыгнул, рядом встал.

– Слышь, «Фифа», не трожь «Деда», не бери грех на душу.

– Ой, – притворно удивился «Фифа». – Кто ж это такой сыскался? Защитник. Прямо – страху нет! А коли я не его, а тебя?

Стоит зэк, не шелохнётся. Один. Капитан-летун, Герой Союза. И надо бы к нему, надо слезть, рядом встать. Ведь не испугался он… Но страшно, страшно на пере повиснуть, потому что «Фифа» – рожа кровь с молоком, сытый, быстрый, а ты почти доходяга. Дунь – упадешь. Не совладать с ним… Но надо слезть, потому что летун стоит. Надо!..

Спрыгнуть с нар, придвинуться, притиснуться к «Деду». Встать молча. Еле заметно кивнул летун благодрно – легче ему стало. Двое – не один. Хотя и вдвоем, но что они сделают? Но может, кто-то еще…

Зыркнул «Фифа» вправо-влево – дурное дело, коли мужики вместе поднимутся. Весь барак не порезать. Но и долг отдавать надо, чтобы к параше тебя не приставили. Безвыходное у него положение.

С верхних нар головы свесились, смотрят волками и глаз не отводят! Много их… И те двое придвинулись… А сзади дружки блатные глядят, интересно им, как «Фифа» выкрутится. Помогать ему не будут, на зоне каждый сам за себя. Сам проигрался – сам крутись…

Усмехнулся «Фифа», фиксой сверкнув.

– Да ладно, фраера, не вопрос, я же понимаю – пусть живет «Дедок»… Слышь, дед-сто-лет, сам помрешь. – Улыбнулся дружелюбно.

И «Дед» в ответ:

– Иди, спи. Дави харю. Сон зэку в облегчение дан.

Развел руки, чтобы обнять старого зэка, по плечам, по спине похлопать. И все расслабились и невольно заулыбались.

«Фифа» завел руки, но не обнял. В руке его взблеснула узкая, как шило, заточка, и он быстро и точно вогнал ее в спину «Деда», аккурат против сердца. Тот вздрогнул, удивленно выпучил глаза и стал оседать на подкосившихся ногах.

«Фифа» отпрыгнул. Хищно щерясь, тыкая в воздух окровавленной заточкой и отступая спиной в блатной угол. И приятели его повскакивали, выдернув откуда-то ножи и заточки, готовые сцепиться с мужиками.

Но никто не стронулся с места. Поздно. Некого уже защищать.

Смотрят блатные. Смотрят зэки. Никто в драку сунуться не решается – все понимают: малой кровью тут не обойдется. Выжидают…

Дрогнула занавеска в конце барака… «Сивый»! Смотрящий за зоной. Вор авторитетный, с ходками от царя-Гороха. Всех пережил: и Феликса, и Ягоду, и Ежова, и теперь помирать не собирается.

Отступили блатные.

Вышел, глянул «Сивый». «Деда», скрючившегося на полу земляном, приметил и струйку крови под ним.

– Кто?

– «Фифа». В карты проиграл.

– Дурак.

Быстро «Сивый» расклад понял – мужики, коли все встанут, а встанут, если до резни дойдет – сила. Половина из них фронтовики, навыки свои вспомнят, с нар жердины повыдергивают, встанут спина к спине… Блатных – горстка. Не совладать с мужиками разом, по одному их резать надо.

– Ша! Кончай кипешь. Спать мешаете.

Шагнул назад. Упала занавеска.