Живи и давай жить другим Грун Хендрик

Я веду себя как ребенок, но мне жутко не нравится, что Сторм так обожает Артура. Я просто ревную, когда он прыгает на колени к нему, а не ко мне.

Может, из-за этого я была так спокойна и счастлива, когда Артур укатил на неделю отдыхать со своими друзьями. Какая роскошь – приходя домой, не видеть его каждый раз ссутулившимся на диване, откуда он буквально всегда и все сопровождает критическими замечаниями. Целую неделю я могла без помех делать все по-своему.

В те дни, когда я уходила на работу, мои подруги занимали очередь, чтобы выгулять Сторма, так что и здесь Артур мне без надобности.

114

Вот ведь невезение: недавно Берлускони объявил о своем возвращении в политику. Ему за восемьдесят, этому похотливому пройдохе, из-за мошенничества с налогами он больше не имеет права занимать политические должности, но в прошлом месяце дал сорок шесть телевизионных интервью, чтобы продвинуть свою партию «Вперед, Италия». Старый мошенник называет это «инъекцией доверия». Снова за него косвенно проголосуют миллионы людей. К ним мое отношение такое: на сельской площади Маццоллы я не дам втянуть себя в политические дискуссии.

А что касается Берлускони… То, что вещают о бедном итальянском народе радиостанции Берлускони, наводит на слишком печальные размышления. Поэтому я купил спутниковую антенну. Буду принимать в Тоскане телепрограммы из Нидерландов и спокойно смотреть одну из моих любимых передач – «Я уезжаю».

А еще я собираюсь в Италии разводить цыплят и разбить огород. В пробках между Пюрмерендом и Брёкеленом моя голубая мечта о простой деревенской жизни совсем было увяла. Но теперь интерес к флоре и фауне оживает. По крайней мере, он не потребует больших усилий. Похоже, цыплята превосходно оправдают небольшие расходы на свое содержание, а помидоры, если их иногда поливать, под итальянским солнцем вырастут до неба.

Но самое важное мое решение – завести собаку, которую я назову Ари Секундо. За короткое время я так сильно привязался к Ари Первому, что во избежание ностальгии по Пюрмеренду займусь поисками щенка сразу по приезде в свою деревню. Когда мне будет лень его выгуливать, он сможет справлять нужду просто в саду. И никакой петух об этом не прокукарекает, ведь я буду разводить только цыплят. Потому что люблю высыпаться по утрам.

Меня не колышет, какой породы будет собака, ведь всякая собака – друг человека.

115

В Музее Краненбурга в Бергене в настоящее время проходит выставка живописи «Блаженное безделье». Хорошо бы успеть посетить ее до моего окончательного переезда в Италию. Похоже, безделье не такая простая штука, если верить газетной статье об этой выставке. Полагаю, к безделью нужно иметь врожденную склонность и много практиковаться, добиваясь совершенства. И я его добьюсь, в этом я убежден. Подростком я мог целыми часами лежать в траве, ни на минуту не испытывая скуки. В семейной жизни мой талант был бельмом на глазу Афры. Она из себя выходила, когда я укладывался на диван с газетой. Иногда я читал газету, иногда просто прикрывал ею голову. Это могла быть и рекламная брошюра «Гаммы» – разницы никакой.

– Не пора ли тебе косить траву? – спрашивала она иногда раздраженно, причем кроме кошения травы могла предложить целый перечень других полезных занятий.

– Ну, Ааф, если тебе все равно, я лучше побездельничаю.

Ей было не все равно. Всегда находились важные причины срочно заняться неважными вещами. Иногда я игнорировал ее ворчание, а иногда, вздыхая, брался за то или иное дело.

– И пожалуйста, не вздыхай, – кричала она мне вслед.

Жизнь – очень краткий период чего-то между двумя бесконечно долгими периодами отсутствия всего, и понятно, что краткий период чего-то нужно заполнить как можно более приятным образом. Я где-то когда-то прочитал эту рекомендацию и хорошо ее усвоил.

Афра скорее считает, что все должно быть полезным. Во всяком случае, спорить, например, о пользе скошенной травы было бесполезно. Это вызывало только взаимное раздражение, а им мы были сыты по горло.

В австрийской деревне Эберхардшлаг когда-то провели эксперимент под названием «Деревня бездельничает». Семь семейств в течение семи дней не делали ничего. Всю работу выполняли за них другие, а дети не ходили в школу. Поначалу люди тяжело переносили безделье, но попрактиковались, и им стало немного легче.

Вообще говоря, безделье в строгом смысле невозможно. Ты сидишь и хотя бы размышляешь или смотришь перед собой. Безделье надо понимать скорее так: ты не делаешь того, чего не хочешь. Или того, на что тратишь энергию.

116

Свой первый настоящий тест как Луи Моллема я прошел успешно. А именно: через сайт www.gebruikte-fiatnederland.nl приобрел подержанный «фиат-панда-44». Я не знал, что существуют «панды» с приводом на все четыре колеса, но, увидев объявление о продаже, подумал, что такая машинка будет вполне уместна на узких крутых грунтовых дорожках Тосканы. Мне показалось, что итальянский автомобиль в Италии менее всего привлечет внимание, а кроме того, по соседству с моей виллой я легко найду сервис для «фиата».

В прошлый четверг утром я ездил к Тоону, где мне уже в третий раз пришлось вытерпеть тотальное преображение в Луи.

– Черт возьми, Луи, просто чуть-чуть расслабься, – несколько раз напоминал мне Тоон, так как я восседал в его кресле неподвижно, как труп. – Иначе с твоим новым «я» ничего не получится. Ты должен хотя бы немного в него поверить.

Через четверть часа мне было позволено посмотреться в зеркало, и, честно так честно, господин Моллема выглядел совершенно естественно. Я несколько раз прошелся туда-сюда под наблюдением Тоона.

– Ты все еще двигаешься как Артур, – сокрушался он. – Попробуй ходить вперевалку, как утка, ступнями наружу.

Я подумал, что он надо мной смеется, но он имел в виду именно это.

– Когда ходишь вперевалку, изменяется вся пластика и осанка. И это совсем нетрудно. Доступно каждому.

Я прошелся как мультяшный утенок Дональд Дак. Чувствовал себя идиотом, но Тоон восхитился.

– Ни прибавить, ни убавить! С первого раза то, что надо!

Потом пришел Йост, принес новые водительские права и паспорт.

Мы с Йостом отправились в Алфен-аан-ден-Рейн забирать мой «фиат».

Его хозяин, не моргнув глазом и не краснея, сказал, что машина принадлежала его старой матушке и все время простояла в гараже.

– Но уж если ваша матушка трогалась с места, то, конечно, в полную силу жала на газ? – сострил Йост.

Продавец посмотрел на него недоуменно:

– Что вы, она всегда ездила очень спокойно.

В конечном счете он уступил мне четыреста евро, и я оказался владельцем «фиата-панды-44». Жаль, что Афра, такая страстная поклонница панд, никогда не сядет в эту машину.

Затем Луи Моллема без проволочек оформил на почте Алфена документы о передаче прав на владение и, насвистывая, двинулся на своей новенькой машине назад, к Тоону.

– Ты забыл про свою утиную походку, Луи, – строго напомнил Тоон. Но потом налил пивка, и мы выпили за счастливый исход нашего предприятия.

– Как думаешь, в следующий раз сам справишься? Станешь синьором Молима?

Я заверил Тоона, что все получится. Час спустя я уже ехал в Пюрмеренд на своей старой машине, новая осталась у дверей Тоона ждать моих похорон.

Думаю, в Италии утиная походка мне не так уж необходима.

117

Дорогая Эстер…

Написать первые два слова было не так уж трудно. Над остальной частью письма я корпел три дня. Один раз, когда я писал, неожиданно вошла Афра.

– Ох, ты здесь? У тебя же йога!

– Нет, гуру заболел. Я забыла просмотреть почту.

Заметив смятые листы бумаги, она сказала:

– Так-так, собираешься писать книгу? Прочтешь вслух отрывок? Когда-нибудь?

Я почувствовал, что краснею, и быстро положил на черновик какую-то книжку, чтобы прикрыть первые два слова.

– В самом деле, начал писать. Но пока что книга состоит только из зачеркнутых предложений, так что прочесть ничего не могу. А то бы прочел с удовольствием, – запинаясь, ответил я.

К счастью, она не настаивала. Насчет зачеркнутых предложений я не соврал, вероятно, она даже издали это заметила. Тем не менее я чуть не помер со страху.

Через несколько дней я сочинил приемлемый черновой вариант письма. В итоге там было сказано только, что я по-настоящему не умер, но собираюсь начать новую жизнь в другом месте. За это время мне пришлось два раза выносить пластиковый пакет, набитый скомканными листами бумаги, в мусорный контейнер соседнего дома, чтобы избавиться от улик.

Вчера я написал окончательный вариант. Перьевой ручкой. На почтовой бумаге, которую много лет назад получил в подарок от ватерклозетной фирмы Хертога на десятилетний юбилей моей службы и с тех пор ни разу не использовал.

У меня два варианта письма: один с моим новым адресом в Италии, а другой – без. Я все никак не решу, какой вариант отослать. Оба конверта я заклеил, чтобы избежать соблазна подправить еще какое-нибудь словечко. В уголке одного из конвертов стоит крохотное «с», в смысле «с адресом».

Один из двух я суну в почтовый ящик перед самым отъездом в новую жизнь.

118

«To do nothing is at all the most difficult thing in the world, the most difficult and the most intellectual. – Ничего вообще не делать – самая трудная вещь на свете, самая трудная и самая интеллектуальная».

Спасибо, Оскар Уайльд!

Ведь о безделье часто судят несправедливо пренебрежительно, и прежде всего этим грешит моя жена.

Я посетил выставку живописи на тему блаженного безделья в музее Краненбурга в Бергене и прочел там эти мудрые слова мистера Уайльда.

И узнал, что в греческой античности ничегонеделанье считалось весьма почетным занятием. Созерцание и размышление ценились так же высоко, как искусство и спорт. Согласно Аристотелю (разве можно себе представить, чтобы его звали Сторм?), труд и разные виды деятельности только препятствуют ничегонеделанью. Лишь позднее, когда в Европе начали задавать тон христиане, праздность стала дьявольским соблазном. Молитва и работа стали пропуском на небеса. Я предпочитаю делать ставку на безделье на земле, считаю, что здесь мой шанс на успех выше. Кроме того, я точно знаю, что рай на земле кончается. Небесная вечность после смерти тянется, на мой вкус, невыносимо долго.

119

Завтра – мой последний вечер с Афрой. Она, ничего не подозревая, будет сидеть на диване и смотреть телевизор. Сначала «Сердце Нидерландов»[38], потом тележурнал. Чашка кофе. Последняя за день прогулка с Ари. Потом она посмотрит какой-нибудь детектив, по окончании коего подогреет в микроволновке мешочек с какими-то семенами и с этой грелкой между всегда холодными ступнями уляжется в постель, где еще немного почитает на ночь.

– Спокойной ночи, Артур, не засиживайся!

– Гм-гм. Спи.

Я хватаю пульт и ищу что-нибудь спортивное.

Через два часа я с легкой тоской заползу к ней в постель и, вероятно, из-за волнения не смогу уснуть, суну руку ей под пижаму и попытаюсь погладить по спине.

– Будь добр, держи при себе свои холодные руки, – проворчит она.

Пытаясь подбодрить меня, Йост недавно рассказал об одном исследовании. Оно установило, что многие женщины предпочитают, чтобы муж лучше умер, чем бросил их. Впрочем, и с мужьями дело обстоит так же. Йосту пришлось признать, что его собственная жена, видимо, не является исключением:

– Мертвым я стою намного дороже.

Ваутер кивнул.

– Понятное дело, ведь при разводе труп жив-здоров и мешается под ногами, – проницательно заметил он.

120

Странное было ощущение вчера в семь утра, когда Йост, Ваутер и я выезжали из Пюрмеренда, направляясь на юг Франции. Я вернусь обратно только как Луи Моллема, чтобы проститься с Артуром Опхофом. Если быть до конца честным, то мне этот план не по душе. Я предпочел бы уехать в Тоскану раз и навсегда, не оглядываясь назад. Но я также уверен, что буду сожалеть, если не приеду взглянуть на собственные похороны.

– Такой шанс выпадает не каждый день, – сказал Йост.

Пошлым шуточкам нет конца.

Йост с Ваутером ждут не дождутся моих похорон. Вот и в машине громко орали об этом, но я заметил, что они тоже немного нервничают.

– Где ты будешь стоять, Артур, когда я буду произносить свою прощальную речь? – спросил Ваутер.

– Да, где? Ведь мы, разумеется, захотим ногда выразительно подмигнуть тебе, – подхватил Йост.

Я рассказал, что Хюммел обещал отвести мне хорошее местечко, откуда удобно смотреть на зал, оставаясь невидимым: подсобку с окном из отражающего стекла, на втором этаже. Ассистент Хюммела будет регулировать оттуда звук и музыку.

– Во время своей речи я как можно незаметнее пару раз покажу тебе большой палец, – пообещал Ваутер.

– Если мне не понравится, чт ты скажешь или сделаешь, я выключу микрофон, – пригрозил я, – и ты будешь беззвучно разевать рот, как рыбка в аквариуме.

Вечером в нашем мотеле мы слишком громко смеялись и слишком много пили. Последнее обстоятельство не пошло на пользу сегодняшнему выступлению на площадке для гольфа. Только в обед за аперитивом мы обрели прежний апломб.

Мы еще сидели за столом, когда у Йоста зазвонил телефон.

– Хюммел, ты? Я ждал твоего звоночка. Где тебя носит?

Он выслушал ответ.

– Черт возьми… Это слишком рано! Тебе придется три дня ожидать покойника… Куда ты дел труповозку?.. Оставил в Карнавальном союзе? Блестяще, Хюммел, мои комплименты… Да, встречаемся в среду, в десять утра на условленном месте в Мазане.

Йост выключил мобильник и глубоко вздохнул.

– Хюммел уже здесь. Он боялся, что ему позвонят в связи с кремацией, обещанной одному семейству некоторое время назад. Больной, о котором речь, помер раньше, чем намечалось. Хюммел вырубил свой телефон и слинял. Сейчас он обретается в деревне неподалеку отсюда, а труповозка стоит в сарае Карнавального союза. Он говорит, что все прошло совсем незаметно. Но этот придурок приехал забирать твой труп, прежде чем ты стал трупом. И тут уж ничего не поделаешь. Будем надеяться, что его не увидят при отъезде. Я хотел, в сущности, надрать ему задницу, но тогда он запсиховал бы еще больше. Я по телефону чуял запах его пота. Надеру ему задницу позже, когда все будет позади.

Перед отъездом из Пюрмеренда я отправил письмо Эстер. С адресом.

Вечером перед отъездом во Францию Артур вел себя странно. Обычно, когда я смотрю по телевизору свой любимый детектив, он погружается в книгу или газету. Но тут я заметила, что он несколько раз взглянул на меня. Даже подсел ко мне на диван.

В постели он положил мне на спину свою холодную как лед руку.

Теперь он торчит на юге Франции, а я распоряжаюсь в Пюрмеренде. Целую неделю проживу спокойно, и целую неделю Сторм проживет только со мной. Прекрасно.

121

Я никогда не задавался этим вопросом, но если быть до конца честным, у меня мало причин для оптимизма или для огорчения, это уж как посмотреть: сколько людей будет тосковать по мне, когда я, так сказать, помру? И не каких-то несколько недель после похорон, а год спустя и пять лет спустя. Подозреваю, что немного. Кроме Ваутера и Йоста (надеюсь, они будут регулярно навещать меня в Италии), через пять лет только Афра будет вспоминать обо мне, раз в месяц, в тот день, когда на ее банковский счет переводят вдовью пенсию. Значит ли это, что на комоде должна стоять моя фотография? В свое время спрошу у Ваутера и Йоста. Если не забуду.

Я не ожидаю, что друзья и знакомые станут сильно тосковать обо мне. Когда ты мертв, проблемы нет, пусть не тоскуют. Но когда ты еще жив, то все же чуточку печально сознавать, что ты в лучшем случае не слишком много значил, а в худшем случае твое отсутствие поставлено тебе в заслугу. В последние годы я тоже не разбивался в лепешку, чтобы заслужить популярность.

Если я спрошу себя, кого будет не хватать мне, список окажется не слишком длинным: Эстер, Афры (иногда), Йоста и Ваутера, Стейна (чуть-чуть, из чувства вины). И, конечно, Ари, уверенно входящего в первую десятку. Но дальше первой десятки дело стопорится.

Я вел в Нидерландах довольно убогую жизнь, не смог сделать из нее ничего более значительного. Надеюсь в ближайшее время все-таки приятно удивиться в траурном зале похоронного центра Пюрмеренда.

122

Сегодня в последний раз играл в гольф под именем Артура Опхофа. Настроение было нервно смешливым. Играли бездарно, но никого это не огорчало, хотя обычно каждый промах сопровождается традиционным ругательством.

Время после обеда словно остановилось. Кураж, который всего несколько часов назад витал вокруг нашей троицы, испарился. Ваутер заявил, что у него медленно, но верно начинается понос. Перед ним стояла самая трудная задача: позвонить Афре. Согласно нашему расписанию, он должен был сделать это часов в шесть.

Мы сидели в углу почти опустевшей террасы гольф-клуба. Кроме нас, там было только четверо пожилых французов да официант. Никто нас не слышал.

Около шести Ваутер сказал:

– Еще стаканчик, и я иду звонить. Черт возьми, как же я психую. Какой дурацкий, в сущности, план.

Немного погодя:

– А почему, в сущности, должен звонить я?

– Потому что будет неправдоподобно, если позвонит сам Артур.

– Да, но почему не ты, Йост?

– У меня по телефону голос неприятный. Так все всегда говорят.

– Ну, опять же и весть неприятная, так что одно другому не мешает.

В конце концов Ваутер взял себя в руки и позвонил.

Занято.

Ваутер перевел дух, но быстро осознал, что оттяжка делу не поможет.

Позвонил второй раз. Снова занято.

На третий раз ему ответили. Ваутер спросил, включить ли громкую связь, но тут уж перетрусил я.

– Афра?.. Я звоню… Да, Ваутер… – заговорил он громким хриплым голосом. – Я к тебе с ужасным известием…

Как же я пожалел в тот момент, что вообще затеял это дело.

– У Артура инфаркт.

Мне показалось, я услышал крик.

– Нет, пока не знаем. Доктор еще в реанимации. Состояние плохое, они давно уже с ним возятся… Во Франции. Возвращался с поля для гольфа… Вроде бы ничего такого. Он немного нервничал… Я перезвоню. Пришел доктор.

Ваутер отключился. На лбу у него выступил пот.

– Теперь звони ты, Йост. Я второй раз не смогу.

– Как она? – спросил я.

– Сильно испугалась, но в то же время отреагировала довольно трезво, – описал Ваутер свое впечатление.

– Мне показалось, я слышал крик?

– Нет, это собака залаяла.

Через четверть часа настала очередь Йоста.

Даже в этих необычных обстоятельствах он сохранял хладнокровие. Рассказал, что, когда со мной случился инфаркт, я находился на заднем сиденье автомобиля и что тем временем я уже скончался. Реанимация не удалась. Французский врач в настоящий момент оформляет документы, чтобы вывезти тело.

– Нет, он не страдал. Просто отключился. Даже не успел ничего понять.

Он отсоветовал Афре приезжать во Францию, обещал позвонить позднее еще раз, чтобы сообщить, как обстоят дела, и отключил мобильник.

– Так, а теперь шампанского, господа. Ведь мы этого и желали? Значит, нужно широко отпраздновать успех.

Ваутер пожелал – до шампанского – сделать самый трудный телефонный звоночек, а именно своей жене.

– А уж потом напьюсь вволю, – объявил он.

Ваутер и Йост согласовали свой рассказ, потренировались разок, после чего разошлись в разные стороны звонить женам. Звонили одновременно и не слишком далеко друг от друга, чтобы на заднем плане была слышна одна и та же история.

Йосту одинаково легко и соврать, и сказать правду, а Ваутер в этом не силен. У него постоянно потеет лоб. Сам я тоже чувствовал себя не совсем свежим. Через минуту-другую оба почти одновременно отключили мобильники, Ваутер со вздохом, Йост с ухмылочкой.

После бутылки шампанского и двух бутылок белого вина мы свое отстрадали и вернулись к прежним разговорчикам.

– Для мертвеца ты еще способен принять хорошую дозу, Артурчик.

Чтобы окончательно не опьянеть, мы занялись каждый своим делом. Я забрался на заднее сиденье автомобиля и как можно старательнее, но все-таки бездарно замаскировался под Луи Моллема. Ваутер и Йост высадили меня у дверей маленькой гостиницы в ближайшей деревне и отправились в мотель, дабы сообщить его владельцам печальное известие о моей кончине.

И вот я с приклеенными сами, в фальшивых очках очутился в крошечном гостиничном номере на юге Франции. Бородавку я еще не налепил. Не хочу изображать из себя пресыщенного эстета, но все время вспоминаю цитату из Тургенева, которую когда-то запомнил наизусть, чтобы покрасоваться перед друзьями:

«Хочешь быть спокойным? Знайся с людьми, но живи один, не предпринимай ничего и не жалей ни о чем. Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать».

Примерно так я поступал последние двадцать пять лет, а чтобы следующие двадцать пять лет делать то же, в улучшенной форме, впервые в жизни приложил некоторые усилия. Не могу сказать, что я всегда был уверен в успехе моего замысла. Безделье тоже часто признак сомнения.

123

На следующее утро, в половине девятого, кто-то постучал в дверь моего номера.

– Вставайте, господин Моллема, у меня для вас новости, которые не дадут вам спать. Невеселые новости.

С тяжелой головой и мерзким вкусом во рту я открыл дверь.

На меня с неодобрением смотрели Ваутер и Йост. За их спинами маячил испуганный хозяин гостиницы.

– Чтобы производить не слишком дурное впечатление, нужна как минимум чистая футболка. А твои приклеенные усы сбились набок, будто показывают половину одиннадцатого, – отчитал меня Ваутер.

– Что случилось? – прохрипел я.

– Выкладываю сразу: этот болван Хюммел со своей труповозкой врезался в трактор. Видимо, на нервной почве.

– В трактор?

– Да, в трактор. Ему пришлось на время выехать из сарая, чтобы туда можно было поставить молотилку, и он врезался в подъехавший из-за угла трактор.

– И что теперь?

– Теперь едем оценивать причиненный ущерб. Но желательно не в этой футболке.

Через десять минут мы уже сидели в машине, направляясь в сторону ушибленной труповозки.

В машине Ваутеру позвонили. Он соединился, но тут же повернулся и рукой зажал мне рот. Звонила Афра. Она собралась во Францию.

– Э-э-э… дорогая, понимаю, ты хочешь приехать. Сюда уже едет похоронщик из Нидерландов. Он должен кое-что оформить, чтобы увезти Артура. Разные процедуры и бумаги, да. Я точно не знаю, когда это произойдет и где. До тех пор тебе лучше подождать дома. Я сразу позвоню, как только узнаю, куда тебе ехать. Ты как себя чувствуешь?

Через две минуты он разъединился и испустил вздох облегчения.

– Господи, парни, мы угодили в довольно странный кинофильм.

– Весело, а? – глупо ухмыльнулся Йост.

Через четверть часа мы нашли этого невезучего придурка, Этьена Хюммела.

– Правда-правда, я ничего не мог с этим поделать. Я его не видел, а катафалк такой длинный.

– Хватить ныть, Хюммел. Разумеется, ты мог что-то сделать. Например, раскрыть глаза пошире. Ведь не первый раз за рулем этой штуки, и трактор не заметить нельзя, – прошипел Йост.

Хюммел продолжал лепетать что-то неразборчивое, его голова безостановочно моталась на потной шее.

На черной блестящей машине красовалась огромная вмятина. Специальный свинцовый гроб для международных перевозок трупов отделался, к счастью, несколькими царапинами.

Ваутер спросил, куда девался трактор.

– Уехал, с ним все в порядке. Ну да, получил одну малюсенькую вмятинку, но на нем их уже столько, что одной больше или меньше роли не играет. Я дал мужику сотню, чтобы от него отделаться.

– Очень хорошо, Этьен, снова узнаю вас, – сказал Йост. – И знаете что? Эту сотню мы вам вернем. Разумеется, если вы не натворите новых глупостей.

Ваутер резюмировал: несмотря на вмятину, гробу места хватает, так что можно придерживаться первоначального плана. Послезавтра отправимся обратно в Нидерланды, а за нами закрытый свинцовый гроб. Афре позвоним позже, с таким расчетом, чтобы она не успела во Францию, а в Нидерландах Хюммел должен убедить ее, что запечатанный свинцовый гроб, к сожалению, открыть невозможно. И что так даже лучше, поскольку у меня в гробу вид отнюдь не цветущий. Что я весь посинел, и покраснел, и совсем распух.

– Ну, ты ведь придумаешь что-нибудь, Этьен. Ты собрал все нужные бумаги?

Да, он собрал.

Французик, хозяин сарая, который все время недоуменно взирал на нас с расстояния в несколько метров, вдруг спросил:

– Que se passe-t-il?[39]

– Rien de rien[40], – ответил Йост, вкладывая ему в руки купюру в пятьдесят евро. – Это вам за… – Он повернулся к Ваутеру: – Как по-французски «морока»?

– Pour le trouble?

Можно ли в одно и то же время страшно переживать и испытывать облегчение? Во всяком случае, я в полном смятении. Иногда уже не знаешь, как относишься к тому, кого вдруг не стало.

Любишь ты этого человека хоть немножко или просто привык к нему? Иногда бывает трудно отличить одно от другого.

Я еще не плакала, хотя должна бы.

Когда я рассказала своей лучшей подруге Йоке, что Артур умер от разрыва сердца, а я не могу заплакать, она сказала, что слезы еще придут. Думаю, хотела меня утешить.