Живи и давай жить другим Грун Хендрик
– Тебе нужно время, чтобы сжиться со своим горем.
Звучит красиво, но мысленно я уже представила себе свою новую жизнь без Артура. Мне не нужно слишком глубоко заглядывать в свою душу, чтобы узнать: я страдала бы сильней, если бы под машину попал Сторм.
Я рассказала ему о случившемся:
– Хозяин умер, Сторм. Хозяин.
Он грустно посмотрел на меня. У него всегда грустный взгляд.
После долгих колебаний я решила, что поеду во Францию забирать гроб.
Ваутер позвонит мне, как только выяснит точно, что положено делать, когда кто-то умирает за границей.
Они были потрясены. Ваутер больше, чем Йост, тот остается невозмутим при любых обстоятельствах. Спевшееся было трио, иногда даже неразлучное.
Я узнала у Йоста телефон похоронщика, которому они поручили забрать тело Артура. Какой-то знакомый Йоста. Это не внушает большого доверия. Пробовала ему дозвониться, но, как ни странно, его телефон недоступен. Тогда я позвонила Ваутеру. При ближайшем рассмотрении оно и лучше. Ваутер мне нравится.
124
После долгих колебаний получилось вот что:
Да, дорогая Афра (или честный гражданин, обнаруживший это послание), в самом деле, вместо останков – мешки с песком. Это требует некоторого разъяснения. Я, Артур Опхоф, предполагаемый обитатель этого гроба, удрал из него. Похоронен только гроб.
Приношу свои искренние извинения за, возможно, доставленное огорчение, но не за тот факт, что я под старость начал новую жизнь. Это был сознательный выбор. Мне надоел Пюрмеренд, там я был несчастен. Ты – другое дело, Афра, поэтому мне показалось, что для тебя же лучше там и оставаться. С таким приятелем, как Сторм, ты будешь счастливее, чем с лентяем Артуром. Горькую пилюлю нужно глотать сразу. Но потом я предусмотрел ситуацию взаимного выигрыша. Жаль, что, похоже, все уже раскрылось.
Ответственность за последствия целиком принимаю на себя.
Желаю долгой жизни с широким размахом,
Артур
Я запечатал письмо в пластик и вложил в большой конверт, чтобы оно долго оставалось читабельным, хотя я, конечно, надеюсь, что его никогда не прочтут.
Во Франции вручу конверт Хюммелу. Он положит его в гроб.
125
Похоже, Хюммел – самый большой фактор риска. Он быстро впадает в панику, и он плохой актер. Если дело провалится, то с большой степенью вероятности по вине Хюммела.
В Нидерландах полным-полно похоронщиков. Похоронный рынок процветает. Лет десять тому назад число его участников возросло на восемьдесят процентов. Сейчас их около двух тысяч. Тут не требуется никакого диплома, достаточно иметь приличный костюм – и можно начинать прямо сейчас. Но нам понадобился теневой похоронщик, а все они – дерьмо, по крайней мере, на лбу же у них ничего иного не написано. Вот мы и вляпались в Хюммела.
Послезавтра он отправится в Нидерланды на труповозке с огромной вмятиной. К счастью, у нас в Европе границы открыты, не то его непременно задержали бы на таможне. Чтобы прощупать потеющего заику Хюммела с его кивающей головой, не нужно обладать глубоким знанием человеческой натуры.
«Так-так, сударь, значит, вы на этой машине врезались в трактор? Вы позволите нам заглянуть в гроб?» После Кале французам везде мерещится контрабанда нелегалов.
В гробу они нашли бы только мешки с песком и мое письмо Афре, и обман все-таки раскрылся бы. Думаю, Хюммел едва ли выдержал бы допрос с пристрастием.
Но, к счастью, власти во всей Европе озабочены не столько контрабандой из страны, сколько контрабандой в страну, так что вы можете пересекать границы Франции и Бельгии на скорости сто километров в час.
Может быть, гроб с покойником – хорошая идея для контрабанды наркотиков? Или это уже пройденный этап?
126
Я приклеил бороду и усы, надел парик и большие темные очки в коричневой оправе. Не забыл и про бородавку. В кармане моей помятой куртки лежали водительские права и новый паспорт. А еще Тоон потребовал, чтобы я носил коричневые вельветовые брюки.
– Ты немного похож на Каддафи, когда его вытащили из канализационной трубы, – любезно приветствовал Йост мое появление.
– Благодарю за комплимент, но я не чувствую себя как Каддафи. Я чувствую себя как феникс Луи, восставший из пепла Артура.
– Прекрасно сказано, Луиджи, – заметил Ваутер.
Друзья забрали меня из французской деревенской гостиницы через три дня после разрыва сердца и теперь направлялись к сараю, где Хюммел припарковал труповозку. Мы уже издалека увидели, как он мечется туда-сюда.
Встретил он нас липким рукопожатием.
– Доброе утро, господа, у меня все готово. – Он изо всех сил старался излучать самоуверенность.
– Превосходно, Этьен. Все бумаги под рукой? – спросил Йост.
– Ка-анешно, Йост, вы меня знаете, комар носу не подточит.
– Лажанулись вы с этой вмятиной на труповозке, – сказал Ваутер.
Я протянул Хюммелу покаянное письмо, предназначенное для гроба. Он уставился на него сначала изумленно, потом испуганно, потом страдальчески.
– В чем дело? – спросил я. – Я же говорил, что осталось положить письмо.
– Да… нет… но гроб уже закрыт.
– Значит, открой его, Этьен, – поддержал меня Йост.
– Нельзя.
– Как это нельзя? Мой отец сказал бы: «Если уж мы летаем на Луну, то можем и гробик открыть».
– Да, но он запечатан, – пискнул Хюммел.
– Уж это твоя проблема. Просверли, так сказать, дырочку, сверни письмо и просунь внутрь. Дырочку быстренько заделай, и дело в шляпе. Не правда ли? – Последние фразы Йост прошипел с угрожающей любезностью. – И не халтурь, потому что я хочу видеть, что ты это сделал.
– Да, конечно, конечно, – поспешил Хюммел заверить Йоста. – Я не собираюсь вас обманывать. Хорошая, кстати, идея с этой дырочкой.
Перед отъездом Хюммел должен был с телефона Йоста позвонить Афре и сказать, что он уже в дороге и что ей нет никакого смысла ехать во Францию.
– Это обязательно? А нельзя просто уехать? Она увидит нас, когда мы явимся, само собой, – попытался выкрутиться Хюммел.
– Этьен Хюммел, слушай меня внимательно. До сих пор я прощал тебе все, что ты напортачил. С этой минуты просто выполняй все, что я скажу. Ясно?
Да, ему было ясно. Он еще раз послушно повторил все, что надлежало сообщить Афре.
Я дал ему номер Афры, и он набрал его. Рука у него тряслась.
– Госпожа Опхоф? С вами говорит Хюммел, владелец похоронного предприятия. Прежде всего примите мои искренние соболезнования в связи со скоропостижной кончиной вашего супруга. – Тут Хюммел был в своей стихии. – Друзья вашего мужа попросили меня организовать транспорт и похороны. С вашей стороны нет возражений?
Слушая ответ, он несколько раз кивнул головой.
– Нет, к сожалению, нет. То есть возможно, но гроб запечатан. Таковы европейские правила. Нет, не имеет смысла, к сожалению.
Он снова закивал головой.
– Нет, мы уже в дороге, так хотел господин Опхоф.
Ваутер вмазал ему по спине.
– Ох, что я говорю, тысяча извинений, господин Хофмейер. Передаю ему трубку.
Он быстро передал трубку Ваутеру, а тот незамедлительно всучил ее Йосту.
– Афра? Это Йост. Нет, местные власти настаивают на отъезде. Толкуют что-то о предписанном сроке. Французы вечно все усложняют. Так что ехать сюда нет никакого смысла… В Пюрмеренд, отсюда мы едем прямиком в Пюрмеренд. Там у господина Хюммела уже снят траурный зал. Я позвоню, как только мы будем на месте. Держись, набирайся мужества, слышишь?
Он разъединился.
– Ты это нарочно, Хюммел?
Тот готов был сквозь землю провалиться:
– Я перепутал фамилию. Я так нервничал.
– Еще раз перепутаешь, и я тебя убью. Или как минимум изувечу.
127
Из окна моей квартирки в Гааге я смотрю на унылую улицу с мастерской по техосмотру автомобилей, закусочной, заколоченным кафе и турецким супермаркетом. Пока что не тосканские холмы с виноградниками, кипарисами и терракотовыми крышами деревушек.
– Терпение, Артур, ведь это временно, – героически твержу я себе трижды в день.
Через два дня состоятся похороны, после чего я на «фиате-панде-44» отправлюсь в свой земной рай. Осталось еще примерно сорок четыре часа обливаться потом, чувствуя ком в горле и камень в животе. Надо же что-то преодолеть ради уникального опыта – присутствия на собственных похоронах. Такое дано очень немногим людям, а между тем очень многие желали бы этого, я уверен.
Обратный путь из Франции мы проделали не вполне беспрепятственно. Мы ехали в машине Ваутера за труповозкой Хюммела. У первой же автозаправки он остановился, но не для заправки, а чтобы справить большую нужду. После этого он останавливался еще восемь раз.
– Ну что же делать, это отразилось на моем желудке, – жаловался он, со страхом глядя на Йоста, который накануне пообещал убить его или как минимум изувечить.
Но пока Йост вынужден был отказаться от этого намерения, так как запасного похоронщика у нас не было. И заставил его съесть несколько бананов; бабушка Йоста считала их хорошим средством от поноса.
– Вы наверняка знаете, что тогда их нельзя будет использовать другим способом? – спросил Ваутер.
– Может, на всякий случай воткнем с двух сторон? – предложил Йост.
Хюммел поперхнулся бананом и чуть не задохнулся.
– Шутка, Этьен, – прошипел я.
В общем, чтобы добраться до Гааги, нам понадобилось часов восемнадцать, включая все санитарные остановки и пробки. Хюммел, едва живой от усталости, чуть было не наехал на курьера, развозившего пиццу.
– Еще легко отделались, – ухмыльнулся Ваутер. – А представьте себе фото в газете: помятая труповозка, под ней марокканец на мопеде, а вся пицца на капоте.
Они высадили меня у запасной квартирки Йоста и продолжили путь в Пюрмеренд. Они договорились с Афрой встретиться там в похоронном центре.
Ваутер позвонил мне с отчетом вчера поздно вечером. Афра не плакала и не настаивала на том, чтобы взглянуть на меня в последний раз. Хюммел был убедителен. Пока он играет свою привычную роль организатора похорон, все должно произойти по плану, хотя кто их знает, этих психопатов.
Итак, моя смерть не вызвала у Афры особых эмоций. Признаться, я был слегка разочарован.
Ваутер взял на себя роль утешителя и предложил Афре заняться ее страховыми документами и финансами. Она с благодарностью приняла его помощь.
При этом он намеревается «случайно» обнаружить список моих последних пожеланий. Афра убеждена, что я никогда ни на секунду не задумывался о том, что нужно будет предпринять после моей смерти.
– Для этого он был слишком ленив, – с горечью заметила она. – А после смерти свалил все на других. Очень похоже на Артура.
XXII
Медленно, очень медленно привыкаю к мысли, что Артура больше нет.
Мне грустно, но, в сущности, я жалею Артура больше, чем себя. Еще совсем недавно он радовался, что ему не нужно больше бивать время на туалетную бумагу и торчать в пробках. Пусть даже сидение на диване и было его основным занятием с того момента, как его уволили.
Когда я в очередной раз посоветовала ему найти себе дело, он сказал, иронизируя над собой:
– Великое и увлекательное дело – согревать диван, Афра.
Когда вчера в траурном зале впервые увидела гроб, я не расплакалась. И только вечером, в постели, подступили слезы, потекли ручьем.
Ваутер, Йост и похоронщик проводили меня из церкви домой, чтобы обсудить некоторые дела. Аккуратный человек, этот похоронщик. Мне даже немного не по себе оттого, что он непрерывно качает головой.
Ваутер предложил помочь мне с финансовыми делами. Я с благодарностью согласилась. Артур, конечно, ничего не оформил насчет своих похорон.
Но вот что удивительно: у меня сложилось впечатление, что Ваутер и Йост, его друзья, не так уж горюют. Не знаю, с чего я это взяла, почему так подумала. Может, потому, что они несколько раз как-то странно смотрели друг на друга. Нехорошее чувство.
Стейн, напротив, был совершенно подавлен. Вчера вечером он с женой заходил выразить соболезнования, долго сидел и все время всхлипывал. Он так мечтал о нашем совместном отпуске.
128
Вчера я ненадолго заходил к Тоону, и он остался мною доволен.
– Вы смотритесь недурно. Но над походочкой надо поработать. И подумайте вот о чем: через пару дней ваша настоящая борода и усы вылезут из-под накладной бороды и усов. Проследите за этим. Как только они отрастут, их нужно состричь. Иначе вы будете разгуливать с двойной бородой, что со стороны покажется странным. Отправляясь в Италию, выбросьте накладки.
Он посоветовал мне купить вторую пару вельветовых брюк и рубашку лесоруба с напуском, так как заметил, что от меня несет потом.
Про себя я решил наплевать на его совет и купить хорошую одежду в Италии, но посчитал неразумным сообщать ему об этом. Мне нужно сохранить его дружбу.
Прощаясь, Тоон стал немного сентиментальным и долго обнимал меня.
– Я с трудом расстаюсь со своими творениями, – извинился он и пожелал мне красивой второй жизни.
Когда я вернулся в квартиру, ее стены как бы надвинулись на меня. К счастью, мне осталось пялиться на них только два дня.
Я часто вспоминаю Афру. Не могу иначе. По крайней мере, исходя из того, что она в трауре.
Иногда представляю себя в гробу, назовем это так. Интересно, можно ли в числе последних пожеланий определять, в какой позе будешь покоиться. Насколько мне известно, каждый покойник лежит на спине среди простынь, с закрытыми глазами и сложенными на животе руками. И у него или у нее всегда серьезное выражение лица. Ни дружеской улыбки, ни румяных щечек, ни высунутой руки или расслабленной позы в четырехугольном гробу. А ведь он мог бы оставить у близких немного более радостное воспоминание, менее трупное.
Тогда под музыку пусть прозвучит призыв: «Давайте потанцуем!» А люди осмелятся? Осмелятся образовать танцующую толпу? И пройдут заключительным торжественным полонезом под звуки незабвенного хита: «А знаете, чего хочу я? Чтоб опустился занавес цветов!» И процессия подхватит и понесет гроб.
В последнее время у меня немного разыгралось воображение. Пусть мои похороны надолго станут поводом для разговоров. Великие захватывающие похороны на широкую ногу.
XXIII
Среди финансовых документов Ваутер нашел письмо Артура с последними пожеланиями на случай его похорон, а также список адресов для траурной открытки и текст самой открытки. От изумления я потеряла дар речи: никогда не ожидала от него ничего подобного. Как странно, что он никогда ничего об этом не говорил. Дело в том, что Ваутер с самого начала дотошно рылся в банковских счетах, пенсионных документах, страховках, вдовьих компенсациях и прочем таком, иначе письмо обнаружилось бы, когда Артур уже лежал бы под землей. Похоже, единственное, что пропало, это телефон Артура. Мы искали повсюду и даже пару раз набрали номер. Номер в сети.
Я очень признательна Ваутеру и даже Йосту за то, что они занимаются всеми формальностями. Остальное делает похоронщик. Слава богу, мне самой не приходится почти ничего делать. Я в страшном смятении из-за смерти Артура. К счастью, у меня есть Сторм, он меня отвлекает. Он всегда хочет играть, ему нужно есть и пить, его нужно выгуливать четыре раза в день.
Я постаралась найти приличную фотографию Артура, чтобы поставить ее на гроб. Но он всегда так странно надувал щеки, когда на него нацеливали фотоаппарат. Йост предложил взять снимок, где Артур с усами и в полумаске. Йосту нравятся подобные шутки. Но я категорически воспротивилась. Теперь на гробе стоит сделанное много лет назад, немного выцветшее фото, где Артур мечтательно смотрит в объектив.
Вчера вечером я пошла в морг, где лежит его тело, в последней безумной надежде найти его телефон. И пока я набирала номер и в страхе прислушивалась, не раздастся ли из гроба ответный звонок, Артур ласково смотрел на меня с этого снимка. Мне стало не по себе. Я испытала одновременно облегчение и разочарование, когда из гроба не донеслось ни звука.
Ваутер предполагает, что телефон выпал из кармана Артура, когда случился разрыв сердца.
И вот еще что странно: он никогда не жаловался на сердце, он вообще никогда не болел, разве что легким гриппом. И вдруг упал замертво, ни с того ни с сего.
И почему-то Артур выбрал для своих похорон какую-то нелепую музыку. Очень похоже на него – шокировать людей после своей смерти. Прямо не знаю, что делать. Это его выбор, но мне стыдно до смерти.
129
Ваутер прислал мне мою траурную открытку. Выглядит элегантно.
Как сообщает Йост, Афра предложила поместить на открытку еще и Сторма.
– Кто такой Сторм? – спросил Йост.
– Это наш пес.
– Но ведь его зовут Ари?
– Так называл его Артур. А теперь его будут звать только Сторм.
Хюммел убедил Афру, что рассылать траурные открытки от имени собаки в высшей степени неприлично, и она скрепя сердце признала свое поражение. Я ее отлично понимаю, ей не хотелось фигурировать на открытке в полном одиночестве. Как по мне, пусть и подпись Ари стояла бы.
И еще одна заморочка для Афры: угощение в виде тефтелек и вина.
– Как будто нет ни кофе, ни торта.
– А их и нет. В письме Артура написано черным по белому: «Кофе и торт под запретом».
Пришлось ей и это проглотить.
Ваутер переслал мне также некролог из «Трау» и «Норд-Холландс дагблад». Наконец-то обо мне написали газеты! И даже напечатали стихотворение и все прочее. Меня немного коробит моя же собственная версия некролога. Она была задумана как шутка, но вряд ли над ней будут смеяться.
В «Телеграафе» поместила объявление ватерклозетная фирма Хертога:
- Артур был приятным и общительным коллегой.
- Нам будет недоставать его юмора и преданности делу.
Ну и мудак этот Хертог, извините за выражение. «Приятный и общительный» – самая бессмысленная характеристика на свете. Если о ком-то нельзя сказать ничего хорошего, прибегают к последнему средству, то есть говорят «приятный и общительный». Хертог чуть-чуть скрасил текст словечком «недоставать», да еще сделал вид, что полгода назад не выгонял меня на улицу с нищенским выходным пособием. Подумываю, не послать ли ему ехидное письмецо, что с покойниками так не поступают.
130
Чтобы остаться в теме, скажу так: я тысячу раз умирал, но я это пережил. Какой день, какие эмоции…
В одиннадцать часов Луиджи Молима на своем «фиате-панде» отбыл из Гааги в Пюрмеренд. Во избежание ненужного риска мне нужно было оказаться у крематория раньше первых посетителей. Когда я прибыл туда в половине первого, у входа не было ни души. Я позвонил, но мне не открыли. Хорошенькое начало конспирации: какой-то нервный тип шляется вокруг похоронного центра, пытаясь попасть внутрь.
Я позвонил Хюммелу.
– Хюммел, это Артур. – От волнения я назвался своим прежним именем.
– Мы хороним его сегодня после обеда, – попытался сострить Хюммел.
– Где твой ассистент, черт бы тебя побрал?
– Еще не приехала?
– Нет, иначе бы я не звонил.
– Должно быть, еще в дороге, я с ней свяжусь.
– Уж будь любезен. Я торчу здесь, вызывая подозрения.
Через четверть часа прикатила на велосипеде какая-то толстуха. Она еле крутила педали и виляла во все стороны. Я как можно незаметнее рассматривал щит с картой кладбища.
– Это вы тот человек, который будет стоять наверху?
Толстуха оказалась ассистентом Хюммела.
– Привет, меня зовут Янни. Извините, что опоздала, но у меня спустило колесо, вот я и задержалась. Я сегодня отвечаю за музыку.
Она вошла в здание и провела меня вверх по лестнице. Наверху она открыла дверь маленького чулана и указала на один из двух стоявших там высоких барных табуретов.
– Не понимаю, зачем вы пришли так рано, но господин Хюммел сказал, что так нужно. Да садитесь же. Мне надо еще кое-что подготовить внизу. Я вернусь в половине третьего.
Был только час дня.
– Если вы не возражаете, я запру за собой дверь, чтобы никто не мог зайти сюда ненароком.
Это показалось мне действенной мерой безопасности.
– Я бы посоветовала вам, пока еще можно, сходить в туалет, – сказала она, и я немедленно последовал ее мудрому совету.
Мало того, что я смертельно боялся, что в чулан вдруг заглянет белый медведь, теперь мне предстояло полтора часа ожидать во рву львином. Странное, в сущности, выражение: насколько мне известно, лев не живет во рву. А кто живет во рву, в яме, в норе? Кролик живет в норе. Но представление о живущем в норе кролике определенно не внушает никакого страха.
Из окошка в чулане мне был виден траурный зал и помощница Хюммела, которая не спеша пылесосила серое напольное покрытие. Невероятно: неужели Хюммел из соображений экономии поручил техническое обслуживание уборщице? Она двигалась еле-еле, как в замедленной съемке, – просто сил нет смотреть. Потом она аккуратно расставила все стулья. Два раз взглянула наверх и показала большой палец. Словно из ее дурьей башки напрочь вылетело, что в здании могут быть люди.
Минуты едва ползли. В два часа я услышал, как в замке повернулся ключ.
Я испугался, потому что Янни еще возилась внизу.
Вошел Хюммел.
– Я до смерти испугался, Этьен.
– Нечистая совесть, Луи? А это всего лишь я. Вижу, вы уже тут обосновались.
– Хотите сказать, что я сижу на табурете? В этом смысле да, обосновался.
– Еще часок терпения, а потом еще часок – и конец вашим страданиям. И наблюдательный пункт у вас тут отличный.
Он побожился, что никто меня не увидит, потому что окно с другой стороны зеркальное. После чего удалился, чтобы забрать из морга гроб и встретить Афру.
Через десять минут Хюммел появился в задней двери траурного зала, таща за собой на катафалке мой гроб. Зрелище не внушало большого почтения. Он неуклюже маневрировал катафалком, пока не установил гроб в нужном месте, и снова исчез. Через минуту вернулся и водрузил на него два садовых растения, украшенных лентами, но с моего наблюдательного пункта я не мог прочесть, что там было написано. Выглядели они довольно убого.
XXIV
Я ужасно переживаю из-за Сторма. Он еще слишком мал, чтобы оставлять его дома одного. Один раз я попробовала, а он нагадил на диван и разодрал шторы.
Я позвонила господину Хюммелу, спросила, можно ли взять Сторма в траурный зал. Во время церемонии нельзя, но до и после – без проблем.
131
Я ждал появления Афры. Не то чтобы я сожалел о своем решении, но меня все-таки трогало ее горе. Хюммел зашел сказать, что она придет минут через десять. Я заерзал на своем табурете.
Чуть позже внизу у лестницы раздался звонкий лай и скулеж, и я услышал голос Афры:
– Наверх нельзя, Стормик, что ты творишь? Иди сюда!
Лай не утихал.
– Что такое, Сторм? Что с тобой? Хочешь заглянуть наверх?
Я слышал, как она поднялась на несколько ступеней под жалостные причитания Хюммела:
– Нет, нет, нет, наверх нельзя. Там… кругом стекло… И колючки… И отрава… для мышей.
И тут Афра, вероятно со страху, слишком сильно дернула за поводок, потому что я услышал, как что-то скатилось с лестницы, в сопровождении пронзительного лая и воплей Афры:
– Стормик, малыш, ты поранился?
Это было первое потрясение за день.
132
Ситуация была нереальная. За четверть часа до начала церемонии двери траурного зала распахнулись, и в зал вошли первые скорбящие. Я смотрел на них сверху вниз и чувствовал странное волнение. Может быть, я первый на свете человек, присутствующий живьем на собственных похоронах.
Сначала пришли соседи, затем несколько старых товарищей из футбольной команды, знакомые из соседних домов, коллеги и подруги Афры со своими супругами. Позже всех явились Йост, Ваутер и Стейн, также со своими супругами. Йост не смог удержаться: заложил руки за спину и как бы нечаянно поднял вверх большой палец. Я так и расплылся в ухмылке.
Афра вошла под руку с двумя своими лучшими подругами. Прежде чем занять место в первом ряду, она оглянулась на зал. Выглядела она не слишком подавленной, констатировал я к своему облегчению.
Народу набралось довольно много. В сущности, больше, чем я ожидал.
Пришли Рихард и Анна (мы не виделись годами). И соседская супружеская пара (я думал, они меня ненавидят). Двое коллег с моей первой работы в магазине велосипедов (с тех пор прошло двадцать пять лет). И несколько совсем незнакомых людей. Неужели они пришли только ради тефтелек? На похоронах никто не проверяет, кто ты и откуда. Я читал рассказ о человеке, чьим хобби было посещать без приглашения похороны, свадьбы и приемы. Он ходил туда как на работу. И за пять лет его выгоняли только два раза.
«Единственно, что для этого нужно, – приличный костюм. И можешь дружелюбно кивать налево и направо», – откровенничал он. Он еще и придирался к даровому угощенью: если где-то подавали жидкий кофе или черствые кексы, туда он больше ни ногой.
Кроме того, он не советовал слишком часто посещать одни и те же зальчики и залы, тебя может узнать персонал.
А что, недурная идея для книжки?
Люди продолжали прибывать. Я насчитал девяносто семь скорбящих, намного больше, чем смел надеяться. А было только без пяти три, имелся шанс, что к трем часам наберется сотня.
Ей-богу, так оно и вышло: явился весь штат ватерклозетной фирмы Хертога. Похоже, босс прикрыл свою лавочку. Как мило с его стороны. Марике и Беренд принесли садовые растения в горшках. Я насчитал в зале минимум двадцать горшков с растениями. Йосту и Ваутеру придется изрядно попотеть, высаживая все это хозяйство на моей могиле. В Италии я преподнес им прелестный подарок: каждому по паре садовых перчаток. Йост швырнул в меня перчатками, и одна из них угодила в мой vitello tonnato.
Я напрягал мозги, пытаясь вспомнить, кого еще не хватает, но не мог представить никого. Маленькую часть зала прямо у стены подо мной я не видел. Может быть, там стояли или сидели еще какие-то люди.
Скорбящих набралось больше сотни! Я даже слегка возгордился. Большая часть стульев была занята, и только в первом ряду пока оставались пустые места. Никто не любит сидеть впереди, разве что ближайшие родственники, им вроде как положено. Теперь с одной стороны от прохода сидела Афра с подругами, стулья рядом с ними пустовали, а с другой стороны от прохода, тоже между пустыми стульями, сидели Йост, Ваутер, Стейн и их жены.
У левой стены стоял Хюммел. Голова у него покачивалась, но почти незаметно. Время от времени он демонстрировал свой белый носовой платок, осторожно промокал лоб. Было две или три минуты четвертого, когда он медленно выступил вперед. Отвесив легкий поклон в сторону гроба, он повернулся и поклонился Афре, после чего занял свое место за кафедрой и выразительно откашлялся.
– Добрый день, дамы и господа. От имени Афры Опхоф благодарю всех вас, пришедших проститься с Артуром Опхофом. В четверг на прошлой неделе, находясь на отдыхе во Франции, Артур скоропостижно скончался вследствие инфаркта. Его кончина глубоко огорчила каждого из нас. – Он сделал краткую паузу, чтобы утереть пот со лба. – Мы пришли сюда, чтобы отдать ему последний долг и проводить к месту последнего упокоения.
Блин, Хюммел говорил страшно скучно и формально. Мне бы больше понравилось, начни он, к примеру, так: «Нам сегодня очень повезло с погодой!» А Йост на это ответил бы: «Жаль только, в Нидерландах сразу становится душно». Или что-нибудь другое по поводу атмосферы, чтобы растопить лед.
К счастью, Хюммел, пусть временно, держал в равновесии свою шаткую голову. Он продолжил речь:
– Во время церемонии мы услышим музыку, которую выбрал Артур, после чего некоторые люди скажут о нем добрые слова и поделятся своими воспоминаниями. В заключение мы проводим Артура к месту его вечного упокоения.
Этьен отступил в сторону, взглянул наверх, почти незаметно кивнул головой и снова встал у левой стены.
Я испугался, так как подумал, что он кивнул мне. Но знак был подан Янни, сидевшей рядом со мной у пульта акустической аппаратуры. Желтые перчатки уборщицы лежали рядом, вместе с программой записей, предназначенных для исполнения. Она нажала на кнопку, и в траурном зале зазвучала баховская «Аве Мария» в аранжировке Гуно, номер один в первой десятке хитов похоронной музыки. Этот хит показался мне самым подходящим для разогрева публики.
– Сделайте чуть погромче, – прошептал я.
Янни посмотрела на меня так, словно я предложил ей подлить масла в огонь. Но все-таки немного усилила звук.
После «Аве Мария» повисла неловкая пауза. Хюммел снова демонстративно медленно вышел вперед.
– А теперь позвольте предоставить слово Стейну Вордеру, другу Артура.
Твою мать, этого я не ожидал.
Стейн вышел вперед и, не поднимая опущенной головы, занял место перед микрофоном.
Читать бесплатно другие книги:
