Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен
В таком состоянии их легче будет убивать? Вряд ли. — Не хочу этого делать.
— Да, — согласился Скиньтик. — Но как насчет Скола?
— Не знаю.
— Келик хуже чумы, потому что жертвы сами его призывают и не обращают внимания на свои страдания. Отсюда вопрос: имеем ли мы право положить этому конец, истребив их всех?
— Может, и нет, — согласился Нимандер.
— Но есть и другое оправдание. Жалость.
Нимандер метнул взгляд на кузена: — Мы перережем их ради их же блага? Ради Бездны, Скинь…
— Не их, нет. Я думал о Умирающем Боге.
«Ах так. Да, я могу согласиться, что так лучше, что это гораздо разумнее. Если забрать Умирающего, не придется убивать сотни поклонников». — Спасибо, Скинь.
— За что?
— Мы прокрадемся мимо них.
— Неся Скола?
— Да.
— Нелегкое дело. Скорее всего невозможное. Если город стал храмом и сила Умирающего наделила жрецов особыми дарами, они учуют нас, несмотря на все наши старания.
— Мы дети Тьмы. Увидим, значит ли это хоть что-то.
Десра отняла руку ото лба Скола. — Я ошибалась. Ему хуже. — Она выпрямилась и поглядела на Аранату. — Как они там?
Ленивое моргание… — Возвращаются. Невредимы.
Что-то не так с Аранатой. Она слишком спокойна, слишком … пуста. Десра всегда почитала сестричку пресной — хотя та владела мечом с потрясающей элегантностью, была такой же холодной убийцей, как все они — если требуется. Однако Араната наделена даром заразительного равнодушия, иногда снисходящего на нее в разгар хаоса и бедствий. Как будто жестокое побоище лишает ее чувствительности.
На взгляд Десры, это делает ее ненадежной.
Он еще немного поглядела на Аранату, из взоры скрестились — Десра ответила ухмылкой на улыбку сестры и отвернулась к Ненанде: — Нашел в пивной что выпить и поесть?
Воин стоял у входа, держась рукой за дверь. Услышав вопрос, оглянулся. — Полно. У них словно только что был привоз. Все как с нами на дороге.
— Значит, кто-то еще выращивает правильную пищу, — сказала Кедевисс. — Или заказывает ее подвоз из других городов.
— Они немало потрудились ради нас, — заметил Ненанда. — И это беспокоит.
— Скол умирает, Араната, — сказала Десра.
— Да.
— Они возвращаются! — завопил Ненанда.
— Нимандер знает, что делать, — заявила Десра.
— Да, — отозвалась Араната.
Она кружила в небесах, и даже ее сверхъестественно острое зрение с трудом проницало вечную темноту внизу. Куральд Галайн — совершенно чуждый садок, даже в здешнем рассеянном и ослабленном состоянии. Пройдя прямо над громоздкой фигурой Силанны, Карга каркнула ироническое приветствие. Разумеется, от алой драконицы не последовало явного ответа, но Карса знала: она заметила ее кружения. Позволив себе послать вспышку воображаемых образов — сомкнувшиеся челюсти, хруст костей, вихрь перьев, поток вкусных жидкостей… Карга каркнула громче и была вознаграждена колыханием длинного змеиного хвоста.
Скользнув в восходящий над краем утеса ветер, Ворон направилась к узкому балкону крепости.
Он стоял один. Она уже привыкла к этому. Сын Тьмы замкнулся в себе, словно ониксовый цветок, а полуночный колокол звенит — удар за ударом, до последнего, двенадцатого — за ним последует лишь эхо, пока не затихнет и оно, оставив безмолвие. Она изогнула крылья, замедляя полет, и стена крепости прыгнула навстречу. Бешено замахав крыльями, она уселась на каменную стену, вцепившись когтями в гранит.
— Меняется ли вид отсюда? — спросила Карга.
Аномандер Рейк опустил взор, рассматривая гостью.
Карга раскрыла клюв, молча смеясь. Минуло несколько ударов сердца… — Тисте Анди — народ, не склонный к выражению внезапного веселья, не так ли? Танцы в темноте? Дикий, беззаботный прыжок в грядущее? Думаете, наш побег из гниющей плоти не стал торжеством радости? Удовольствия рождения, восторга обретения жизни? Ох, у меня кончились вопросы. Воистину нынче грустное время.
— Понимает ли Барук, Карга?
— Более или менее. Увидим.
— Что-то происходит на юге.
Она согласно замотала шеей. — Что-то, о да, что-то. Впала ли жрица в безумную оргию? Нырнула ли за ответами на все вопросы? Или отложила потребность в ответах на потом, на время большей удачи? Но … реальность вернулась. Проклятие реальности! Чтоб она упала в Бездну! Пора нырять снова!
— Путешествие испортило тебе настроение, Карга.
— Не в моей натуре грустить. На деле я презираю грусть. Сражаюсь с ней! У меня от грусти сфинктер взрывается! А вы огорчаете меня, старую спутницу, любимую служанку!
— Я не хотел. Вижу, ты страшишься худшего. Скажи, что видели твои сородичи?
— О, они рассеялись, парят тут и там, всегда высоко над ухищрениями земных ползунов. Мы видим, как они ползут туда, потом обратно. Мы следим, мы смеемся, мы поем их сказания братьям и сестрам.
— И?
Карга склонила голову, одним глазом уставившись на мятежное море. — Ваша тьма, Хозяин, породила свирепые бури.
— Да, породила.
— Я полечу выше клубящихся туч, в холодном и чистом воздухе.
— Ты так и сделаешь, Карга, так и сделаешь.
— Ненавижу, когда вы так великодушны, Хозяин. Когда ваши глаза заволакивает нежность. Не подобает вам проявлять сочувствие. Стойте здесь, да, незримым, непостижимым. Таким я сохраню вас в памяти. Позвольте мне думать о льде истинной справедливости, не способном расколоться… Слушайте! Звонят внизу! Какая жизнеутверждающая музыка! Как утешает вопль железа!
— Сегодня ты на редкость поэтична, Карга.
— Так Великие Вороны сражаются с грустью, Владыка. Итак, чего вам от меня нужно?
— Эндест Силан ушел к большой реке.
— Вряд ли он один.
— Ему нужно вернуться.
Ворон помолчала, склонила голову набок. — Прозвенело десять.
— Десять.
— Мне пора в путь.
— Лети напрямик, Карга.
— Умоляю, посоветуйте возлюбленной сделать так же, когда придет время.
Он улыбнулся. — Нет нужды советовать.
Глава 11
Кто ты таков, чтобы судить, стара она или молода, поднимает ли ведро или опускает его в колодец? Красива она или непримечательна, словно некрашеный лен? Летит ли она на летних ветрах парусом над голубыми водами, сверкая ярче девичьих глаз? Идет ли она, покачивая от удовольствия бедрами, суля бодрящие мечты, словно сама плодородная земля обрела способность петь подобно веселым бабочкам над цветущим полем, или устала, задремав в седле посреди груд спелых плодов, и больше не скачет через ароматные сады? Да кто ты таков, чтобы заключать в железную клетку определенности самую суть тайны, к жизни зовущей нас — пусть висит полное до краев ведро между темными глубинами и поющим солнечным светом. Она — красота и она — призыв к преступлению, и ничего ценного не прибавит к ней твое мнение, разве только раскачает истертую веревку. Стыдись!
Снисхождение наносит болезненные раны, и она уходит или заходит, внутренне содрогаясь. Не смей говорить о чести, не смей выносить жестокие суждения, пока я сижу здесь, наблюдая, и в мгновение ока расчеты вызывают в толпе вихрь презрения, и удаляется парус, минуя тебя навеки, ибо привилегия ее — море цветов, множество сладких ароматов за ее спиной, но никогда тебе не ощутить ни одного аромата. Вот баланс, вот мера, вот благочестие чужаков, что скрывают слезы, отворачиваясь.
«Молодой человек у стены», Некез из Одноглазого Кота
Нет и не было такого художника, что сумел бы выразить все силы детского воображения. Эта кучка палок в пыли, которую любой взрослый пнет, не удостоив и мгновенного взгляда, на самом деле — обширный мир, в одеждах и плоти, крепость, чаща, великая стена, о которую разбиваются атаки ужасных орд, отброшенных мужеством горстки героев. Это гнездо драконов, и блестящие голыши — их яйца, и в каждом таится яростное, славное будущее. Никто не сумел сотворить ничего столь же законченного, сверкающего, радостного и торжествующего, и все ухищрения и манипуляции взрослых — всего лишь смутные воспоминания о детстве и чудесах его, неловкие в попытке соблюсти связность функций и разумность предназначения; у каждого фасада есть своя история, легенда, кою следует читать по стилизованным знакам. Статуи в нишах застыли с мрачными лицами, равнодушные к случайным прохожим. Правила казармы владеют застывшими, потрескавшимися умами, привыкшими к повседневности страха.
Заставить ребенка трудиться — убить в нем художника, выдрать корни чуда, отнять сверкающий дротик воображения, шустрым зябликом прыгавший с ветки на ветку — и ради чего? Ради сиюминутных нужд и бессердечных ожиданий. Взрослый, требующий от ребенка работы, мертв внутри, лишен красок тоски по прошлому, столь ярких, столь чистых, столь прекрасных, столь переплетенных с томлениями, и сладкими и горькими вместе — мертв внутри, да, и снаружи мертв. То ходячие трупы, холодные, но полные негодования ко всему еще живому, еще теплому, еще дышащему.
Жалеть подобных? Нет, никогда, ни за что — пока они сгоняют детей в стаи и принуждают к работе, а потом жадно поглощают бесчисленные выгоды.
Решится ли сие округлое эго опуститься до сурового осуждения? Сие округлое эго решится! Мир, построенный из нескольких палок, способен исторгнуть слезы из глаз, пока юный творец стоит на четвереньках, напевая дюжину песен без слов сразу, говоря сотней голосов и передвигая незримые фигуры по полю разума (иногда останавливаясь, чтобы вытереть нос). О да, решится, да еще как решится! И приготовится поспешить на помощь жертве жестокого злоупотребления.
Даже змеюка имеет грандиозные замыслы, но вынуждена ползти пядь за пядью, сражаясь с пространствами, которые презрит гигант или бог. Она высовывает жало, чуя запахи, и мотается влево — вправо. Спасение — зрелый плод в конце охоты, прогретое солнцем птичье яйцо, попавшая в челюсти вкусная крыса.
Так ищет змея, подруга правых. Так скользит угорь сквозь мутный ил мира, шевеля усами. Скоро, надеется он, скоро!
Молодой Харлло не думал о справедливости, не думал о законной свободе. Не создавал ленивым воображением слов из блестящих жил сырого железа. Не виделись ему искры золота в острых выступах холодного кварца. Не было у него времени встать на колени посреди какого-нибудь заросшего городского сада, строя крошечные крепости и мостики из тростинок над потоками от вчерашнего ливня. Нет, детство Харлло окончилось. В шесть лет.
В тот самый миг он лежал на полке прочного черного камня, поглощенный темнотой. Он едва мог расслышать работников наверху, хотя камешки то и дело проносились мимо, отскакивая от стен пропасти и резко звякая о каменный пол внизу.
В прошлый раз его спускали на веревке и не было такой беззаботной лавины камней, каждый из которых способен проломить ему череп. В прошлый раз он спускался свободно, вытянутые руки не доставали до стен, что заставляло думать о необычайной ширине пропасти, ведущей, вероятно, в пещеру. Разумеется, сегодня веревки не было — Харлло вообще должен был быть в другом месте; если его найдут, то могут наказать.
Бейниск отослал его на Утесы в конце смены. Именно там он и должен был уже оказаться, чтобы торопливо выхлебать водянистый суп из миски, сжевать кусок черного хлеба и завалиться на койку. Вместо этого он карабкался вниз по стене — без света, чтобы случайно не обнаружил какой-нибудь шахтер.
Нет, здесь не пещера. Наоборот. Это отвесная стена со множеством углублений, и все зияющие дыры имеют странно правильную, прямоугольную форму — хотя Харлло понял, что ползет по стене погребенного здания, только когда достиг балкона. Ему хотелось скользнуть в одно из окон и осмотреться, но нельзя — он же обещал принести лубки Костяному Шахтеру внизу, и он это сделает!
Осторожные расспросы открыли ему значение слова «лубки», однако найти палки, подходящие для закрепления разбитых ног Шахтера, не удавалось — попадались либо тонкие и слабые, либо недостаточно прямые. К тому же все дерево в лагере тщательно охранялось. Тогда он пошел к мусорным кучам, куда бросали все отходы. Под подозрительными взорами старух, которые продали детей и внуков на рудники, но потом поняли, что не могут отказаться от кровной связи, и обрекли себя на прозябание в мирке у границ лагеря, Харлло просеивал мусор.
Часто — особенно в боковых тоннелях, что ведут сквозь слои песчаника — шахтеры находят груды костей давно погибших созданий. Эти кости велики, прочны, их почти невозможно сломать. Черепа и тому подобное сбывают коллекционерам — ученым с косящими глазами, избытком монеты и свободного времени. Кости, уже раздробленные на кусочки, поломанные, сформировавшие подобие грунта, продают садовникам для удобрения и шарлатанам для отваров и порошков — говорят, земляная кость хорошо помогает при запоре! А вот громадные длинные кости остаются на месте-поверье гласит, что они приносят несчастье.
В одной из куч он нашел две, явно принадлежавшие одной породе зверей. Изучив и сравнив их, он удостоверился, что они парные — правая и левая. Кости были большими, тяжелыми и ребристыми; ему казалось, что они подойдут. Между сменами проходило ползвона, в которые никто не работал в шахтах, и Харлло, потея под весом костей, торопливо протащил их к тоннелю, нашел заброшенный боковой проход, где связал ношу несколькими ремнями и веревками. До его смены оставалось время, так что сейчас он оказался внизу и пытался выполнить обещание.
Длинные кости были привязаны к спине. Шею и плечи быстро натерло, и ему не раз казалось, что тяжелые кости оторвут его от стены; но пока что он еще держался. Затем Харлло обнаружил балкон и отдохнул.
Если кто-то пойдет искать его и не найдет, поднимется тревога. В таких случаях есть лишь две возможности. Бежал — или заблудился в тоннелях. Поиск пойдет в обоих направлениях; старухи расскажут, что он рылся в мусоре, собирал кости и черт знает что еще. Потом кто-нибудь вспомнит, что видел Харлло в пересменок, он тащил что-то на спине и шел к главному тоннелю — и Веназ сможет нажаловаться, что Харлло явно что-то замыслил, ведь он даже не пришел за едой. Нарушение правил! Бейниск может оказаться в непростой ситуации, ведь он часто покровительствовал Харлло. Ох, какая ошибка…
Он со стоном скользнул с края балкона, крепко держась руками, и продолжил спуск.
Через два роста нога нащупала новый выступ, за ним еще — лестница, круто опускающаяся вдоль стены здания. Одной рукой держась за лишенный швов фасад, Харлло шаг за шагом шел вниз.
Он не мог вспомнить, чтобы видел хоть что-то подобное во время первого спуска. Да, свет фонаря был, как обычно, слабоват — это позволяет быстрее замечать блеск золота и каменьев — и он крутился на веревке. Сам разум у него тогда кружился!
Говорящий Имасс! Он здесь, наверное, целые сотни лет — и не с кем поболтать, не на кого взгляд бросить. Ох, как ему скучно было…
Итак. Не стоит ему раскаиваться, что затеял помогать Костяному Шахтеру. Несколько стежков плети по спине — небольшая плата за милосердие.
Он достиг пола и замер. Как темно! — Привет! Это я! Дев'ат Анан Тол, ты меня слышишь?
— Слышу. Иди же на звуки голоса. Если сможешь…
— Думаю… смогу. Поскреби еще по скале, у которой сидишь — я почую ногой…
— Это, — сказал Имасс, — необычайный талант.
— Я могу без зрения. Вибрации, так это называют.
— Да. Ты чуешь меня?
— Да, я подбираюсь ближе. Думаю, уже можно зажечь фонарь. С заслонкой, чтобы не заметили. — Он склонился (кости звякнули на спине) и снял с пояса маленький фонарь. — Его зовут толкач. Можно прикрутить на конец шеста и просовывать впереди себя. Если закоптит, ты знаешь, впереди плохой воздух. Погоди…
Через миг нежный золотистый свет пролег тропинкой, указав прямо на сидящего Костяного Шахтера. Харлло ухмыльнулся: — Видал? Я уже почти дошел.
— И что ты принес, щенок?
— Твои лубки. Еще веревку и нитки.
— Дай поглядеть на это… Кости. Да, дай их мне… — Имасс протянул костяную руку и схватил лубки, едва Харлло поднес их. Он издал громкий вздох, тихо забормотал… — Клянусь берегами Джагра Тил. Я даже не ожидал… щенок, мои орудия… за ЭТО! Неравный обмен.
— Я попробую найти кости получше…
— Нет, дитя. Неравный с моей стороны. Это самец эмлавы, это кости его бедер. Да, они скручены и потрескались. Но… еще… все возможно.
— Они сойдут для лубков?
— Нет.
Харлло опустил плечи.
Имасс издал тихий смех: — Ах, щенок. Не лубки. Ноги.
— И ты снова сможешь ходить? О, я так рад!
— Если я действительно оказался захвачен Ритуалом Телланна… да, думаю, я смогу создать ноги… что тебя тревожит, щенок?
— Я пробрался вниз тайком. Если они обнаружат…
— Что будет?
— Могут побить — но не сильно, чтобы я оставался полезным. Все не так плохо.
— Тогда быстрее возвращайся.
Харлло кивнул, но замер в сомнении. — Я нашел закопанное здание. В нем жил ты?
— Нет. Оно было загадкой даже для Джагутского Тирана. Бесчисленные пустые комнаты, окна в никуда — твердый камень в форме рам. Коридоры тоже вели в никуда — мы исследовали почти все, как помнится, и ничего не нашли. Не пробуй повторять, щенок. Там очень просто потеряться.
— Лучше пойду. Если удастся придти снова…
— Не рискуй собственной шкурой. Возможно, скоро я приду к тебе.
Харлло подумал о смятении, которое может вызвать такой визит — и улыбнулся. Еще мгновение — и он завернул фитиль и поспешил назад.
Из палок — крепость, чаща, великая стена. Из палок — гигант, восстающий во тьме, и глядеть ему в глаза — все равно что глядеть в двойной тоннель, ведущий туда, вглубь и вглубь, к самым костям земли. И вот он встает и смотрит на тебя… Харлло воображал, но виделось ему не совсем то, что привиделось бы нам. Мрачные видения принадлежат взрослым. Тем, кому придется ответить за содеянное. За слишком многое…
А в городе каждое здание застыло в смертном оскале — или так кажется, когда камень, кирпич, штукатурка и дерево дышат в закатном полумраке и еще не загорелся газ в фонарях, и весь мир набухает тенями, сошедшимися, чтобы унести прочь всякую определенность. Город, нагромождение искусственных утесов и пещер, шепчет о безумии. Фигуры людей спешат скрыться, крысы и кто пострашнее смотрят глазами любопытными и голодными, хриплые голоса доносятся из кабаков и прочих святилищ разнузданности.
Это город прошедшего дня? Нет, он преображен, захвачен кошмаром, втянут в потусторонний мир, весьма подходящий для двоих, что — небрежно и спокойно — приближаются к воротам одного из имений. У которых стоят двое охранников, нервничающие и готовые прогнать чужаков — ведь Хозяйка Дома находится в резиденции и ценит уединение, ох как ценит. По крайней мере, так можно предположить (Скорч и Лефф долго обсуждали этот вопрос и пришли к убеждению, что, будучи Хозяйкой, она особенно ценит недоступное всем прочим, в том числе… э… приватность). Они держат арбалеты на изготовку, ведь как можно предсказать, кто появится поблизости; к тому же тяжелое оружие приятно баюкать в руках, когда тучи пожрали звезды и луна забыла взойти и проклятые фонари еще не горят. Да, верно, в кольца по сторонам арки ворот вставлены факелы, но что они могут? Только слепить глаза страже, не давая разглядеть ужасы, ворочающиеся прямо за озерцом света.
Два таких ужаса подходили все ближе. Один был высоченным, широкоплечим, хотя до странности коротконогим; голову его покрывали волосы густые, словно у яка. Он улыбался — точнее, зубы его блестели, а в улыбке ли, не в улыбке ли… Спутник его был столь же высоким, но гораздо более тощим, почти напоминая скелет. Голова его лыса; на лбу в окружении овала из золотой проволочки, вшитой в кожу, красуется сложная татуированная картина. Его зубы тоже видны отчетливо — удлиненные, словно клыки, каждый в колпачке из серебра или золота. Льняной плащ такой длинный, что волочится по мостовой. Спутник его одет подобно дворцовому шуту — ярко-зеленые, оранжевые, красные и желтые цвета с трудом умещаются на коротком жилете; под жилетом надета объемистая рубаха голубого шелка (наглаженные манжеты застряли где-то посредине между локтями и запястьями). Бычью шею обрамляет мерцающе-черный платок; панталоны цвета вермильон завязаны на икрах, открывая аккуратные высокие мокасины.
— Кажется, — шепнул Скорч, — меня сейчас стошнит.
— Стоп! — пролаял Лефф. — Сообщите, с каким делом явились — если у вас есть дело. Знайте, что Хозяйка никого не принимает.
— Превосходно! — громоподобным голосом провозгласил здоровяк. — Значит, мы без промедления удостоимся ее аудиенции. Оранжевоглазый, извести Хозяйку, что Лезан Двер и Бугай Пугай наконец прибыли на службу.
Лефф фыркнул, мысленно сожалея, что капитан Ном ушел на ужин или перепихнуться с женой или еще куда, так что нельзя передать заботы ему и ни о чем не беспокоиться. Просто стоять у ворот — это вполне в его силах. — Нацеливай оружье, Скорч, — приказал он. — Я поищу кастеляна.
Скорч метнул на него взор, полный безумного ужаса: — Их двое, Лефф, а стрела одна! Оставь свою.
— Ладно. Хотя хотелось бы полюбоваться, как ты сменишь стрелу, когда они в десяти шагах. Повезет, если одного зацепишь.
— Мне хотя бы спокойнее будет.
— Не надо, господа, — примирительно сказал здоровяк. — Нет нужды тревожиться. Уверяю, нашего прибытия ждут. Разве это не имение леди Варады? Я думаю, оно самое.
— Варада? — прошипел Скорч Леффу. — У нее такое имя?
— Заткнись, — шепнул Лефф. — Ты нас идиотами выставишь! — Он не спеша опустил арбалет и вытащил ключ от ворот. — Никому не входить, пока я не вернусь. И тебе тоже, Скорч! Стой где стоишь. Я скоро.
Когда он исчез из вида, закрыв и заперев за собой ворота, Скорч снова поглядел на двоих незнакомцев. И выдавил улыбку. — Чудный наряд, эй, — сказал он шуту. — Ты клоун или вроде того? Спой нам песенку. Как насчет шутки? Я не силен в шутках, но слушать их люблю. Когда пытаюсь думать и понимать, о чем шутка, мозги прям белеют от усилия. А жонглировать можешь? Я люблю жонглировать, пробовал однажды — сумел удержать два шара сразу. Но учился несколько недель. Недель. Жонглирование требует дисциплины, хотя со стороны кажется легким делом, но ты и я знаем, верно, сколько таланта нужно, чтобы шары держать. Или ты танцуешь, стоишь на голове и…
— Сир, — прервал его великан, — я не шут. Не фигляр. Не клоун, не певец и не плясун.
— О. Цвета не различаешь?
— Стражника смутил твой прикид, Пугай. — Голос у тощего оказался также на редкость тонким. — Местные наряды на редкость обыденны, лишены фантазии. Разве ты еще не заметил?
— Заметил. Разумеется. Столкновение культур…
— Вот оно! — крикнул Скорч. — Твои одежды, верно. Столкновение культур — очень подходящее выражение. Может, ты кукловод? Я люблю кукольные представления, они так на жизнь похожи, даже если вместо голов сморщенные яблоки или…
— Увы, я не кукольник, — прервал его Пугай и тяжело вздохнул.
За спиной Скорча скрипнули створки ворот. Повернувшись, он увидел Леффа и Усерлока. Кастелян проплыл мимо, направившись прямиком к гостям.
— Ну, вы двое запоздали!
Пугай фыркнул: — Попробовал бы выбраться из-под обрушенной горы, Усердник. Проклятое землетрясение безо всякой причины…
— Не совсем, — возразил Усерлок. — Проявил себя известный нам молот. Признаюсь, подумал, что никогда больше не увижу ваших пога… приметных лиц. Вообразите, как я удивился, услышав от караванщика…
— Подобные слухи, — вмешался тот, кого, по верному суждению Скорча, звали Лезан Двер, — к тому же, без сомнений, многократно перевранные и преувеличенные тобой, могут подождать. Дорогой Усердник, возмечтавший никогда не увидеть наших прекрасных лиц! У тебя новая хозяйка, и ей нужны охранники имения. Мы как раз без работы. Не правда ли, судьба иногда умеет плести узор без узлов?
— Верно, Лезан. Да, охрана имения. Видишь ли, у нас уже есть двое. И капитан стражи, который сегодня отлучился. Если вы пойдете за мной, мы встретимся с Хозяйкой.
— Превосходно, — заявил Пугай.
Скорчу и Леффу пришлось посторониться, когда трое прошли в ворота. Закрыв замок, Лефф поглядел на приятеля: — Нас Хозяйка ни разу не вызывала! Нас не ценят!
Лефф подобрал арбалет. — Потому что мы на самой нижней ступени, вот что. Снова на нижней! Мы-то думали, что влезли наверх. Да, Тор влез — капитан и все такое. Но погляди на нас — мы нанялись первыми, а до сих пор стоим снаружи!
— Что же, думаю, есть разница между охраной ворот и охраной двора. Нас неправильно информировали, вот и все.
— Как это?
— У тебя глаза оранжевые.
— Меня тоже неправильно информировали.
— Ты так думаешь?
— Если такой умный, Лефф, мог бы пробиться в охранники двора!
— Если бы я был один, так и сделал бы.
— Если бы ты был один, Усерлок тебя не нанял бы. Разве что чистить нужники!
— Был бы внутри, по крайней мере!
Да, тут Лефф оказался прав. Он вздохнул и поглядел на улицу: — Смотри, фонарщики идут.
— Давай их застрелим!
— Ты что, хочешь, чтобы нас выгнали?
— Просто шучу, Лефф.
Бывают взоры убийственные, и бывают взоры, сравнимые с пыткой. Они сдирают кожу тонкими, длинными полосками, и кровь течет ручьями. Они давят на глаза, потом дергают, пока не растягиваются сухожилия, влажные жилы, крепящие глазные яблоки на месте — и в конце концов глаза оказываются висящими на носу. Да, пытка, доставляющая холодное удовольствие. Оценивающий взор палача.
Неудивительно, что Торвальд Ном столь торопливо проглотил ужин, забывая разжевывать куски; сейчас его начало мучить несварение желудка. Он едва удерживался от стонов, помогая Тизерре очищать тарелки и так далее, и зловещее молчание растягивалось, пока супруга продолжала бросать на него ужасающие взгляды, тщательно маскируя их под сочувственно-любовные.
Был вечер, время возвращаться в имение. О прекрасные смертельные моменты семейной идиллии, вы хрупки, как и все подобные моменты — увы, пришло время позаботиться о карьере и ответственность за порученную работу снова выходит на первый план.
— Сладкая, я должен уйти.
— О, неужели?
— Да. До полуночи. Не скучай.
— День выдался трудный. У меня два новых заказа. Сомневаюсь, что проснусь, когда ты вернешься, дорогой.
— Постараюсь пройти тихонько.
— Разумеется.
Дежурный поцелуй.
Пусть так. Милая беседа, подытожившая короткий отдых; разумеется, всякое слово было уловкой и ловким обманом. Торвальд отлично понимал, что на самом деле им хотелось сказать примерно вот что:
«— Дорогая, от твоей доброты хочется бежать на работу со всех ног.
— Ох, у тебя живот заболел? Надеюсь, ты проблюешься на своих стражников, едва дойдешь до ворот.
— Да. Полночь нагрянет внезапно, и я стану считать каждый шаг до ожидающей дома дыбы. Буду молить Беру и всех прочих Властителей мира, чтобы ты уснула к моему приходу. Или хотя бы притворилась.
— У меня был трудный день, муженек. Только подумать, сколько бед я из-за тебя перенесла! Когда вернешься, я буду видеть во сне страшные казни, и каждая сцена усилит приятную улыбку на моей сонной роже.
— Я лягу на расстоянии руки от кровати, замру как половая доска и ни издам ни звука.
— Да уж постарайся, милый».
Ах уж этот дежурный поцелуй, чмок-чмок.
Синие огни раскрасили улицы, по которым торопливо шел Торвальд Ном, синие огни и грустные думы, воистину синяки негодования; дома столпились по сторонам улицы, нависая над ним, пока не стало казаться: он плывет по канализации, как особо вонючий кусок дерьма. Да, недовольство и презрение жены — страшная вещь.
Княжеская зарплата оказалась не важна. Гибкий график дежурств едва ли заслужил один небрежный кивок. Явная законность работы вызвала всего лишь хмурое хмыканье. Даже тот факт, что Торвальд получил звание Капитана Стражи Имения, тогда как Скорч и Лефф стали мелкой сошкой под командованием сошки чуть побольше (ну, тут он немного преуменьшает) обеспечил ему только временное послабление. Он заслужил бурю визгливой ярости — ох, он ждет ее, уже ждет. Он знает. Она знает. Он знает, что ей нравится сдерживаться, нависнув громадной секирой над желудем его головы.
Да, он променял рабство вот на это.
Такова сила любви, очарование домашнего уюта, бегства от одинокой заброшенности. Нельзя ли по — другому? Спросите его позже.
Вперед же — вон виднеются невысокие, но прочные стены имения, торжественно оформленный вход, у которого неровно мерцают два факела — в таком свете фигуры его грозных подчиненных выглядят достойными доверия. Почти.
Ни один из них не следит за улицей. Похоже, вместо этого они спорят.
— А ну-ка, вы! Бдеть! — крикнул Торвальд Ном самым своим суровым голосом, но тут же подпортил эффект, громко и утробно рыгнув.
— Боги! Тор пьяный!
— Хотелось бы. Я в разладе с ужином. А с вами что такое? Так зеваете и бурчите, что слышно с другого конца улицы.
— У нас два новых дворовых охранника, — сообщил Лефф.
— Дворовых? Ты хотел сказать — охраняющих двор?
— Я сказал то, что хотел сказать. Если они охраняют во дворе, значит, они — дворовые охранники. Капитану надо бы разбираться в подобном, Тор.
— Сам знаю. Меня слово смутило. Да, двор охранять необходимо, ведь возможность проникновения недруга мимо вас двоих… э… весьма возможна. Ну, значит, вы их видели? Кто такие?
— Дружки Усерлока — они звали его Усердником, — ответил Скорч, выпучив глаза, а потом покосившись в сторону. — Старые дружки из-под какой-то горы.
— О, — произнес Торвальд.
— Она разрушилась, — добавил Лефф.
— Дружба? А, гора. Разрушилась.
Лефф подошел и подозрительно принюхался: — Ты точно не пьян, Тор?
— Конечно, нет! Просто Скорч не по делу болтает.
— А что по делу?
— Вот снова. Слушай, Лефф! От тебя требуется открыть ворота. Всё! Я пойду встречусь с вашими новичками.
— Ищи их во дворе, — посоветовал Лефф.
Ох, похоже, женушка оказалась права. Похоже? Точно права. Эти два идиота — его друзья; как это характеризует Торвальда Нома? Ну, лучше не думать. Она ведь сама обо всем успела подумать, не так ли?
Торвальд успел сделать два шага по двору имения — и замер. «Усердник? Усердный Лок? Лок Безземельный из Одноглазого Кота!»
— Ах, капитан, вы очень вовремя. Позвольте представить двойх новых стражников.
Торвальд вздрогнул, когда Усерлок двинулся к нему. Капюшон, маска, зловещие глаза, весь в обмотках — скрывает то, что сделали с ним в городе, в котором он долго жил — да, но ведь позор надолго не скроешь! — А, добрый вечер, кастелян. — Сухой рот с трудом ухитрился вымолвить обыденное вежливое приветствие. Он весь затрясся, разглядев выплывающие из-за Усерлока фигуры.
— Капитан Торвальд Ном, этот господин в веселых одеждах — Бугай Пугай, а его скромный спутник — Лезан Двер. Оба прибыли с севера и не имеют связей, способных вызвать конфликт со служебными обязанностями — как вам известно, Госпожа Варада из Дома Варада настаивает прежде всего на таком условии. Я уже осмотрел их снаряжение и распределил по комнатам. Капитан, что — то не так?
Торвальд потряс головой. И — прежде чем вернул себе давно отточенное чувство меры — успел ляпнуть: — Но где их маски?
Читать бесплатно другие книги:
