Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Волосатый великан нахмурился. — О, — сказал он, — это на редкость неприятно. Убеди меня снова, Усердник. Прошу.

Кастелян долго молчал. Наконец взмахнул тряпичной рукой: — Увы, Пугай, репутация приклеивается к нам. Наш капитан явно много путешествовал. Одноглазый Кот? Будем надеяться, он никогда не приближался к этому вонючему, предательскому логову воров, убийц и кого похуже.

— Никогда там не был, — поторопился согласиться Торвальд. — Но рассказы о, э… нанятых для устранения малазанского кулака… и о том, что стряслось потом…

— Подлая ложь, — тонко, с придыханием произнес Лезан. — Радуга обмана, вечно воздвигаемая теми, что скрывают личный интерес под одеянием правдивости. Сплошная ложь, капитан. Подлая, презренная, губительная ложь. Уверяю, мы выполнили задание, мы загнали кулака и его боевых магов в недра горы…

— Ты и Бугай Пугай, то есть. Усердный Лок, со своей стороны… — Тут Торвальд наконец окончательно решил, что выказывать всю глубину своей осведомленности не следует. — Услышанные мной рассказы, — добавил он, — были из вторых уст, или даже из третьих, все перевранные, куча ненужных подробностей — кто смог бы отделить истину от фантазий?..

— Действительно, кто? — Кастелян вновь махнул рукой. — Капитан, мы должны быть уверены, что тема наших прошлых злоключений не будет поднята еще раз, в любой компании, а в особенности в компании ваших неустрашимых приятелей — охранников.

— Тема закрыта раз и навсегда, — заверил Торвальд Ном. — Что ж, мне лучше идти в контору. Поработаю над… гм… расписаниями. Кажется, ночные смены теперь закрыты, а что касается дневных…

— Все как прежде, — оборвал его кастелян. — Потребности в дневной охране практически нет. Расчет рисков и так далее. Нет, капитан, новых стражников нам не надо. Хватит четырех.

— Отлично. Расписание будет проще составить. Ну, был раз познакомиться, Лезан Двер, Бугай Пугай. — Торвальд Ном пересек двор строевым шагом, направившись прямиком в свою крошечную конторку. Закрыв за собой шаткую дверь, уселся на стул, для чего потребовалось перелезть через стол. И сгорбился, закрыв голову руками. Он был весь покрыт потом.

Знает ли госпожа Варада об их… прошлом, о том, что земля за их спинами покрыта кровью и… чем похуже? Ну, она же наняла Усердника, не так ли? Но разве это хоть что-то значит? Он исковеркал имя, которое не было настоящим его именем. Идиотское прозвище, придуманное жителями Одноглазого Кота. Как и Бугай Пугай. Что до Лезана Двера, ну, может быть, это настоящее, природное имя. Лишь один из троих носит маску, и маска у него местного образца, без краски и знаков отличия. «Она могла не понять! Она может оставаться совершенно слепой, неведающей, неготовой, не знаю что!»

Он снова перелез через стол, выпрямился и пригладил одежду — уж насколько сумел. Это не должно быть трудным. Капитан ищет аудиенции Хозяйки. Вполне разумно. Разве что… официальный путь лежит через кастеляна, а это не годится. Нет, нужно быть поумнее. По сути, он должен… проломиться. Холодный пот вдруг отрезвил его на полпути от стола к двери конторки (всего лишь сажень, едва хватает, чтобы повернуться).

Итак, Лезан Двер и Бугай Пугай будут патрулировать двор. Кастелян Лок Безземельный будет в своей конторе, там, в нижнем этаже. А может, в личных покоях — сядет, не спеша разворачиваясь или разоблачаясь. Как хотите это называйте.

В задней стене пристройки есть окно. Простые ставни, нехитрая защелка. Из него он мог бы влезть на крышу, а та достаточно близка к боковой стене главного здания — он сможет перескочить, найти пару зацепок для рук и вскарабкаться на верхний этаж, где обитает Госпожа. Еще рано, так что она не должна оказаться спящей или в неглиже.

Но как леди отреагирует на нарушение капитаном ее уединения? Что ж, он сумеет объясниться. Проверка безопасности имения (если она скажет, что безопасность не соблюдена, он станет настаивать на приглашении новых охранников — на этот раз здравых рассудком, достойных доверия охранников. Не массовых убийц. Не садистов. Не тех, чья принадлежность к роду человеческому открыта для сомнений. Таким образом он сможет найти противовес уже нанятым стражам).

Все это звучит столь разумно, верноподданно. Как подобает капитану.

Он с трудом повернулся и открыл дверь. Выглянул в щелку, убеждаясь, что казарма пуста — естественно, она оказались пустой, ведь чудо-стражники на работе! Торвальд прокрался к окошку. Открыл защелку, распахнул ставни. Еще один осторожный взгляд — на этот раз наружу. Стена имения в десяти шагах. Главный дом слева, конюшни справа. Они будут проходить здесь? Весьма вероятно. Ну же, если прыгнуть сразу, в этот самый миг…

Присев на подоконник, Торвальд Ном высунулся наружу и поставил ноги за водосток. Надавил, пробуя прочность; удовлетворившись тихим скрипом, торопливо влез на покатую крышу. Протянул руку вниз и закрыл ставни.

Потом перекатился на спину и замер. Он подождет, да, пока чудовища не протопают снизу.

Глиняная черепица врезалась в спину. Что это — стук башмаков? Шелест льна по камням мостовой? Или это… черт дери, он вообще ничего не слышит! Куда подевались треклятые охранники? Он сел и пополз наверх крыши. Поглядел вниз — и вот они, играют в кости около стены с воротами.

Нужно бы их вздуть за такое! Ну, даже Усерлок не смог бы…

Легок на помине! Усерлок приближался к подчиненным. Голос его донесся до Торвальда: — Разброс изменяется, Лезан?

— О да, — ответил тот. — Все хуже. Возможности уменьшаются. Очень неудачно.

Бугай Пугай что-то проворчал. Затем сказал: — У нас был выбор. Идти на юг или на север. Нужно было на север.

— Не помогло бы. Ты сам отлично понимаешь, — отозвался Усердный Лок. — Где ваши маски?

Лезан Двер вновь кинул кости о стену и нагнулся, рассматривая разброс.

— Мы их выбросили, — сказал Пугай.

— Сделайте новые.

— Не хотим, Усердник. Точно не хотим.

— Сам вижу. Но и это ничего не изменит.

Ох. Торвальд подумал, что мог бы сидеть и слушать идиотов всю ночь. Но ему следует воспользоваться преимуществом их беззаботности. Он поудобнее устроился на крыше, присев на корточки, и оглядел главный дом. Ого, там балкон. Что же, это не очень разумно.

Ну, сможет ли он прыгнуть, не устроив шума? Конечно, сможет — он ворует много лет, ворует удачно — если не учитывать все аресты, штрафы, тюрьму, рабство и так далее. Торвальд помедлил, оценивая расстояние, решая, за какую часть ограждения цепляться — и швырнул тело через пустоту. Удача! Почти бесшумно! Он заболтал было ногами, но тут же запрыгнул на балкон. Балкон был узким, загроможденным горшками, в которых торчали засохшие растения. Теперь можно открыть замки и проскользнуть в комнаты верхнего этажа. Раз плюнуть, не так ли? Надежнее, чем ползти по внешней стене, когда трое глупцов еще болтают внизу — один случайный взгляд вверх, и он замечен. Самое последнее, что он хочет видеть — это как один из них вытаскивает мечи (не то, чтобы он видел у них мечи, но…). Торвальд коснулся двери балкона. Не закрыта! О, дела действительно наладились. Что же, он может пройти внутрь и оказаться…

— Прошу, капитан, садитесь.

Она полулежала в плюшевом кресле, едва видимая в полумраке комнаты. Вуаль? Да, вуаль. Какие-то темные просторные одежды, возможно, шелка. Длиннопалая рука в серой перчатке держит бокал. Напротив — еще одно кресло.

— Налейте вина. Да, там, на столике. Проблема с этим путем — с крыши пристройки — в том, что вся крыша просматривается из любой комнаты этой стороны дома. Полагаю, капитан, вы либо проверяете безопасность имения, или желаете переговорить со мной тайно. К сожалению, любая иная альтернатива меня не порадует.

— Действительно, Хозяйка, я проверял… кое-что. И да, — добавил он, собрав столько апломба, сколько смог, и подходя к столу, чтобы налить янтарного вина, — я желаю поговорить с вами тайно. Относительно кастеляна и двоих его новых охранников.

— Они здесь… лишние?

— Можно и так сказать.

— Не хотелось бы огорчить вас.

Он сел. — Огорчить, Хозяйка?

— Скажите, охранники ворот именно такие бестолковые, какими кажутся?

— Они окажутся ценным приобретением, Хозяйка.

— Неужели?

— Вы можете удивиться, — сказал Торвальд, — но они многое повидали в жизни. И многому научились. Охраняли караваны, были вышибалами, громилами на службе у банд, охотниками за головами. Неуклюжими их делает всего лишь официальность нынешней службы. Но они скоро привыкнут.

— Надеюсь, не распустятся.

«Понятно», подумал Торвальд Ном. «Она на что-то намекает. Вот только я не знаю, на что». — Хозяйка. Насчет Усерлока, Лезана и Пугая…

— Капитан, я так понимаю, вы отбились от Дома Ном. Нехорошо. Я всегда советую исправлять старые ошибки. Примирение необходимо для выживания.

— Я подумаю над этим, Хозяйка.

— Подумайте. А теперь прошу уйти. По лестнице. Сообщите кастеляну, что я желаю с ним побеседовать — нет, ваша личная встреча со мной не будет иметь дурных последствий. На деле я растрогана вашей заботой. Преданность — главнейшая черта семьи Ном. О, и допейте вино, капитан.

Он торопливо повиновался. Потом закрыл дверь балкона. Поклон госпоже Вараде, коридор, лестница вниз… Он ощущал себя малость одуревшим. Вино? Нет, не вино. спустившись на нижний этаж, он вышел через главное крыльцо и пересек двор, направляясь к кастеляну и его дружкам.

— Кастелян Усерлок, — позвал Торвальд, с удовольствием заметив, что все трое виновато дернули головами при звуке этого имени. — Госпожа желает немедленно вас видеть.

— О? Разумеется. Благодарю, капитан.

Торвальд Ном проследил, как он уходит, и обернулся к Лезану Дверу и Пугаю. — Интересные у вас занятия. Я обязан объяснить ваши обязанности, ведь кастелян об этом забыл. Вы должны обходить двор, желательно через неравные интервалы времени, используя разные пути, чтобы избежать предсказуемости. Особенно заботьтесь о темных участках, хотя брать фонари или факелы не советую. Вопросы есть?

Пугай улыбался. Потом поклонился: — Разумные указания, капитан. Спасибо. Мы немедля приступим к работе. Лезан, собирай гадательные кости. Пора заняться обязанностями усердных охранников.

«Гадательные кости! Боги подлые!» — Разумно ли полагаться на жутких богов, определяя вкус ночи?

Лезан Двер прокашлялся и оскалил металлические клыки: — Как скажете, капитан. Гадание — неточная наука. Мы не должны чрезмерно полагаться на подобные вещи.

— Э… верно. Что же, хорошо, я пойду в контору.

— Снова, — сказал, широко улыбнувшись, Пугай. Торвальд решил по пути в контору, что в его улыбке нет ничего приятного. Как и в улыбке второго. Да вообще в них обоих. И в Усердном Локе тоже. Кровохлёб, Желчеплюй, Отравитель, у него так много прозваний. Скоро ли он заслужит новое? А Бугай Пугай? Лезан Двер? Что задумала госпожа Варада?

Неважно, неважно. У него есть контора. Едва он перелез через стол и уселся на стул? как ощутил себя почти что важной персоной.

Ощущение продержалось несколько ударов сердца, что было очевидным достижением. Несколько драгоценных мгновений без мысли о проклятой троице. Ни об одном из них.

«Сделайте новые маски. Что он имел в виду? Ренегат — сегуле останется ренегатом, пути назад нет. Предположительно, ведь кто из нас хорошо знает сегуле? Сделайте новые маски, сказал он. Каково!

А где он потерял нормальные советы? Постирай одежду, Лезан Двер, пока в ней пауки не расплодились! А ты, Бугай Пугай, выбери два цвета, и чтобы они не оказались несовместимыми. Прошу. И насчет мокасин…

Маски! к чертям маски!»

Вдруг желудок его взыграл, к горлу снова подступила желчная горечь. «Всегда пережевывай пищу, Тор. К чему такая спешка! День еще не окончен, есть время. Жуй, Тор, жуй! Нежно и медленно, словно корова. Тогда тебе все будет пустяки. Для коровы ведь все вокруг пустяки. Да.

Пока не опустится топор».

Он сидел в своей конторке, скорчившись за столом, и состоянию его никто не стал бы завидовать.

— Похоже, она его травит.

Скорч выпучил глаза, пораженный такой идеей. — Зачем бы ей?

— Из-за тебя, — пояснил Лефф. — Она ненавидит тебя, Скорч, потому что ты вечно втягивал Тора в неприятности; теперь она решила, что ты снова сделаешь это, вот и решила его отравить.

— Что за чепуха. Если он ей важен, она не станет его убивать!

— Не убьет, но сделает больным. Забыл, что она ведьма? Ей такое — раз плюнуть. Конечно, лучше бы ей отравить тебя.

— Ни крошки от ее еды не коснусь, помяни мое слово.

— Если она решила, что тебе пора помирать — ничего не поможет. Боги, я так рад, что я не ты.

— И я тоже.

— Что?

— У меня глаза оранжевые. Было бы ужасно, если бы мы оба стали с оранжевыми глазами, смотрели бы друг на друга как в зеркало, ведь я страх как не люблю смотреться на самого себя, а тут пришлось бы дважды смотреться. Нет, спасибо, вот что я скажу.

— Кому ты скажешь?

— Уже сказал.

— Да ну? Не знаю, что ты сказал, Скорч, и это правда.

— И хорошо. То, что я сказал, не для тебя было предназначено.

Лефф принялся оглядываться, но никого еще не обнаружил. Никого ведь поблизости не было, так что не стоило и оглядываться!

— К тому же, — сказал Скорч, — это тебя отравили.

— Меня не отравили, Скорч. Это была ошибка, неправильный диагноз. Цвет уже пропадает…

— Нет, не пропадает.

— Да. Пропадает.

— Нет. Не пропадает.

— Будь я ты, я прекратил бы болтать…

— Не начинай снова!

Благословенные судьбы! Оставь их им, умоляет сие округлое эго. Ночь тянется, город сохраняет гранитную улыбку, тени танцуют на краю тьмы. Запоздавшие работники выкрикивают цены на свои услуги, уместные, но и сомнительные. Певцы поют, пьяницы пьют, воры занялись воровством; тайны повсюду, но вы не принадлежите к ним и это, друзья, горькая истина.

Словно крысы, мы огибаем островки света, отыскивая иные места, иные сцены, безмятежные и вместе с тем подлые.

Идите за мной, о, идите!

Благодетель всего космополитического, раздаватель благословений всему людскому и человеческому (благослови их сердца, черствые, но и милостивые, благослови их мечты и благослови их кошмары, благослови их страхи и любовь, страхи перед любовью и любовь к страху, благослови также и обувь их, сандалии, ботинки и тапки, ибо ходят в них сплошные чудеса, ах! столь необычайные чудики!) Крюпп Даруджистанский шел по Великой Улице в горькой исключительности, отбрасывая необычайно большую, поистине громадную тень, словно прилив окатывавшую лавки и ценники под оценивающими взорами лавочников, минуя лотки с фруктами и сочными пирогами, корзины с ягодой, сушеной рыбой и странными кожистыми штучками, которые некоторые люди едят, считая себя поглотителями оздоровления, мимо сосудов с винами и напитками всяческих размеров, мимо ткачей и портных, мимо старой арфистки с шишками на пальцах и тремя струнами на арфе и песенкой о колышке и дырочке и мёде на прикроватном столике — она поймала монетки и мигом улизнула! — и кусков тканей, непонятно откуда привезенных, и брюк в проеме двери и кольчуг и колодок для бездушных и делающих камни для изголовий и мочащихся в урны, мимо трижды разведенного старца с узлом пожитков и стайки детишек, идущих за ним и привлеченных запахом крови и чего погуще. Мимо свечников и фитильщиков, глотателей огня и делателей песочных куличиков, мимо проституток, что на каждом апатичном шаге источают понимающие улыбки и жесты, будящие в людях ощущение мягкости мест тайных или, к крайней мере, скрытых от глаз — глядите, как рождается осознание, течет отливом истраченной юности и королевских сновидений, и они вздыхают и зовут: «Крюпп, милый мужчинка! Крюпп, не заплатишь ли за это? Крюпп, женись на нас всех и сделай нас честными!» И Крюпп торопливо пробегает мимо, ай, ай, как страшно вообразить подобное будущее! Скалки жен (да это будет целый строевой лес!), болтовня шлюх!

Минуем эти ворота, слава богам, в тоннель и наружу, и вот Цивилизация строго и четко замаячила вдали, и прямая его тень шествует, оживленная в одиночестве, и момент этот предоставляет времени достаточно, чтобы изучить итоги недавних проходов по жизни.

Из рукава извлекаются усаженная ягодами булка, спелый померанец, фляга мятного вина; из второго — новый серебряный столовый нож с монограммой Дома Варада (ох ты, откуда он здесь взялся?), и на полированном лезвии — удивительно! — уже маняще поблескивает слой масла, смешанного с медом — как много вещей скопили эти руки, пухлые, но ловкие, и как много их пропадает в гостеприимном рту под искушенным нёбом, как и подобает продуктам кулинарных искусств, ведь смешение простых продуктов порождает исключительный шедевр — мед, масло и — ох! — джем и тесто и сыр и плоды и копченый угорь… тьфу! безразмерный рукав предал его! Скорее вина — смыть непристойный (и на редкость жестокий!) привкус!

Руки снова свободны (на время), можно изучить новую рубашку, смесь ароматизированных свечей, комки шелковых ниток, отличные штаны и расшитые золотом сандалии, мягкие словно любая из четырех щек Крюппа; а вот кондом из козлиных кишок — боги, откуда он здесь взялся? Ну, пора заканчивать восхищение на редкость удачными ночными покупками — если та карга обнаружит, что на арфе остались всего две струны, каково придется лошади?

Наконец он встал перед самым суровым из суровых особняков. И двери широко раскрылись, приглашая и позволяя, и Крюпп приглашенный позволил себе войти.

Ступени и украшенный резьбой, хотя и строгий коридор, новые ступени, на этот раз под ковровой дорожкой и вьющиеся кверху, и еще коридор, а потом потемневшая дверь и — ох, отгоним эти защитные чары, силы благие! Внутрь.

— Как ты смог… да ладно. Садись, Крюпп, устраивайся поуютнее.

— Мастер Барук столь добр. Крюпп сделает по слову его и со всяческим облегчением плюхнется в кресло, вытянет ноги — ох, он чуть их не протянул, скажем честно. Какое утомительное путешествие, о Барук, возлюбленный друг Крюппа!

Похожий на разжиревшую жабу демон подполз к ногам гостя и с фырканьем свернулся клубком. Крюпп протянул ему кусок сушеного угря. Демон понюхал и с удовольствием схватил пищу.

— Дела действительно так плохи, Крюпп?

Крюпп пошевелил бровями: — Подобные путешествия заставляют нас страдать от иссушения, мучиться жаждой.

Алхимик сказал со вздохом: — Наливай.

Просиявший улыбкой Крюпп вытащил из рукава длинную пыльную бутылку (уже откупоренную). Изучил печать на темно-зеленом стекле: — Ух ты! Ваш погреб воистину превосходен! — Из второго рукава явился хрустальный бокал. Гость налил вина. Пригубил и облизал губы. — Необыкновенно!

— Удалось закончить некоторые приготовления, — сказал Барук.

— Друг Барука Крюпп весьма впечатлен. Можно лишь гадать, каким образом можно оценить события столь судьбоносные. Если вы склонны к гаданиям. Но слушайте — похороненные врата скрипят, осыпается пыль, скрежещут камни! Могут ли особы столь скромные, как мы, надеяться помешать неизбежной неизбежности? Увы, время перемалывает всё. Судьба прядет нить, и даже боги не догадываются, когда и как суждено им пасть. Даже луна спотыкается, всходя на небосвод. Звезды блуждают, скалы падают вверх, обманутые жены прощают и забывают — о, наступило время чудес!

— Именно это нам и нужно, Крюпп? Чудо?

— Кажется, что каждое мгновение текуче, хаотично и хрупко — но Крюпп отлично знает, что однажды мгновения выстроятся в стройную линию и любое отклонение станет лишь незначительной трещиной, тонкой складкой, малым изгибом. Великие силы вселенной давят ткань нашей жизни, словно гири. Богатый и бедный, скромный и честолюбивый, щедрый и жадный, честный и лживый — все раздавлены. Хрусть! Треск, вонь, жижа! Какое дело Природе до усыпанных каменьями венцов, столбиков монет, обширных имений и горделивых башен? Короли и королевы, тираны и разбойники — все подобны мошкам на лбу мира!

— Ты советуешь глядеть на все в широкой перспективе. Это очень разумно — для историка грядущих веков. К сожалению, для нас, вынужденных жить сегодня, подобный взгляд не приносит утешения.

— Увы, Барук говорит правильно. Живя, мы умираем. Стенания смерти — привычная песнь мира. Как правильно, как грустно. Крюпп попросит вот о чем: рассмотрите две сцены. В первой злой и разочарованный мужчина забивает до смерти другого. В переулке, где-то в районе Гадроби. Во второй — человек весьма богатый составляет заговор со столь же богатыми согражданами, намереваясь снова поднять цены на зерно, сделав стоимость каравая столь неприлично высокой, что семьи будут страдать от голода, дети умирать, их родители становиться преступниками. Обе эти сцены показывают насилие?

Верховный Алхимик стоял, смотря на Крюппа сверху вниз. — Только в одной сцене мы видим кровь на руках человека.

— Да, обличающие красные пятна. — Крюпп налил еще вина.

— Есть, — продолжил Барук, — множество схем, при помощи которых богатые доказывают свою невиновность. Неудачное стечение обстоятельств, непредвиденные расходы, законы спроса и предложения и так далее.

— Да. Изобилие оправданий, так мутящее воду, что никто не заметит примесь красного.

— Но результатом являются нищета, страдания и тревоги, отравляющие душу. Можно сказать, что торговцы зерном ведут незаметную войну.

Крюпп смотрел на вино за хрустальной стенкой бокала. — И бедняки остаются бедняками, а может быть, беднеют еще сильнее. Работники работают все больше за все меньшую плату, они вынуждены принимать самые тяжелые условия — что, в свою очередь, позволяет работодателям набивать мошну. Говорят, что должно существовать равновесие, что в вечной войне следует придерживаться определенных рамок, иначе наступит анархия. Стоит поднять цены на зерно слишком высоко, и случится революция.

— В которой разоряются все.

— Поначалу. Пока не возникнет новое поколение богачей, не начнет обирать бедных. Баланс состоит из дисбалансов и кажется: это будет продолжаться вечно. Увы, широкая перспектива показывает, что это не так. Структура общества более хрупка, чем нам кажется. Тот, кто слишком полагается на ее прочность, будет до глубины души поражен, заметив признаки полного краха. А потом волки сомкнут круг. — Крюпп воздел палец. — Но следите за теми, кто готовы схватить корону. Каждый хочет стать самым богатым, самым свободным. О, они очень опасны в настоящий момент, и это не преувеличение. Они очень опасны. Остается лишь молиться. Восхваляя прах.

— Призывая конец.

— И новое начало.

— Знаешь, друг, я ожидал от тебя большего.

Крюпп улыбнулся, опустил руку и коснулся бугристой головы демона. Тот лениво заморгал. — Крюпп придерживается перспективы столь обширной, как его талия — а талия его, как вам известно, необъятна. В конце концов, есть ли конец и начало у круга?

— Еще новости?

— Города живут в спешке. Глядят только вперед. Ничто не меняется, хотя меняется всё. Убийца бродит в районе Гадроби — но Крюпп подозревает, что вам о нем известно. Ассасины строят заговоры. Вы знаете и это, друг Барук. Любовники встречаются или мечтают о встрече. Дети дерутся с неведомым будущим. Люди уходят в отставку, добровольно или нет, строят новые планы и сталкиваются со старыми врагами. Завязывается дружба, и дружба распадается. Всему свое время, достойный алхимик, всему свое время.

— Слова твои не ободряют, Крюпп.

— Разделите со мной сей необычайный напиток!

— Погреба защищают десятки чар — вдвое больше, чем в прошлый твой визит.

— Неужели?

— Но ты не потревожил ни одну.

— Необычайно!

— Да уж.

Демон рыгнул, и комната заполнилась тяжелый запахом копченой рыбы. Даже он сам поморщился и сомкнул щели ноздрей.

Крюпп расцвел улыбкой и достал несколько ароматических свечей.

Походящее на спутанные петли кишок собрание труб, клапанов, медных шаров, заслонок и выпускников занимало целый угол большой комнаты. От странного механизма доносились ритмичные (и весьма заразительные) вздохи и стоны, бормотания и зловещие шепотки. Наружу торчали шесть сопел с креплениями для труб или шлангов (в настоящий момент из них вырывались столбы синего пламени, отчего воздух стал сухим и даже слегка потрескивал). Баратол и Чаур работали целый день голые по пояс, и торсы их стали скользкими от пота.

Большая часть оборудования жалкой пекарни была демонтирована и перенесена на тесный задний двор. Чаур стоял на коленях, стирая тряпкой грязь и мучную пыль с отлично пригнанных друг к дружке каменных плит. Баратол осматривал основания трех горбатых печей. Он с радостью заметил, что в кирпичную кладку кое-где вставлены большие блоки пемзы. В задние стенки печей входили трубы с газом; под очагами располагались горелки из овальных трубок с отверстиями. Можно ли переделать печи в низкотемпературные горны? Вероятно. У дальней стены стояли медные корыта для замеса теста — они послужат для закаливания кузнечных изделий. Он купил в прибывшем из Крепи караване наковальню (прежний ее заказчик, к сожалению, умер, пока предмет еще был в пути). Простая форма, рассчитанная на возможность перевозки — работа ривийцев, как ему сказали. Не такая большая, как нужно ему, но на первое время сойдет. Различного типа щипцы и прочие инструменты нашлись на развалах в западной части города (в том числе отличный молот аренской стали, без сомнения, украденный у кузнеца малазанской армии).

Завтра он в первый раз закажет дрова, уголь, кокс, сырую медь, олово и железо.

Было уже поздно. Баратол выпрямился, закончив осмотр печей, и сказал Чауру: — Хватит на сегодня, дружище. Мы в грязи, да — но если покажем монету, в ближайшем ресторанчике нас накормят. Может быть. Не знаю как тебе, но мне кружка холодного пива была бы в самый раз.

Чаур поднял голову. Перепачканное золой и грязью лицо расплылось в широкой улыбке.

Тут дверь чуть не слетела с петель, и внутрь ворвались шестеро типов самого неприятного вида. Они начали озираться, помахивая дубинками и молотками. Еще через миг вошла хорошо одетая женщина, протолкалась между громилами и улыбнулась Баратолу: — Уважаемый господин, вы занимаетесь незаконной деятельностью…

— Незаконной? Уверен, что это преувеличение. Но, прежде чем ты прикажешь своим негодяям устроить погром, я должен сообщить, что я не только открыл клапаны, но и испортил заслонки. Иными словами, любое повреждение приведет к возникновению, э, огненного шара, вполне возможно, способного разрушить изрядную часть квартала. — Помолчав, он добавил: — Такое намеренное разрушение будет воспринято как нечто… гм… незаконное. К вам-то никаких претензий не будет, ведь все вы умрете, но пославшая вас Гильдия заплатит огромный штраф. Он ее, пожалуй, разорит.

Улыбка женщины давно успела погаснуть. — О, да ты большой умник. Что же, если нам не удастся разнести твою лавочку, придется заняться самим тобой.

Баратол прошел к разделочному столу, вытащил кожаный мешок и достал из него круглое глиняное яйцо. Поглядел в лицо женщины, на ее громил и с удовольствием отметил внезапную их бледность. — Да, это морантская гренада. Малазане зовут такую долбашкой. Попробуйте напасть на меня и моего компаньона, и я с радостью совершу самоубийство — в конце концов, чего нам терять? Вы тоже нас убьете, дай лишь шанс.

— Ты разум потерял.

— Думайте как хотите. Вопрос в том, потеряете ли его вы.

Женщина явно колебалась. Наконец она зарычала, развернулась и вышла, жестом позвав всю свою команду. Баратол со вздохом засунул долбашку в мешок. Колотун рассказывал ему, что морантские припасы поставляются ящиками по двенадцать долбашек, и в каждом тринадцатом ящике имеется тринадцатая долбашка. Пустая. Почему? Кто знает? Моранты — странный народ.

— В этот раз сработало, — обратился он к Чауру, — но сомневаюсь, что этого хватит надолго. Так что первый заказ — снарядить тебя. Доспехи, оружие.

Чаур тупо смотрел на него.

— Помнишь запах крови, Чаур? Тела, мертвые, порубленные на части?

Чаур вдруг яростно, облегченно закивал. Баратол вздохнул снова. — Давай-ка выйдем через задний ход и поищем пива.

Мешок он захватил с собой.

Где-то в другом конце города, едва прозвучал десятый звон, человек без пальцев устремился к очередной таверне, замышляя убийство. Жена его вышла в сад и склонилась перед камнем, полируя его промасленным песком и куском толстой кожи.

Пышная, фигуристая женщина — принимающая восхищенные взгляды с надменным презрением к полу и половым отличиям — шла, зацепившись пухлой рукой за гораздо более тощую, покрытую шрамами руку малазанского историка, на лице которого боролись отвращение и беспокойство. Они вышагивали словно любовники, но, поскольку любовниками они не были, историк недоумевал все сильнее и сильнее.

По Высоким Рынкам района Имений, что находятся к югу от виселиц, шла госпожа Чаллиса. Утомленная, терзаемая желаниями и, похоже, разочарованная (по ее собственному мнению) превыше всех возможностей утешения, она скупала кучи предметов совершенно ненужных и следила за женщинами, что, подобно ей (хотя за ними шли слуги, тащившие покупки) рылись в кучах дорогого и зачастую искусно изготовленного мусора словно галки (они столь же безмозглы? Ах, избегайте жестоких сравнений!). Чаллиса видела себя совершенно отличной от них. Удивительно… изменившейся.

Шагав в трехстах от госпожи Чаллисы бродил, не обращая внимания, куда заводят его ноги, Резак, бывший прежде воришкой Крокусом по кличке Свежачок. Однажды он украл то, что не следовало красть и, осознав ошибку, не сумел должным образом возвратить украденное, терзался чувством вины и привязанности, близкой к восхищению (увы, обычная ошибка), пока наконец его не освободило откровенное презрение юной женщины ко всем его чистосердечным, благопристойным заблуждениям.

Что же, времена и люди меняются, не так ли?

С крыши, что за полгорода отсюда, Раллик Ном смотрел на мятущееся море голубых огней, и рядом был Крут из Тальента; им было что обсудить и, учитывая немногословность Раллика, беседы вышла поистине долгой. Крут болтал слишком много. Раллик взвешивал каждое ответное междометие — не из недоверия, а по привычке.

В школе фехтования, после того как ушел последний из учеников, Муриллио сидел под светом луны рядом с рыдающей Стонни Менакис — она облегчала свою душу перед ним, в сущности, чужаком — возможно, это было легче всего. Но Стонни не была знакома с людьми вроде Муриллио, понимающими, как следует внимать, дарить восхищение, посвящать все свое внимание женщине, втягивая ее сущность — изливающуюся без перерыва — в собственное бытие; так колибри сосет нектар, так летучая мышь сосет кровь из колена коровы (хотя подобная аналогия мало подходит к волнующему моменту).

Так текли между ними незримые парЫ, жизненные, неоспоримые, просачивались в плоть и кость и души, рождая поразительное понимание, возникающее не сразу — словно открывалась дверь, когда-то запечатанная на веки веков.

Она плакала и плакала снова, и каждый раз рыдания были более легким, натуральными, приятными и приемлемыми, уже поистине не отличимыми от нежных движений пальцев сквозь короткие волосы, от ласкательных проходов их подушечек по ее щекам — он просто хотел стереть слезы, чему тут удивляться?

Но вернемся в миг настоящий, к мутной луне, что успела взойти и осветить двадцать фигур на крыше. Они обмениваются сигналами, бормочут приказы и советы. Проверяют оружие. Полная двадцатка: цели оказались опасными, упорными, ветеранами во всех смыслах этого слова. Предстоящее нападение будет жестоким, грубым и, без сомнения, рассчитанным на полное уничтожение.

В «К’рул-баре» обычное сборище — дюжина или примерно столько горожан, решивших забыть, что место это было храмом. Стены из бутового камня, запятнанные дымом, столетие за столетиями впитывавшие человеческие голоса — от жужжания молитв и хорового пения до пьяного хохота и визга схваченных за грудь женщин; стены, толстые и прочные, привыкшие хранить равнодушие перед лицом драмы. Жизни растрачивались, жизни расточались по кусочкам между камней и бревен, под черепицей и балками, и каждая бесчувственная архитектурная деталь насытилась кровью.

Просторная зала с низким потолком была некогда трансептом или, возможно, местом собраний верующих. Узкий коридор между выступающих внутрь пилонов был колоннадой с нишами, в которых, давным-давно, стояли погребальные урны с горелыми, ставшими пеплом останками Верховных Жрецов и Жриц. Кухня и три кладовки за ней когда-то кормили монахов, святых палачей, писцов и служек. Ныне они питают гостей, персонал и хозяев.

В эту ночь внутри бара оставалось всего несколько завсегдатаев. Баратол и Чаур еще не вернулись. Сциллара забрала Дюкера и ушла в район Дару. Бард восседал на низком помосте, выводя какую-то тягучую, унылую мелодию, и мало кто из двадцати гостей внимательно слушал ее. Приезжий из Крепи снял северо-восточную угловую комнату наверху и уже удалился туда, взяв скудный ужин и пинту гредфалланского эля.

Хватка могла видеть Дымку: та уселась на обычное место у входа, спрятавшись в тенях, вытянув ноги и держа в руках кувшин горячего сидра — нелепые вкусы у женщины, ведь этой ночью жарко и душно. Входящие редко когда замечают ее, проходят мимо, не бросив и случайного взгляда. У Дымки есть талант, да, и кто сможет сказать — от природы он или еще откуда.

Дергунчик вопил в кухне. Он ушел туда, чтобы утихомирить двоих поваров (они презирали друг друга), но все вышло как всегда — Дергун воюет со всеми, в том числе поваренком и крысами, что сидят под стойкой. Скоро начнет летать кухонная утварь, и Хватке придется идти туда самолично.

Синий Жемчуг… где-то. У него привычка блуждать, исследовать темные уголки и закутки старого храма.

Ночь, ничем не отличающаяся от всех прочих.

Синий Жемчуг оказался в погребе. Забавно, как часто это случается. Он вытащил четвертую замшелую флягу из низкой ниши за деревянными полками. Предыдущие три он исследовал на неделе. В двух оказался уксус, и он сделал лишь глоток-другой. В третьем было нечто густое, смолистое, отдающее кедровой или сосновой живицей — он опустил палец, лизнул и сразу понял, что вкус еще мерзостнее запаха.

Но в этот раз пришла удача. Сбив крышку, он наклонился и осторожно принюхался. Эль? Пиво? Но ведь ни тот, ни другое долго не хранятся, а фляга несла на боку печать храма — толстый слой красного воска, наползающий на крышку. Он понюхал еще раз. Закваска еще свежая, что означает… колдовство. Он понюхал в третий раз.

В качестве взводного мага Сжигателей Мостов он поплясал со всеми видами магии. Да, он помнит такие истории, что даже здешний кислолицый бард разинул бы рот, услышав едва половину из них. Что же, он увертывался от самых худших видов магии, от колдовства, что сдирает мясо с костей, кипятит кровь в жилах? раздувает мужские яйца словно арбузы — о, это случилось еще до того, как он вступил в армию., не так ли?.. Да, ведьма и ведьмина дочка. Забудем. Короче, он парень опытный. А эта штука — Жемчуг макнул палец и положил его в рот — ох, это настоящая магия. Нечто старое, с намеком на кровь (да, он такое уже пробовал).

— Ты, брат Кувен?

Он повернулся и скорчил рожу привидению, что выплыло из пола, остановившись на уровне пояса. — Я похож на брата Кувена? Ты мертв, давно мертв. Они все пропали. Слышишь? Почему бы тебе не пропасть туда же?

— Я учуял лезвие, — пробормотал дух, начиная тонуть снова. — Я ощутил его…

«Нет», подумал тут Синий Жемчуг, «похоже, пить эту гадость — не лучная идея. Сначала надо исследовать. Колотун мог бы помочь». Не разрушил ли он чары, открыв флягу? Может быть, будет плохо. Лучше унести емкость наверх.

Вздохнув, он забил деревянную крышку и взял флягу в руки.

В угловой комнате верхнего этажа чужак, снявший комнату на ночь, успел вытащить последний прут решетки окна. Затем задул фонарь и перешел к двери, где присел и вслушался. В окно за его спиной уже карабкался первый убийца.

Дымка полузакрытыми глазами наблюдала, как вошли пятеро человек; они пьяно шатались и громко спорили, обсуждая скачок цен на хлеб, подчеркивая каждое заявление неуклюжими взмахами рук. «Удивительно», подумала Дымка, «как люди готовы спорить по любому вопросу, словно от этого зависят их жизни».

Она не знала пришедших; возможно, они заметили свет на пути из другого заведения и решили, что напились недостаточно. Она заметила, что они одеты побогаче прочих — похоже, из благородных, привыкших задирать носы и чувствовать себя непобедимыми. Что же, они оставят здесь монету, это всё, что нужно.

Она отпила еще сидра.

Дергунчик вытащил короткий меч и начал подкрадываться к задней стене самой маленькой из трех кладовых. Проклятая крыса с двумя головами показалась снова. Да, ему никто не верит (разве кроме поваров, они тоже видели отвратительную тварь), и единственный путь — убить вредителя и показать всем остальным.

Потом ее можно будет положить в большую стеклянную бутыль и сделать диковинкой бара. Верно, зевак прибежит немал. Двухголовая крыса, пойманная в кухне «К’рул-бара»! Идите, поглядите!

Ого, постой… лучший ли это вид рекламы? Нужно спросить Хватку. Но вначале нужно убить тварь.

Он подкрадывался все ближе, не сводя глаз в темной дыры слева от ящика. Убить тварь, да. Но только не отрубить головы.

Одиннадцать темных фигур толпились в угловой комнате. Двое ассасинов, в том числе присевший у двери, держали в руках кинжалы. У пятерых были взведенные арбалеты. Последние четверо — здоровяки, на подбор — приготовили мечи и небольшие щиты; под широкими рубахами были гибкие кольчуги.

Тот, что у двери, мог слышать спор из зала внизу, крики насчет цены на хлеб — смехотворная тема, как не в первый раз подумал он, ведь те, что внизу, наряжены в одежды пусть незначительных, но аристократов. Однако, похоже, никто не заметил этой несообразности. Голоса слишком громкие и нарочито пьяные должны заполнить головы всех, кто вокруг. Отвлечь от важных вещей.

Внимание окружающих сосредоточено на крикливых, назойливых гостях; некоторые из целей уже направились к ним, намереваясь выбросить наглецов или, по меньшей мере, попросить сбавить тон.

Почти время…

Сидевший на стуле бард извлек из струн последние ноты и не спеша распрямил спину; аристократы спорили, какой столик занять. Места в баре предостаточно, так что толку в споре не было ни малейшего.

Поглядев на них, он опустил инструмент и пошел к кружке и кувшину, что поджидали его в углу скромной сцены. Налил себе эля и оперся о стену, потягивая пойло маленькими глотками.

Хватка встала со стула, когда сзади раскрылась дверь. И повернула голову: — Колотун, тут недавно завалилась шайка идиотов.

Целитель кивнул: — Будут проблемы. Ты видела Баратола или Чаура? Им полагается уже вернуться. Гильдия, наверное, уже поняла, что с ними так просто не разделаешься. Я думал, что нужно придти на случай…

Хватка подала ладонью два кратких сигнала. Целитель замолчал. — Послушай их, — шепнула женщина. — Неправильно говорят.

Миг спустя Колотун кивнул: — Нам лучше затаиться.

Хватка прислонилась к стене, метнув взгляд на Дымку. Та осторожно подбирала вытянутые ноги. — Дерьмо!

Мирная сцена завершилась в мгновение ока, словно сметенная порывом ледяного ветра. Бдительная Дымка вскочила, засунула руки под плащ. Входная дверь открылась снова. Треклятая крыса метнулась под дверь кладовой — Дергунчик заметил скользкий хвост и тихо ругнулся. Поймать на лестнице… Дверь погреба распахнулась и показался Жемчуг, прижавший к себе пыльную флягу, словно новорожденное дитя.

— Видел?

— Что видел?

— Двухголовую крысу! Как раз проскочила под дверь!

— Боги благие, Дергун! Хватит. Умоляю. Нет бывает двухголовых крыс. Отойди с пути, слышишь? Тяжелая штука.

Он оттолкнул Дергунчика плечом и вошел на кухню.

Трое под капюшонами вошли в «К’рул-бар», выставив перед собой самострелы. Звякнули тетивы. За стойкой опрокинулся только что принявший смену Скевос — болт пронизал ему грудину. Второй полетел в окно конторки; сидевшая там Хватка согнулась и пропала из вида — то ли убитая, то ли нет, понять было невозможно. Третий болт задел Хедри, служанку пятнадцати лет; она развернулась кругом, кружки посыпались с подноса.