Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Но это была ложь, и они оба это понимали. Цап остается Цапом, и любые порции побоев и затрещин его не изменят. Он стоит на своем и думает: «Да, мы пришли к вам. Нас много. Нас больше, чем вы можете подумать. Вам очень, очень страшно. Мы здесь. Ну, что вы с нами сделаете?» Цап такой, каков он есть. Увы. Но и Беллам таков, каков он есть.

Оказавшись около узкой двери ничем не примечательной лавки в дальнем конце Кривой аллеи, Цап вдруг задрожал — он знает это место. Он знает…

— Чего приперся, Беллам?

— Новенький, Горусс. Дешево отдаю.

— Погоди! — завизжал Цап, но тяжелая рука зажала ему рот, затащив во тьму, смердящую кислым потом. Огр Горусс склонился, обдав щеки горячим дыханием.

— Пискун, не так ли?

— Просто мелкое дерьмо.

— Мы из него это выбьем.

— Не из такого. Он зарезал бы мамочку, чтобы поглядеть, как кровь течет. Думаю, за ним на десять лиг тянется хвост из замученных зверушек. В каждой щелке каждого двора по соседству закопано по трупу. Он такой, Горусс.

— Восемнадцать серебряных.

— Серебряных?

— Угу.

— Лады.

Цапа потащили за шкирку в заднюю комнату, потом вниз по лестнице, в смердящий мочой и грязью подвал. Заткнули рот и втиснули в железную клетку. Затем Горусс вышел на лестницу, оставив Цапа в одиночестве.

В лавке Горусс сел напротив Беллама. — Эля, племяш?

— Слишком рано для меня, Дядя.

— И долго его держать?

— Столько, чтобы выбить все дерьмо. Хочу, чтобы ты его запугал до полного слома.

— Тогда дадим ему ночь. Успеет перебрать все страхи, но чувств не лишится. Черт, племяш, я никогда не имел дела с парнями моложе пятнадцати. Мы с ними тщательно беседуем, присматриваем, и только совсем непутевые попадают на галеры. Но даже там им платят, их кормят, а через пять лет отпускают. Почти все становятся шелковыми.

— Сомневаюсь, Дядя, что Цапу это известно. Он знает лишь, что детей затаскивают в лавку и назад они не выходят.

— Наверное, так это видится.

Беллам улыбнулся: — О да, так это и видится.

— Несколько дней его не видели.

Баратол только кивнул и прошел к бочке с водой, чтобы смыть копоть со лба и рук. Чаур сидел на ящике рядом, поедая некий местный фрукт с желтой кожицей и сочной розовой мякотью. Сок капал с небритого подбородка.

Сциллара послала им ослепительную улыбку и вошла в переднюю комнату. Воздух был кислым и каким-то ломким, как бывает в кузнях; она подумала, что отныне этот запах будет сопровождать каждое ее воспоминание о Баратоле, здоровяке с добрыми глазами. — Новые проблемы с Гильдией? — спросила она.

Он утер лицо, отбросил тряпку. — Они давят, но я этого ожидал. Переживем.

— Вижу. — Она пнула груду железных прутьев. — Новый заказ?

— Мечи. В малазанском посольстве появился гарнизон, а у городской знати — новая мода. Имперские длинные мечи. Почти все местные оружейники в затруднении. — Он пожал плечами. — Но не я, разумеется.

Сциллара плюхнулась в единственное кресло и принялась нашаривать трубку. — И что такого особенного в малазанских длинных мечах?

— Все наоборот. Местные мастера еще не поняли, что им нужны ухудшители.

— Ухудшители?

— Малазанские мечи разработаны в Анте, и производятся почти все там же. Это на имперском материке. Лет триста назад разработаны, а то и раньше. Империя еще использует антанские способы литья, малость консервативные.

— Ну, если эти дурацкие вещи делают именно то, чего от них ждут, зачем перемены?

— Да, но это понятно лишь умным людям. Местные с ума сходят, пробуя разные сплавы и обработки, чтобы достичь грубой прочности… но кузнецы Анты попросту плохо нагревают железо. К тому же они используют бурую руду — Антанские холмы ей прошпигованы, а вот здесь ее найти трудно. — Он помолчал, следя, как она раздувает трубку. — Вряд ли тебе это интересно, Сциллара.

— Не особенно. Но я люблю звук твоего голоса. — Она глядела на него сквозь облака дыма, слегка прикрыв веки.

— Ну, я могу делать достойные подражания, и слух уже прошел. Местные кузнецы рано или поздно все поймут, но я уже заведу себе довольных заказчиков, так что уже местным придется сбавлять цены.

— И хорошо.

Он чуть помолчал, смотря на нее, и сказал: — Итак, Резак пропал?

— Ничего не знаю. Только то, что его не видно уже несколько дней.

— Тревожишься?

Она подумала над его вопросом. Потом подумала еще. — Баратол, я не за этим к тебе пришла. Я не ищу подмоги в поисках Резака, которого похитили или еще что. Я здесь потому, что хочу видеть тебя. Я одинока… ох, я не имею в виду, что любой сгодится… Просто хотела тебя увидеть, вот и всё.

Миг спустя он пожал плечами, поднял руки: — И вот он я.

— Тебе неприятно, да?

— Сциллара, погляди на меня. Прошу, погляди. Ты для меня слишком быстрая. Резак, историк и даже эти Сжигатели — ты пробегаешь мимо, и они крутятся волчками за твоей спиной. Будь у меня выбор, я хотел бы прожить незаметную жизнь. Мне не нужны драмы и волнения.

Она вытянула ноги. — Думаешь, мне нужны?

— В них вся твоя жизнь. — Баратол наморщил лоб, потряс головой. — Я не такой уж красноречивый, не так ли?

— Продолжай стараться.

— Ты как-то… подавляешь.

— Типично. Чуть разжиреешь — и прощай, девочка.

— Ты не жирная, сама знаешь. У тебя есть… — он помедлил, — фигура.

Она хотела было рассмеяться, но сочла, что смех выйдет очевидно болезненным. Ему станет еще хуже. К тому же, ее замечание было вовсе не попыткой отрицать истину — за последнее время она потеряла почти весь лишний, набранный при беременности вес. — Баратол, тебе не приходило в голову, что я такая, какой кажусь, потому что за всем этим больше ничего нет?

Он нахмурился сильнее.

Чаур упал с ящика, встал, пригладил голову сальной рукой и побежал во двор.

— Ты пережила слишком много плохого.

— А ты — нет? Боги подлые, ты был офицером в Алых Клинках. То, что ты сделал в Арене…

— Просто пытался убежать от схватки, Сциллара. Как всегда.

— Да о чем мы толкуем?

Он отвел глаза. — Сам не знаю. Думаю, теперь, когда Резак тебя бросил…

— А Дюкер слишком стар, а Дымка — женщина, с ней забавно, но это ж несерьезно — для меня, по крайней мере — так что нужен новый мужик. Чаур как ребенок, по уму то есть. Остаешься… ты.

Грубый сарказм в ее голосе заставил его отступить. — Остаюсь на расстоянии, — произнес он.

— Что же, — сказала она, вздыхая, — похоже, я только этого и заслужила. Расслабилась. Заблудилась. Искала, пробовала, ошибалась, пыталась снова. И снова. Это видно даже на расстоянии.

— Не то чтобы меня это задевало… вот только… не хочу быть еще одним мужчиной за твоей спиной.

— Не удивляюсь, что ты посвятил себя созданию оружия и доспехов. Проблема в том, что ты их куешь только для других.

Он промолчал. Он просто смотрел на нее (она вдруг поняла, что он смотрит уже довольно долго). Сциллара ощутила неловкость. Глубоко затянулась трубкой. — Баратол, тебе нужны личные доспехи.

И он кивнул: — Понимаю.

— Я не хочу давать обещаний, которые не смогу выполнить. Однако, кажется, период блужданий подошел к концу. Люди вроде нас с тобой проводят все время в поисках, но когда находят, не замечают этого. Пока не станет слишком поздно.

— Резак.

Она покосилась на него: — В его сердце нет свободного места, Баратол. Ни для меня, ни для кого-то еще.

— Так что он просто прячется?

— Похоже, не только от меня.

— Он разбил тебе сердце, Сциллара.

— Неужели? — Она подумала. — Может быть, разбил. Может быть, это мне нужны доспехи. — Она фыркнула. — Пора узнать свое место, вот и всё.

Баратол вздрогнул, когда она резко встала. — Куда ты?

— Куда? Сама не знаю. Куда-нибудь. А тебе что, важно?

— Погоди. — Он подступил ближе. — Послушай, Сциллара… — И замолчал. По лицу было видно, как тяжело кузнецу искать слова. Он все сильнее хмурился. — Вчера, если бы Резак зашел сказать привет, я схватил бы его за горло. Видит Худ, я, наверное, забил бы его до беспамятства и привязал к стулу. Оставил бы ждать твоего прихода.

— Вчера.

— Когда я думал, что у меня ни шанса.

Теперь ей самой стало трудно подобрать слова. — А сегодня?

— Думаю… Я уже смастерил кое-какие доспехи.

— Солдат… вернулся в строй.

— Ну, я мужчина, а мужчины никогда не учатся.

Она ухмыльнулась: — Точно подмечено.

А потом прильнула к нему. Кузнец осторожно поднял руки, чтобы заключить ее в объятия — она прикрыла глаза — что за облегчение, предвкушение, удовольствие, чистая радость! — но тут руки резко схватили ее и отодвинули в сторону. Сциллара удивленно повернула голову и увидела вошедший в двери взвод Городской Стражи.

Офицер старался выглядеть огорченным.

— Баратол Мекхар? По приказу города кузница временно закрывается. Боюсь, мне придется взять вас под арест.

— Обвинения?

— Выдвинуты Гильдией Кузнецов. Неправильный сброс отходов. Боюсь, это серьезное обвинение. Можете потерять дело.

— Не понимаю, — отозвался Баратол. — Я пользуюсь сточной трубой — ничего не проливаю…

— Да, это обычная труба, а вы должны были использовать промышленную, что идет рядом.

— Первый раз о такой слышу.

— Что ж, — послышался голос из-за спин стражников, — будь ты членом Гильдии, ты о ней слышал бы. Так? — Голос был женским, но Сциллара не видела никого за столпившимися в дверях мужчинами.

Баратол поднял руки. — Очень хорошо, я готов исправиться. Врежу правильные трубы…

— Вы сможете это сделать, — вмешался офицер, — только после должного рассмотрения дела, уплаты штрафа и так далее. А пока предприятие закрывается. Газовые клапаны будут опечатаны, оборудование и материалы изъяты.

— Ясно. Позвольте отдать указания помощнику — где жить, как…

— Боюсь, обвинения выдвинуты и против вашего ученика.

— Неверно, — сказала невидимая женщина. — Кузнец не может иметь ученика, пока не станет членом Гильдии. Эти двое подрывают наши законы.

Лицо офицера отвердело. — Она все правильно сказала. Я сюда не адвокатские разговоры разводить пришел. Я пришел арестовать вас и оставить одного из стражников, пока квалифицированный специалист не оценит предприятие.

— Момент, — сказал Баратол. — Вы арестуете Чаура?

— Таково имя вашего ученика?

— Он не ученик. Он слабоумный…

— Мало чем лучше раба, значит, — бросила невидимая чинуша Гильдии. — Склонна полагать, что здесь налицо нарушение закона гораздо более серьезного.

Сциллара наблюдала, как двое стражников ушли во двор и вернулись с выкатившим глаза, хнычущим Чауром. Баратол попытался подойти и утешить его, но стражник встал на пути, а офицер заявил, что не желает использовать кандалы, но если потребуется… так что все должны оставаться спокойными и собранными, чтобы можно было выйти подобно цивилизованным людям. Баратол заявил о праве на адвоката, офицер ответил, что хотя это не право как таковое, но подобную привилегию Баратол сможет получить, если обладает средствами.

Тут Сциллара подала голос: — Я найду адвоката, Баратол.

В глазах кузнеца блеснули облегчение и благодарность, тут за сменившиеся тревогой за участь Чаура — тот завывал и все время вырывался из рук стражников.

— Оставьте его, — попросил Баратол. — Он парень довольно мирный. Только не надо хватать.

Все вышли на улицу, оставив одного стражника в мастерской. Сциллара увязалась следом, увидев наконец чиновницу Гильдии — вполне привлекательного вида женщину, пытавшуюся выглядеть достойно, чему мешала самодовольная ухмылка на лице.

Проходя мимо нее, Сциллара схватилась рукой за косу и сильно дернула вниз.

— Уй! — Женщина развернулась, скорчив свирепую гримасу.

— Простите. Похоже, браслетом задела. — И Сциллара двинулась вдоль по улице. Офицер сзади сказал: — На ней нет браслетов.

Женщина из Гильдии зашипела: — Хочу…

Но Сциллара уже завернула за угол. Она не ожидала погони — офицер делал свою работу и не желал осложнений.

— А я-то, — пробормотала она, — готова была поймать в паутину чудного мужчину. Надеялась — молилась — что она распутает узлы моей жизни. — Она фыркнула. — Вот такая у меня удача.

Бесчисленные поколения людей, от ученых схоластов до пустых сплетников, старались понять тех, чьи разумы остаются неразвитыми, детскими, как бы плененными иным миром. Одержимость богом или демоном, кража души, разнообразные химические нарушения и гуморальные дисбалансы, травмы при рождении и даже раньше того; удары по голове в детстве; лихорадки и тому подобное. Но всем им никогда не удавалось попасть в разум слабоумного, конечно, если не считать использования сложных и опасных ритуалов «странствия духа».

Было бы проще всего вообразить внутренний мир простых чувств, неоформленных страхов и бесконечного смущения. Или некоего бестелесного демона, хватающего каждую мысль, выжимающего из нее жизнь, препятствующего любой вспышке самосознания. Но такие предположения рождаются только из внешних наблюдений. Так что крепче держитесь за руку: совершим краткое путешествие в разум Чаура.

Мир, который он видит, состоит из объектов, некоторые двигаются, некоторые нет, а некоторые можно подвинуть, если захочется. Эти три типа не обязательно фиксированы; он знает, что кажущееся обреченным на неподвижность способно проснуться, ожить, прийти во взрывное движение. Внутри себя Чаур тоже выделяет вечно меняющиеся формы. Там есть любовь, объект глубоко укорененный, из нее текут теплота, и радость, и чувство благополучия. Иногда она может выходить наружу и касаться других — но это вовсе не обязательно. Любовь внутри, это его собственный мир, и он может зайти в него когда захочет. Она выражается сонной улыбкой, не замечающей ничего во внешнем мире.

Любовь сильна, но уязвима. Ее можно ранить, вогнать в судороги боли. Когда такое случается, пробуждается иной объект. Можно назвать его ненавистью, хотя поверхность его пестрит страхом и гневом. Этот объект угнездился глубоко в душе, как и любовь, они нуждаются друг в друге, хотя связь у них напряженная, хрупкая. Вызванная к жизни страданиями любви, ненависть открывает глаза, способные смотреть только наружу — никогда на него, на сущность? называемую Чауром. Ненависть излучает жар только на объекты внешнего мира, иные из которых движутся, а иные нет, а третьи меняют свойства. Ненависть при нужде может пользоваться телом Чаура, выплескиваясь, бешено переделывая мир. Чтобы вернуть ему должную форму, чтобы избавить любовь от боли.

Ненависть обостряет зрение. Она видит цвета, не существующие для других; видя их, ненависть знает все. Знает гораздо больше того, что доступно для нормального ума.

Что это — особая чувствительность к невербальной информации? Не спрашивайте Чаура. Он же живет в своем мире.

Объект по имени ненависть имеет склонность к крови. К ее цвету, к тому, как она течет, как пахнет, какова на вкус. Абсурдная истина: ненависть любит кровь. Любит ее видеть, погружаться в нее, ощущать радость, теплоту, довольство.

Стражники сопровождали Чаура с обеих боков, они шли не спеша, задумавшись о своем и не замечая, что клубится в явно поврежденном уме пленника. А тот шел, махая руками, недавнее напряжение шеи и плеч исчезло — ясное дело, дурень забыл, в какую попал переделку, забыл, что его ведут в каталажку, что скоро Чаур окажется в клетке из прочных черных железных прутьев. Окружающие мозг дурака толстые стены, вполне очевидно, не сокрушить ничем. Не стоит он второго взгляда.

Итак, никто не увидел глаза ненависти, лезущей наружу из каждой трещины и бойницы, каждого оружейной щели — тысяча, десять тысяч блестящих глаз, видят все, замечают, оценивают и отбрасывают неподвижные объекты, а среди прочие выделяют потенциально полезные (таковы все объекты, которые можно привести в движение, если захочется.). Видят все, да, всасывая в себя и анализируя со скоростью, способной привести в потрясение нормальный разум, ибо это нечто иное, нечто чуждое, нечто почти совершенное — на свой манер, по своему закону. Оно может собрать огромные силы, сосредоточить в себе и, когда наступит нужное время, выплеснуть в ничего не подозревающий мир.

Простаки вовсе не просты. Сломанные вовсе не сломаны. Их переделывают. Ради лучшего, ради худшего? Суждения бессмысленны. Вообразите-ка мир, в котором практически любой ум слабее, чем склонен думать о себе, или изувечен столь жестоко, что не способен воспринимать полноту своего ничтожества. В таким мире жизнь идет своим чередом, безумие процветает. Глупость повторяется. Поступки раз за разом оказываются неправильными, но никто не может этого осознать с достаточной ясностью. Творятся преступления против человечности, но преступник не понимает, что на следующий день может стать жертвой; жестокая душа не способна уяснить, что причиненная жестокость возвращается десятикратно усиленной. Пожрем сегодня, а завтра пусть дети голодают. Богатство вечно обещает защиту против ограничений неласкового, хищного мира, хотя не умеет обеспечить защиту почти в каждом конкретном случае, ведь все время что-то мешает — то болезнь тирана, то предательство, то разнузданный бунт. Богатство не понимает, что зависть толпы — его собственное порождение, токсичные отходы самолюбивой экзальтации. Вообразите такой мир, и тогда… да ладно, не трудитесь. Лучше пожалейте бедного, тупого Чаура. Ибо он, никого не предупредив, пришел в движение. Мирные мысли вылетели из черепов стражи, когда дурак замолотил кулаками — два удара, и шедшие по бокам мужчины взлетели в воздух. Не успел сигнал тревоги пробить себе дорожку сквозь вялые чувства ближайшего стражника, как Чаур дотянулся до него, схватил за пояс и шею, швырнул на счастливо неподвижную стену. Офицер и последний из солдат начали разворачиваться навстречу все еще неведомой для них угрозе, а Чаур уже встречал их с улыбкой. В левой руке он держал за ушко большую амфору, подобранную у ближайшей лавки. Подвижный объект ударился о голову офицера — глиняные осколки, ливень из зерен, а в середине «бури» падающее тело. Последний стражник, схватившийся за меч и разинувший рот, чтобы поднять тревогу, в последний миг ясного сознания узрел Чаура и его широкую улыбку — дурачок, от души размахнувшись, вогнал кулак в голову солдата, продавив шлем. Шлем взлетел в воздух, за ним последовал фонтан крови из виска и уха. Стражник упал на землю. Он был жив, но временно не способен осознать сей факт.

А Чаур повернулся к Баратолу. В глазах светилась столь чистая радость, что кузнец мог лишь изумленно, испуганно пялиться.

Горлас Видикас вышел из кареты и помедлил, поправляя брюки, с некоторым неудовольствием отмечая непривлекательные складки, ставшие результатом поездки в душном экипаже. Глянул на чахоточного мастера, уже подбегавшего к нему.

— Благородный господин, — пропыхтел тот. — Насчет это, выплаты процентов… я болен, как вы знайте…

— Ты умираешь, глупец, — бросил Горлас. — Я сюда не обсуждать твои проблемы приехал. Мы оба знаем, что будет, когда ты задолжаешь, и оба знаем — хочу надеяться — что ты не жилец, так что долги не важны. Единственная разница — умрешь ты в мягкой постели или отдашь концы под ударами плетей. — Затем он подошел и похлопал мужчину по спине, подняв облако пыли. — В лагере у тебя всегда лачужка найдется, верно? Идем же, пора обсудить другие дела.

Мастер заморгал со всей убедительной жалобностью, свойственной неудачникам мира сего. Лучше, чем темный блеск злобы — глупые люди скоры на ненависть, едва ощутят, что их провели — нет, пусть уж лучше мяукает и строит гримасы «пожалей-меня».

Горлас улыбнулся: — Можешь оставаться в новом доме, дружище. Я отсрочу выплату процентов, чтобы ты смог покинуть мир в мире и достатке. — Ах и ох, разве это не удивительная щедрость? Такая уступка, такая тяжкая жертва… ну, почему идиот не падает на колени в смиренной благодарности… нет, забудем. Еще один удар по спине; пыльный старик закашлялся.

Горлас проследовал к краю большой ямы и оглядел муравейную активность внизу. — Все хорошо?

Мастер, выкашлял пригоршню желтой мокроты, подковылял к нему и встал, сгорбившись, вытирая руку о закопченную штанину. — Довольно хорошо, господин, просто отлично.

Видите, как улучшилось его настроение? Нет сомнений, все утро его мучила неопределенность. Бедный бесполезный ублюдок. Делать всю эту грязную, тяжелую работу, а потом благодарить людей вроде Горласа за честь. «Ты мне нужен, тупой дурак. Видишь? Вот улыбка снисхождения. Наслаждайся же, спеши насладиться. Улыбку я отдаю бесплатно. Но ничего больше».

— Каковы потери за неделю?

— Трое. Среднее значение, господин, как есть среднее. Один — крот в пещере, двое других померли от серой немочи. Мы нашли новую богатую жилу. Можете ль поверить — это красное железо!

Горлас воздел брови: — Красное?

Торопливый, радостный кивок. — За полвеса две цены, вот какая это штука. Кажись, ее покупают все больше…

— Да, все грезят о малазанских длинных мечах. Что ж, теперь легче будет заказать себе, ведь проклятое оружие умеет делать всего один кузнец. — Он покачал головой. — Мерзкие штуки, если спросишь меня. Непонятно. У нас нет красного железа — до сих пор не было — как же тот дурак делает столь совершенные подделки?

— Ну, благородный господин, есть старая легенда насчет как превращать обычное железо в красное, и притом без лишних затрат. Мож, не просто легенда.

Горлас хмыкнул. Интересно. Вообразите: отыскать секрет, вчетверо поднять цену… — Ты только что подал мне идею, — пробурчал он. — Хотя сомневаюсь, что кузнец передаст мне секрет. Придется платить. Много.

— Мож, партнерство? — подсказал мастер.

Горлас скривился. Он не просил советов. Но да, партнерство может сработать. Что-то он слышал насчет того кузнеца… что-то о конфликте с Гильдией. Что же, Горлас смог бы все уладить — за соответствующее вознаграждение. — Не обращай внимания, — сказал он слишком громко, — это лишь мысли вслух. Я уже отказался от замысла — слишком сложно, слишком дорого. Давай забудем, что вообще это обсуждали.

— Да, господин.

Не смотрит ли мастер слишком задумчиво? Горлас подумал, что, возможно, следует ускорить кончину этого дурака.

По дороге, что лежит позади них, приближалась телега.

По-настоящему глупо. Он выбрал сапоги для конной езды, а они оказались старыми, изношенными, да и плоскостопие вроде бы проявилось. Давненько он так далеко не ходил — и теперь ноги покрылись мозолями, чертовски болезненными мозолями. Итак, запланировав прибыть в рабочий лагерь под гром и молнии, показать, что готов взорваться от гнева, а потом явить пригоршню серебряных консулов — и обрадованный мастер спешит послать гонца, чтобы найти блудного Харлло — Муриллио оказался на заднике тряской телеги, весь в пыли и поту, среди тучи мух.

Ну, придется извлечь всё из того, что есть. Не так ли? Едва вол остановился на гребне холма, старый дуэлянт медленно, словно улитка, двинулся туда, где стоял упомянутый мастер с неким щеголеватым господином. Муриллио снова и снова замедлял шаг, морщась от выстрелов боли в ногах, с ужасом думая о долгом пути назад, в город — в руке тоненькая рука Харлло, тьма накатывает на траншеи по сторонам — воистину долгий, долгий путь, и как он справится, оставалось для него загадкой.

Солдаты все знают о мозолях, не так ли? А также мужчины и женщины, которым приходится тяжко трудиться. Всем остальным они кажутся мелкой, незначительной болячкой — и если прошли годы с тех пор, как вы последний раз натоптали мозоли, так легко забыть, небрежно отбросить воспоминания о том, насколько они отупляют разум.

Грубая кожа сапог натирала мозоли; он словно шагал по осоке. Выпрямить спину. Все-таки не следует хромать… Напрягая всю волю, Муриллио осторожно шел, шаг за шагом, туда, где мастер и знатный господин обсуждали что-то с возчиком. Подойдя поближе, он уставился на господина. Знакомое лицо… но где? Когда?..

Возчик получил у мастера указания, куда сгружать припасы, и уехал, небрежно кивнув Муриллио. Мастер с любопытством глядел на пришельца; когда Муриллио оказался вблизи, он харкнул на сторону и сказал: — Похоже, вы заблудились, господин. Ежли монета имеется, можте занять место за столом рабочих — еда тут простая, но вполне сытная. Вот только выпить не подаем, кроме слабого эля. — Он хрипло хохотнул. — Мы ж не придорожная харчевня, а?

Муриллио долго обдумывал, как ему подступить к делу. Однако он не ожидал присутствия на сцене чертова богача, и что-то ему подсказывало: простые переговоры с передачей двойной платы за голову пятилетнего мальчишки могут опасно осложниться. — Вы главный в лагере, господин? — спросил он мастера, сперва вежливо поклонившись благородному господину. Дождавшись утвердительного кивка, Муриллио продолжал: — Очень хорошо. Я пришел в поисках юного мальчика по имени Харлло, которого продали к вам в работы несколько недель назад. — Он торопливо поднял закрытую перчаткой руку. — Нет, я не имею желания оспаривать законность приобретения. Я всего лишь желаю выкупить мальчика на свободу и доставить назад, к, э… ужасно встревоженным родителям.

— Да неужто? — Мастер поглядел на благородного господина.

Муриллио подумалось, что он вроде бы должен знать этого молодого человека.

— А вас зовут Муриллио, — сказал благородный. Глаза его странно блеснули.

— Жаль, что я не имею чести…

— Ну, это точно. Между тем я главный инвестор здешних работ. А еще я Советник. Горлас Видикас из Дома Видикас.

Муриллио склонился во второй раз, пряча отвращение за вежливостью. — Советник Видикас, какое счастье встретить вас.

— Неужели? Сомневаюсь. Я вас не сразу опознал. Видите ли, вас мне указали несколько лет назад на празднике в одном имении.

— О? Ну, было время, когда я…

— Вы в списке, — прервал его Горлас.

— Каком?

— Хобби моего друга, хотя сомневаюсь, что он рассматривает его как хобби. Честно говоря, если бы я использовал это слово, говоря о его списке, он вызвал бы меня.

— Извините, — сказал Муриллио, — но, боюсь, я не понимаю, о чем вы толкуете. Какой-то список, не так ли?

— Возможных заговорщиков, — слабо улыбнулся Горлас, — в деле убийства Турбана Орра, уже не говоря о Ревиде Лиме — или это был другой Лим? Плохо помню. Но неважно. Да, Турбан Орр и загадочное самоубийство Госпожи Симтали — все в одну ночь. Я был там, знаете ли. Видел убийство Турбана Орра собственными глазами. — Теперь он действительно улыбался, как будто воспоминания породили волну ностальгии; однако глаза были суровыми, они сверкали остриями шпаг. — Мой друг, разумеется, Ханут Орр, и это его список.

— Помню приглашение на праздник у Симталей, — ответил Муриллио. Память его вернула мгновения после выхода из спальни Госпожи — он оставил ей средства, которыми можно покончить с жизнью — и тогдашние мысли о том, от чего он отказывается и чем это может обернуться в будущем. Что же, вполне понятно, что прошлое вернулось и скорчилось у ног бешеным псом, оскалив зубы. — Увы, дуэль я пропустил…

— Это была не дуэль, Муриллио. Турбана Орра спровоцировали. С ним расправились. Заказное убийство, прямо говоря. Убийство, не дуэль — вы хотя бы понимает разницу?

Мастер переводил взгляд с одного гостя на другого — удивленно и тупо, словно бык.

— Понимаю, господин. Но я не был свидетелем событий…

— Так вы называете меня лжецом?

— Извините? «Боги подлые! Десять лет назад я уладил бы дело с идеальной грацией и насмешливым спокойствием. Обиды были бы сглажены, долги уплачены даже без прямого о них упоминания. Десять лет — и…»

— Вы назвали меня лжецом.

— Нет, не припоминаю такого, Советник. Если вы говорите, что Турбан Орр убит, пусть так оно и будет. Что до моего участия в некоем заговоре… ну, это само по себе опасное обвинение. — Ох, он начинал понимать, куда все клонится. Нет, понял уже некоторое время назад. Все написано в глазах Горласа Видикаса — Муриллио вспомнил, когда в последний раз видел этого человека и слышал о нем. Горлас наслаждается дуэлями. Обожает убивать противников. Да, он присутствовал на одном из поединков ублюдка и заметил…

— Кажется, — продолжал Горлас, — мы задели честь друг друга. — Он грубо хохотнул. — Когда вы отказались от обвинений, я подумал было, что вы готовы поджать хвост между ног и уползти по дороге. И, возможно, я позволил бы вам уйти — это ведь навязчивая идея Ханута, не моя.

Муриллио молчал, понимая, что сам загнал себя в ловушку, что мастер засвидетельствует: повод для дуэли исходил от него, а не от Горласа Видикаса. И еще он понял: нет ни малейшего шанса, что Горлас позволит ему уйти.

— Само собой, — разглагольствовал советник, — я не намерен отзывать обвинение. Так что или признайте его, или вызовите меня, Муриллио. Смутно припоминаю, что вас считают хорошим фехтовальщиком. — Он обвел взором дорогу. — Место кажется подходящим. Зритель вот только убогий. Однако…

— Извините, — встрял мастер, — но скоро прозвучит сигнал к смене. Рабочие получат прекрасное зрелище — вы двое на гребне холма. Если изволите.

Горлас подмигнул Муриллио и сказал: — Что же, мы готовы подождать.

Мастер потрусил вниз по тропе, в яму, чтобы лично передать десятникам новость. После долгого дня в шахтах поединок их развлечет.

Едва мастер скрылся сглаз, Горлас ухмыльнулся: — Ну, есть ли нам чем подколоть друг дружку, пока нет свидетелей?

— Спасибо за приглашение, — сказал Муриллио, подтягивая ремешок перчатки. — Турбан Орр не заслужил достойной смерти. Ханут ваш друг? Скажите, вам нравится спать среди змей или вы просто дурак?

— Если это попытка вывести меня из себя, то жалкая. Думаете, я не знаю всех трюков дуэли? Боги подлые, старик. Да, я рад вашему признанию — Ханут придет в восторг, узнав, что его подозрения были точны. Что важнее, он сочтет себя мне обязанным. — Тут он склонил голову набок. — Разумеется, долг будет больше, если я доставлю вас живым. Поединок до ранения. Оставим вашу участь на усмотрение Ханута. Да, это было бы идеально. Итак, Муриллио, поединок до ранения?

— Как желаете.

— Вам сапоги жмут?

— Нет.

— Кажется, вам нехорошо, Муриллио. Или это нервы?

В яме зазвенели колокола. Далекие крики; из штреков потекли массы перепачканных работников — на таком расстоянии они едва походили на человеческие существа. Вестники побежали вдоль колонн, передавая новость.

— Этот Харлло был твоим голубком, что ли?

Муриллио глянул на Горласа Видикаса: — Вы вроде взяли в жены дочь Эстрейсиана Д’Арле? В последнее время она сделала себя… популярной, не так ли? Увы, я начал понимать, почему — вы ведь не вполне мужчина, правда, Горлас?

При всей своей недавней браваде советник побледнел даже в тусклом закатном свете.

— Ужасно, не правда ли, — продолжал Муриллио, — как любая мерзкая подробность, сколь угодно личная и тайная, покидает огороженный мир знати и несется крылатым семенем к нам, простым людям, нам, низкорожденным. Что же стряслось с чувством чести?

Рапира вырвалась из убежища ножен, острие указало на Муриллио. — Вытаскивай оружие, старикан.

Крут из Тальента вошел в комнату. Увидел, что Раллик Ном стоит у окна, хотя окно закрыто. С равным успехом мог бы смотреть в стену. Ох, странный он стал, еще страннее, чем был раньше. Все это молчание, все это чувство чего-то… совсем неправильного. У него в голове? Может быть. Что за тревожащая мысль: Раллик Ном может быть неправ.

— Все верно, — начал Крут, опуская на стол джутовый мешок с провизией. — Старый контракт прекращен, принят новый. Пахнет отчаянием, не так ли? Боги, Себа даже меня назад призвал. От такого приглашения не откажется ни одни человек в здравом уме. — Он помедлил, вглядываясь в друга. — Так что теперь ты редко когда сможешь меня видеть. По тому, что я разузнал, новое дело будет простым, но в нем прольется аристократическая кровь.

— Неужели? — без выражения сказал Раллик.

— Слушай, — пискнул Крут, выдав все свое напряжение, — я же не мог сказать нет, правда? Удобно жить на твои денежки, но у мужчины должна быть гордость. Я получил шанс прыгнуть в самую гущу событий. Получил шанс войти в Гильдию. Раллик, я должен согласиться. Понимаешь?

— Для тебя это так важно, Крут?

Крут кивнул.

— Тогда… мне лучше будет тебя покинуть.

— Прости… реальная жизнь полна… какое там слово?

— Компромиссов.

— Точно. Вот если бы ты сместил Себу, мы не попали бы в такую ситуацию, это верно. Слишком трудно ждать и ждать.

— Не было плана смещения Себы Крафара, — заявил Раллик. — Извини, если я непреднамеренно ввел тебя в заблуждение. Не то чтобы меня Гильдия вообще не интересовала… — Он помялся. — Крут, послушай внимательно. Я могу дать тебе сколько-то денег — например, на полгода обеспеченной жизни. Просто отклони приглашение Себы — ты сам не понимаешь, на что подписываешься…