Южная роза Зелинская Ляна

Но дождь всё ещё лил как из ведра, хотя гром уже гремел где-то вдали, редко и глухо — гроза, и правда, уходила в сторону Сорелле.

— За это… я вас прощаю, — ответила Габриэль тихо, и стараясь на него не смотреть, — вы не виноваты, как и я. И я просто… испугалась. Я тоже не хотела на вас кричать. Не знаю, что случилось с Вирой. Я была в Храме, и когда вышла, лошадь почему-то взбесилась и понесла.

— Вира? Понесла? — удивился Форстер. — Испугалась грозы?

— Нет, гроза ещё не началась, а она… всё время пятилась, будто видела перед собой какую-то стену.

— Стену? Хм… И вы, тем не менее, поехали навстречу грозе?

— А что я должна была делать? Да и откуда мне было всё это знать? Для меня гроза это просто… гроза! — снова вспыхнула Габриэль, держась за плечо.

— Ладно, ладно, не горячитесь. Что у вас с плечом? Болит? — спросил Форстер и сделал шаг навстречу.

— Я же сказала — не подходите! — она снова выставила руку вперёд и отступила в сторону выхода.

— Лесной дух! Да я не трону вас и пальцем! Просто скажите, что у вас с рукой?

— Не знаю, болит, — ответила Габриэль, — но не сильно.

— Разрешите, я просто посмотрю? Издали. Я разбираюсь в переломах и вывихах. Уверяю, я даже не дотронусь до вас, — он скрестил руки на груди, — просто поднимите вытянутую руку в сторону.

Габриэль больше некуда было отступать, но Форстер остановился в трёх шагах и больше не приближался. Она подняла руку в сторону. Затем вверх, вперёд, согнула в локте. Форстер спрашивал, где болит, и просил ещё заломить пальцы, снова согнуть руку в локте…

— Ну, раз вы всё ещё не лишились чувств, значит это просто ушиб. Будь у вас вывих или перелом, сомневаюсь, что вы смогли бы так отчаянно на меня нападать, — усмехнулся он наконец, словно удовлетворившись этим осмотром.

— Вы это заслужили, мессир Форстер, и не думайте, что отделаетесь простым моим прощением! — отрезала Габриэль.

— Я и не рассчитывал, что отделаюсь, — ответил он с усмешкой, — вы пожелали, чтобы в меня попала молния, так что теперь мне придётся вдвойне опасаться блуждающих гроз.

— А вы и это заслужили… своей ложью, — парировала Габриэль.

И не могла понять, да почему же она так зла на него? Кажется сильнее, чем даже тогда на свадьбе Таливерда.

И вот теперь он снова говорит о грозах и опасности, и его голос, вкрадчиво-мягкий, забирается прямо в душу, и вот уже какая-то часть внутри неё снова хочет ему верить!

…Да почему же? Он же наверняка снова врёт! Это всё какая-нибудь очередная ложь…

— А если я извинюсь ещё раз? — Форстер подошел к краю уступа и выглянул наружу, дождь заканчивался, и постепенно стало светлеть.

— За что именно? За то, что притащили меня сюда? За мост? За ликёр, которым вы меня опоили? За спор? За танец? Список будет длинный, мессир Форстер! — горько ответила она.

— О нет, за танец, я точно извиняться не буду, синьорина Миранди! Потому что вам это тоже понравилось, — произнёс он весело и обернулся, а потом добавил уже серьёзно: — Элья, что я должен сказать, чтобы вы перестали злиться на меня за всё?

— Что бы вы ни сказали, это всё равно ничего не исправит! Из-за вас я оказалась здесь и сейчас…

— Ну, раз вы всё-таки оказались здесь и сейчас, то могли хотя бы иногда меня слушать…

— Если я буду вас слушать хотя бы иногда, то неизвестно где я окажусь завтра! — перебила она его.

— А где именно вы боитесь оказаться? — спросил он глядя на неё внимательно, и вопрос этот прозвучал как-то двусмысленно.

Закатное солнце пробило брешь в грозовых облаках и раскинуло над озером огромное коромысло радуги. Косой луч проник в пещеру, упав на землю прямо между Габриэль и Форстером, и вырвал их из серого сумрака пещеры.

…Милость божья! Да какие же они грязные и мокрые, и…

И в это мгновенье, впервые с того момента, как его рука вырвала её из седла, Габриэль смогла отчётливо разглядеть Форстера. Солнечный луч осветил его фигуру: жутко грязные сапоги, с налипшей на них травой и глиной, и измазанные штаны…

Из-за падения с горы, видимо, зацепившись за куст или ветку, его рубашка лишилась половины пуговиц и на груди зияла огромная прореха, и Габриэль впервые увидела их… те самые шрамы от когтей льва…

И тут же вспомнила любимый рассказ синьора Грассо о том, как его жизнь спас друг, сразившись со львом голыми руками. Раньше она пропускала его мимо ушей, как и большинство рассказов о Бурдасе. Почти все они были украшены такими невероятными подробностями, что даже младенец понимал, что правды там на полсольдо, но дамы делали вид, что верили в это и восхищались, а мужчины делали вид, что верят в искренность их восхищения.

Но сейчас она видела эти шрамы воочию. Они шли от плеча вниз, наискосок, словно борозды от глубокого плуга. Наверное, острые когти порвали не только кожу, но и мышцы, а зашивать было некогда или некому, потому края срослись неровно, и было видно, что лев прошёлся лапой по груди мессира Форстера не один раз…

Из головы тут же вылетел и недавний страх, и обиды, и всё это ушло куда-то на задний план, потому что она так ярко представила Форстера сражающегося без оружия с огромным зверем, что просто не могла оторвать глаз от этих отметин…

Отец привозил из Бурдаса львиную шкуру, и она хорошо помнила размер когтей и зубов этого животного…

— Синьорина Миранди! Как же неприлично вы на меня смотрите! Воспитанной южанке не пристало так разглядывать полуголого мужчину… в подобных обстоятельствах, — усмехнулся Форстер, поправив на груди оторванный кусок рубашки, так чтобы придать себе приличный вид, и подмигнув, добавил лукаво. — Но если вам интересно, я могу совсем её снять…

Их взгляды пересеклись, но в его глазах не было насмешки…

— Мессир Форстер! Да вы просто…

Габриэль подхватила мокрую юбку и выскочила наружу.

…До чего же стыдно!

Не просто стыдно, она готова была провалиться на месте, лишь бы только снова не смотреть ему в глаза.

Откуда-то появился мокрый и грязный Бруно, и бросился, виляя хвостом, сначала к Форстеру, потом — к Габриэль, подпрыгнул, пытаясь лизнуть её в лицо и, конечно же, вымазал грязными лапами и без того пришедшее в негодность платье.

— Бруно! Фу! Да перестань же! — воскликнула Габриэль, уворачиваясь от пса.

— Он очень рад, что вы живы, — сказал Форстер, выходя следом из пещеры. — Бруно, хватит приставать к даме — она не любит таких настойчивых ухажёров! Нам предстоит ещё найти лошадей, вот и занялся бы этим. Если мы их вообще найдём! А то придётся нам всем идти пешком в Волхард.

…Прийти вместе в Волхард? В таком виде? О нет! Пречистая Дева!

Только сейчас Габриэль поняла, что это не просто неприлично…

…Это катастрофа!

В Алерте подобное происшествие погубило бы её репутацию навсегда. Поехать верхом одной в незнакомый город и остаться наедине с мужчиной в таком… странном месте, при таких необычных обстоятельствах, в темноте, в пещере… прийти растрёпанной, мокрой и грязной, в изодранном платье… Да ещё и у Форстера такой вид в этой рубашке, что…

…О нет! Боже милостивый, нет!

Такое ей никогда не простят. Подобную ситуацию может спасти только то, что мужчина тут же сделает предложение на которое нужно непременно ответить согласием, но и то, светские сплетницы ещё долго буду вспоминать такой пикантный эпизод. И уж, конечно, она навсегда останется той, которая…

И эта мысль сразила её наповал.

…А если узнает отец? О нет! Нет! Пречистая Дева!

Она повернулась, и глядя себе под ноги, произнесла дрожащим голосом:

— Мессир Форстер, я могу попросить вас кое о чём?

— Конечно! О чём угодно, синьорина Миранди!

— Я… Вы…

Слова никак не шли с языка, и не было сил посмотреть ему в лицо.

— Мы не могли бы прийти в Волхард порознь? — спросила она, наконец, едва слышно.

— Порознь? — казалось, он удивился. — Это ещё зачем?

Но она молчала, глядя перед собой на раскисшую от воды тропинку.

…Неужели он сам не догадывается!

— Элья? Посмотрите на меня, — наконец, произнёс он, и судя по его тону — догадался.

Она подняла взгляд, и ей казалось, она вся с ног до головы пылает от стыда, хотя уже и продрогла в мокрой одежде. Ей было невероятно трудно смотреть ему в глаза, и ещё страшнее было этот взгляд опустить, чтобы снова ненароком не увидеть ужасные шрамы на красивом рельефе его груди, и чтобы, упаси Бог, не разглядывать так пристально его обнажённое тело.

— Снова приличия? — он как-то криво усмехнулся, и казалось, даже разозлился. — Ради них вы готовы даже идти по грязи пешком до самого Волхарда? Или выскочить под блуждающую грозу?

— Вы опять ничего не понимаете, мессир Форстер! — воскликнула она и на глаза навернулись слёзы. — Если кто-то узнает… если кто-то увидит нас вот так… вы хоть понимаете, что обо мне подумают? Вы понимаете, чем всё это закончится для меня? Я живу в вашем доме… Я… Неужели вам настолько наплевать?

— Что подумают? Умные люди подумают, что вы счастливо избежали ужасной грозы. А дураки… а что вам до дураков? — спросил он, но видя, что у Габриэль в глазах стоят слёзы, вдруг смягчился и покачал головой. — Не смотрите на меня так, будто я собираюсь содрать кожу с младенца! Элья… Ну почему вы так меня боитесь? Почему вы всё время меня боитесь! — в его голосе прозвучала досада. — Я не чудовище, и не зверь! Только не плачьте, мы сделаем так, как вы хотите. Хотите идти в Волхард одна? Пожалуйста!

Он оглянулся, окидывая взглядом склон, а потом произнёс тихо и совсем уже мягко:

— Идите. Тут недалеко, думаю, нас уже и так ищут. Скажете всем, что от вас убежала лошадь, и вы прятались в этой пещере. А я скажу, что пережидал грозу под мостом. Идёт?

— Спасибо! — горячо воскликнула Габриэль.

— Ну, так идите, не стойте здесь! — Форстер нетерпеливо махнул рукой в сторону тропинки и как будто даже расстроился.

Габриэль повернулась и пошла, не чувствуя земли под ногами, но сделав два шага остановилась.

— Мессир Форстер? — спросила она обернувшись.

— Ну что ещё?

— Почему вы соврали про мост? Вы ведь знали, что его смоет весной.

Он прищурился и ответил как-то раздражённо:

— Я не чудовище и не зверь, Элья! Но я и не ангел. Идите уже! Я, кажется, слышу голос Йосты.

Он развернулся и пошёл широкими шагами в противоположную сторону.

А Габриэль, подобрав мокрую юбку, поспешила прочь.

…Ей не следовало спрашивать его об этом! Или следовало? А может, стоило спросить и об Анжелике? А вдруг бы он разозлился ещё сильнее?

…И то, что он сказал о блуждающих грозах — неужели это правда? Или… очередная ложь, вроде той, про мост? Но зачем ему врать? А зачем он вообще врёт!

…И он отпустил её, а ведь мог…

…Что вы вообще за человек, мессир Форстер?

…Что за человек может победить льва голыми руками…

Она шла по раскисшей от дождя тропинке обуреваемая противоречивыми чувствами. И всё, что произошло только что было безумно, волнующе и странно. Дойдя до моста через озеро, она увидела Натана, который ехал в двуколке стоя, разглядывая окрестные заросли и выкрикивая имя мессира Форстера, и помахала ему рукой. И только в этот момент поняла, насколько она разбита, измучена и устала.

Весь Волхард был взбудоражен её пропажей и этой грозой, и появление Габриэль слуги встретили с явным неодобрением. Хозяина ещё не было и все волновались и молились, надеясь, что с ним не случится чего-нибудь дурного.

Кармэла и Джида долго хлопотали над ней, отпаивая мёдом и травами, отпаривая в горячей ванне и натирая каким-то ужасным маслом, от которого всё тело пылало, как в огне. Потом её отправили в кровать, причитая на все лады, как же ей повезло, что она осталась жива.

На руке образовался огромный синяк, чуть пониже плеча, и Габриэль пришлось соврать, вернее, почти не соврать, сказав, что она поскользнулась на склоне и упала. Ей сделали компресс, а когда волнение, наконец, улеглось, и из её комнаты все ушли, она вылезла из-под вороха одеял, взяла с этажерки книгу и устроилась на кровати. Пришёл Бруно, вымытый и расчёсанный, как настоящий франт, и нисколько не смущаясь, лёг рядом поверх всех одеял и положил голову ей на колени.

— Хочешь, чтобы я почитала тебе вслух? — спросила Габриэль насмешливо, погладив его по голове.

Пёс только лизнул ей руку и закрыл глаза, а она быстро нашла нужнкю страницу.

«Трамантия. Легенды, предания и обряды. Глава 12. Блуждающие грозы»

Габриэль не заметила, как заснула с книгой в руках.

И этой ночью ей впервые приснился мессир Форстер.

Никогда ещё Габриэль не ощущала такого странного клубка противоречивых чувств, как утром следующего дня.

Во-первых, ей было стыдно.

Стыдно, кажется, вообще за всё на свете.

За то, что она была такой самонадеянной — поехала в Эрнино одна и никого не предупредила, за то, что, потеряв счёт времени за книгами, попала в эту грозу. Будь она более благоразумной, послушай Кармэлу или Натана — такого бы не случилось. И она не была бы обязана своим спасением мессиру Форстеру.

Потому что за это спасение ей было стыдно больше всего. Стоило ей вспомнить, как она кричала на него, и что была с ним наедине в той пещере, как он тащил её за собой, как обнимал, как смотрел на неё, а она так беззастенчиво разглядывала его шрамы, как ей хотелось провалиться сквозь землю.

Тогда это казалось почти нормальным — ведь она только что избежала смерти, но теперь…

И их возвращение порознь, и её ложь Кармэле, и его ложь всему Волхарду о том, что он прятался под мостом — всё это было просто невыносимо. Как она сможет смотреть ему в глаза, не становясь пунцовой с головы до пят?

Но хуже всего был тот сон, что она видела этой ночью.

Она, конечно, понимала, что сновидения это всего лишь отражения — они складываются из кусочков пережитого, перемешиваются с мыслями и тем, что глубоко волнует, но…

…ей приснился свадебный портрет мессира Форстера и его жены, только на этом портрете место моны Анжелики почему-то занимала она.

Габриэль пыталась об этом не думать, но мысли бродили по кругу, то возвращаясь к вчерашнему — к шрамам на его груди, их разговору и его словам о том, что он не ангел, то — к её сновидению и тому, что при встрече с Форстером она просто сгорит со стыда.

И она не могла понять, что изменилось?

…почему она больше его не боится, но до дрожи в коленях боится смотреть ему в глаза…

….и теперь она злится не на него, а почему-то на себя…

… и ей хочется поблагодарить его за спасение, но заставить себя сделать это она не может…

«Я не чудовище и не зверь, Элья! Но я и не ангел».

Почему ей до безумия хочется узнать, что случилось с его женой и дочерью?

И, может, стоило бы пойти и спросить его об этом прямо, не мучаясь догадками одна хуже другой, но стыд не давал сдвинуться с места.

А если он спросит, почему она хочет это узнать? И подумает неизвестно что!

Она совсем запуталась и уже не знала, где правда, а где ложь.

Потому что вчера прочитала о блуждающих грозах…

И в книге было описано всё то, что она видела: и ярко-алые молнии, танцующие над озером, и лиловые тучи, и скорость, с которой шла эта стихия в долину — всё было очень похоже. А ещё утром Йоста приехал из Эрнино и сказал, что на подъезде к городу со стороны перевала молния убила двух человек, которых гроза застала в дороге.

И этими людьми могли оказаться они с Форстером.

Ей нужно было во всём разобраться, и она старалась избегать хозяина дома всеми силами.

Наверное, Габриэль истерзала бы себя всеми этими мыслями, но вовремя появился Натан и сказал, что прибыли саженцы из Ровердо, и хорошо было бы определить их куда-нибудь, потому что мессир Форстер занят — беседует с закупщиками о подписании контрактов на поставку мяса.

Натан прислал садовника — столетнего деда Йосты и ещё двух помощников, и Габриэль увлеклась работой. Саженцы оказались трехлетками в больших деревянных кадках, они были свежими и в отличном состоянии, а некоторые из них даже цвели.

Габриэль занялась планировкой оранжереи, распределяя саженцы по цветам и высоте, и забывшись, наконец, перестала терзаться стыдом и изводить себя муками совести.

Когда они закончили, солнце уже коснулось вершин деревьев на западной стороне рощи, и отпустив работников, Габриэль посидела немного на скамейке, любуясь на плоды их трудов — розы рассадили группами, а на входе сделали арку. Осталось только поставить ещё одну скамейку и столик, тот самый, за которым любила пить чай мона Джулия.

Кармэла уже трижды приходила звать Габриэль на обед, но ей хотелось сначала закончить работу. Наконец, она встала, с удовлетворением окинула ещё раз взглядом оранжерею и направилась в дом, специально выбрав дорогу мимо конюшен, чтобы никого не встретить, вернее, чтобы не встретить мессира Форстера. Пожалуй, что обед, плавно перетекающий в ужин, она съест в своей комнате. Но, словно в насмешку над её стыдом и страхами, мессир Форстер оказался именно там.

— Синьорина Миранди! Вы очень кстати, не могли бы вы подойти! — он стоял в воротах конюшни, похлопывая ручкой кнута по голенищу, и явно был не в духе.

Сердце у Габриэль упало, и забилось часто, а руки стали холодными. Она подошла на негнущихся ногах, остановилась чуть поодаль, и увидев стоящих позади хозяина Йосту с растерянным лицом, и конюха, тихо произнесла:

— Добрый день.

— Кто вчера седлал вашу лошадь? — резко спросил Форстер, проигнорировав приветствие.

Габриэль подняла на него недоумённый взгляд.

— Йоста.

— Я так и думал. Так может, паршивец, ты объяснишь мне, как же так вышло? — Форстер посмотрел на Йосту.

— Хозяин… я не знаю…

Йоста стоял испуганный, смотрел то на Габриэль, то на Форстера, а конюх бормотал что-то про стойло, сено и Царицу гор.

— Что произошло? — спросила она с тревогой.

— Что произошло? Хм. А я вам скажу. Ну-ка вон отсюда, обалдуи! — приказал Форстер своим людям. — Идёмте! Полюбуйтесь на это!

В стойле стояла Вира и выглядела она, конечно, ужасно: вчерашняя гроза не прошла для неё даром — все бока лошади были изодраны ветками. Форстер осторожно провёл по её спине ладонью. А затем достал из кармана деревянную коробочку и посыпал на спину несчастного животного немного порошка.

— Смотрите!

На тёмной шкуре лошади, там, где её коснулись частицы порошка, отчётливо проступил странный белёсый знак.

— И что это? — спросила Габриэль недоумённо. — Какое-то клеймо?

— Клеймо? Нет! Это — печать грозы. Я ещё вчера удивился, когда вы сказали, что Вира понесла. Вообще-то это самая смирная кобыла, какие вообще попадались на моём веку. Но теперь мне понятно. Её накормили волчьей травой, и поставили этот знак.

— Ho зачем?

— 3ачем? Да затем! Кто-то хотел убить вас, Элья, — жёстко ответил Форстер и впился взглядом в её лицо.

— Убить? Меня? Ho… зачем? — она даже растерялась.

— Хотел бы я знать! — он смахнул порошок со спины лошади. — Уж понятно, что это сделал не обалдуй Йоста и не наш конюх, но кто тогда? Может, надоумите меня кому вы успели здесь так насолить?

— Волчья трава? Печать грозы? — она не понимала о чём говорит Форстер. — Они хотели отравить лошадь? Что вообще всё это значит?

Убить её? Милость божья, он же это не всерьёз?

— Ну, а что, по-вашему, это может значить! Кто-то накормил Виру волчьей травой, чтобы лошади мерещилось всякое. Вот почему она понесла. А печать грозы, хм… притягивает молнию K тому, на ком она стоит. Кто-то знал про грозу, про то, что вы поедете в Эрнино, про вашу лошадь, кто-то, кто сильно вас не любит, Элья. Этот кто-то хотел травить не вашу лошадь! Этот кто-то хотел, чтобы в вас попала молния или вы сломали себе шею! Ну же, думайте, кто это может быть? — он прислонился плечом к столбу.

Габриэль вспомнила, как вчера садилась в двуколку к Натану, и заметила на холме Ханну, недалеко от того места, где едва не упала с Виры. Её серую в яблоках лошадь нетрудно было узнать издали. Сколько времени она стояла там, наблюдая, как промокшая Габриэль бредёт домой?

Но едва она обернулась, и Ханна тут же исчезла в кустах. И вот сейчас ей в голову пришло лишь то, что из всех окружающих именно Ханна ненавидит её больше всех, с того самого дня, как они впервые встретились на дороге у озера. И если кто-то и желает от неё избавиться, то это она.

Но если она скажет об этом Форстеру, то ненавидеть её будет не только Ханна, но и весь дом, потому что, судя по его лицу, он непременно накажет виновницу. Накажет Ханну ради южанки. Она вспомнила, как вчера все неодобрительно смотрели на неё, когда она вернулась в Вопхард. Наказания Ханны ей точно не простят. А ей нужно как-то продержаться здесь ещё две недели.

— Не знаю, — пожала она плечами, — вам виднее, мессир Форстер, это вы мне сказали, что «такой пылкой южной красавице стоит опасаться здесь всего». Видимо, вы были недалеки от истины и знали о ком идёт речь. В отличие от меня.

— И на что вы намекаете? — он прищурился.

— Намекаю? Нет, мессир Форстер, уж простите, но я вовсе не намекаю. Это ваш дом, и это вам следует знать о том, кому в нём может прийти в голову мысль… убивать ваших гостей. А ещё, вам следовало бы сразу и прямо сказать мне о том, какие именно опасности меня здесь ждут, раз уж вы были так добры приютить нас под этой крышей. И тогда — я бы не стала выезжать на лошади одна, пряталась бы в комнате при виде любой тучки, и не попалась бы на глаза вашим стригалям! — отрезала она жёстко.

— Стригалям? Вы о чём вообще?

Габриэль рассказала ему историю о том, как встретила на кладбище Бёрда.

Форстер, казалось, не слишком удивился, а лишь задумчиво посмотрел на деревья и спросил:

— Хм, скажите, а что вы делали на кладбище, Элья?

— Гуляла‚ — ответила она коротко, не собираясь распространятся о причинах.

— Странное место для прогулок.

— В свете того что происходит, мессир Форстер, боюсь, что скоро я смогу гулять только в своей комнате… из угла в угол! — ответила она резко. — Почему вы не сказали мне о том, что ваши работники бродят здесь, и они могут быть опасны? И что могут быть опасны не только они! Выходит, это я «кому-то насолила»? Я в этом виновата? Вы спрашиваете меня об этом так, словно я, и правда, виновата в том, что в вашем доме кто-то хочет меня убить!

Форстер молчал и разглядывал её лицо, и она тоже замолчала. В конюшне было тихо, лишь фыркали лошади, нюхая сено, да где-то снаружи позвякивали колокольчики на шеях дойных коз.

— Не бойтесь, — мягко произнёс Форстер, — и извините, я, и правда, был резок. Но вы у меня в гостях и такое происшествие… Поверьте — я найду того, кто это сделал…

Фразу он не закончил, но тон его был угрожающий.

— А кто этот Бёрд? — спросила Габриэль, чтобы сгладить неловкость момента и уйти от взаимных обвинений. — Вы его знаете? Он довольно странно выглядел для стригаля.

— 3наю? Нет, — Форстер повесил кнут на крючок, — откуда мне знать в лицо всех стригалей! А почему вы решили, что он выглядел странно?

Габриэль задумалась на мгновенье. Эта мысль где-то подспудно не давала ей покоя, а вот сейчас она вдруг чётко поняла:

— Из-за сапог.

— Сапог?

— Да. На нём были сапоги из очень хорошей кожи, из дорогой. Похожие на ваши. И пряжка на ремне, хотя ремень и старый, тоже довольно дорогая. Для того, кто нанимается на работы за пару сотен сольдо в месяц, странно ходить в сапогах за две тысячи на стрижку овец. И ещё хороший табак… Он курил трубку.

Форстер внезапно рассмеялся.

— Синьорина Миранди! А вы, оказывается, очень наблюдательны, — добавил он с прищуром и улыбкой, — я выясню, кто это был, и поверьте, больше он вас не потревожит, выбросьте всё это из головы. Я хочу, чтобы вы не боялись ни гроз, ни стригалей, никого. А вас в свою очередь попрошу… не гуляйте больше по кладбищу. Хорошо? И вообще… будьте осторожны, пока я не найду тою, кто это сделал, — он указал рукой на спину Виры. — И ещё, пообещайте мне, что если вы заметите, — его голос стал мягче и тише, — а с вашей наблюдательностью это нетрудно, хоть что-то, о чём стоит беспокоиться… Пообещайте, что скажете мне сразу же?

— Хорошо, — ответила Габриэль и смутилась.

И хотела уже уйти, но Форстер спросил:

— Как вы? После вчерашнего? И как ваша рука?

— Рука? Просто ушиб — ничего страшного, чудесные мази и травы Джиды помогли…

— Мессир Форстер? — Габриэль переплела пальцы и сжала их.

— Что?

— Я хотела сказать… спасибо за… вчерашнее, — произнесла она, стараясь на него не смотреть, — и простите, что я накричала на вас, я просто очень испугалась…

В конюшне было сумрачно, да и солнце скрылось уже за стеной высоких кедров, но даже в полутьме Габриэль увидела, как изменилось лицо Форстера, и он оттолкнулся от столба, будто хотел шагнуть ей навстречу, но замер в своём порыве и так и остался стоять, лишь скрестил на груди руки.

— Спасибо за то, что я вас спас? Или за то… что сохранил втайне наш маленький непристойный секрет? — спросил он насмешливо, глядя на спину Виры.

— Жизнь или приличия, вы это имеете ввиду, да? — усмехнулась Габриэль, понимая, что он снова над ней подтрунивает. — Вам смешно, что можно ценить второе выше первого?

— Вообще-то, не смешно. И я уверен, что девушка, которая готова была выбежать в блуждающую грозу ради того, чтобы не дать мне к себе приблизиться… очевидно, что выберет второе, — ответил он негромко и перевёл взгляд на Габриэль.

— Иногда, мессир Форстер, честь — это единственное, что есть у девушки, — ответила она также тихо, и глядя ему прямо в глаза, — и смерть предпочтительнее бесчестья. Хотя… вы, разумеется, не верите в подобное, и меряете женские принципы в дюжинах шляпок.

— Вы теперь никогда мне этого не забудете? — спросил он как-то горько.

— Забуду? — она развела руками. — Мессир Форстер, своим высказыванием на той свадьбе вы поставили меня в один ряд с продажными женщинами. Вы поспорили на меня, выставив на посмешище перед обществом. Когда двое мужчин спорят на женщину, очевидно, что она дала им для этого какой-то повод. А какой повод я давала вам? Я хоть чем-то заслужила подобное отношение? Я не злопамятна, мессир Форстер, поверьте, но, как вы помните, у нас с вами есть одна общая черта — очень хорошая память. И до тех пор, пока вы будете считать, что я стою дюжины шляпок — я, разумеется, этого не забуду. И если вы думаете, что я не шагнула бы в ту грозу — вы очень глубоко ошибаетесь. А теперь простите, Кармэла звала меня на обед уже четыре раза.

Она подхватила рукой платье и поспешила к выходу из конюшни.

— Элья? — окрикнул он её уже почти у выхода. — Погодите!

Она обернулась. Он приблизился не торопясь и стал поодаль, так, что между ними оказалось стойло с лошадью Йосты, положил руку на деревянное ограждение, и произнёс тихо и задумчиво, глядя мимо Габриэль куда-то в дальний угол конюшни ровно так, как делают все горцы:

— Я, конечно, не южанин… и иногда не слишком деликатный человек. Я бываю резок и груб. Зачастую… я поступаю так, как считаю нужным, а не так, как принято в обществе… и иногда это бывает… не совсем красиво. Но то, что вы сказали мне вчера насчёт канарейки и клетки…Я не хочу, чтобы вы думали, что вы здесь в ловушке. И я не хочу, чтобы вы боялись меня. Вы должны знать, Элья, — он посмотрел ей в глаза, — я никогда не заставлю вас… выбирать между жизнью и честью. Никогда. Даю вам слово.

Он был серьёзен. И, может быть, впервые за всё время, которое они были знакомы, он говорил так проникновенно и искренне. Габриэль всматривалась в его лицо и, кажется, за всё время, что они были знакомы, она впервые ему поверила.

— Спасибо, — ответила она тихо, чувствуя, как румянец заливает щеки, и торопливо вышла из конюшни.

В тот вечер она не стала гулять, а ушла в свою комнату и не спустилась к ужину, сославшись на головную боль. То, что её хотели убить с помощью молнии, казалось довольно странным, и верить в это её разум отказывался, не смотря даже на то, что она прочла в книге о легендах. Но вот то, что её лошадь могли накормить волчьей травой, это было вполне возможно. Более того, она не сомневалась, что это сделала Ханна. Габриэль долго думала об этом, сидя на подоконнике и глядя на небо, полное звёзд, и решила завтра поговорить с Ханной откровенно — сказать ей, что знает о волчьей траве. И сказать о том, что она уедет через две недели и больше не вернётся — Ханне не стоит больше беспокоиться об этом. А в том, что та не выдаст её секрет Форстеру, она была уверена.

Следующим утром Волхард был пуст. Как оказалось, началось время заключения контрактов на поставку мяса, и Форстер вместе с закупщиками уехал смотреть стада. Вместе с ним уехали и почти все постоянные обитатели поместья.

Габриэль отправилась в оранжерею — проверить своих питомцев, и вскоре пришёл Натан — принёс письмо, сказав, что его прислал нарочный. На конверте без обратного адреса было написано её имя и стояла простая клякса из тёмного сургуча.

Она очень удивилась: ведь письма в Волхард могла писать только Фрэн, а ей Габриэль специально сообщила адрес почты. Может, почтарь был так добр и передал письмо с кем-то из обитателей поместья?

Но к её удивлению, внутри оказалась небольшая записка от капитана Корнелли, в которой он предлагал встретиться сегодня на том же месте и в то же время, что и в прошлый раз, приписав, что у него есть очень важный разговор.

Габриэль ушла в свою комнату, посидела немного с запиской в руках, обдумывая это приглашение. Что за очень важный разговор? Может, какие-то новости из Алерты? Может, что-то по поводу волнений на границе, о которых он говорил в прошлый раз? Какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось внутри, и она стала спешно собираться.

После всего, что случилось, мысль о том, чтобы снова сесть на лошадь и ехать одной, её пугала, и подумав немного, она решила пройтись до Эрнино пешком, учитывая, что погода была прекрасная: долина стояла залитая летним солнцем, каменистая дорога уже высохла и ничто не напоминало о той страшной грозе.

Но когда Габриэль уже надела шляпку и решила спрятать записку в ящик стола, в комнату вбежал Бруно и, зарычав, вырвал у неё из рук письмо вместе с конвертом.

— Пречистая Дева! Бруно! Фу! Фу! Да что же ты такое делаешь! — воскликнула Габриэль, пытаясь вырвать несчастный листок.

Но к тому моменту от конверта и записки остались уже одни клочья, а Бруно принялся лаять на Габриэль. Она попыталась его успокоить, но это было не так-то просто — пёс принялся трепать коврик у камина, и в ярости скрести когтями паркет. Габриэль собрала клочья бумаги и бросила их в пустой камин, и в этот момент вспомнила, что в прошлый раз Бруно вот также странно вёл себя после её встречи с Корнелли.

— Так значит… ты не любишь капитана Корнелли? Интересно, почему? — спросила она пса с улыбкой, но ответом ей был только яростный лай. — Ну что же, невоспитанный пёс, хозяин велел тебе меня слушаться, а раз ты так себя ведёшь, то сегодня посидишь взаперти!

Габриэль выскользнула из комнаты и закрыла её на ключ. Не хватало ещё, чтобы Бруно набросился на капитана — вот это будет уже совсем ни к чему. Да и кто знает, как поведёт себя Корнелли в ответ, а вдруг он ударит, или ещё хуже — застрелит пса?

Она сказала Натану, что сходит в Эрнино на почту, и твёрдо отказалась от предложенной им коляски с кучером, сославшись на то, что грозы сегодня не предвидится, а прогулка пойдёт ей на пользу. Не стоит всем здесь знать с кем она встречается.