Южная роза Зелинская Ляна
— Ну да. Или вы забыли? «Север против юга. Юг против севера»? И что я не дождусь того, что вы струсите, — Форстер старался выглядеть непринуждённо, но по глазам было видно — он будто чем-то расстроен.
…Зачем он это сказал? Милость божья! Зачем им всем знать подробности их глупого пари!
— Север против юга? — переспросила Ромина. — И что это значит?
— Мы с синьориной Миранди заключили пари, не так ли? — Форстер продолжал на неё смотреть.
— Вижу, мессир Форстер, те рога в холле не дают вам покоя? — ответила Габриэль, чувствуя, как стремительно леденеют пальцы под любопытными взглядами гостей. — Не терпится примерить? Как вы там сказали? «Вы столько натерпелись, синьорина Миранди, отдыхайте сколько понадобится. Да и ваша лошадь, увы, в плачевном состоянии». Я-то думала, что это для вас был благовидный предлог сохранить лицо.
Она старалась держаться изо всех сил, понимая, что вот ещё немного, и она выскочит из-за стола и убежит. Или разольёт чай, выронит чашку…
— Я дам вам ещё одну смирную лошадь, и мы сможем перейти к другому уроку — научим вас стрелять из ружья, — ответил Форстер спокойно.
Габриэль краем глаза видела, как внимательно смотрит на них Ромина: то на неё, то на своего брата, будто читает в их лицах.
— Ты, что же, собираешься учить свою… гостью стрелять из ружья? — её левая бровь стремительно взметнулась вверх. — Я не ослышалась?
— Таков был предмет нашего пари. Синьорина Миранди сказала, что умение стрелять из ружья — это вопрос умений и необходимости, и обещала это доказать, — ответил Форстер.
— После того, как вы сказали, что южанки неспособны на это в принципе, — тихо ответила Габриэль, не поднимая взгляд от чашки, которую сжимала руками изо всех сил, чтобы не выдать дрожь в пальцах — а ещё они не способны ездить на лошади по-мужски и считать овец.
— Простите синьорина, — Ромина вдруг усмехнулась, — но вот уж это странное занятие для девушки — доказывать мужчине, что она может научиться стрелять из ружья! Я помню, Алекс пытался научить меня этому, мы тогда тоже с ним поспорили — и видели бы вы, какой у меня был синяк на плече после этого! Вы хоть знаете, что такое отдача у ружья? Поверьте, лучше вам этого и не знать! Помню ещё — я чуть не оглохла. К тому же это ружьё ужасно тяжёлое. Да и зачем? Чтобы потешить его гордость? Пфф! «Умений и необходимости»? — она повернулась к брату и произнесла с недоумением: — Алекс, ты совсем сбрендил, как я посмотрю! Какая здесь необходимость у синьорины Миранди стрелять из ружья? Или у тебя передохли все овцы, а мужчины лишились рук, и теперь нечего подать к столу? Синьор Грассо, а вот вы что думаете по этому поводу? Разве девушка должна уметь стрелять из ружья?
— Согласен, это довольно странное занятие для девушки, — синьор Грассо коротко посмотрел на Габриэль.
— Вот видишь, Алекс, ты тут совсем одичал среди своих овец, — усмехнулась Ромина жёстко, так же, как её брат, — да и если подумать: а зачем нужны мужчины, если женщины научатся стрелять из ружей, ездить по-мужски верхом и считать овец? Война, слава Богу, кончилась! На вашем месте, синьорина Миранди, я бы предложила Алексу взамен научиться носить платья, играть на рояле и петь романсы! Вот бы мы посмеялись! Уверена, что в стрельбе из ружья вы скорее преуспеете, чем он в игре на рояле — ему тот ещё медведь на ухо наступил, и своим пением он распугал бы даже наших собак.
— Предмет спора был в том, что южанки никчёмны и все томные бездельницы, не в пример женщинам-гроу, той же Ханне, и что у них нет к этому способностей, — ответила Габриэль, посмотрев на Ромину, — а я отстаивала точку зрения, что неважно южанка вы или нет, если в этом возникнет необходимость, то и я могу этому научиться. Всё дело лишь в опыте.
— А разве в этом вообще стоит сомневаться? — спросила Ромина с искренним удивлением. — Вы что же, всерьёз решили ему это доказать, научившись стрелять, как Ханна? Пфф! Могу сказать только, что вы очень смелая девушка, а мой брат… как бы сказать помягче — дикарь из дикарей. Но это уж да, он такой… Хотите знать, что сделала я, когда проснулась утром и увидела на плече синяк от приклада, и поняла, что не смогу две недели ходить в открытых платьях в такую жару?
Она чуть наклонилась над столом, глядя на Габриэль, и добавила, чуть понизив голос, а глаза её при этом смеялись:
— Я взяла банку мёда у кухарки, намазала им внутри его сапоги и положила на муравейник, а потом вернула их на место. И если честно, я хотела чтобы это были пчёлы, но не придумала, как заставить их сидеть в сапогах.
Синьор Грассо рассмеялся, а Форстер лишь сдержанно улыбнулся. И, как заметила Габриэль, весь завтрак он вообще был довольно хмур и напряжён так, словно и не рад внезапно прибывшим гостям.
— Так что, синьорина Миранди, если он ещё раз вздумает предложить вам такое пари — вспомните про мёд и сапоги!
— Роми, ты не понимаешь: синьорина Миранди, и правда, храбрая девушка. Она не испугалась сесть на лошадь верхом и объехать с нами все стада от Малого Волхарда и до Сухого оврага, — ответил Форстер, глядя с прищуром на сестру, — не стоит недооценивать её упорство.
— Её упорство? Или твоё? — спросила Ромина, глядя на него с таким же прищуром и делая ударение на последнем слове.
А потом добавила, откладывая салфетку:
— На мой взгляд, Алекс, пари — это противостояние равных, — и добавила уже мягче, повернувшись к Габриэль, — знаете, когда мне было столько лет, сколько вам сейчас, я обожала шоколад, читала романы, выписывала платья из Алерты и была абсолютно счастлива. А потом вдруг оказалось, что мне надо помогать брату: ставить столбы для изгороди, переворачивать сено и принимать роды у овец. Я не умела, но научилась. А вот теперь я снова обожаю шоколад, читаю романы и брожу по магазинам на виа Орефиче. И, поверьте, нисколько об этом не жалею. И предпочитаю не вспоминать о том, как принимать роды у овец. Но единственное, чего мне жаль больше всего, так это того, что я снова не могу быть такой счастливой, как тогда, когда жизнь не учила меня копать ямы или стоять с вилами в стогу. Тут вы правы, синьорина Миранди, это вопрос необходимости. Знаете, как говорят? Смерть рубашку найдёт. И если понадобиться стрелять, я, конечно, возьмусь за ружьё. Но, по мне, так, дай Бог, чтобы эта необходимость обошла нас, женщин, в следующий раз стороной. Потому что ошибки совершают мужчины, а платим за них мы. И, порой, очень высокую цену.
И Габриэль поняла, что эти слова были адресованы не столько ей, сколько мессиру Форстеру, потому что они с сестрой снова посмотрели друг на друга как-то странно, а затем она встала и добавила:
— А сегодня я предлагаю вам, синьорина Миранди, поехать с нами просто на пикник, а стрельбу оставим Ханне и мужчинам — я думаю, им будет о чём поговорить среди своих косуль. Пойду отдам распоряжения кухарке — нам понадобится вино и много еды.
***Продолжение от 08 ноября****
Синьор Грассо тоже встал, и сказав, что ему необходимо взять кое-что из багажа, удалился. А Габриэль направилась к себе в комнату, стараясь проскользнуть мимо всех как можно незаметнее, но это ей не удалось — в коридоре её нагнал мессир Форстер.
— Элья! Погодите!
Она остановилась на первой ступеньке лестнице и посмотрела наверх, туда, откуда доносился громкий голос Ромины, распекающей служанку за нерадивость. Все гости разошлись, и в полумраке лестничной площадки Габриэль и Форстер оказались одни.
— Вы расстроены? — спросил он, останавливаясь в паре шагов.
— Нет, — она пожала плечами, и произнесла, рассматривая свою ладонь, — с чего бы мне быть расстроенной, мессир Форстер?
— Я же вижу, — произнес он негромко.
— Если вы видите и не догадываетесь, чем я могу быть расстроена, то вряд ли я смогу вам это объяснить так, чтобы вы поняли, — ответила она устало.
— Я не знал, что они приедут так скоро, — сказал он, глядя в окно над лестницей, и казалось, что он был расстроен не меньше неё.
— Значит, всё-таки догадываетесь… И, по-вашему, это должно меня утешить? Или это такое странное извинение? — она горько усмехнулась.
— Никто из них не подумает и не скажет о вас ничего дурного. Ну же, Элья, — его голос стал тихим и мягким, а от интонации, с которой он произнёс её имя, у Габриэль сердце пропустило удар.
Он шагнул ей навстречу и добавил:
— Элья? Посмотрите на меня. Прошу вас, ничего не бойтесь — всё будет хорошо. Обещаю. Просто доверьтесь мне.
Эти слова прозвучали очень странно, как будто между ними всё это время был какой-то секрет, и вот сейчас Форстер говорил так, словно обещал хранить его втайне.
— Довериться вам? Я и так в полной вашей власти! Чего же вы ещё меня хотите? — горько ответила Габриэль, подняла на него взгляд и… почти обожглась.
…Милость божья! Зачем он так смотрит на неё? Зачем он стоит так близко?
Она прижалась к стене, отодвигаясь, потому что сейчас их отделяла друг от друга лишь ширина одной ступеньки лестницы, и Форстер взялся рукой за перила, преграждая ей путь вниз, а вверху, где-то поодаль в коридоре, слышались голоса слуг, обсуждающих указания Ромины.
Выражение лица Форстера говорило о том, что ему было больно и может быть стыдно, а ещё казалось, что лишь чья-то невидимая рука удерживает его от того, чтобы не сделать оставшийся шаг ей навстречу.
Его лицо было так близко, и синева его глаз… А ответ на её вопрос повис между ними грозовым облаком.
Где-то слышались шаги служанок, их смех… и чёткие распоряжения Ромины смягчало неторопливое бормотанье Натана, хлопали двери, кто-то выбивал подушку, натужено скрипела перестилаемая кровать…
А Габриэль и Форстер стояли друг напротив друга на этой лестнице, словно воры, которых застигло врасплох появление хозяев и заставило спрятаться за дверью. И несколько мгновений они, прислушиваясь к этим звукам, не сводя друг с друга глаз, но это молчание говорило больше, чем любые слова. Именно в это мгновенье Габриэль поняла, что, судя по его взгляду, она и так знает ответ на вопрос, чего же он хочет…
Ей стало жарко. И страшно. Она испугалась этой неожиданной близости, и нахлынувшей на неё слабости, сердцебиения и странного головокружения… И стыда за то, что она почему-то смотрит на его губы, вместо того, чтобы бежать прочь, ведь их вот-вот застанут слуги. Но она не могла сдвинуться с места, лишь стиснула пальцы, и поспешно опустив взгляд, пробормотала:
— Мессир Форстер, я бы предпочла отказаться от сегодняшней поездки, надеюсь, вы понимаете почему?
— Боюсь, в свете недавних событий вам всё-таки безопаснее будет провести этот день рядом со мной, — выдохнул Форстер и сделал шаг назад.
— Безопаснее? — Габриэль вопросительно посмотрела на него.
— Поверьте, синьорина Миранди, рядом со мной вас не понесёт ни одна лошадь, вы можете не опасаться ни грозы, ни волчьей травы, ни… ничего другого. А оставить вас одну здесь… до тех пор, пока я не найду того, кто пытался вас убить, — он понизил голос, — я не могу. Потому что, несмотря на все мои предупреждения, вы продолжаете поступать неразумно — вчера вы отправились пешком в Эрнино. Одна, — его лицо стало непроницаемо, а цепкий взгляд так и впился в Габриэль, и он добавил ещё тише, — вот скажите, что мне с вами делать?
— Со мной? — переспросила она, и голос едва не сорвался. — Не далее как позавчера вы сказали мне: «Я не хочу, чтобы вы думали, что вы здесь в ловушке». И дали слово. Надо ли мне ставить под сомнение то, что вы способны его сдержать?
Они снова смотрели друг на друга несколько мгновений, и Габриэль показалось, будто Форстер хотел сказать что-то важное, но не смог.
— Нет, синьорина Миранди, вам не нужно ставить это под сомнение, — наконец, ответил он тихо, — вы вольны делать, что хотите. Я не могу запретить вам ходить в Эрнино одной, как и вы не можете запретить мне… волноваться за вас.
Он сказал это так, что от смущения у Габриэль запылали даже мочки ушей. И в этот раз смущение, которое на неё нахлынуло, было гораздо сильнее того, что она испытала в пещере, когда Форстер увидел, как она беззастенчиво рассматривает его шрамы.
И его тихий голос, и то, как он произнёс последние слова, и этот взгляд, горящий и жадный, от которого сразу ослабели колени…
…Милость божья! Да что с ней такое?
Воздух между ними словно пропитался грозой.
Что такого было в его присутствии рядом, что оно вдруг лишило её силы воли? Почему все слова разом вылетели из головы и всё, что она может — краснеть и лепетать что-то бессвязное?
Габриэль отступила, поднявшись на одну ступеньку, а Форстер оттолкнулся от перил, и тоже отступил — но уже в обратную сторону.
— Я дам вам самую смирную лошадь, синьорина Миранди. Я сам поведу её, если хотите. Если хотите, я дам вам и дамское седло, — его голос стал обычным, и даже каким-то сухим, — и мы не будем стрелять из ружья, если вам это не нравится — рассматривайте нашу поездку просто как прогулку…
Он, казалось, был чем-то раздосадован, потому что не дав ей возразить, развернулся и зашагал прочь, бросив на ходу:
— Выезжаем в полдень.
Габриэль пришла к себе в комнату, заперла дверь и села на кровать.
…Как же всё это некстати! Милость божья, да почему всё так? За что ей такое наказание?
…Что ей делать дальше? Как вести себя в присутствии Ромины и синьора Грассо? Как вообще теперь себя вести, если рядом с Форстером она сама не своя, и всё это, разумеется, будет дурно истолковано!
Она не знала, что делать. Она готова была сквозь пол провалиться, стоило ей только представить, что гости Форстера сейчас думают о ней. Во всяком случае, на лице синьора Грассо всё читалось совершенно ясно. А Ромина… на то она и сестра, и в любом случае оправдает брата.
А самое плохое было то, что Габриэль видела, как они всё утро наблюдали за ней и Форстером, словно ища на их лицах молчаливое признание греха. А её смущение и попытки его скрыть лишь только подтверждают их догадки. И вырваться из этого круга она, к сожалению, не может. Да теперь это уже и бессмысленно.
Если бы он не смотрел на неё так, как он смотрит, если бы не говорил того, что он говорит, и если бы не приближался…
И Ромина, и синьор Грассо, они же не слепые!
…Пречистая Дева! Кажется, она совсем пропала…
Она зарылась лицом в подушку и расплакалась.
Синьор Грассо с коробкой в руке вошёл в кабинет Форстера и тщательно закрыл тяжёлые двери.
— Алекс? Вот скажи — что это я только что наблюдал в столовой? — спросил он раздражённо, кладя коробку на массивный письменный стол.
— Ты о чём? — лицо Форстера было непроницаемым и мрачным.
Хозяин дома стоял у окна, и скрестив на груди руки, сосредоточенно разглядывал, как конюх ведёт лошадей на водопой к озеру.
— Я о синьорине Миранди, дьявол тебя задери! Хотя, конечно, ты меня удивил! — синьор Грассо прошёлся по комнате. — Хоть возвращай тебе вино! Никогда бы не подумал, что ты и синьорина Миранди…
Он остановился у стола и принялся барабанить по нему пальцами, продолжая размышлять вслух.
— …а мне казалось, она редкий бриллиант среди алертских охотниц за состояниями, — это Винсент произнёс с каким-то разочарованием, — она всегда мне нравилась. Порядочная и честная девушка, но… ты прав! Оказывается, всё продаётся и дело только в цене. Чем таким ты её взял, что она наплевала на свои принципы? Неужели «дюжиной шляпок»? Во сколько она обошлась тебе, если это не тайна? — он взглянул на Форстера и подпёр подбородок пальцем. — Чтобы жить с тобой вот так, открыто, не стесняясь осуждения… Я, конечно, слышал, что дела их семьи совсем плохи, но не думал, что она может пойти на такое даже будучи в отчаянном положении. А синьор Миранди со своими черепами, похоже, совсем выжил из ума, что позволяет дочери вести себя так у него на глазах…
— Винс, прекрати. Ты всё неправильно понимаешь, — оборвал его Форстер, оборачиваясь.
— В каком смысле — неправильно? Ты притащил сюда любовницу и открыто живёшь с ней будто так и надо! — вспылил синьор Грассо. — Какой белены ты объелся, Алекс?
— Она мне не любовница.
— Правда? А выглядит всё именно так!
— А может, ты просто хочешь, чтобы так выглядело? С чего ты вообще это взял? Она просто моя гостья.
— Когда перед тобой фазан, который выглядит как фазан и кричит как фазан, то я думаю, что это фазан, Алекс! И все вокруг думают, что это фазан! А если ты думаешь, что это олень, то ты — идиот! И пытаешься сделать идиотом меня! — синьор Грассо шагнул вперёд и остановился напротив Форстера. — Но даже если предположить, что это не так, то достаточно вспомнить о том, что было на свадьбе и посмотреть на вас сейчас, чтобы всё стало ясно. Ты меня за дурака держишь?
— Посмотреть на нас? — криво усмехнулся Форстер. — Ну и что же ты видишь?
— Я вижу, как ты пожираешь её глазами, а она сидит красная, как весенний мак, и даже дышать боится от стыда — вот что я вижу! И ещё скажи, что между вами ничего нет! Алекс, да ты хоть понимаешь, что если Чиньяле узнает об этом, он же выпотрошит тебя как утку? А заодно и меня!
— Винс, ты сгущаешь краски.
— Сгущаю? Я что тебе говорил на той проклятой свадьбе? Вот что? Дьявол тебя задери с твоим горским упрямством! Я ведь говорил — держись от неё подальше! А сколько раз я это говорил? И я решил, что ты бросил безумства? Нет, ты спятил окончательно! — воскликнул Винсент. — Хочешь завести любовницу? Да Бога ради! Хоть две! Но ты поступи как порядочный человек — купи ей дом, где-нибудь, чтобы никто не знал, дай другое имя, найми слуг — и развлекайся! Как делают все в Алерте! Зачем дразнить гусей? Зачем жить с ней здесь, в твоём поместье?
— Винс, ты что глухой? Я же тебя сказал — она мне не любовница! — теперь уже раздраженно ответил Форстер.
— Тогда объясни, какого дьявола она тут делает, если она тебе не любовница? Ты вложился в экспедицию синьора Миранди, чтобы притащить её сюда? Алекс я видел много твоих безумств, но, клянусь, это самое безумное из всего!
— Я же сказал. Она… у меня в гостях, — лицо Форстера словно окаменело.
— В гостях? В самом деле! Как же я сразу не понял! — синьор Грассо хлопнул ладонью по столешнице. — А что ты будешь делать дальше с этой, с позволения сказать, «гостьей», когда женишься на Паоле? Привезёшь её сюда и будете жить втроём? Милосердный Боже, да ты совсем рехнулся? И она тоже? Может, ты мне всё-таки объяснишь, как это всё понимать? Потому что я привёз тебе подарок на помолвку, вот, — Винсент указал на коробку, — ружьё. Сдаётся мне, что оно тебе понадобится — отстреливаться от людей герцога, когда они придут тебя вешать. Послушай, Алекс, кто-нибудь ещё знает, что она здесь? — голос Винсента стал серьёзным.
— Нет.
— Тогда мой тебе совет — сегодня же, сейчас же, вели ей собирать вещи. Посади в экипаж, заплати надёжным людям, и отправь её домой! К тётушке, к дядюшке, на воды, на грязи, куда хочешь, но только с глаз долой, пока не стало поздно, и кто-нибудь не сболтнул об этом в столице, — Винсент понизил голос, — ты же можешь это сделать?
— Нет. Не могу, — ответил Форстер, и лицо его стало усталым и мрачным, — не могу, Винс! Я не могу от неё отказаться.
— Да что ты вцепился в неё, как дьявол в грешную душу! Что такого ты в ней нашёл? — воскликнул синьор Грассо.
Форстер отошёл к другому окну, и заложив руки за спину, произнёс негромко, глядя на белые вершины Сорелле:
— Винс, ты понимаешь… рядом с ней — я счастлив. Мне как будто снова двадцать лет… и как будто ничего не было. Она заставляет меня смеяться. Она искренняя и честная. Она не похожа ни на одну из тех девушек — охотниц за состоянием, которых ты советовал мне свадьбе. Ей не нужны мои деньги. В ней нет ни лжи, ни изворотливости присущей женщинам, что желают заполучить богатого мужа. Она бесхитростна, и я верю ей, Винс. А ты знаешь, чего стоит моя вера женщинам. И я хочу быть с ней. Очень хочу. Ты прав — она редкий бриллиант. Она именно та девушка, чьи принципы не продаются за дюжину шляпок! Какая насмешка надо мной, да? — он покачал головой.
— Пречистая Дева! Да ты, что же — влюблён? Провалиться мне на этом месте! — Винс усмехнулся и потёр лоб, затем подошел к столу, плеснул из графина вишнёвого ликёра в хрустальный стакан и выпил залпом. — Дьявол! Ну, хорошо… вернее, не хорошо. Плохо! Но… что мешает-то вашему счастью? Сними ей дом в Ровердо. Будешь приезжать, когда захочешь.
— Винс, как ты не понимаешь! — Форстер развернулся. — Она никогда не станет моей любовницей! Ни за что — она лучше умрёт. А я не могу её потерять. Не могу.
— Так за каким дьяволом тогда ты притащил её сюда? Ты же понимаешь, что не можешь на ней жениться? И если кто узнает о вашей… хм… противоестественной дружбе? Всё! Её репутации конец! Она-то хоть это понимает? — Винсент принялся ходить по комнате, размахивая руками. — Или ты собрался надуть Чиньяле? А ведь он ради тебя попридержал этот проклятый закон, вошёл в твоё положение с полугодовым трауром! Ты понимаешь, что этим ты плюнешь ему в душу? Я вижу, тебе жить надоело? Такого он тебе точно не простит. Допустим, тебе наплевать на судьбу бедняжки Миранди, но ты подумал обо мне? Ты забыл, что это я за тебя поручился перед Домазо и Арджилли? Ты понимаешь, в какое положение ты поставишь меня, если подведёшь их доверие? Так что собирай её вещи, и пока слухи о том, что она здесь не дошли до салонов в Алерте, чтобы ноги её не было в Волхарде!
— Мне не плевать на её судьбу, Винс! Мне очень даже не плевать на неё! — резко ответил Форстер. — Поэтому пообещай, что ты ничего и никому не скажешь о том, что здесь видел.
— Конечно, не скажу, я что — враг сам себе? Но тогда я тебя вообще не понимаю, Алекс. Если тебе не плевать на её судьбу, то отпусти её пока не поздно, — синьор Грассо внезапно смягчился, и принялся уговаривать друга, явно взывая к его совести, — она и так заплатила хорошую цену своей репутацией за твою странную одержимость. Ты же помнишь, как генерал Корнелли хотел твоей крови за ту дуэль с сыном? Скажи спасибо синьоре Арджилли, что она за тебя вступилась! Спасая твою репутацию, она сказала всем, что это синьорина Миранди сама во всём виновата — она давала вам обоим ложные надежды и поссорила вас. Понятно, что из-за такой дуэли к королю никто не пошёл. Но в итоге семью Миранди перестали принимать в обществе. Да ещё эта история с банкротством! Так что, тебе стоило бы оставить бедную девушку в покое, пока ты всех нас не утащил на дно!
— Банкротство-то здесь причём? Это была рисковая сделка, Витторио об этом знал. И в том, что это случилось раньше, чем предполагалось, не моя вина. Не стоит вешать на меня всех собак, Винс! А про Арджилли… я не знал. Напрасно Грация так сказала: Габриэль ведь тут ни при чём, Корнелли сам нарвался. Жаль, я тогда не пристрелил этого щенка.
Синьор Грассо плеснул ещё ликёра.
— Алекс, иной раз ты забываешь, что здесь в горах у вас всё иначе. Боюсь, бедняжке Габриэль уже ничем не поможешь. Репутация, как девственность, Алекс: если ты её потерял — нельзя вернуть назад. А ты должен подумать сейчас о себе, пока в столице не принялись о вас судачить. Объявление о твоей помолвке опубликовали незадолго до моего отъезда, траур по твоей матери окончен, так что семья Паолы больше не стала ждать. И они уже вовсю принимают подарки. Представь, с каким упоением во всех гостиных будут говорить о том, что ты помолвлен с одной, а живёшь с другой! С той, из-за которой стрелялся на дуэли! Уж поверь, Паола не станет сидеть сложа руки, и Чиньяле твой обман преподнесёт на золотом блюде. Я думал, ты это понимаешь это… так что представь моё удивление, когда я увидел здесь синьорину Миранди!
— Пообещай, что ты ничего ей не скажешь? — Форстер посмотрел на Винсента с прищуром.
— Вообще-то… скажу, если ты не скажешь ей сам, и если не решишь вопрос с её отъездом как можно скорее. А раз ты скрыл от неё факт твоей помолвки, то, как я понимаю, стоит ей это узнать — она тут же соберёт вещи, — Винсент снова начинал сердиться, — не знаю, какими обещаниями ты её сюда заманил, но если она не готова стать твоей любовницей, значит, она ждёт от тебя предложения о женитьбе. И если ты не собираешься на ней жениться, то дьявол тебя задери, Алекс, чего ты тогда от неё хочешь? Зачем ты привёз её сюда?
— Винс… ты, конечно, это не одобришь…
Форстер посмотрел на друга тяжёлым взглядом.
— Только не это!
— Винс, я не могу жениться на Паоле. Не могу, — Форстер говорил медленно и горько, будто сознавался в каком-то преступлении, — я был дураком, когда согласился на это. Веришь ли ты, что на следующий день после того, как я дал это проклятое согласие, я встретил в Алерте Габриэль? Словно это был какой-то знак, — он усмехнулся и развёл руками, — словно Боги, как и в первый раз, на той свадьбе, послали мне её, и точно в такой же момент! А она снова выставила меня за дверь! Она тащила тяжёлую корзину… она отказалась взять у меня деньги… видел бы ты — в каком клоповнике они жили! Но она искала работу гувернантки, лишь бы не взять у меня ни одного сольдо. Хотя за одну её улыбку я бы… Винс, она нужна мне! Нужна! Она словно создана для меня, и я не могу её отпустить. Я не могу посадить её в коляску и отправить к тётушкам или куда ты там предлагал. Я не смогу ложиться в постель с этой дурой Паолой и представлять на её месте Габриэль. Лучше мне бы провалиться, как любит она говорить. И если бы я не был таким идиотом на той свадьбе, если бы я знал… если бы я тогда понял твои слова, и поверил в то, что ты о ней сказал! А я всё сделал неправильно.
Форстер налил ликёра себе и выпил.
— Я привёз её сюда, потому что я эгоист, Винс. Я не мог позволить ей стать гувернанткой или лавочницей — Витторио мне сказал, что она всерьёз искала работу экономки. А она бы сделала это, уж поверь, с её-то упрямством. Или вышла бы замуж за аптекаря! А здесь с ней ничего плохого не случится. И со временем, я надеялся — она поймёт… и полюбит меня. Но у меня есть ещё время, Винс. Не говори ей ничего, и Ромина тоже не скажет. Я ищу способ всё исправить…
— Я не ослышался? Ты что хотел, чтобы она в тебя влюбилась? — на лице синьора Грассо застыло искреннее удивление. — Ну… И как успехи?
— Успехи? — Форстер криво усмехнулся, и развёл руками. — Пока что она меня только ненавидит!
— Хм… А мне что-то другое показалось сегодня за столом, — Винсент покачал головой, — так значит история с Анжеликой тебя ничему не научила?
— Научила. Но она — не Анжелика.
— Да. Но грабли те же. Так объясни мне, если ты и правда не объелся белены — как же ты собираешься выпутываться из всей этой истории?
Глава 19. В которой Габриэль узнаёт, что такое Ангельские крылья
Габриэль догадалась, что Форстер поговорил с синьором Грассо и сестрой, потому что в поездке к Голубиной скале эти двое как-то разом переменились. Они перестали внимательно её рассматривать, а больше были заняты невинным флиртом друг с другом. Ромина норовила подначивать синьора Грассо на безрассудства, а тот виртуозно уходил от того, чтобы ввязаться в какое-нибудь безумное пари с сестрой друга. Для поездки Ромина выбрала мужское седло, да и вообще с лошадью она управлялась весьма умело. А Габриэль поначалу было неловко, что она вынуждена ехать на прогулку в платье Ромины, но та нисколько не смутилась, а на её извинения наоборот сказала, что служанкам следовало бы не жадничать, а выбрать что-то из более новых нарядов.
Сам Форстер ехал впереди, о чём-то беседуя с закупщиком и синьором Миранди, а Габриэль отстала, пропустив всех вперёд, и едва они выехали за дальнюю ограду, придержала лошадь, чтобы поговорить с Ханной.
Впрочем, как и ожидалось, Ханна всё отрицала. Но Габриэль и не рассчитывала на то, что помощница Форстера сознается в своём преступлении. Она говорила с ней тихо, так, чтобы никто не услышал предмет их беседы.
— Я знаю, что мне здесь не место. На следующей неделе отец едет в Алерту — повезёт свои находки, и я поеду с ним. Обратно я уже не вернусь. Так что вы можете больше не беспокоиться обо мне… уверяю вас, волчья трава и печать грозы больше не понадобятся.
Габриэль постаралась выразиться как можно деликатнее.
Ханна слушала это молча, равнодушно жуя колосок, затем посмотрела на Габриэль с неприязнью — и её чёрные глаза будто стали ещё темнее — и усмехнулась.
— Ежели бы я хотела вас извести, мона, думаете стала бы я тогда вас предупреждать? — спросила она, переведя взгляд на горы. — Извела бы уже давно. Коли захотеть, так это совсем не трудно сделать и без всякой грозы. Зачем связываться с Богами? Взамен они что-то да попросят, — она поправила ружьё на плече, — а то, что вы уезжаете — это хорошо. И я бы вам советовала до самого отъезда сидеть в доме безвылазно. Не ходить никуда одной, а уж тем паче не ездить на лошади. А особенно — вечерами.
И Габриэль показалась в голосе Ханны какая-то угроза, но уж точно эта угроза исходила не от неё.
— Почему? Что здесь такого опасного, кроме гроз? — спросила Габриэль осторожно.
— Всё для вас здесь более-менее опасное, а как говорят у нас в горах: меньше знаешь — крепче сон.
— И ещё, Ханна… не говорите о том, что я вам сказала, мессиру Форстеру. О том, что я не вернусь, — произнесла Габриэль ещё тише.
Ханна прищурилась, и выплюнула колосок, буркнув коротко:
— Добро.
А затем пришпорила лошадь и поскакала вперёд, оставив Габриэль наедине со своими мыслями.
…Но если не Ханна, тогда кто пытался её убить? Кому она могла так здесь помешать?
Остальные жители Волхарда хоть и сторонились южной гостьи, но ненавидеть настолько, чтобы желать ей смерти… на это никто из них не был способен. А Ханна, конечно, могла и солгать. Но Габриэль показалось, что она говорила правду.
В свете этого слова Форстера о том, что ей стоит держаться рядом, обрели уже совсем иной смысл. Если это не Ханна, то ей, и правда, не стоило вчера ходить одной в Эрнино. Она вспомнила то неприятное чувство, как будто кто-то наблюдал за ней из зарослей и даже поёжилась.
…А всё эта странная горская магия! И легенды! Это место сведёт её с ума!
…И куда подевался Бруно?
Они расположились у подножья Голубиной скалы — высокого отвесного утёса, на котором, и правда, в изобилии гнездились сизые птицы. Широкий ручей петлёй огибал утёс и скрывался в небольшой рощице, и в тени нескольких старых лип Ромина занялась обустройством места для пикника, пока Форстер с закупщиком отъехали к стадам.
— Мне нравится эта поляна, — она раскинула руки, словно пытаясь охватить её всю, — и мы часто бывали здесь ещё детьми. Вон и те камни — там было наше кострище. А выше есть пещеры, те, что мой брат обещал вам показать, синьор Миранди. Но только после того, как мы перекусим. Йоста? Ну и чего ты застыл? Давай, сооруди костёр! Ты же не забыл, где тут найти хворост? Вы пробовали жареный сыр? Скажу вам — это невообразимый вкус!
Габриэль наблюдала за Роминой с интересом. И в какие-то моменты ей казалось, что она видит в ней множество черт, присущих самому Форстеру. Та же прямолинейность и жёсткость суждений, и манера вести себя так, словно она имеет полное право повелевать другими независимо от их статуса, и при этом умение не казаться высокомерной. А ещё — та же мимика и жесты, и взгляд с прищуром, как и у брата, но одновременно — и какая-то мягкость по отношению к своим людям, сквозившая в том, как она раздаёт им указания.
Габриэль захотелось узнать побольше о жизни этой женщины. Чем она занимается в Алерте? Где живёт?
И пока они раскладывали припасы из корзин, Габриэль ненавязчиво заговорила с ней о столице.
— Мы живём на виа Роччо, — ответила Ромина, снимая шляпку и отбрасывая её на плед, — и хотя я и не люблю Западный квартал — слишком помпезно, но у моего мужа там вся его практика.
— Практика? — удивилась Габриэль.
— Марчелло — доктор, — улыбнулась Ромина. — И если я не ошибаюсь, то вы даже знакомы: не так давно он наблюдал и синьора Миранди.
— О! — Габриэль даже смутилась. — Так тот доктор… ваш муж?
— Да. Мне повезло, — рассмеялась Ромина, — когда твой муж — доктор, это весьма удобно. А вам нравится здесь, в Волхарде? — спросила она в свою очередь.
— Здесь… очень красиво, — ответила Габриэль задумчиво, стараясь быть деликатной, — но многое выглядит странно.
— Ничего удивительного — после Алерты здесь, наверное, всё кажется диким, но в этом есть своя прелесть. Когда мне надоедает рафинированная столичная жизнь, я сбегаю сюда, чтобы немного побыть собой.
— Вам, наверное, не хватает всего этого? — спросила Габриэль, кивнув головой в сторону долины. — Жизнь на юге сильно отличается от того, что я увидела здесь.
— Я люблю Волхард, — Ромина заколола выбившуюся прядь, и произнесла негромко, — люблю своё детство в нём. И то время, когда я была просто счастлива… Но с некоторых пор всё здесь: каждый камень, каждое дерево, каждое лицо… пропитано для меня болью воспоминаний и сожалений. И, знаете, я бы предпочла забыть всё это. Если бы можно было вырвать из книги жизни эти страницы, я бы сделала это не задумываясь. Так что можно сказать, что в Алерте я счастливее, чем здесь. Там мой дом, муж, дети, мои лавки, а тут только… воспоминания и могилы.
Их взгляды пересеклись, и синие глаза Ромины были наполнены печалью.
— Извините, я не хотела касаться больной темы, — смутилась Габриэль.
— Не извиняйтесь. Не вы виноваты в том, что мужчины играют в свои опасные игры, а итогом становятся виселицы и сожжённые леса, — ответила она, расстилая пледы.
Ромина села на небольшую подушку, вытянула ноги, и задумчиво глядя на горизонт, добавила:
— Когда я здесь — я вспоминаю тот постоянный страх, с которыми мы жили, ожидая то снова дым горящих лесов над этими вершинами, то появление синих мундиров… Я спать не могла, из ночи в ночь думая о том, в какой момент Алекс не выдержит и застрелит этого паршивого лейтенанта Корнелли: когда кто-нибудь из его солдат в очередной раз будет тискать наших служанок или когда они будут красть наших уток? И виселица, на которой его вздёрнут вслед за отцом и Валентино, снилась мне почти каждую ночь.
— Лейтенант Корнелли? — тихо переспросила Габриэль.
— Да, сын генерала Корнелли. Проклятый заносчивый мальчишка, который хотел выслужиться перед отцом и получить повышение по службе. Он являлся к нам каждую неделю с отрядом, переворачивал всё вверх дном в поисках нашего мятежного дяди Бартоло, и злился, что не находил того, что искал. И каждый раз я с ужасом ждала его появления, потому что знала — однажды Алекс его убьёт, и моего брата за это повесят, а нас всех выгонят из дома. Одной Царице гор известно, как Алекс всё это выдержал… все эти унижения раз за разом. Они творили ужасные вещи. Просто так. Назло. Они то поджигали сено, говоря, что там может быть спрятано оружие, то рвали подушки в поисках якобы спрятанной казны повстанцев… бросили в колодец дохлую овцу… били посуду… подожгли даже наш дуб! А лейтенант наблюдал. Он хотел, чтобы Алекс бросился на него, хотел, чтобы он только дал повод. А я молилась, знаете о чём? — Ромина посмотрела на Габриэль и криво усмехнулась. — О том, чтобы нашего проклятого дядю скорее поймали и повесили, и чтобы этот кошмар, наконец, прекратился. Я, наверное, предательница и не патриотка, и не настолько люблю свою землю, что, и правда, молилась о том, чтобы южане поймали всех повстанцев, наши леса перестали гореть и война закончилась. Потому что это место без тех, кого любишь — просто кусок земли. А на что он мне?
Она замолчала, и принялась доставать из корзинки свёртки с хлебом и сыром.
— А Валентино Форстер, это кто? — спросила Габриэль осторожно. — Я видела могилу на кладбище.
— Это наш с Алексом брат, — ответила Ромина, не глядя, — идеалист, который наслушался речей Бартоло и отца о свободе Трамантии. Дядя его науськал, и он по недоумию устроил нападение на кортеж генерала Корнелли, но его поймали и в итоге тоже повесили. Бедная мама! И как я считаю, никакая свобода Трамантии не стоит такой цены. Если бы мужчины в нашей семье были чуть-чуть умнее, они бы понимали, что вся эта борьба за свободу обречена на провал. Но проклятое горское упрямство и гордость не давали им возможности видеть правду. В итоге в живых остались только мы: Алекс, присягнувший королю и предавший свою семью в глазах отца, и я, не патриотка в душе, молившаяся о скорейшей победе южан. Да ещё проклятый дядя, который сбежал в горы, в отличие от нашего отца. Так что, если говорить о том, люблю ли я Волхард? Люблю. Но бываю здесь не слишком часто, чтобы не тревожить свою совесть и воспоминания.
— А вы, синьорина Миранди, что думаете? Моя сестра права? — раздался внезапно за их спинами голос Форстера. — Стоит ли этот кусок земли того, чтобы жертвовать за него жизнью?
— Алекс! Медведь тебя задери! — воскликнула Ромина. — Подкрадываться к женщинам — дурной тон! Мог бы при дамах быть более галантным.
Форстер обошёл их и присел на плед по другую сторону от Ромины.
— Ну, я же дикарь — мне простительно, — он усмехнулся, сорвал колосок и принялся его жевать, — так что скажете, синьорина Миранди? Как считаете, мне тоже следовало взять ружьё и начать бегать по лесам, пугая синие мундиры? Или вы находите вполне достойным моё занятие овцами?
Габриэль смутилась и отвела взгляд, потому что Форстер смотрел на неё хоть и с обычной своей усмешкой, но при этом очень внимательно.
— Я не знаю, — ответила она тихо, — и не могу ответить за вас. Это зависит от того, во что именно верите вы. В свободу Трамантии или в овец.
Он улыбнулся и спросил:
— Хм, вы ушли от ответа весьма изящно… Хорошо, перефразируем. А что бы сделали вы на моём месте?
— Я не знаю всех обстоятельств, но, если говорить абстрактно… Вы хотите спросить: ушла бы я в лес, защищать свободу страны, или осталась, чтобы защищать своих близких? — Габриэль посмотрела на Форстера.
— Да. Именно так, — он снова улыбнулся, — вы уловили суть.
— Если бы от меня зависела жизнь тех, кого я люблю, их здоровье и будущее, то я, наверное, выбрала бы второе — защищать их. Потому что я согласна с тем, что сказала Ромина: без тех, кого любишь — это всего лишь кусок земли.
И она отвернулась, потому что не могла больше смотреть в лицо Форстеру: слишком уж обжигающим был его взгляд.
— То есть, вы считаете, что можно и предать свои принципы ради тех, кого любишь? — спросил Форстер.
— Если речь идёт об их жизни, то, думаю, да, — ответила она, разглядывая Йосту, несущего из рощицы дрова.
— Или продать свои принципы? — переспросил Форстер уже тише.
Габриэль посмотрела на него и увидела тот самый лукавый прищур, который сопровождал все его вопросы с «двойным дном».
— «Продать»? Вы о том, что «всё в этом мире продаётся», да? — она усмехнулась.
— А вы не забыли, — улыбнулся Форстер в ответ.
— Как и вы. Но вы снова всё путаете, мессир Форстер, — она тоже улыбнулась, и тут же смутилась, потому что поймала на себе внимательный взгляд Ромины, — одно дело, когда «продать» свои принципы приходится ради спасения жизни или здоровья тех, кого любишь. И совсем другое, это сделать то, что однажды советовали мне вы — «продать подороже то, что у меня осталось: молодость, красоту и родовую кровь», наплевав на свои внутренние убеждения. И всё это только ради того, чтобы жить более комфортной жизнью. Нет, мессир Форстер, я не считаю, что это равнозначно. В первом случае — это жертва ради тех, кого любишь. И она благородна по своей сути. А во-втором — это просто предательство по отношению к себе. И на второе я бы не пошла ни при каких обстоятельствах.
Повисла тишина, и Габриэль стало даже как-то неловко — кажется, она снова сказала что-то лишнее.
— Кстати, я же обещал показать синьору Миранди пещеры! — воскликнул Форстер вставая. — А то вижу, что Винс уже втянул его в свой клуб любителей охоты на косуль.
Синьор Грассо стоял поодаль и рассказывал синьору Миранди что-то о своём ружье, сопровождая это слишком эмоциональной жестикуляцией.
— И…кстати, синьорина Миранди, приглашаю вас поехать с нами, там есть то, что вам непременно нужно увидеть, — Форстер подал ей руку.
— И что же это? — спросила она осторожно.
— Ангельские крылья.
— Ангельские крылья?
Габриэль перевела взгляд на Ромину, но та лишь улыбнулась и ответила:
— Он прав, вам стоит посмотреть на Ангельские крылья. И не спрашивайте, что это. Сначала это действительно нужно увидеть.
— Ну же, синьорина Миранди, не бойтесь. Я уверен — вам понравится.
И ей ничего не оставалось, как согласиться. Габриэль подала руку, и Форстер помог ей подняться с пледа.
Ромина осталась в роще, сославшись на усталость. И они поехали вчетвером: Форстер, синьор Миранди, Йоста и Габриэль. Ханне, как ни странно, мессир Форстер велел оставаться у костра, за что та одарила Габриэль убийственно-тяжелым взглядом, но ослушаться не посмела. А синьор Грассо уехал вниз по ручью — осмотреть охотничьи угодья, и это даже обрадовало Габриэль. В отличие от синьора Грассо, Ромина вела себя естественно: не осуждала, не смотрела с любопытством, и была достаточно откровенна, а откровенность всегда располагает к себе. И поэтому сестра Форстера ей понравилась. Зато синьора Грассо ей хотелось избегать всеми силами, стоило только вспомнить, что это именно с ним мессир Форстер спорил на ящик вина, и вот теперь он всякий раз смотрел на Габриэль так, словно этот ящик ему нужно было вернуть хозяину дома.
Они обогнули Голубиную скалу и поехали в гору по едва заметной тропке, первым двигался Йоста, затем Габриэль, а позади мессир Форстер и синьор Миранди — беседовали о пещерах и древностях. Но в их беседе Габриэль не участвовала, она была погружена в размышления о том, что услышала от Ромины о капитане Корнелли.
Она и представить не могла, как глубока пропасть ненависти между Форстером и капитаном. Ведь, казалось бы, поначалу они оба были на одной стороне — офицеры королевских войск… А затем по приказу генерала Корнелли казнят отца и брата Форстера за участие в восстании, и вот уже лейтенант Корнелли вымещает свою злость на несчастных обитателях Волхарда. Почему?
Капитан не произвёл на неё впечатления злобного человека, скорее уж, он очень боялся не оправдать ожиданий отца, и она даже сочувствовала ему, когда он рассказывал о гибели своих сослуживцев под Инверноном. Но и Ромина была искренна в своём рассказе — будучи лейтенантом, он целенаправленно унижал этих людей, чтобы они выдали своего дядю. И это было низко. Одно дело воевать с вооруженными мужчинами, а другое дело — с женщинами, потерявшими своих мужчин…
Когда-то она думала, что унизительно быть бедными… Нет, оказывается ещё унизительнее быть побеждёнными.
Читать бесплатно другие книги:
