Южная роза Зелинская Ляна
…«Вижу, что и вы больше не воруете гусей по деревням несчастных горцев. Это капитанская форма так вас облагородила или генерал Корнелли, наконец, увеличил жалованье?»
Она вспомнила, о чём говорили капитан Корнелли и Форстер сразу после той самой шарады. И сейчас ей вдруг стало стыдно, хотя в этом не было её вины. Откуда ей было знать о том, что Форстер и Корнелли враги? А уж тем более о причине их вражды? Что, попросив Корнелли и его друзей помочь ей с этой шарадой, она ударила Форстера в самую больную точку. И возможно, всё его поведение обоснованно именно этим? Он не щадил её чувств, стрелялся на дуэли… Хотел ей отомстить. По крайней мере, это было бы логично.
Вернее нет… теперь всё совсем перестало быть логичным…
Она обернулась и посмотрела на Форстера и отца, сама даже не зная зачем.
— Вы что-то хотели спросить, синьорина Миранди? — спросил Форстер, поймав её взгляд.
— Нет, нет! — она поспешно отвернулась.
Не может же быть, что он настолько искусный лжец? Да и то, что происходит здесь и сейчас нельзя объяснить никакой местью. Но если всё это не ложь, тогда…
…Пречистая Дева! Какая же всё это глупость! Ведь когда они встретились на свадьбе впервые, не было никакого Корнелли! С чего Форстеру взбрело в голову спорить о ней на ящик вина? Судя по тому, что она уже узнала о мессире Форстере — он не плохой человек, так почему же из всех девушек на этой свадьбе, он спорил именно на неё, и почему он сказал, что она стоит дюжины шляпок? Какой она дала ему повод? И почему он повёл себя с ней так низко?
…Если бы синьор Грассо их просто представил друг другу — ничего бы этого не было… А, может, это было для них всего лишь развлечением? А она стала просто случайной жертвой, первой, на кого упал взгляд? Мужчины иногда поступают так… Но тогда, почему он в итоге пришёл к ней с кольцом?
Мысли ходили по кругу, и она совсем запуталась. Тот Форстер, которого она впервые увидела на свадьбе Таливерда, и тот, которого она знала сейчас, были словно два разных человека. Но если вглядеться внимательнее, то это были две стороны одного и того же человека, которые сплелись так причудливо. Только в его портрете пока ещё не хватало двух главных штрихов. Первое — ей нужно узнать, что случилось с его женой и за что его разжаловали из офицеров. А второе… Почему именно она стала предметом его спора с синьором Грассо. Это расставило бы всё по местам.
И первое она решила выяснить у Ромины, а второе спросить у Форстера сама. Нужно только набраться смелости…
Они спешились, немного не доехав до вершины. Йоста привязал лошадей, и дальше двинулись пешком по широкой тропе, похожей на каменную лестницу. Выше этого места кое-где сквозь траву проступила скальная порода и справа, на склоне, Габриэль увидела тёмный провал пещеры, достаточной большой, чтобы туда, почти не сгибаясь, мог войти человек.
— Йоста, покажи синьору Миранди здесь всё. Да аккуратно! — сказал Форстер. — А мы посмотрим на то, что я обещал синьорине Габриэль.
Синьор Миранди достал очки и спешно направился к пещере.
— Эй, эй, синьор, стойте! Смотрите под ноги, надо думать, тут могут быть змеи! — воскликнул Йоста, останавливая синьора Миранди, и пошёл впереди сам, постукивая перед собой длинной палкой.
— Змеи? — тревожно переспросила Габриэль.
— Да нет тут никаких змей, — усмехнулся Форстер, — но вашему отцу нужны хоть какие-то удила, иначе он и ногу может себе сломать.
Габриэль улыбнулась. Вот уж верно подмечено: когда дело касается науки, иной раз её отца приходится останавливать обманом, чтобы он остался жив.
— Идёмте, — Форстер указал рукой в другую сторону.
— Куда?
— Посмотрим на Ангельские крылья. Это буквально двадцать шагов, — ответил Форстер, видя недоверчивый взгляд Габриэль.
Они прошли шагов пятьдесят и остановились. Вершина обрывалась пропастью, которая расходилась в стороны глубоким ущельем. И на противоположной стороне пропасти Габриэль увидела два водопада. Потоки воды срывались с отвесной скалы недалеко друг от друга. Где-то в средине полёта они разбивались о каменный выступ, и соединялись, превращаясь в одно большое облако брызг. И это облако и в самом деле напоминало прозрачные крылья. А над ними, словно арка, ведущая куда-то в небеса, висела широкая радуга, рождённая преломлением света.
— Боже! Как красиво! — произнесла Габриэль, сложив ладони вместе.
— В пасмурный день, конечно, радуги нет, — произнёс Форстер, — но сегодня день просто отличный. Вам нравится?
— Нравится? Да это же восхитительно! Просто невероятно! Я никогда не видела ничего подобного!
Некоторое время они стояли молча, погружённые в созерцание этого волшебства природы.
В своём восхищении увиденным Габриэль даже потеряла счёт времени, и не заметила, как долго длится их молчаливая пауза. А потом внезапно, почти физически, ощутила присутствие Форстера рядом, что он стоит позади, за её плечом, и что смотрит он совсем не водопад… И ощущение от его взгляда было точно таким, как на мосту, когда ей казалось, что из кустов за ней кто-то наблюдает, с одним только отличием — этот взгляд не был холодным. Он был почти обжигающим…
— Осторожнее, синьорина Миранди, не подходите близко к краю, — в тот же миг произнёс Форстер негромко, будто ощутив её смятение, но слова его для Габриэль прозвучали почему-то очень двусмысленно.
…Она и так на самом краю…
Габриэль отошла в сторону, не оборачиваясь и стараясь не смотреть на него, и чтобы спрятать своё смущение, спросила:
— «Ангельские крылья»? Кто его так назвал? Разве в вашей вере есть ангелы?
— Так назвала его наша мать. Вы же знаете — она была южанкой, — ответил Форстер, глядя задумчиво на водопад, — но ей пришлось отречься от своей веры и перейти в нашу, чтобы они с отцом могли пожениться, иначе брак был бы невозможен. Хотя нам всегда казалось, что в душе она так и осталась верна своей вере.
— Почему?
— Главный дом строился по её проекту, и она настояла на том, чтобы в доме была капелла. Как она говорила — дань традиции. Но иногда мы видели её там молящейся, хотя она говорила, что просто ходит туда подумать. И она не верила в наш дуб, говорила, что он её так и не признал, — улыбнулся Форстер.
— Тот обгоревший дуб, что стоит за задним двором?
— Да.
— Так это правда, что вы молитесь дубу? — спросила Габриэль как можно деликатнее.
— Нет, — улыбнулся Форстер, снял куртку и постелил на траву, — присаживайтесь, синьорина Миранди. Этим водопадом можно любоваться долго.
Форстер опустился на траву рядом, но не слишком близко, где-то в двух шагах.
— Для того, чтобы молиться нам не нужны иконы или храмы, — продолжил он, — в нашей вере все создания вокруг — божьи. И дуб в том числе. Просто в отличие от деревьев, люди имеют свободу воли, и вольны поступать плохо или хорошо, а дуб не может, он всего лишь проводник. Поэтому если хотите помолиться, но вам непременно нужна икона или алтарь, чем дуб не алтарь? Те, чьи помыслы чисты — они всегда почувствуют, что их молитвы услышали.
— Почувствуют? Как почувствуют? — спросила Габриэль, осторожно опускаясь на край куртки.
— По-разному. Кто говорит, что ощущает руками тепло, кто слышит пение, кто ветер в ветвях… Но не обязательно молиться дубу, можно чему хочешь. Синемундирники, правда, не понимали этого, и зачем-то подожгли именно дуб, — усмехнулся Форстер криво.
— А я думала, что мне показалось, — произнесла Габриэль, задумчиво глядя на водопад, — когда я дотронулась до вашего дуба, мне показалось, что его кора стала тёплой.
— Правда? — спросил Форстер заинтересованно. — Ну вот видите, синьорина Миранди, здесь повсюду горская магия, в которую вы, кстати, не верите.
— Я верю в то, что вижу, — усмехнулась Габриэль, — но это не значит, что я не допускаю, что существует и что-то невероятное. Если я этого не видела, то это не значит, что его нет. Мне сложно поверить в то, что просто необъяснимо, а горская магия для меня пока необъяснима.
— Заметьте, вы сказали «пока»…
— Заметьте, вам всегда хочется, чтобы мы спорили, — парировала Габриэль.
— Если честно, то да, — с улыбкой ответил Форстер.
— Почему? — удивилась она.
— Когда вы отстаиваете свою точку зрения, вы становитесь невероятно очаровательны, Элья! — лукаво ответил он. — Вы даже не представляете насколько…
Габриэль поспешила отвернуться и увести разговор на безопасную тему.
— Значит, так назвала этот водопад мона Джулия?
— Да. Мы впервые попали сюда вместе с ней, в детстве. И сидели вот здесь, где сидим сейчас мы с вами, и она рассказывала об ангелах и их крыльях… И говорила, что эта радуга — небесные врата…
— А почему вы, мессир Форстер, отреклись от нашей веры? — спросила Габриэль, внезапно вспомнив слова Корнелли.
— И откуда вам это известно, позвольте спросить? — Форстер впился в неё цепким взглядом.
— Неважно. Я просто… слышала, — она смутилась.
Не стоило ей говорить этого. Ведь она узнала об этом от капитана, и его имя упоминать здесь не стоило абсолютно точно.
— Так всё-таки, от кого?
— Если не хотите — можете не отвечать. Как и я, тоже не обязана отвечать на ваш вопрос, — ответила Габриэль твёрдо.
Форстер помолчал немного, а потом всё-таки ответил.
— Были обстоятельства, которые вынудили меня поступить так. Знаете, иногда, чтобы начать новую жизнь, приходится поменять веру. Но, видите ли, синьорина Миранди, всё это для меня неважно. Отец верил в одних богов, моя мать — в других, а я верил во всех, потому что рос среди рассказов матери и рассказов отца. И я считаю, что принадлежность к вере — это лишь атрибут, который важен для общества, а внутри я могу продолжать верить во что хочу. И… я так и делаю.
Габриэль вдохнула поглубже, и набравшись смелости, внезапно произнесла:
— Вы знаете, я хотела извиниться перед вами, мессир Форстер.
— Извиниться? — удивился он, повернулся к ней, и опёрся на руку, зарывшись пальцами в траву. — За что?
— За ту самую шараду на свадьбе Таливерда.
— Вот как? — его глаза блеснули. — А почему вдруг сейчас?
— Потому что, наверное, пришло для этого время, — ответила Габриэль, глядя ему прямо в глаза, — я была не права и признаю это.
И, кажется, впервые за всё время их знакомства, она увидела, что Форстер сбит с толку. Он всматривался в её лицо, словно искал ответ, но не мог его понять, и спросил осторожно:
— Снова ваше южное воспитание обязывает?
— Не стоит иронизировать, мессир Форстер, но именно воспитание и обязывает признать свою неправоту, — ответила Габриэль, стиснув пальцы, — хотя, в этом всём есть и ваша вина. Вы предстали тогда перед всеми как нувориш, как человек, считающий деньги мерилом всего. Вы говорили о том, что всех можно купить, что все женщины продажны. Вы говорили на самом деле гнусные вещи и спорили на меня с синьором Грассо, за что, между прочим, я вас прощать не собираюсь. Но будь вы именно нуворишем, то свою корону с рогами в той шараде вы заслужили бы сполна. Потому что такое поведение достойно порицания и того, чтобы быть высмеянным, причём публично. И тогда я так и думала. Я была уверена, что вы именно такой — человек, который идёт на всё ради обогащения. Но теперь я поняла, что ошибалась в ваших мотивах.
Она снова посмотрела на водопад, потому что выносить пронизывающий взгляд Форстера была не в силах, и продолжила свою речь.
— Теперь я понимаю, что ваши деньги, которыми вы так кичились на той свадьбе, что это всего лишь броня, прикрывающая вашу уязвлённую гордость. Потому что трудно быть побеждённым и не чувствовать себя уязвимым. Я понимаю, что вам нечего было противопоставить обществу, и вы выбрали то единственное, с чем общество захотело бы считаться — ваши деньги. И свою роль вы сыграли очень ловко — общество приняло вас, несмотря на то, что считало дикарём. Но здесь, в Волхарде, вы совсем другой… И эта земля, ваши люди, горы и воздух вокруг, — она указала рукой на водопад, — и даже ваши овцы — всё это имеет для вас подлинную ценность, вы любите это, и не деньги в этом главное. И это недостойно насмешки. Это достойно уважения. Так что именно за это я прошу у вас прощения.
Она замолчала, ожидая, что он снова скажет что-то насмешливое, или, быть может, просто согласится с её словами, но Форстер молчал. И не выдержав этого молчания, Габриэль посмотрела на него.
— Земляника поспела, — произнёс он пропуская траву сквозь пальцы, — я посмотрю, чем занят синьор Миранди, а вы побудьте здесь.
Он оттолкнулся от земли, встал рывком, и ушёл по направлению к пещерам, а Габриэль некоторое время смотрела ему вслед и не могла понять — он обиделся? Или расстроился? Почему? Что такого она сказала? Но никак иначе она не могла объяснить его странное поведение.
…Ну что он за человек! То смеётся над ней, то обижается! Что не так она сказала?
Габриэль вздохнула и провела рукой по траве — и в самом деле земляника поспела. Только сейчас она разглядела, что поляна ею буквально усыпана. Она сняла перчатки и сорвала несколько ягод, попробовала одну — восхитительно!
— Синьорина Миранди, думаю, нам пора ехать, — услышала она позади себя голос Форстера.
Габриэль так увлеклась собиранием ягод, что не заметила, сколько прошло времени. Она обернулась — внизу уже стояли Йоста и синьор Миранди, аккуратно укладывая что-то в седельную сумку. Её отец, как обычно суетился, когда речь шла о чём-то, на его взгляд очень ценном, и по его поведению она поняла, что эта пещера уж точно достойна внимания науки. А Йоста стоял как истукан, боясь пошевелиться и не понимая, чем вызван такой ажиотаж.
— Вижу, вы нашли новый способ свести с ума моего отца, — с усмешкой произнесла Габриэль, видя, что Форстер больше не расстроен и не обижен.
— Ну, он обнаружил наскальные рисунки и какие-то черепки, насколько я понимаю, невероятной исторической ценности, — ответил Форстер, — а вы, я вижу, тоже нашли что-то ценное?
Он кивнул на её руки, в которых она держала несколько красных ягод, отрывая у них хвостики.
— Да, — она улыбнулась лукаво, надеясь сгладить неприятный осадок, оставшийся после их разговора, — вы не говорили о том, насколько здесь вкусная земляника! Может, вы её и не пробовали? Попробуйте! — Габриэль протянула ему раскрытую ладонь. — Надеюсь, вы не обиделись на меня за моё… извинение?
— Обиделся? — Форстер спросил это с удивлением, и посмотрев на неё как-то странно, усмехнулся так, будто она сказала какую-то невероятную глупость.
И прежде чем она успела спросить, в чём же дело, он перевел взгляд на ягоды, призывно лежащие на ладони, и внезапно наклонившись, взял её руку в свои. Его губы смело коснулись её ладони, и медленно забирая ягоды одну за другой, покрыли её всю поцелуями, до самого запястья, и задержались на прощание в самой середине, прижавшись сильно и страстно, и опалив кожу горячим дыханием. И никто и никогда не прикасался к её руке так… так долго, нежно и жарко… так чувственно и безумно неприлично…
Если бы небо обрушилось ей на голову, это было бы меньшим потрясением для Габриэль. Она стояла, словно оцепенев, ощущая только одно — как от прикосновения этих губ неведомая прежде горячая волна накрывает её с головой, ломая всё на своём пути, сметая все доводы разума, не оставляя ни одной рациональной мысли в голове, ничего кроме сумасшедшего сердцебиения и сладкого клубка желания, внезапно зародившегося где-то под рёбрами. Она чувствовала лишь, как стремительно слабеют ноги и под кожей разливается жар такой силы, что она ощущает его даже на губах. И она просто стояла и смотрела на затылок Форстера, на его тёмные волосы и воротник рубашки, и не могла даже пошевелиться, оглушённая стуком собственного сердца.
Наверное, ей бы следовало вырвать руку, сказать что-то приличествующее случаю, а может, даже дать ему пощёчину, но всё, что она смогла сделать, когда он её отпустил — сжать руку в кулак, будто удерживая в ней этот поцелуй, и опустить глаза.
— Я не обиделся, Элья, — тихо произнёс Форстер, выпрямившись, — наоборот. Вы сделали мне подарок, о котором я и мечтать не мог.
И не дав ей ответить, он отошёл, чтобы подобрать с земли куртку. А Габриэль бросилась к лошадям, торопливо натягивая перчатки и не попадая в них дрожащими пальцами. Она пыталась совладать со сбившимся дыханием и согнать с лица краску, и почти не слышала того, что говорил ей отец…
— … невероятно! Сандоваль будет в восторге! Это место поистине уникально! Элла, это же просто потрясающе, ты только посмотри…
…но слова долетали до неё откуда-то издалека и были совершенно бессмысленны.
Они возвращались в таком же порядке — Йоста впереди, затем Габриэль, а позади Форстер и синьор Миранди, который почти всё время говорил. И, видимо, в этот раз Форстер был благодарным слушателем, потому что всю дорогу он произносил лишь что-то односложное, в основном соглашаясь с собеседником. А Габриэль кожей ощущала его обжигающий взгляд, и думала только о том, как бы быстрее добраться до остальных, и что вести себя она должна как ни в чём не бывало, но сделать это было не так-то просто.
Взобраться на лошадь она попросила помочь Йосту, улучив минутку, пока Форстер был занят с синьором Миранди. Но вот когда они вернулись, то Форстер первым оказался рядом, и Габриэль поняла, что её попытка вести себя как обычно, провалилась, стоило ему поймать её руку. Всё что она могла — чувствовать, как краснеет, прятать взгляд, и дышать через раз.
Она не могла понять, да что же такое с ней творится, что она сама не своя. И вовсе не стыд тому виной, и не осознание того, что о ней теперь, милостью синьора Грассо, будут говорить дурные вещи, и не присутствие Ромины… Она с трудом выдержала тяжёлый взгляд Ханны и заинтересованный синьора Грассо, и только Ромина, как ни в чем не бывало, протянула ей бокал со словами:
— Мы вас заждались, но вижу, синьор Миранди завладел ценным трофеем!
И Габриэль была ей за это благодарна, потому что дальше всё внимание окружающих привлек к себе её отец восторженным рассказом о своих находках.
Пикник прошёл как в тумане, и всё, на что хватало её сил — не встречаться глазами с Форстером, не находиться с ним рядом и избегать его вопросов. И видимо, это было столь заметно, что Ромина под конец спросила:
— Вы что-то бледны, вам нездоровится?
— Да, кажется, солнце сегодня слишком сильное, — ответила Габриэль, подумав, что это вполне естественная причина, которая объяснит всем её поведение.
А когда они возвращались домой, она поклялась себе:
…Больше никакого пари, никаких споров, пусть лучше она проиграет, но с этого дня она даже не выйдет за пределы усадьбы вместе с Форстером! Никаких совместных поездок! Никаких встреч наедине! Никаких праздников! Никакого ликёра! Никаких роз!
…Пречистая Дева, дай мне сил продержаться эти несколько дней!
Глава 20. О том, что немного театра в жизни может быть очень кстати
Когда они вернулись, Натан остановил Габриэль в холле и произнёс шёпотом:
— Синьорина Миранди, я насчёт Бруно… Вы просили не говорить хозяину про его непослушание, но ежели вы будете его искать, то он прячется в оранжерее. А вчера и вовсе там спал, и другие собаки с ним, так что, я тут подумал — вы бы закрывали дверь туда, а то они всё вам повытопчут.
— Спасибо, Натан, — ответила Габриэль устало, — я буду закрывать.
Она поднялась к себе и заперлась в комнате, отправив Кармэлу спать. А сама села на подоконник, подтянув колени к подбородку и долго сидела, глядя на звёзды и думая обо всём, что произошло. Сейчас, в одиночестве, она, наконец, снова смогла мыслить рационально.
Но увы, от этого было только хуже. Когда схлынули все эмоции и остались только доводы разума, она с сожалением поняла, что если синьор Грассо или сестра Форстера, или капитан Корнелли, в чьей деликатности она теперь уже не была так уверена, если кто-то из них расскажет о том, что происходило здесь, то ей нет смысла надеяться на то, чтобы получить место у родственницы Франчески. Ей нет смысла надеяться на любое приличное место в столице. Ни в один дом её ни возьмут гувернанткой, ни экономкой, ни компаньонкой. И будущее казалось ей беспросветным. Но хуже было то, что она совсем запуталась в себе — не понимала, что именно произошло сегодня между ней и Форстером.
Раньше он всегда держался на расстоянии, и раньше он был сдержан — не позволял себе ничего подобного, даже когда они были наедине в той пещере. Но сегодня…
Этот разговор на лестнице, этот поцелуй, его взгляд, в котором можно было утонуть…
Но и это было не самым страшным. Самым страшным оказалось другое — что-то изменилось в ней самой, потому что она теперь не в силах расстаться с этими воспоминаниями. Не в силах унять сердцебиение и забыть прикосновение его губ, и его дыхание опалившее кожу…
Габриэль прислонилась лбом стеклу и закрыла глаза.
…и его голос, произносящий её имя так, что внутри всё сжималось, и то, как он смотрел на неё.
И ей бы ненавидеть его сейчас всеми фибрами своей души, а она не может. Ей бы испытывать стыд за всё, что случилось — ведь приличная девушка обязана стыдиться подобного, а она не может. Ей бы молиться Пречистой Деве…
…а она не может!
Всё что она может — сидеть вот так, рассеянно глядя на огромные звёзды, и перебирать мысленно воспоминания об этих моментах. И думать о том, что завтра она увидит его снова, и одновременно и бояться до ужаса, и желать этой встречи.
…Габриэль Миранди, какая же ты дура! Ты же идёшь прямиком к краю пропасти!
Ей хотелось поговорить с кем-нибудь…
…Если бы мама была жива!
Хотя, скорее всего, синьора Миранди велела бы ей провести эту ночь в молитве, прося у Пречистой Девы прощения за греховные мысли, а затем собрать вещи и срочно уехать в Алерту, изложив всё синьору Миранди с присущей ей прямотой.
…Жаль, что всё это нельзя написать Франческе!
Она вздохнула, спустилась с подоконника, поставила свечу в небольшой фонарь, взяла ключи и вышла из комнаты. В своих размышлениях она совсем забыла о том, что сказал Натан — нужно закрыть двери в оранжерею и выпроводить оттуда собак. А заодно и узнать — всё ли в порядке с Бруно — какой-никакой, а он тут единственный её собеседник, которому можно доверять свои тайны. Пора ему уже перестать на неё дуться!
Она решила не идти через задний двор, помня слова Ханны и предупреждения Форстера, а направилась через то крыло дома, что было на ремонте.
В принципе, идти можно было и без фонаря — огромная луна взошла над горами, освещая пустые комнаты, и Габриэль, проходя мимо накрытых полотном портретов, думала о том, что завтра ей, наверное, стоит поговорить с Роминой — она может пролить свет на прошлое брата. А прошлое Форстера не покидало её мыслей последнее время.
Бруно, и правда, оказался в оранжерее, лежал, положив голову на лапы, возле скамьи, на которой она сидела в прошлый раз, а рядом расположились ещё несколько псов.
— Ну, и долго ты будешь на меня дуться? — спросила Габриэль, присев рядом и погладив пса по голове.
Тот как-то заскулил, почти взвизгнул, вскочил и лизнул Габриэль в щёку, а потом — ещё и ещё…
Соскучился…
— Фу, Бруно! Фу! Ну хватит уже! — она рассмеялась и внезапно обняла пса, прижав его к себе. — Я тоже соскучилась… Пойдём? Но сначала давай выпроводим твоих друзей.
Она встала и принялась выгонять остальных собак. Те поднялись лениво, и нехотя удалились, всем своим видом демонстрируя полное несогласие. Габриэль закрыла выход из оранжереи в парк и направилась внутрь дома. Она погасила свечу и шла медленно по лунным квадратам, снова думая о Форстере, когда внезапно её внимание привлекло странное мерцание среди деревьев со стороны парка, и Габриэль осторожно подошла к окну.
Окна выходили на развалины замка. Скрытые в густом кустарнике и зарослях плюща, она были невидимы, но она знала, что мерцание исходит оттуда, из-под нагромождения камней, словно кто-то ходит там внутри с зажжённой свечой.
Нехорошее предчувствие шевельнулось в душе у Габриэль — она вспомнила, как Бруно оттаскивал её от этих развали в тот день, когда она хотела их осмотреть. И в тот же момент огонь погас, а Габриэль отпрянула от окна и поспешила к себе в комнату.
Ей стало страшно. Мысли одна хуже другой полезли в голову. Не зря же Бруно в прошлый раз не давал ей туда зайти! И что там может быть?
Она закрыла дверь на задвижку и даже окно, хотя ночь была тёплой, и долго вглядывалась в темноту, но ничего подозрительного не увидела, лишь спокойную гладь озера, да дрожащую в нём призрачную луну.
В конце концов она забралась в постель и позволила Бруно лечь рядом. Пёс был только рад и развалился на кровати, будто так и надо, а Габриэль погладила его, снова подумав о Форстере, и произнесла со вздохом:
— Эх, Бруно, Бруно! Как же тебе просто с твоим хозяином! А что мне с ним делать?
…Как мне не думать о нём?
И с этими мыслями она и заснула.
Утром Габриэль поймала себя на мысли, что слишком много времени проводит у зеркала. И слишком долго выбирает платье. Хотя выбор и был небогат. Но в это утро она надела свой лучший наряд и сделала причёску, ту которая, как она знала, идёт ей больше всего, пусть и не слишком практична. И хотя Кармэле она объяснила это тем, что не хочет, чтобы сестра Форстера подумала, что она вынуждена носить её платья из-за скудности своего гардероба, но где-то в глубине души она знала правду…
Все эти прихорашивания перед зеркалом не для Ромины. Они для того, чтобы достойно выглядеть перед Форстером. Пусть он не подумает, что его поцелуи или слова хоть что-то значат для неё! Она не будет выглядеть бледной и смущённой! Она будет выглядеть спокойной и уверенной в себе.
Только это тоже не было правдой.
Но она ни за что бы себе не призналась в том, что очень хочет выглядеть неотразимо, просто чтобы он заметил…
Габриэль стояла у окна в коридоре второго этажа дома и придумывала слова приветствия, чтобы они выглядели обыденно и безразлично, и даже не понимала, зачем это делает — ведь раньше для этого ей не нужно было подбирать слов. Но сегодня она, почему-то сильно волновалась и боялась спуститься вниз, в столовую.
Внизу, на подъездной аллее, мессир Форстер и синьор Грассо садились на лошадей, и их провожал Натан. С ними были собаки и ружья, и Габриэль поняла, что они собрались на охоту. И с одной стороны она даже обрадовалась этому: их, скорее всего, не будет до позднего вечера, но с другой стороны…
…с другой стороны это почему-то её расстроило.
Она прислонилась к стене, спрятавшись за тёмно-зелёной портьерой, и принялась наблюдать за мужчинами, точнее, за одним из них.
Почему-то сегодня она как будто впервые увидела, как прекрасно Форстер держится в седле, и то, как он управляется с ружьём, как отдаёт распоряжения, будто отсекая воздух правой рукой… И сегодня она вглядывалась в его лицо так, словно тоже видела его впервые… И не могла объяснить себе этого жадного интереса и любопытства.
…у него обаятельная улыбка…
…и когда он удивлён, то приподнимает левую бровь…
…а когда лукавит, то всегда щурится…
…и от загара его глаза кажутся ещё более синими…
— Доброе утро, Габриэль!
Она даже вздрогнула. Голос Ромины вырвал её из этого тайного созерцания, и ей стало жутко стыдно за то, что сестра Форстера застала её за таким неприличным занятием, как подглядывание.
— Я… смотрела… какая погода, — Габриэль почувствовала, как краснеет.
— А, погода прекрасная! Хотя уже и очень жарко, — ответила Ромина, сделав вид, что не заметила двух фигур на подъездной аллее, но в глазах её всё-таки замерли смешинки понимания. — Позавтракаете со мной? Мой брат и Винсент поехали посмотреть на охотничьи угодья, думаю, раньше вечера их ждать не стоит. А тут, знаете ли, со скуки можно помереть — ничего, кроме болтовни с Натаном о жаре да земляничном пироге.
— Да, конечно, — ответила Габриэль, ещё больше смутившись.
За завтраком больше говорила Ромина. Она вызвала служанок, и построив их вдоль стены, принялась раздавать задания, успевая при этом мазать маслом хлеб.
— Алекс совсем не занимается домом, я прошлась по верхнему этажу — Царица гор! Везде пыль и паутина! Этому дому не хватает хозяйки, — попутно она разъясняла для Габриэль свои задания. — Подушки просушить все, и перины! Одеяла, пледы, шкуры — всё на солнце! Вымыть окна в коридорах! А вы займётесь потолками — дом полон пауков! Как думаете, Габриэль, может, сменить портьеры на втором этаже? Деревья подросли, так что света и так мало, а тут ещё этот зелёный бархат! И он, кстати, уже давно не в моде. Анна, не стой столбом — живо поищи в кладовой, в прошлом году я привозила приличный отрез голубой тафты, надеюсь, вы не нашили из неё себе чепцов?
Она отправляла служанок одну за другой, и те приседали в реверансе и уходили быстро, без всяких возражений и вопросов, сказав лишь короткое: «Да, мона». А Габриэль поняла, что все они одновременно уважают, но и побаиваются Ромину, впрочем, это было и неудивительно. Её брат говорил с мужчинами ровно также. Со служанками он, конечно, был более мягок, но умение давать понятные и чёткие указания таким тоном, что никому и в голову не приходило возражать — эта черта у них с сестрой была общая. И Габриэль поймала себя на мысли, что наблюдая за Роминой, она невольно замечает в ней черты её брата, те, на которые раньше совсем не обращала внимания. Она будто видела его теперь через какую-то совсем иную призму, и делала для себя странные открытия.
Она хотела расспросить о том, что стало с Анжеликой, но едва закончился завтрак, как появился Натан с пером и бумагой, и оказалось, что Ромина на сегодня запланировала ревизию посуды и всякой утвари, так что Габриэль разговор пришлось отложить. И после завтрака она отправилась в оранжерею, потому что не могла усидеть ни за чтением, ни за рукоделием, а уходить далеко от дома ей было нельзя. Новые чувства и новые страхи будоражили её ум, и она не находила себе места, думая то о Форстере, то о своём возвращении в Алерту, или о том, что скажет синьор Грассо, когда вернётся в столицу. А ещё о том, кто хотел убить её и зачем, раз это была не Ханна?
Направляясь через задний двор к оранжерее, она вдруг вспомнила вчерашний огонь в развалинах замка, и повинуясь совершенно странному внутреннему порыву, свернула в сторону густых зарослей. Сейчас, при свете солнца, всё казалось не таким уж страшным, как вчера ночью, и Габриэль решила просто взглянуть, есть ли там чьи-нибудь следы, и если это так — рассказать об этом Натану. То, что затея эта глупая, и может закончиться плохо, ей подумалось мимолётно, но сегодня она была сама не своя, и не могла мыслить рационально. Просто эта загадка, одна из многих в этом доме, имела довольно простую отгадку, и получить её можно было здесь и сейчас.
Габриэль неторопливо пробралась по довольно хорошо сохранившейся лестнице, и аккуратно отодвинув свисающие плети плюща, осторожно прошла внутрь. Наверное, это когда-то был холл или гостиная — какая-то большая зала, от которой сейчас почти ничего не осталось, кроме стен. Пожар уничтожил деревянные перекрытия, они обрушились вместе с крышей, а затем, со временем, оставшиеся кучи мусора покрыла трава и вездесущая ежевика, но посреди зелёного ковра Габриэль различила едва заметную тропинку, ведущую к провалу в следующей стене. Только она хотела ступить туда, как появился Бруно и снова, как и в прошлый раз, попытался ей помешать, но теперь она не стала его слушать, подобрала платье и осторожно прошла по тропинке, наступая в те же самые места, где явно остались следы. Остановившись перед провалом в стене, она перевела дух, чувствуя, как ей становится немного страшно, но посмотрев на Бруно, Габриэль подумала, что, будь там кто-нибудь опасный, пёс бы залаял. Она раздвинула ветви проросшей на пепелище берёзы и заглянула внутрь.
Там оказалась ещё одна комната с обвалившимся потолком и ковром ежевики на полу, и ничего примечательного в ней не было, но Габриэль заметила, что в некоторых местах побеги растений перевёрнуты так, что видна сизая изнаночная сторона листа. Она оглянулась и прислушалась. Снаружи в ветвях щебетали птицы, и солнце немного просвечивало сквозь листву над головой, но здесь, в развалинах, было совсем тихо — ничто не нарушало покой разрушенного замка. Габриэль взяла палку и аккуратно приподняла побеги ежевики. Под ними обнаружились длинные свёртки, и она догадалась, что в них ещё до того, как кончиком палки осторожно развернула промасленную ткань.
Ружья.
Она приподнимала ветви, и повсюду под ними лежали такие же свёртки, и коробки, в которых, как она поняла, были патроны.
…Милость божья!
Сердце забилось испуганно, и в висках застучала кровь. Габриэль отбросила палку, приподняла платье и поспешила наружу.
…«И, кстати, вы ничего не видели странного в Волхарде в последнее время? Незнакомых людей? Чтобы кто-то необычно себя вёл? Чужие повозки? Большое количество еды неизвестно для кого»?
Слова капитана Корнелли сейчас всплыли в голове сами собой.
…О нет! Нет! Нет! Только не это! Неужели же Форстер связан с повстанцами? И с тем, что произошло на заставе под Инверноном? Но… как же так? Он замешан в убийстве королевских солдат? О нет! Это же верная погибель! Ведь если об этом узнают…
…А если узнают о том, что она видела тайник в развалинах?
От этой мысли у неё всё похолодело внутри.
…Ведь кто эти повстанцы — люди, что ненавидят и убивают южан…
Она южанка, а значит враг…
***Продолжение от 15 ноября***
Габриэль не знала, что делать. Единственное, что пришло на ум — может, стоит рассказать Ромине? Вряд ли она знает обо всём этом. Судя по тому, что Габриэль слышала от неё, сестра Форстера никогда бы не ввязалась в такое безумие — ведь это верная гибель всему тому, что она отстаивала все эти годы. И если Форстер в этом замешан — она сможет его убедить отказаться от нападений на заставы. Да и здесь синьор Грассо! Он тоже вряд ли захочет иметь дело с повстанцами.
Эта мысль её немного успокоила — скорее всего, пока они здесь, ничего плохого случиться не должно, но она мучилась дилеммой, торопливо шагая к дому: поговорить об этом с Роминой или лучше держать язык за зубами.
В итоге она решила всё-таки рассказать ей о своей находке, и надеяться на здравомыслие сестры Форстера и её житейскую мудрость. Мысль о повторении всех тех ужасов, что происходили здесь, когда шла война, когда южане сжигали леса в поисках повстанцев, приводила её просто в ужас.
Она быстрым шагом пересекла задний двор и прошла в ту часть дома, где находилась кухня и кладовые, и разыскала сестру Форстера — та как раз отчитывала кухарку за то, что в ларе с мукой было полно жуков. Габриэль деликатно покашляла, чтобы привлечь внимание.
Ромина оторвалась от своего занятия, стряхнула муку с рук и вышла в коридор. Габриэль оглянулась и отошла в сторону так, чтобы их разговор не достиг посторонних ушей, и кратко изложила суть дела. Но она даже толком не успела закончить свой рассказ, как услышала доносящиеся с лестницы шум и крики.
Мимо них пробежали две испуганные служанки с криками: «Солдаты! Солдаты!»
Габриэль посмотрела на Ромину, и увидела, как на её лице застыло выражение, точь-в точь такое, как она однажды видела у Форстера — будто лицо окаменело. Она развернулась резко и направилась в холл, прямая как струна, высоко держа голову, а Габриэль поспешила следом.
— Солдаты, мона Ромина! — воскликнул Натан, и растерянно посмотрел на дверь.
Габриэль бросилась к окну и увидела на подъездной аллее отряд в синих мундирах, и капитана Корнелли, который только что спешился у крыльца.
— …Божечки, что же это такое…
— …Царица гор! Да что же творится-то…
Служанки прильнули к окнам в страхе, причитая на все лады.
— Ну-ка живо закрыли рты! — рыкнула на них Ромина, и в её голосе прозвучали грозовые ноты. — А теперь выстроились так, словно к нам сам король пожаловал, и если какая из вас не улыбнётся господам в синих мундирах, я самолично спущу ей шкуру на конюшне!
Она перевела потемневший взгляд на Габриэль, наклонилась к ней и спросила как-то глухо:
— Вы же, надеюсь, понимаете, что Алекс в этом всём не может быть замешан?
А потом прошептала как-то обречённо:
— Царица гор… Нас всех повесят…
Сердце у Габриэль рухнуло, кровь застучала в висках, и даже руки и ноги похолодели. Она вдруг вспомнила всё…
…всё, что слышала от Ромины и Форстера, и от Корнелли, и вмиг картинка сложилась у неё перед глазами. Она представила на мгновение, как солдаты находят тайник с оружием, как факел падает на сено возле конюшни, как Форстеру заламывают руки и уводят его с собой… и виселицу…
И от этого зрелища, пусть и воображаемого, ей сделалось дурно.
— Вы что-то бледны как смерть, синьорина Габриэль! Выше нос. Вы же понимаете, что в наших общих интересах молчать об этой находке? Надеюсь, у нас не будет проблем с господами в синих мундирах? — спросила Ромина, выразительно посмотрев на Габриэль.
А затем пощипала щёки, пытаясь придать им немного румянца, и чуть потянула платье вниз, чтобы грудь в декольте смотрелась более призывно.
— У Корнелли нюх, как у гончей. Если он почует добычу, если он сам начнёт обыск — он выпотрошит Волхард, как фазанью тушку, он всё здесь перевернёт и найдёт то, что ищет! — горячо зашептала Ромина ей на ухо. — Всё, чего он хочет — повесить Алекса, уж поверьте! И он здесь неспроста. Так что… Вы же любите театр, Габриэль? Подыграйте мне. Понимаете, что нам всем сегодня понадобится немного театра?
Посмотрев на её сосредоточенное лицо, Габриэль судорожно сглотнула, кивнула, и ответила также тихо:
— Я больше люблю оперу, но вашу мысль я поняла. Можете не сомневаться…
Читать бесплатно другие книги:
