Южная роза Зелинская Ляна

— Именно, мессир Форстер! Спасибо за подсказку, — она не смогла удержаться.

— Хм… Так-то оно так. И, конечно, логично, синьорина Миранди, — тон Форстера перестал был насмешливым, он опустил фонарь и слова его прозвучали из темноты сухо и как-то безразлично, — иного я и не ждал. Что же, давайте остановимся на том, что я негодяй, а вы нежная южная роза, и ваша благодарность за гостеприимство принята. Надеюсь, вам всё же понравится здесь, и хочу сказать — не переживайте, я не буду докучать вам своим обществом. Я занятой человек и у меня много дел. Я встаю до рассвета, и заниматься соблюдением этикета и церемоний мне некогда. Здесь в Волхарде все такие. Здесь мы работаем с зари и до заката, не в пример томным южанам. Так что вы будете предоставлены сами себе. В вашем распоряжении вся усадьба, делайте что хотите, гуляйте где хотите, только не ходите одна дальше ограды. Вскоре починят мост, я прослежу за этим, и вы сможете избавиться от моего общества насовсем. Вас устроит такой расклад, синьорина Миранди?

— Более чем, мессир Форстер, благодарю за вашу… деликатность.

— Хм. Ну, значит по рукам. И пока вы здесь, не сочтите за навязчивость… но Бруно будет вас охранять, — Форстер свистнул псу.

— Охранять? И от кого же меня здесь охранять, кроме вас? — насмешливо спросила Габриэль.

— Кроме меня? — удивился Форстер. — Пфф! Помилуйте, синьорина Миранди, я даже смотреть не буду в вашу сторону, если вы этого не хотите. Не в моих правилах неволить женщин.

— Пфф! И в самом деле! — усмехнулась Габриэль, и добавила уже серьёзно: — Тогда не нужно меня охранять.

Форстер снова поднял фонарь так, чтобы было видно лица, шагнул ближе, и сказал, понизив голос:

— Послушайте, Элья, эти горы совсем не так безопасны, как красивы. Прочтите книгу, которую я давал вашему отцу. Это же Трамантия, здесь такой пылкой южной красавице стоит опасаться… всего, — и за его насмешкой в голосе было что-то ещё, от чего по спине у Габриэль пробежал холодок. — А Бруно всего лишь пёс. Не надо видеть в нём средоточие зла. Но когда он с вами — так мне будет спокойнее.

— Вы что… пытаетесь меня запугать? Я читала вашу книжку и мне не пять лет, чтобы верить в сказки и красноглазых волков. А чего ещё мне здесь бояться? — ответила она с вызовом.

— Однако вы испугались простой собаки.

— Было темно, и я в незнакомом месте, мне это простительно. Но не надейтесь, что я буду всего тут бояться и искать вашей защиты, — взмахнула она рукой.

— Хм, да вы уже говорите, как настоящая горская женщина! — глаза Форстера блеснули. — Что же, храбрая Элья, раз вы ничего не боитесь, тогда добро пожаловать в Трамантию! — усмехнулся он, и перехватив её руку, склонился и внезапно поцеловал.

Она отступила в испуге и поспешно её выдернула, потому что всё, что только могло быть неприличного, сошлось в этом поцелуе воедино. Темнота и уединенность, то, что они стояли так близко друг от друга, и это чёрное небо над ними полное ярких звёзд… его мягкие губы, прижавшиеся к пальцам так обжигающе и настойчиво, и шершавость его щеки, чуть царапнувшая кожу и этот тёплый плащ… а может это был виноват и не плащ… но её окатило такой жаркой волной, что даже мочки ушей запылали от смущения, и сердце забилось где-то в горле.

— Спасибо за гостеприимство и катитесь к дьяволу, мессир Форстер! — воскликнула она от смущения и неожиданности. — Ненавижу и вас, и вашу Трамантию! И пёс ваш мне нужен, и плащ…

С этими словами она сбросила плащ с плеч, быстрым шагом пересекла лужайку и вошла в дом. А позади услышала лишь смех хозяина Волхарда и его возглас:

— Вы ещё забыли пожелать мне провалиться, синьорина Миранди!

…А вот чтоб ты и провалился!

Сославшись на головную боль, она попросила Кармэлу принести ей ужин в комнату, потому что видеть самодовольного Форстера после всего, что она узнала, было выше её сил.

Она ходила из угла в угол по комнате и корила себя за то, что наговорила. За свою несдержанность и за то, что допустила всю эту неловкость… следовало бы подумать, что он попытается сделать что-то неприличное. Почему рука у неё до сих пор горит, как от ожога? Почему за этот поцелуй ей стыдно в сто раз сильнее, чем за тот, что был на балу у Таливерда?

Пречистая Дева! Да почему же он так её бесит?

Будь она мужчиной — давно бы вызвала его на дуэль! Ведь то, что он сделал — затащил их сюда обманом, это немыслимо! Воспользовался доверием отца, зная о его увлечениях, да, может, он и кости эти подбросил в пещеру, с него станется! Он говорил об этом с таким самодовольством, словно подвиг совершил!

Позже пришла служанка с целой вязанкой дров, разожгла камин, и произнесла с сильным горским акцентом:

— Хозяин сказал, дэлья роса наверняка будет мёрзнуть. По мне, так тепло, но ежели, и правда, замёрзнете, мона, вон поленья — подбрасывайте, сколько надо. Ежели мало, кликните меня — я ещё принесу. Хотя это комната Ромины, она и так самая тёплая, но могу ещё и пледов дать. Зовите меня Джида, я тут около кухни всё время.

— Дэлья роса? — переспросила Габриэль. — Что это значит?

Служанка покосилась на неё, пожала плечами и ответила неохотно:

— Да так, ничего.

Но Габриэль уже поняла.

Дэлья роса — южная роза. Вот значит как! Мессир Форстер даже при слугах насмехается над ней?

…Вот же подлец!

Она задула свечи и залезла под одеяло, и в то же мгновенье услышала какую-то возню в коридоре, а затем дверь осторожно отворилась, и в комнату вбежал Бруно. Нисколько не смущаясь, помахал хвостом, прыгнул на кровать и улёгся рядом.

— Фуу! Ты ещё как здесь оказался? — воскликнула Габриэль, натягивая одеяло до подбородка и не зная, что делать. — Уходи! Брысь! Ну же, Бруно! Уходи! Фу! Фу!

Но пёс никак не реагировал на её слабые протесты, только вытянул лапы и положил на них голову. Она попыталась столкнуть его с кровати, подтягивая одеяло на себя, но проще было столкнуть гору — пёс оказался неимоверно тяжёлым, и лишь посмотрел на её потуги с искренним недоумением. Идти и просить помощи ей было стыдно: она ведь не трусиха, именно об этом она только что говорила Форстеру. А признаться в том, что она не может выгнать из кровати собаку — это дать повод всей усадьбе смеяться над глупой «южной розой». Пришлось оставить большую часть кровати Бруно.

…Ну уж нет! Завтра она обязательно запрёт дверь на засов.

Так она и заснула на самом краю, накрывшись едва ли не с головой, и надеясь, что этот огромный зверь не загрызёт её ночью. А под утро, когда дрова в камине прогорели, и стало холодно, Габриэль и сама не заметила, как прижалась к тёплой спине пса.

Форстер своё слово сдержал.

Следующие две недели он почти не попадался Габриэль на глаза. Вставал вместе с рассветом и уезжал задолго до того, как она спускалась к завтраку. В какие-то дни он и вовсе не ночевал дома. Почти всё время в поездках его сопровождала Ханна, иногда Йоста или Бартли — мрачный хромой старик, который всё время курил трубку. И, конечно же, следом бежала приличная свора собак.

Прибыли остальные участники экспедиции, они заняли всю гостиницу и надежда Габриэль на то, что они смогут туда вернуться, растаяла. Она пыталась поговорить с синьором Миранди о том, чтобы сменить жильё, но он лишь ссылался на сроки работ, что им нельзя потерять ни одного дня, и слушала её весьма рассеянно, а вскоре тоже стал исчезать на рассвете и появляться дома только к закату. Каждое утро Кармэла готовила ему с собой корзину еды, и наскоро перекусив, он радостно уезжал в небольшой двуколке любезно предоставленной мессиром Форстером.

А Габриэль оставалась предоставленной сама себе и это её полностью устраивало.

В первые дни она старалась больше времени проводить в своей комнате, чтобы лишний раз не попадаться хозяину Волхарда на глаза, но потом, когда поняла, что он почти всё время отсутствует, осмелела и стала больше гулять. Поначалу — возле озера, по той самой дорожке, где она так испугалась Бруно, а затем, когда берег был исследован полностью, Габриэль принялась осматривать усадьбу.

Большой двухэтажный дом из серого камня имел два крыла. За ним, отделённые небольшим парком, виднелись хозяйственные постройки, а поодаль стояло ещё несколько домов, принадлежавших семьям из клана Форстеров.

…«…они живут кланами в своих замках и поклоняются духам гор».

…«Вон у того же Форстера на заднем дворе растёт огромный дуб. Поверите ли вы, синьорина, что его люди молятся этому дубу?»

Раньше Габриэль так и думала, что все горцы живут в мрачных замках, в которых холодно, сыро и водятся приведения, а вокруг стоят каменные идолы. Но дом Форстера был построен в традиционной классической архитектуре, с большими окнами, колоннами на входе и подъездной аллеей, и глядя на него со стороны можно было подумать, что ты находишься где-то в центральной Баркирре, если, конечно, не обращать внимания на мохнатые разлапистые ели и белоснежные вершины гор на горизонте.

Этот дом немного её удивил. Ей хотелось расспросить кого-нибудь, почему он так не похож на всё, что она знала о кланах горцев, но расспрашивать было некого — все жители Волхарда оказались крайне молчаливы, и на Габриэль смотрели с опаской и недоверием. Большинство из них говорили на горском диалекте, половину их слов она понимала с трудом. А те, кто изъяснялся достаточно хорошо, обычно отвечали односложное: «Да» или «Нет», а ещё вездесущее: «Надо думать, что скоро», «Более-менее», «Так-то оно так», и поминали Царицу гор во всех вариантах. Ну и конечно, говорили они все медленно, неторопливо и при этом, все как один, смотрели в потолок или на небо, или куда угодно, только не в глаза. Смотреть синьорам в глаза тут считалось почему-то крайне неприличным.

И что бы Габриэль ни хотела узнать, получить она могла только какой-то невнятный ответ. Всё в их горном мире было очень приблизительным: время, расстояние, важность и скорость…

На вопрос о том, когда починят мост, Натан посмотрел в угол, где висела голова большого оленя, и произнёс степенно, выпятив нижнюю губу:

— Надо думать, что скоро, синьорина Миранди.

— А много ли уже сделали?

— Да более-менее много.

— А сколько людей чинят мост?

— Да много, синьорина.

— Натан, ну хоть к середине лета-то починят? — спросила почти умоляюще.

— Так-то оно так, да всё же, человек предполагает, а Царица гор может и враз всё порешить по-другому, синьорина Миранди.

И означать такой ответ мог что угодно. Что починят мост, хорошо, если к середине лета, а может, и не починят вовсе. Или что ещё никто к этой починке и не приступал, как выяснилось позже. А «много» — это два человека, которые ходят к реке раз в два дня и замеряют насколько спала вода. От этих ответов Габриэль совсем потеряла надежду, и понимала только, что при всём желании, повлиять она на эту ситуацию не может.

А ещё она заметила, что в усадьбе в большинстве своём живут женщины и старики, и это тоже показалось ей странным. Единственным мужчиной, полным сил, и среднего возраста, кроме хозяина, был только управляющий — Кристофер, но и его Габриэль за две недели видела, хорошо, если пару раз. Он был вечно в седле и в мыле, словно за ним кто-то гнался: приезжал, топтался в гостиной, гортанно раздавал какие-то указания на заднем дворе, пил бульон на ходу, совал пирожки, вынесенные кухаркой, в сумку и быстро уезжал.

— Так время стрижки овец, синьорина Миранди, — ответил на её вопрос Натан, — все более-менее заняты.

Вскоре после приезда Габриэль собралась написать письмо Франческе, но обнаружила, что перья, чернильницу и бумагу отец увёз с собой в полевой лагерь, и она решила попросить их у Натана. Дворецкий, как обычно, задумался, а затем произнёс степенно, снова глядя на оленью голову в углу:

— Приборы и бумага в кабинете хозяина, синьорина, вы спросите у него, надо думать, он разрешит.

— А вы не могли бы… сами спросить у него? А то мы с мессиром Форстером обычно… не пересекаемся. Я была бы очень вам благодарна, мне нужно-то всего пару листочков.

Самой просить Форстера об этом ей не хотелось. Натан сказал, что постарается. И в самом деле, на следующее утро к ней явилась Джида — служанка, что обычно приходила растапливать камин, и на подносе у неё оказались чернильница, перья в керамическом стакане и листочки бумаги.

— Хозяин просил вам передать, — Джида поставила поднос на столик и удалилась.

Но когда Габриэль села писать письмо Фрэн, то обнаружила, что бумаги хозяин Волхарда пожертвовал ровно два листочка.

— Да чтоб вы провалились, мессир Форстер! — воскликнула она, и посмотрев на Бруно, который сидел рядом, добавила: — Твой хозяин просто невыносим!

Писала она очень аккуратно, боясь поставить кляксу, и обдумывая каждую фразу, не хотелось снова просить бумагу. И вовремя спохватилась, подумав, что Фрэн, пожалуй, не стоит знать о том, где она теперь живёт. Она написала подробно о дороге, о красивой природе, о людях, и том, что они поселились в прекрасном доме, снятом для них университетом, что здесь мило и совсем не так ужасно, как она себе представляла. Она приукрасила всё, что только могла.

Ведь если Фрэн и расскажет кому-нибудь о её письме, а она расскажет обязательно, так пусть у светских сплетниц не будет лишнего повода позлорадствовать над «бедняжкой Габриэль». И, разумеется, она ни словом не обмолвилась о мессире Форстере, потому что это было бы просто самоубийством.

В качестве обратного адреса она указала почту в Эрнино, мало ли кто в Алерте мог слышать, что такое Волхард! Лучше она сама будет забирать письма. И ей вообще нужно ежедневно молиться Пречистой деве о том, чтобы на сотню льё не оказалось никого из их знакомых.

…Хоть бы скорее закончилось это лето!

Она спросила Натана, как ей отправить письмо, и он предложил сделать это с хозяином — тот всё равно собирается утром в Эрнино, и может проехать по пути мимо почты.

— О нет! Нет! Не хотелось бы беспокоить мессира Форстера! Он ведь очень занят. Я, пожалуй, подожду, когда отец поедет или завтра прогуляюсь до Эрнино пешком, здесь же недалеко? — ответила Габриэль.

-Так-то оно так, никак не больше четверти льё, — ответил Натан и, с сомнением посмотрев на туфли Габриэль, добавил, — но я всё же попросил бы у хозяина коляску. А возницей я вам дам кого-нибудь.

На что Габриэль ответила категорическим отказом. А вечером отдала письмо отцу.

Но, к сожалению, полностью просьб к Форстеру ей избежать не удалось, и вскоре она снова обратилась к нему через Натана. В этот раз с разрешением посетить капеллу — дверь туда, как и во многие комнаты в доме, была заперта. На следующий день, очевидно, получив одобрение хозяина, дворецкий церемонно открыл для неё дверь в молельную и терпеливо ждал снаружи, пока Габриэль выйдет.

…Неужели всякий раз, чтобы помолиться ей нужно будет просить об этом Форстера?

Затем Габриэль осторожно спросила, можно ли воспользоваться библиотекой? Через стеклянную дверь она рассмотрела множество стеллажей с книгами, а также стол, на котором стоял письменный прибор из оникса, и стопку листов бумаги. Если ей разрешат ходить сюда, то и не надо будет выпрашивать каждый листок — она сможет писать Фрэн, когда ей удобно. И читать.

Как она поняла позже, многие комнаты закрывались на ключ, чтобы собаки, которые бегали тут повсюду, не забрались и не порвали книги или не испортили что-нибудь ценное.

А ещё она подумала, что Форстеру, видимо, нравится то, что она вынуждена просить у него каждую мелочь. И расчёсывая на ночь волосы, она вздохнула и сказала Бруно, который сидел тут же, наблюдая за ней:

— Твой хозяин — ужасный человек. Он наслаждается тем, что мне приходится унижаться, выпрашивая у него каждую мелочь! Это отвратительно.

Бруно лизнул её за руку, будто соглашаясь, зевнул и затем растянулся на медвежьей шкуре.

А утром Джида принесла ей связку ключей и записку.

«Дорогая синьорина Миранди!

Я понимаю, что вы не горите желанием со мной общаться, но я ещё в прошлый раз сказал — вы можете чувствовать себя хозяйкой в этом доме. Можете пользоваться чем угодно, не спрашивая разрешения через Натана. Он многое понимает слишком буквально и не совсем правильно. Так что я дал ему распоряжение выполнять любые ваши просьбы. Любые, синьорина Миранди».

Габриэль посмотрела на записку с удивлением и подумала, что это странно. Очень странно. Он будто мысли её прочитал и от этого ей стало не по себе.

Связка оказалась внушительной, похоже, здесь были ключи от всех запертых комнат, и это удивило Габриэль ещё больше — зачем они ей? И поэтому взяла только два ключа — от капеллы и библиотеки, а остальные велела Джиде отнести обратно. Но на следующий день служанка вернула связку со словами:

— Хозяин велел отдать назад, сказал — мало ли… вдруг вам что-нибудь понадобится, а вы постесняетесь спросить, — положила её на столик, и не глядя на Габриэль, быстро ушла.

И так было почти всегда.

Никто из слуг, кроме Натана, с Габриэль особенно не разговаривал. Все они смотрели на неё неодобрительно, а некоторые враждебно, как будто своим появлением здесь она нарушила их привычную жизнь. На вопросы отвечали односложно, а едва завидев её, тут же замолкали. И кроме Кармэлы и Натана, поговорить здесь было практически не с кем. Но из служанки и дворецкого собеседники были так себе.

И если раньше Габриэль думала, что хуже всего для неё будет присутствие мессира Форстера, то теперь больше всего её угнетала тишина этого большого пустого дома, молчание слуг, их отношение к ней и неодобрительные взгляды, будто она была в чём-то перед ними виновна.

— Не любят они нас, синьорина Габриэль, — разоткровенничалась как-то Кармэла, — мы для них — захватчики. Их кухарка, Кьяра, мне так и сказала. Все южане — захватчики и нечего нам тут делать.

Габриэль лишь удивилась, но отчасти неприязнь слуг ей стала понятна. Об этом она как-то не задумывалась, но сейчас вспомнила о том, что рассказывал капитан Корнелли о горцах и своей службе в экспедиционном корпусе.

Восстание зелёных плащей — так называлось сопротивление горцев протекторату Баркирры. Не так уж и давно здесь была война…

Правда, сейчас ничто уже не напоминало о тех временах — кругом только луга, пастухи и овцы, цветы и белые вершины гор, но однажды в голове сами собой всплыли слова Корнелли, сказанные им о Форстере прошлой осенью:

…«Вы знаете, что его отец участвовал в Восстании Зеленых плащей? И его дядя до сих пор прячется где-то там, в горах, с остатками бунтовщиков — устраивает засады и налёты на наши гарнизоны».

…«Его отца — старого Форстера, как раз и вздернули на виселице за это…»

Она вспомнила об этом в тот день, когда впервые попала в библиотеку. На стене прямо напротив письменного стола висел портрет: мужчина в полный рост, в традиционной горской одежде, а у его ног лежат собаки. Портрет не был подписан, но и без всякой подписи было понятно, что на нём изображён отец Форстера — они были очень похожи с сыном. Тот же высокой лоб, та же осанка, тот же гордый взгляд синих глаз…

Рядом, в соседнем простенке между окнами, висел другой портрет — женщины. Чем-то неуловимым Александр Форстер был похож и на неё, и Габриэль догадалась, что это его мать. На картине внизу подпись была — Джулия Форстер. Типичная южанка — светло-каштановые волосы уложены в высокую причёску, карие глаза, мягкие черты лица и чуть заметная улыбка. А в руках — роза…

Габриэль даже смутилась и в тот день не стала брать книг, а просто ушла из библиотеки. Ей показалось, что она словно заглянула в жизнь Форстеров и увидела то, чего ей видеть не полагалось.

…Его отца повесили…

Теперь, когда мессир Форстер-старший перестал быть неизвестным горцем, о котором говорил Корнелли, теперь, когда он находился не за сотни льё в далёкой Трамантии, а взирал на неё с этой картины, обстоятельства его смерти показались Габриэль ужасными.

Она не знала всей истории о восстании, кто был в нём виноват, а кто прав, но сейчас впервые задумалась об этом.

…А что стало с его матерью? И кто такая Ромина, в чьей комнате она теперь живёт?

Она осторожно закрыла дверь в библиотеку и заперла на ключ, решив ненавязчиво это узнать. Вот только у кого? В этом доме ей вряд ли дадут внятный ответ.

За время отсутствия Форстера её злость и раздражение понемногу утихли, и их место заняло любопытство. И если в первые дни своего пребывания Габриэль была погружена в себя, думая об Алерте и Кастиере, о будущем и ненавидя хозяина Волхарда, то теперь она, наконец, стала видеть и окружающий мир, и кроме красоты местных пейзажей, стала замечать множество других интересных вещей.

Она всё-таки пошла в Эрнино пешком, потому что отец три дня провозил её письмо в кармане, всякий раз забывая заехать на почту. Натану она об этом говорить не стала, да он и не спрашивал — привык за это время, что их гостья постоянно уходит гулять вокруг усадьбы. Дорога оказалась не такой уж и длинной, погода прекрасной, а вид с холма на Волхард оказался захватывающим, и Габриэль решила, что теперь будет часто совершать такие прогулки. Тем более что обещала регулярно писать Франческе.

Бруно убежал к реке, а Габриэль шла, наслаждаясь теплом поздней весны, разглядывая Трамантино Сорелле и черепичные крыши Эрнино, когда увидела мчащегося навстречу всадника и посторонилась, пропуская его.

Но всадник вдруг резко осадил лошадь, и она услышала удивлённый возглас:

— Синьорина Миранди?

Она подняла голову, прикладывая ко лбу ладонь, чтобы смотреть против солнца на окликнувшего её человека, но он уже спешился, шагнул навстречу и эмблема экспедиционного корпуса — золотой лев на зелёном поле, блеснула на тулье его фуражки.

— Капитан Корнелли? — удивлённо спросила она. — Вы… здесь?

И дальше подумала, как же это некстати…

Мысли заметались пойманной птицей — если он узнает о том, где она живёт, то узнает и Фредерик, и капитан Моррит, и … и вся Алерта!

…Милость божья! Она пропала…

Ну почему из всех людей на свете, Боги послали ей именно капитана Корнелли! Человека, который всё, ну абсолютно всё истолкует превратно! Ведь именно он стрелялся на дуэли из-за неё!

И в этот момент ей хотелось просто убить мессира Форстера.

— И вы… здесь! Боже, какая удача! И как неожиданно видеть вас в этом месте! — капитан поцеловал её руку, и дружески пожал, с улыбкой разглядывая лицо Габриэль. — Я так рад!

— И я… очень рада вас видеть, — улыбнулась Габриэль вымученной улыбкой.

— Простите меня, синьорина Миранди, — произнёс он, наконец отпустив её руку. — Я очень виноват перед вами!

— Простить? За что?

— За… то, что было в Кастиере. За то, что я уехал, даже не попрощавшись. Мне нет прощения, я понимаю, и мне очень жаль, что всё так получилось. Но мой отец, увы, был… очень настойчив! И он не только мой отец, но и старший по званию, я не мог его ослушаться, — на лице капитана Корнелли и в самом деле появилось раскаянье. — Я вам писал, но вы не отвечали… И я решил, что вы… Скажите, что вы простили меня?

— Тут не за что прощать, я всё понимаю, — ответила Габриэль. — Я слышала о вашем отце и знаю, что он… очень суров. И если вы писали мне в Кастиеру… мы ведь осенью переехали в Алерту, хотя странно, что письма нам не переслали. А… как вы оказались здесь? — спросила она, напряженно думая о том, как же обойти вопрос, который он непременно задаст.

…Где они остановились в Эрнино…

— Здесь? — Корнелли чуть нахмурился. — Приехал с авангардом в гарнизон. На границе опять волнения… Снова повстанцы… Генерал-губернатор приказал усилить все форпосты дополнительными отрядами. Я тут по его поручению.

И увидев, как изменилось лицо Габриэль, он тут же добавил с улыбкой:

— Но вам нечего бояться! В Эрнино спокойно. Тут, пожалуй, самое спокойное место на всей границе. И кстати, я не спросил, а оказались здесь вы?

— Университет направил отца в экспедицию. Здесь нашли очень древние кости очень древнего тигра в очень древней пещере. Понимаете, что он не мог устоять? — улыбнулась Габриэль в ответ, чувствуя, как похолодели пальцы.

— А, так тот палаточный лагерь у пещер… Значит синьор Миранди там? А вы его сопровождаете? Удивительно, как нас свела судьба!

— У отца слабое сердце и я приглядываю за ним, нельзя было отпустить его сюда одного, вот почему я здесь. Как здоровье Фредерика и капитана Моритта? Всё ли у них хорошо? Они приехали с вами? — Габриэль снова попыталась увести разговор в сторону.

— Да, у них всё, как обычно! А где вы остановились, синьорина Миранди? Я бы хотел сегодня же засвидетельствовать своё почтение вашему отцу, — капитан прищурился, и по его лицу было понятно, что вовсе не синьор Миранди цель предполагаемого визита.

…Ну вот…

Что ей ответить?

Отчаянно ища способ не сказать правду, она так ничего и не смогла придумать. Потому что соврать было нельзя, обман легко раскроется — первый же встречный скажет, где именно поселился приезжий профессор, что копается в костях. И её ложь лишь подтвердит любые самые гнусные предположения. Да и её отец, разумеется, всё расскажет, если встретит капитана здесь.

…Пречистая Дева!

Но сказать правду у неё язык не поворачивался. А если вдруг капитану придёт в голову приехать в Волхард? О нет! Нет! Только не это! И что он подумает, узнав, что она живёт под крышей с человеком, которого ненавидит? Который стал поводом для их дуэли, чьё предложение она отвергла, и кто заявлял о том, что у них есть «отношения»? Это же просто подтвердить, что эти «отношения» и правда есть. Разве поверит капитан в то, что из всех мест в мире университет послал синьора Миранди именно сюда, и при том, совершенно случайно?

…Она пропала!

В этот момент она подумала, что уповать ей остаётся только на благородство капитана Корнелли. Выбора у неё нет — лучше сказать правду. Капитан, разумеется, не станет к ним приезжать, да и вряд ли после таких слов вообще захочет её видеть. Но… возможно, он никому об этом не расскажет.

И, кажется, в этот момент она достигла предела своей ненависти к Форстеру.

— Мы живём в Волхарде, — сказала она, глядя Корнелли прямо в глаза.

И рассказала всё, как есть честно и без утайки. Единственное, о чём она умолчала — о том, что именно Форстер выделил денег на эту экспедицию.

— Так что, увы, — она развела руками и в глазах у неё стояли настоящие слёзы, — я заложница этой ситуации, этого проклятого дома и…

Она хотела сказать «этого человека», но вовремя остановилась. Мало ли как может быть это истолковано.

— … жду пока починят мост, и как могу, избегаю общения с мессиром Форстером. Вот поэтому я здесь, — закончила она свою речь со вздохом.

— Да, я видел разрушенный мост, — произнёс капитан, разглядывая носки своих сапог, и по его тону нельзя было понять, какой именно вывод он сделал из её слов. — В этом году была слишком бурная весна, мосты смыло почти через один.

— Простите, но мне пора, — произнесла Габриэль, чувствуя неловкость и желание поскорее уйти.

Ей не хотелось видеть в глазах Корнелли удивление или презрение, или вежливую попытку сохранить лицо и первому расстаться с ней не нарушая приличий.

— Погодите, — капитан посмотрел на Габриэль, и в его взгляде она не увидела того, чего так боялась.

Но взгляд этот остался для неё непонятым, то ли сочувствие, то ли любопытство…

— Вы же понимаете, что меня не слишком-то желают видеть в Волхарде… Так что навестить вас там я едва ли смогу, — произнёс капитан, будто извиняясь, и не глядя Габриэль в глаза, — к тому же сегодня я уезжаю. Но вскоре я вернусь, и если вы не возражаете, синьорина Миранди, то я хотел бы пригласить вас… и вашего отца, разумеется, посетить наш гарнизон. Здесь нет светской жизни и всё довольно уныло. Но на день Святой Девы Ровердской будет большой праздник. И танцы. А ваше общество само по себе праздник, и вы даже не представляете, насколько всем будет приятно видеть здесь истинную южанку. Мы тут посреди дикарей так истосковались по хорошим манерам. Я уверен, наше командование встретит вас с удовольствием. Кстати, приедет и Фредерик, и Никола Моритт. Так что вы скажете? — он, наконец, посмотрел на неё, и лицо его снова стало беззаботным.

Это предложение сильно удивило Габриэль. Она ожидала от капитана холодного вежливого прощания и сдержанной презрительной усмешки, и то, как он воспринял ситуацию, показалось ей верхом деликатности. И, кажется, в этот момент она прониклась к капитану искренней симпатией.

К тому же его предложение было заманчивым — после молчаливой пустоты Волхарда, одиночества этого дикого места и неодобрительных взглядов слуг, оказаться среди тех, перед кем не нужно извиняться за то, что ты южанка, было бы приятно. И Габриэль с удовольствием согласилась.

— Я пришлю вам записку, надеюсь за это меня не вызовут на дуэль, — усмехнулся капитан, почтительно целуя ей руку.

— Кстати, я не спросила, как ваше плечо?

— Это мелочи, синьорина Миранди. К тому же это была левая рука, так что если понадобится… если этот гроу хоть чем-то вас обидит…

— О не говорите так! Уверена, что не понадобится! — ответила Габриэль торопливо, глядя на то, каким стало выражение лица капитана. — У меня нет никаких проблем, ведь мессир Форстер почти не бывает в Волхарде.

…Не хватало ещё новой дуэли между ними!

— Не бывает? — спросил капитан задумчиво. — Так он уехал в Алерту?

— Нет, он всё время в разъездах. На каких-то перевалах и пастбищах, я не очень ориентируюсь в местной географии, — ответила Габриэль, пожав плечами.

— Вот как? Хм… И как часто он уезжает?

— Да почти ежедневно.

— А вы не слышали, случайно, таких названий, как Седьмая застава или Инвернон? Он уезжает туда?

— Седьмая застава? Пожалуй, да, слышала. Кажется, он был там в день нашего приезда в Волхард. А почему вы спрашиваете? — какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось у Габриэль внутри, при виде того, как капитан прищурился.

И в тот же миг ей показалось — кто-то смотрит на неё из кустов, что росли по другую сторону дороги. По спине так и скользнула ледяная струя, прямо меж лопаток, и Габриэль даже оглянулась.

Никого.

Лишь листья дикой вишни чуть шевелились от лёгкого ветерка, но Габриэль почему-то поёжилась.

— Не переживайте, я спросил просто так… я там проезжал, так что… — снова улыбнулся капитан, оборвав свою речь на полуслове, и добавил: — А позвольте, я вас провожу?

— О нет! Спасибо, не стоит беспокоиться, здесь недалеко и погода великолепная, я прогуляюсь вдоль реки — нарву цветов, — улыбнулась Габриэль.

Вот уж совсем это ни к чему! Мало ли кто может встретиться им по дороге. Не нужно, чтобы в Волхарде знали об этой встрече.

— Тогда, скоро увидимся, синьорина Миранди? — капитан ещё раз поцеловал её руку, удержав чуть дольше, чем нужно, и глядя пристально ей в глаза.

И она смутилась от этого внимания.

Корнелли церемонно попрощался, затем сел на лошадь, и ещё раз поклонившись и приложив руку к сердцу, ускакал по направлению к центру Эрнино.

А Габриэль продолжила свой путь с тяжёлым сердцем. Нехорошее предчувствие камнем лежало на душе и отделаться от мысли, что эта встреча, в итоге, не принесёт ничего хорошего, она не могла.

Когда она спустилась к одной из небольших речушек, впадающих в озеро близ Волхарда, из кустов внезапно появился Бруно. Он обнюхал её руку и грозно заворчал, глядя на Габриэль.

— Бруно? Что с тобой? — удивилась она такому странному поведению.

Надо сказать, что огромный пёс теперь следовал за ней повсюду. После той ночи, когда он улёгся на кровати в её комнате, ей так и не удалось от него отделаться. Поначалу она решила прекратить это безобразие и на следующий же вечер заперла дверь на засов. Но это не помогло. Пёс принялся скрестись и скулить так, что ей пришлось всё-таки его впустить, чтобы не разбудить весь дом. Она осторожно спросила Натана, как бы сделать так, чтобы собака не ходила за ней по пятам и не просилась так настойчиво в её комнату на ночь, но дворецкий ответил, что никак. Бруно слушает только хозяина. А идти и просить Форстера…

…Да ни за что! Она потерпит.

Правда, тем вечером они пришли с Бруно к соглашению, что спать он будет, хоть и на кровати, но только в ногах. Он был против, но Габриэль проявила упорство в этом вопросе, трижды стаскивая его на пол вместе с одеялом и указывая на его новое место.

А потом она как-то незаметно к нему привыкла. Пёс был очень ненавязчив, не надоедал, ничего не выпрашивал, просто ходил за ней, как тень, сидел рядом, иногда убегал куда-то, но находил Габриэль, где бы она ни была. И вскоре она поняла, что с ним и правда как-то спокойнее: можно гулять по всей усадьбе и даже ходить в лес, возвращаться поздно вечером, и быть уверенной в том, что рядом с таким устрашающим зверем ей совершенно ничего не грозит. Она так к нему привыкла, что совершенно перестала замечать, и когда он неожиданно вот так впервые подал голос, Габриэль даже испугалась.

Бруно снова обнюхал её руку, с грозным лаем сорвался с места и умчался по дороге в сторону Эрнино. Он вернулся лишь к вечеру, весь грязный, в репьях и царапинах, так что Натан вовремя перехватил его в гостиной и перепоручил служанкам, чтобы они его отмыли.

— Паршивая ты собака! Оно вот надо, чтобы ты к синьорине Элье лез в таком-то виде? — распекал дворецкий пса. — Где тебя только носило! Царица гор! Да где ты столько репьёв-то нашёл по весне? Вот приедет хозяин, я скажу ему, чтоб он тебя забрал пасти овец, раз нету у тебя более-менее понимания, как вести себя в приличном доме!

А вечером Бруно, вымытый и причесанный, тихо прокрался в комнату к Габриэль и лёг, не как обычно в ногах, а на коврик у камина. И это удивило её, потому что, как ни странно, она уже привыкла к тому, что он спит на кровати.

— Что случилось, Бруно? — спросила она, присев рядом — разговаривать с псом уже вошло у неё в привычку, поскольку говорить в этом доме было особенно не с кем.

Но пёс лишь отвернулся, и закрыв глаза, притворился спящим. И она готова была поклясться, что он на неё обиделся.

Габриэль не стала никому говорить о встрече с капитаном Корнелли. Даже отцу. Потому что, кто знает, а вдруг он скажет об этом Форстеру? Они ненавидят друг друга и между ними достаточно спички, чтобы всё полыхнуло и дошло до убийства. В прошлый раз этой спичкой стала она. В этот раз лучше было бы ей и вовсе здесь не оказаться.

Она лишь помолилась Пречистой Деве, чтобы капитану Корнелли хватило благородства держать язык за зубами о том, что он узнал. В следующий раз она обязательно попросит его не говорить об этом своим друзьям. Пусть скажет, что они поселились в каком-нибудь доме в Эрнино.

…Ну почему она не сделала этого сразу? Просто растерялась…

И у неё была надежда на то, что капитан не расскажет, судя по тому, как он повел себя при встрече. Во всяком случае, она очень на это рассчитывала.

На следующий день после прогулки в Эрнино, она продолжила обследовать усадьбу и на этот раз обнаружила новую находку — развалины замка.

В тот день к озеру вышли косцы убрать траву, поднявшуюся почти по пояс. Чтобы им не мешать, Габриэль впервые отправилась за дом, туда, где задний двор был отгорожен густой живой изгородью. За ним начиналась небольшая рощица, и она решила прогуляться там, между высоких старых кедров, больших камней и кустов можжевельника.

Обвалившихся стен не было видно ни с дороги, ни с других мест усадьбы, потому что подлесок поднялся уже высоко, молодые берёзы и осины закрыли собой руины, а густой горный плющ набросил поверх покрывало своих плетей. Габриэль прошла вдоль одной стены, и сквозь длинные побеги плюща, увидела лестницу, ведущую внутрь. Раздвинув гибкие плети, хотела уже ступить на неё, как Бруно, ухватился зубами за край её платья и потянул назад.

— Бруно? Ты что? Пусти! Да что с тобой такое?

Она обернулась и посмотрела на него недоумённо. Но пёс зубы не разжал, лишь сильнее потянул Габриэль назад и глухо заворчал. А глаза у него были в этот момент какие-то странные, будто видели что-то за её спиной, в этих старых развалинах. От этого взгляда ей даже стало не по себе, снова показалось, что кто-то смотрит на неё, и она поспешно отступила. Постояла некоторое время, глядя на зелёный ковёр листьев, и пошла вдоль стены.

…Сколько лет этим развалинам?

Подросшим деревьям, пробившимся поверх битого камня, было никак не меньше тридцати лет. Северная стена сохранилась лучше остальных, сквозь вездесущий плющ проглядывали пустые проёмы окон, над которыми на камне отчётливо сохранились следы копоти. Но и заросли здесь стали совсем уж непроходимыми — повсюду буйствовала ежевика, и Габриэль оставила попытку осмотреть весь замок целиком. Да и внимание её привлекло кое-что совсем другое. За северной стеной замка она увидела огромный дуб.

Поляна, на которой он рос, была расчищена и трава выкошена, и сам этот дуб с толстым стволом, который обхватить могли, наверное, не меньше пяти человек, с узловатыми ветвями и тёмной корой был похож на какое-то мифическое существо, настолько он был могуч. Его размеры поражали, но всё великолепие этого гиганта портило только одно — он был наполовину обгоревшим.

Габриэль подошла ближе.

Видно было, что это не удар молнии — дерево подожгли снизу. А ещё она обнаружила зарубки — кто-то пытался срубить его топором. Видимо это было давно. Старый исполин начал понемногу восстанавливать силу — молодые ветви уже пробились там, где под обожженной корой всё же сохранилась жизнь. И зарубки давно потемнели, стянулись с краев.

…«Знали бы вы, сколько мы сожгли их жутких идолов и священных мест! Вон у того же Форстера на заднем дворе растёт огромный дуб. Поверите ли вы, синьорина, что его люди молятся этому дубу?»

Эти слова, сказанные капитаном Корнелли, снова всплыли в голове сами собой, и Габриэль огляделась. Здесь не было никаких идолов, никаких алтарей, или жертвенников, просто поляна, камни и лес вокруг.

Тогда, на свадьбе Таливерда, она не придала значения этим словам. Мало каким идолам молятся дикари в далёкой Тамантии. Но сейчас она стояла, как раз здесь, в том самом месте, о котором у неё когда-то были очень смутные представления, и всё вдруг обрело реальные очертания и смысл.

Она подошла к дереву, сняла перчатки, приложила ладони к толстой коре, покрытой глубокими бороздами, и запрокинув голову посмотрела вверх. Узловатые ветви, словно скрученные болезнью руки старика, были раскинуты в стороны. И на контрасте с этой тёмной корой, покрытой глубокими бороздами морщин, трепетала нежная вуаль первой зелени — дуб распускается очень поздно, в самом конце весны.

А сколько лет ему? Он ведь точно старше всего, что здесь есть, и дома, и даже развалин замка…