Нелюбимый Доманчук Наталия

Время убивать

После того, как Давид поговорил с Аленой, он направился на встречу со своим лучшим сыщиком Виктором, который занимался поиском информации об Алевтине.

Всю свою жизнь Давид привык решать вопросы с помощью диалога. Он почти никогда не общался с клиентами по телефону — только живое общение, только глаза в глаза. Он, можно сказать, умел читать людей и моментально подмечал самое важное, ведь очень часто ему попадались такие типы, которым он сразу отказывал, — непорядочные, подлые, низкие. Его тошнило от этого смрада, от этих гнилых и грязных людей, которые они считали, что они владеют миром, легко шли по головам и ни в грош не ставили человеческую жизнь. Он имел дело с изменами и предательствами почти каждый день и другой на его месте наверняка бы отчаялся и перестал верить в любовь и настоящие чувства, но так как он видел ее в семье брата, то и сам верил, что когда-нибудь обретет ее.

— Это Леонид, — представил Виктор худощавого мужчину с глубокими морщинами на лице. — Он вел дело Алевтины и готов поделиться с нами всей необходимой информацией из первых рук и без испорченного телефона.

Давид пожал руку следователю и присел на столик.

— Давид Валентинович, я заказал вам американо, как вы любите, — доложил Виктор.

— Я сегодня уже три американо выпил, так что мне хватит, — он позвал официанта, попросил принести ему воду без газа, а потом обратился к следователю: — Рассказывайте, как все было и как ей удалось избежать наказания.

В тот момент Давид был уверен, что Алевтина виновна и у него не было ни грамма сомнений на этот счет. Еще он был невероятно зол, что сам впутался в эту историю, и что Сашка сейчас несчастен именно по ее вине. И по его тоже.

Следователь пожал плечами:

— Я до сих пор уверен, что она убийца. Но прямых улик у нас не было. Только мотив. И ее алиби, которое, скорей всего придумала ее бабка…

Давид остановил его жестом:

— Давайте с самого начала, пожалуйста.

— Десятого мая после полуночи поступил сигнал о пожаре жилого дома близ поселка Поваровка. Пожарные выехали к месту вызова. По прибытии выяснилось, что горит дом, потушить не удалось, поздно вызвали. В доме находились мать, отец и две приемные дочери. Семья, как принято говорить, неблагополучная: они пили, дебоширили, отец полгода отсидел за хищение чужого имущества. Девочки вроде нормальные были, учились неплохо, уже взрослые, почти совершеннолетние. Так как были жертвы, возбудили уголовное дело. Установить причину пожара не удалось. Сначала думали, что поджог, так как было выбито стекло в маленьком окошке в подвале. Но потом выяснилось, что оно было выбито давно. Неосторожность с огнем? В два часа ночи? Трудно верится в эту версию, как и в то, что отец мог уснуть с сигаретой в постели, когда он не курил. Хотя окурки возле дома потом нашли. В общем, дело очень странное. Но я всегда, когда происходит убийство, смотрю на мотив. А он был только у одного человека — у этой Алевтины Угрюмовой.

Давид кивнул и попросил:

— Расскажите о ней, пожалуйста, все что вы знаете.

— До двенадцати лет была в детдоме, потом ее удочерила эта семья, которая погибла. Они еще удочерили четверых девочек из другого приюта. Вроде нормально жили, девочки в школу ходили. Правда одна сбежала в семнадцать, другая, Оксана, тоже, как только школу закончила. Она и проходила главным свидетелем и раскололась сразу, как мы ее нашли. А нашли мы ее быстро — бывшие одноклассницы легко поделились информацией, где она работает. Оказалось, в массажном салоне на Кузнецком Мосту. Мы накрыли этот салон и обещали устроить кучу проблем, запугали, короче. Вот она и рассказала все. И как этот отец имел интимную связь со всеми приемными дочками, кроме Алевтины. Она типа ему не давала и пугала милицией. А за пару дней до пожара у него крышу сорвало, он запер ее в подвале и издевался как мог. Три дня. Приковал наручниками к батарее и не давал еды. И жена его молчала. И девочки эти тоже. Но Алевтине как-то удалось сбежать, она села в электричку и уехала в Тверь. Оксана эта помогла нам арестовать эту Алевтину, ну и по имеющемуся мотиву возбудить дело и посадить. Но на следующий день, откуда ни возьмись, возникла бабулька, божий одуванчик, устроила скандал, стала медалями сверкать, типа всю войну прошла, немцев повидала, а вот таких, как мы, которые сажают невинных людей за решетку, впервые. Короче, она дала показания, что Алевтина была с ней весь день девятого мая и в ночь тоже. У нее, оказалось, были еще свидетели, почти все алкаши из ее казармы, в которой она проживала, и они четко стояли на своем: Алевтина была с ними в ту ночь десятого мая.

— И вы отпустили ее? — спросил Давид.

— Да. При таком железном алиби, которое подтвердили пять человек, держать ее за решеткой было сложно. Легче было закрыть дело.

Давид потер виски руками:

— Хорошо. А почему тогда вы считаете, что это она совершила преступление?

— Мне она вообще не понравилась. С самого начала. Кроме того, что страшная как атомная война, так еще и держалась так, знаете… высокомерно. Я сначала даже подумал, что она во всем признается и гордо пойдет за решетку. Но она только надменно смотрела на меня и сквозь зубы твердила, что никого не убивала. И больше вообще ничего говорить не хотела. Я еще подумал про себя, как у этого покойного отца встал на нее.

Давиду очень не понравились слова, которые сейчас сказал следователь. Не понравилось его предвзятое отношение к Алевтине, как он нелестно отзывался о ее внешности и как оскорблял ее.

Он нахмурился и спросил:

— Так она не намекала, кто это мог сделать?

— Нет. Она даже не хотела рассказывать, как он над ней издевался и что имел интимную связь с другими приемными девочками. Хотя это было бы ей только на руку. Мы ее взяли на третий день после пожара, но даже тогда на нее было страшно смотреть — хотели снять побои, но она не дала разрешение. Сказала, что упала… Хитрая. Если бы пожаловалась на приемного отца, то сразу бы получился мотив для убийства. А на словах, то, что она рассказывала подруге, к делу не пришьешь, Алевтина все отрицала. Твердила, что давно решила уйти от них, как только исполнится восемнадцать.

— А что она рассказала на словах подруге? — спросил Давид.

— Что этот ее приемный отец давно ее хотел заполучить в свою постель, она все не давалась, но он ее типа обещал взять после совершеннолетия. И эта Алевтина в день, когда ей исполнилось восемнадцать, решила сбежать из дома. Но он ее поймал и хотел получить свое. Он был уверен, что она ни с кем не спала, а когда вступил с ней в интимную связь, то понял, что она не невинна. И у него сорвало крышу, он стал бить ее и насиловал три дня.

Давид тяжело вздохнул и прикрыл ладонями глаза. Он уже давно понял, что к этому убийству (или несчастному случаю) и он тоже причастен. И что Алевтина пришла в бордель к своей подруге Оксане, которую он, кстати, много раз видел, чтобы лишиться девственности. В чем он ей с удовольствием помог.

Он убрал ладони с лица и спросил:

— Получается, что этот приемный отец насиловал всех приемных девочек и ему это много лет сходило с рук?

— Как я понял, все было по обоюдному желанию девочек… По крайней мере, никто из них не жаловался на него и никаких жалоб официально не поступало.

— Ну он же мог их запугать! — возмутился Давид.

— Мог, конечно, но девочки эти тоже не ангелы, поверьте мне. Оксане он давал денежки на платьица, к другим тоже находил подход. Только до этой Алевтины не мог достучаться.

Сыщик тоже внимательно слушал весь разговор и решил спросить у следователя:

— Хорошо, Леонид, тогда скажите, как Алевтина могла совершить это преступление? Подговорила бабку и пятерых ее друзей дать ложные показания?

— Показания у этих алкашей разнились. Эта бабка и ее друзья жили вместе в старой, не пригодной для жизни казарме. Утром бабка пошла на парад, пришла после обеда и всей честной компанией они забухали. Алевтина эта была с ними. Не пила, а типа лежала на диване. Один сказал, что они пошли спать в восемь, другой в девять, третий в десять, бабка сказала, что до полуночи сидела и разговаривала о жизни с Алевтиной. А на самом деле все могли до восьми вечера напиться и отрубиться. Станция совсем неподалеку — минут десять быстрой ходьбы. Алевтина эта могла сесть на электричку, через два часа быть у дома, поджечь его и через два часа вернуться.

— А что так горело ей мстить? — не понял Виктор.

— Да хрен ее знает! Обиженная баба и не на то способна. Нет, есть те, кто обдумывают убийство заранее, но скорей всего, я думаю, она не могла успокоиться и хотела ему отомстить.

— И заодно убить приемную мать? — спросил Виктор.

— И двух невинных девочек, ее приемных сестер? — поинтересовался Давид.

— Мать эта тоже предала ее, Оксана рассказала, что Алевтина умоляла о помощи, когда сидела прикованной к батарее, просила ее освободить, и девочек звала, но те за трое суток так и не пришли ей на помощь… Вот она им всем и отомстила.

— Понятно! — Давид встал. — Понятно, что ничего не понятно…

— Мне лично все ясно! — еще раз настоял на своем следователь и тоже встал.

— Ладно, спасибо, — Давид даже не протянул руку для прощания, а обратился к Виктору: — расплатись за помощь.

Он развернулся и направился к автомобилю.

Ему захотелось сегодня же, прямо сейчас, поговорить с Алевтиной. Он сел в автомобиль, открыл дело на девушку, которое ему вручил сыщик, и набрал ее номер телефона. Она ответила сразу:

— Слушаю.

— Это Давид. Надо встретиться.

— Давайте, — дрожащим голосом произнесла она.

— Где ты сейчас?

— На работе. На Вавилова. Могу выслать сообщением адрес кафе.

— Высылай. Думаю, через минут тридцать-сорок буду там.

Аля положила телефон и замерла. Зачем вдруг она ему понадобилась? Девушка пошла в туалет, умылась и у зеркала попыталась поправить прическу. Но ее руки так предательски дрожали, что она не смогла расчесать волосы.

Она хотела забыть Давида, понимала, что не нужна ему, пыталась начать нормальные отношения с мужчиной, который и полюбил ее, и относился с уважением. Но ей хватило всего одного взгляда на Давида, тогда, Восьмого марта, в доме Сашки, чтобы решить для себя, что лучше быть одной, чем с человеком, которого она не любит. В тот момент ее трясло как в лихорадке, сердце так бешено колотилось, что, казалось, выскочит из груди, а ноги внезапно ослабели и подламывались.

Алевтина словила себя на мысли, что только на Давида у нее была такая реакция. Только при виде его или услышав его голос у нее начиналась паника и тело становилось ватным, непослушным. «Наверное, это любовь?» — подумала Алевтина и улыбнулась своим мыслям. И ей стало совсем не важно, зачем он сейчас едет к ней и хочет увидеться, для нее было главным то, что она очень скоро посмотрит в его глаза.

Алевтина быстро схватила телефон и написала сообщение с адресом. А потом еще раз посмотрела на себя в зеркало и разочарованно улыбнулась.

Она пришла в кафе, заказала себе чай и выжидающе стала вглядываться в окно, но так и не увидела его на улице. Он вошел в кафе, и она даже не успела его рассмотреть. А ведь так хотела. Хотела запомнить все детали… чтобы потом смаковать их, вспоминая.

Давид присел в кресло напротив Алевтины, слегка кивнул ей, подозвал официанта, спросил, какие салаты у них есть, и выбрал винегрет. Еще заказал свежевыжатый апельсиновый сок и бутылочку воды.

— Я знаю о тебе абсолютно все! — начал он свою речь.

Аля только пожала плечами, мол, ну молодец, что знаешь, хотя сама немного напряглась.

— Ты была под следствием. Тебя обвинили в убийстве твоих приемных родителей и двух приемных сестер.

Алевтина кивнула, но взгляда от Давида не отвела. Давид замолчал, он ждал, что Алевтина начнет оправдываться, но она смотрела на него и молчала.

— Не хочешь прокомментировать этот… свой… эпизод из жизни? — Давид говорил медленно и пытался подобрать правильные слова, чтобы не обидеть девушку.

Он и сам уже не понимал, верил ли он в ее причастность к убийству, или все же это был несчастный случай. Он был невероятно зол на себя и на нее, за то, что она ворвалась в его жизнь, в жизнь его родных людей и перевернула все вверх дном.

Давид осознавал, что должен открыться Сашке. И от этих мыслей ему было очень стыдно за все! И за то, что у него была связь с Алевтиной, и за то, что эта связь могла повлиять на ее судьбу и она могла совершить убийство, а потом побег. Или наоборот — побег, а потом убийство. От этих бесконечных мыслей он уже вторую ночь не спал. А сейчас, после разговора со следователем, он понял, что ему очень жаль эту некрасивую, несчастную девочку, которая сидела сейчас и во все глаза смотрела на него.

И еще понял, что не может пока рассказать обо всем Сашке. Все же у Давида была надежда, что племянник сможет забыть Алевтину, они расстанутся, все эти проблемы останутся в прошлом и о них никто не узнает.

— Прокомментировать? — переспросила Алевтина. — А вам это надо? Ведь это будут просто слова… которым вы, скорее всего, даже не поверите…

— Да. Пусть это будут слова. Но я хочу услышать их от тебя — это ты отомстила им?

Алевтина перебила его:

— Это был несчастный случай. Скорее всего, мой приемный отец уснул с сигаретой в зубах.

— Я слышал, что он не курил.

— Иногда покуривал. Когда злился… очень злился.

— Ладно. Эту тему проехали. Идем дальше.

Официант принес сок, салат и бутылочку воды. Давид отпил из стакана и спросил:

— Я так понимаю, что Сашу ты не любишь… К чему вообще было пудрить ему мозги? К нам в дом медсестрой ты попала случайно?

— Случайно. И увидела вас…

Давид молчал, только выжидающе смотрел на девушку.

— И подумала, что это судьба опять нас свела. Но вы меня не узнали… или просто не заметили.

— Я не помню ничего из того времени… — признался Давид. — На моих глазах умирал мой брат, самый родной мне человек, и я ничем не мог помочь…

— Да… я поняла это потом. Но мне очень хотелось… чтобы вы меня заметили… и когда Сашка предложил подвезти меня до дома, то я… позволила ему это, чтобы иметь шанс еще раз повидаться с вами.

— И назвалась Аленой. Чтобы он заметил тебя. Давай, давай, раскрывай все свои карты, все женские секретики и хитрости!

— Это не так! — возразила она. — Аленой я назвалась сразу, как вернулась в Москву из Твери. Я ненавижу свое родное имя…

— Ладно. А мозги Сашке ты зачем запудрила?

— Да не пудрила я ничего ему! — девушка не крикнула, но сказала это резко и отвела взгляд. — Я думала, что мы подружимся. И, может, я тогда еще раз попаду к вам в дом…

— Тебе никто не говорил, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной? Всегда один из них или любит другого, или хочет его.

— Да я даже предположить не могла, что он полюбит меня! — похоже, терпению Алевтины пришел конец, она выкрикнула это и стала теребить край скатерти, но потом сглотнула и тихим голосом продолжила: — Меня никогда не любил мужчина…

— Допустим, — согласился Давид, — идем дальше. У тебя была цель — встретиться со мной еще раз, чтобы я тебя заметил, так? — он взял стакан с соком и осушил его.

Алевтина еле заметно кивнула.

— Зачем ты в постель к Сашке прыгнула? Зачем в его душу залезла? Или это по-дружески? Или просто по пути ко мне?

Девушка молчала, а у Давида, кажется, терпение подходило к концу.

— Ну? Давай! — бросил он резко. — Хочу услышать хоть какую-то версию.

— Мне жалко его стало… Он был так нежен, заботлив, ласков. И Елена Павловна тоже. Она приняла меня как дочь…

— Ну да. Поэтому ты и решила отказать Сашке, не захотела стать его женой и получить в свекрови такую замечательную женщину, да?

Она сглотнула и посмотрела в гипнотизирующие глаза Давида.

— Я в Кении для себя решила, что уже буду с Сашкой… но когда пришла к вам в дом и снова увидела вас… решила, что… — она попыталась улыбнуться, но у нее вышла недовольная гримаса, — буду за вас бороться.

— За что бороться, Алевтина? Я никогда тебя не любил. Та наша встреча была… — он замолчал, подбирая слова, и через несколько секунд продолжил: — хотел сказать, ошибкой, но правильней будет — помутнением рассудка. Я увидел в тебе другую женщину, ту, которую люблю всю жизнь.

— Елену Павловну?

Давид кинул на нее взгляд, полный ненависти. Сначала подумал, как она вообще посмела произнести ее имя. А потом понял, что она все знает. Все о его любви к Алене. И это мог рассказать ей только Сашка. Давиду от этого стало ужасно обидно. Зачем? Зачем он это сделал? Это же так низко — раскрывать чужие тайны, о которых даже они не решались заговорить вслух.

Алена тоже растерялась. Сашка ей не просто по секрету поведал, а честно признался, что это только его догадки. А она взяла и сейчас сдала его, подставила…

Давид, конечно же, не ответил на ее вопрос. Нахмурившись, он налил в стакан из-под сока воду и залпом выпил ее.

— Я хочу, чтобы ты поняла: ничего никогда, ни при каких обстоятельствах у нас с тобой не будет и быть не может. И эту глупую любовь, которую ты себе вообразила и нафантазировала, выкинь из головы. Нет ее. Ни у тебя, ни у меня.

Она кротко кивнула, что поняла, но продолжила на него смотреть. Не просто смотреть, а изучать, внимательно останавливаясь на каждой детали его лица.

— Зачем ты меня рассматриваешь?

— Хочу запомнить.

— Алевтина… прекращай…

— Вы хороший… и красивый.

Он растерялся, даже смутился.

— Что ты намерена делать?

Она пожала плечами.

— Ты оставишь Сашку в покое?

— Да. Надеюсь, он не будет долго страдать.

— Я тоже надеюсь. Но ты какого-то черта придумала причину, чтобы вы продолжали видеться и теперь он рыщет, чтобы найти твоих родственников.

— Я хотела видеться с вами и вас попросить найти моих родных, но вы отказали.

Давида раздражало, что она обращалась к нему на «вы». Он даже решил ей предложить называть его на «ты», но передумал. Расстояние — это именно то, что должно быть между ними, никакой дружбы и панибратства.

— Он очень скоро раздобудет все, что тебе надо. И, пожалуйста, после этого, оставь его в покое. И меня тоже.

Не дожидаясь от нее ответа, он встал, положил под блюдце деньги и даже не взглянув на Алевтину, вышел из кафе.

Девушка посмотрела на нетронутый салат, взяла стакан Давида, вылила туда остатки газированной воды и выпила, заметив, что стакан пахнет им. Она еще раз его понюхала, как зазвонил телефон. Это был Сашка.

— Привет. Есть информация. Где встретимся?

— Я сейчас в кафе на Вавилова.

— Буду через минут пятнадцать.

Аля разнервничалась. Какой сумасшедший день сегодня!

Раньше она ни слышать, ни знать ничего не хотела о родственниках. Нет, когда она в детском доме жила, то, конечно, мечтала узнать, кто ее родители, живы ли, может, их обманули в роддоме и не сказали, что у них родилась дочь? Может, что-то перепутали? Дети в детских домах хотят этому верить и поэтому ждут чудо. Они ждут, что все вдруг разрешится и у них будет семья. Даже те девочки, которые жили с Алей в одной комнате и знали своих родителей, которые отказались от них, все равно надеялись, что те когда-то образумятся и вернут своих родных деток домой.

Но после того, как Алевтина сбежала из Москвы в Тверь, она хотела только одного — забыть о прошлом и начать новую жизнь.

И у нее это получилось. Не без помощи Греты, конечно, но должно же было ей когда-то повезти?

Только вот ненадолго.

Давид же возвращался домой в смешанных чувствах.

С одной стороны он испытывал к Алевтине ненависть, с другой — жалость. Но жалость не по той причине, что она в него влюбилась, а он не может ответить на ее чувства. Он искренне сочувствовал, что она сирота, что ее некому защитить, что она одна-одинешенька и никого у нее нет. Но вслед за сочувствием приходило непонимание: вместо того, чтобы удержаться за ту соломинку, которую ей предоставила жизнь, и ответить Сашке взаимностью, она ему отказала. И выглядело это нелогичным и бессмысленным.

За всю долгую жизнь, ему приходилось много раз отказывать женщинам.

В основном в него влюблялись молодые девочки с низкой социальной ответственностью. Потому что только с ними он и имел сексуальную связь. Как-то пробовал завести постоянную, чтобы сидела и ждала только его, но очень скоро понял, что всем женщинам нужно только одно: семья и дети. А жениться без любви и иметь детей от нелюбимой женщины он не хотел.

Но многие девушки, особенно когда видели насколько он и богат, и щедр, думали, что смогут его заполучить.

Тогда Давид прекращал с ними все отношения и навсегда менял «массажный салон».

Нельзя сказать, что он был настолько нарасхват, что легко и просто научился отделываться от женщин, которые его добивались, но делал это довольно уверенно и после ни грамма сожаления не испытывал.

Сейчас же, как он ни старался убедить себя, что именно такой жесткий отказ и должен был прозвучать в сторону Алевтины, ему было жаль ее. Потом его накрывала злость, которая выливалась в гадливость и отвращение. Отвращение распространялось и на себя за то, что захотел стать первым у девушки, которая его совершенно не волновала. И хоть он сто раз сам себя оправдывал, что не в невинности было дело, и что его жизнь давно уже сложилась так, что он постоянно покупал женщин, все равно ему было противно. Противно настолько, что он решил перестать ходить в бордели и перестать покупать любовь по часам.

Время исцелять

В электричке Алевтина уснула. Проснулась, от того, что какая-то бабка уселась рядом и обратилась к ней:

— Видок у тебя не очень… кто тебя так, милая?

Девушка зло посмотрела в ее сторону и демонстративно отвернулась к окну.

— Ночевать есть где? — не унималась бабулька.

— Есть! — прошипела Алевтина.

Уж сейчас ей меньше всего хотелось с кем-то разговаривать или рассказывать о том, что случилось и почему ее лицо разбито, а губа опухла.

— Пойдешь ко мне ночевать. А то неприятности не заставят себя ждать. Тебе помыться надо. Я погрею воду. Денег с тебя не возьму! — бабулька еще раз осмотрела девицу и добавила: — Да с тебя и брать-то нечего! Кожа да кости! Ела хоть сегодня?

Алевтина, не глядя на бабушку, замотала головой, а та уже полезла в сумку, которую держала справа от себя на скамейке, вытащила пирожок, упакованный в пластиковый пакет, развернула и протянула попутчице.

Аля сглотнула и приняла угощение, ведь оно так пахло!

— С капустой! Мои любимые.

Бабушка огляделась:

— Скоро выходим. На Пролетарской. Так ближе идти, доедай быстрей.

Аля жадно проглотила пирожок и, когда бабушка привстала, то и она поднялась и потянулась к тяжелой сумке новой знакомой, чтобы помочь.

— Не надо. Я сама. Иди за мной, не отставай.

Алевтина поплелась за бабулей, и даже сама себе удивилась, что так быстро согласилась. И ведь страха никакого не было, как будто знала ее сто лет.

— Была раньше в Твери? — спросила Алевтину бабушка, когда они перешли через дорогу и направились к производственным обветшалым зданиям.

— Нет.

— Это Морозовский городок. Другое название — Двор Пролетарки, — бабушка довольно быстро шагала между обшарпанных запустевших зданий. — Начали стройку с текстильной фабрики, а потом появились и жилые казармы, и больница с роддомом, и театр, и типография, даже богадельня была! Я все это помню. Вся жизнь моя тут прошла. Каждую кочку знаю. И меня все знают. Вот тут голубятня была, — она махнула свободной рукой, — а вот и мой дом.

Все дома в округе были кирпичными, но в удручающем состоянии.

— Неужели тут живут люди? — спросила Алевтина.

— Люди везде живут. Выживают или живут, но везде. Человек такая скотина, что приспосабливается ко всему.

Они поднялись по железной широкой лестнице на третий этаж. Все стены были исписаны, а выбитые стекла заделаны фанерой. Алевтина заметила, что даже косметический ремонт тут не делали много лет. Зато у большинства квартир были одинаковые высокие деревянные двери — очень красивые, ей показалось, что за ними спрятана настоящая сказка, насколько они были не из этого мира.

Длинный коридор выглядел заброшенным, но на полу кусками был постелен новый линолеум, а стены вместо обоев обклеены новыми рекламными плакатами, выбивающимися из атмосферы бедности и разрухи. А потом из одной квартиры вышла женщина с ведром и бабушка с ней поздоровалась.

— Вернулись? А мы все уже запереживали! — охнула соседка, увидев бабулю.

— Да что со мной станет, Танюша?

— Как там Москва? Стоит? Награду получили?

— Да. И даже компенсацию выплатили. Гуляем!

Они прошли мимо шикарных панорамных окон, бабушка остановилась у двери, вытащила из кармана ключи и предложила Алевтине пройти первой.

— Проходи, твоя кровать справа. Комната небольшая, но нам с тобой хватит. Пойду погрею воду, тебе надо помыться. Грета, — бабушка протянула руку девушке.

— Алевтина…

Грета Львовна стала рассказывать о себе. О том, что все детство и юность прожила в «Морозовском городке» в казарме номер сорок девять. Здесь же она вышла замуж и родила сына.

— Таких людей, которые были, уже нет. Да и жизни такой уже не будет никогда. Мы все были огромная дружная семья. Одна моя бабушка жила в сто девятнадцатой казарме, другая в сорок седьмой.

Алевтина забралась с ногами на кровать, укутавшись одеялом. После душа, вернее обливания еле теплой водой из ковшика, который находился в общем туалете, она замерзла. Грета приказала ей «прыгать в кровать», а сама принесла чашку чая и еще один пирожок с капустой. Сама же села напротив, открыла бутылку вина, налила себе в граненый стакан и продолжила делиться с девушкой своей историей. Историей своей долгой жизни.

— Отец работал на старопрядильной фабрике, проверял чесальные машины. Мать — на ситцевой. Они влюбились, поженились и им дали комнату на четвертом этаже. После войны отцу предлагали современную квартиру, но они не согласились. У них тут был целый мир, мы очень дружно жили. В нашей казарме и еще в «Париже» — это та, которую я тебе показывала, — устраивали танцы. В «Париже» жила моя лучшая подруга Клава. Собиралась молодежь со всего рабочего городка, — Грета затянулась сигаретой и мечтательно закатила глаза. — У меня были капроновые чулки! Ах, какая я была красавица! И, конечно же, Гриша в меня влюбился. Все смеялись: Гриша и Грета, назовите еще сыночка Винегретом. Не знаю почему, но нам тоже было смешно. Молодые были. Когда молодые — все легко и просто!

— А почему казарму «Париж» прозвали? — спросила Аля.

— Да хрен его знает. Раньше мы шутили, что жизнь там была хорошая, как в Париже. Да кто его, тот Париж, видел, чтобы сравнивать? Красивая казарма… может, еще и поэтому. А в сорок восьмой казарме родился знаменитый певец, которые песни тюремные пел. Мишкой звали его, а фамилию постоянно забываю…

Грета замолчала, опять погружаясь в свои воспоминания.

Ее сына убили молодым, хотя сказали, что погиб. Муж Гриша ушел за ним через пару месяцев.

— Вот с тех пор я сама. Кое-как перебиваюсь. Умереть с голоду мне тут не дадут, знаю. Хоть и пьянчуги все, но жизнью друзей дорожат. Иногда вот нахожу постояльцев. Тоже ведь не каждый захочет тут жить. Славку год назад взяла, живет в соседней комнате, она тоже моя. Обещал мне платить каждый месяц, а сам только пьет. И выгнать не могу. Человек же.

Грета была необыкновенной! В ней сочетались и грубость, и нежность, она курила, пила, но при этом цитировала Пастернака:

— Все люди, посланные нам — это наше отражение. И посланы они, чтобы мы исправляли свои ошибки. Тогда они или изменятся, или уйдут из нашей жизни!

Она легко связывала слова «хрен», «душная козлина» и «цугцванг». Например, когда она описывала соседа Витьку, то называла его «псом смердящим», но когда он брал в руки гитару, то у нее от его музыки «разливался фриссон». Слово «фриссон» она произносила с долгим и томным придыханием.

А еще Алевтина чувствовала, что у Греты большое сердце и сострадание ко всем людям и в этом сердце живут великая боль и утрата по сыну и мужу.

— Ну а теперь ты! — приказала Грета, когда закончила исповедоваться. Кто тебя так? — он указала рукой на лицо девушки.