Монстролог. Дневники смерти (сборник) Янси Рик

Часть двадцать вторая. «Материал всей жизни»

Предсказание доктора оказалось правильным. Мы не нашли Джона Чанлера – или того, что когда-то было Джоном Чанлером. Не нашли мы и Мюриэл. Либо она бежала, либо он ее забрал. Мы обыскали весь дом от сырого подвала до пыльного чердака. Пока фон Хельрунг звонил в полицию, мы с Уортропом обследовали территорию вокруг дома, уделив особое внимание маленькому дворику под разбитым окном. Мы не нашли ничего необычного. Получалось так, будто Джон Чанлер улетел на сильном ветре.

Прибытие черно-белых полицейских фургонов почти сразу же привлекло внимание округи. Небольшая толпа снаружи быстро разрасталась до тех пор, пока двух детективов не оторвали от их жутковатой работы и они не позволили людской волне захлестнуть газон перед домом.

Вскоре после этого появился старший инспектор. Для допроса двух монстрологов он оккупировал библиотеку. Фон Хельрунг держался почтительно, даже виновато; зная, как далеко Бернс может зайти, чтобы произвести арест за преступление – о его жестоких методах складывали легенды, – старый монстролог понимал своего дознавателя лучше, чем Уортроп, который был груб и воинственен и больше задавал вопросы, чем на них отвечал.

– Вы нашли Джона Чанлера? – требовательно спросил Уортроп.

– Если бы нашли, то мы бы сейчас с вами не беседовали, – ответил Бернс.

– Вы использовали собак?

– Конечно, доктор.

– Есть ли свидетели? Его облик наверняка привлек бы внимание, даже в Нью-Йорке.

Бернс покачал головой.

– К нам никто не обращался.

– Объявления! – рявкнул доктор. – Расклеить их на каждом углу. И газеты. Как зовут этого охотника до сенсаций с огромным тиражом? Рийс. Якоб Рийс. Он в течение часа может что-нибудь сочинить для вечернего выпуска.

Бернс с загадочной полуулыбкой медленно качал своей массивной головой.

– И поместите Джона Чанлера наверх этого вашего списка, – лихорадочно продолжал Уортроп. – Как вы его называете – разыскиваемые преступники? В течение двадцати четырех часов мы можем сделать его самым знаменитым человеком в Манхэттене. Даже собачки старых леди будут знать, как он выглядит.

– Это все замечательные идеи, доктор Уортроп, но боюсь, что я не могу этого сделать.

Не успел доктор спросить почему, как позади него распахнулась дверь, и в комнату ворвался ответ на его вопрос.

– Где Уортроп? Где этот…

Арчибальд Чанлер рывком поднял руку и прикрыл нос.

– Боже мой, что это за запах? – Он с отвращением посмотрел на грязное пальто доктора.

– Запах жизни, – ответил доктор.

Отец Джона Чанлера нахмурился и обернулся к Бернсу.

– Инспектор, разве на арестованных не принято надевать наручники?

– Доктор Уортроп не арестован.

– Думаю, у мэра будет что сказать по этому поводу.

– Уверен, что так, мистер Чанлер, но пока он не сказал… – Бернс пожал плечами.

– О, он скажет. Уверяю вас, скажет! – Он повернулся к Уортропу. – Это целиком ваша вина. Я сделаю все, что в моей власти, чтобы вы были наказаны по всей строгости закона.

– В чем мое преступление? – спросил монстролог.

– Этот вопрос лучше задать моей невестке.

– Я задам, когда ее найдут.

Чанлер уставился на него, потом вопросительно посмотрел на Бернса.

– Миссис Чанлер пропала, – проинформировал его старший инспектор.

– Джон ее забрал, – высказал свое мнение Уортроп, – но я надеюсь, что он не причинит ей зла. Если бы это входило в его намерения, то он бы это сделал здесь. – Он настоятельно обратился к Бернсу: – Время решает все, инспектор. Мы должны немедленно дать объявление.

– Объявление, как вы его называете, совершенно определенно не будет дано, – резко сказал Чанлер. – Если я увижу хоть одно упоминание фамилии Чанлер хоть в одной самой жалкой газетенке, я отсужу у вас все, что вы имеете. Вам это понятно? Я ни в каком виде не позволю марать и бесчестить фамилию Чанлер!

– Это не фамилия, – ответил мой хозяин. – Это человек. Вы хотите, чтобы ее постигла та же участь, что и тех, кого мы нашли в этом доме?

Чанлер придвинул свое лицо к лицу Уортропа и огрызнулся:

– Меня не волнует ее судьба.

Монстролог взорвался. Он схватил Чанлера, который был крупнее его, за лацканы и с силой толкнул на стеллаж. Со стеллажа упала ваза и осколками разлетелась по полу.

Объект гнева моего хозяина не сопротивлялся. Его щеки горели, глаза злобно сверкали.

– Что вы собираетесь сделать? Убить меня? Ведь это то, что вы, так называемые охотники за чудовищами, и делаете? Убиваете то, чего страшитесь?

– Вы путаете страх с отвращением, – сказал Уортроп Чанлеру.

– Пеллинор, – взмолился фон Хельрунг. – Пожалуйста. Этим ничего не решить.

– Она это заслужила, Уортроп, – прорычал Чанлер. – Что бы с ней ни случилось, она получит по заслугам. Если бы не она, мой сын никогда бы не отправился на эту охоту.

– О чем это вы? – крикнул доктор. Он сильно тряхнул Чанлера. – В чем ее вина?

– Спросите его, – сказал Чанлер, мотнув головой в сторону фон Хельрунга.

– Так, хватит, ребята. Давайте будем вести себя хорошо, – прогремел Бернс. – Я не хочу стрелять ни в кого из вас – не очень хочу. Доктор Уортроп, будьте любезны…

Издав сдавленный стон, Уортроп отпустил захваченного. Он отвернулся и пошел, но через несколько шагов обернулся и вытянул палец в направлении чанлеровского носа:

– Я не боюсь, а вот у вас есть все причины бояться! Если можно хоть как-то доверять нашим представлениям о небесах и аде, то это не мне суждено провести вечность, купаясь в дерьме! Будьте вы прокляты за то, что любите драгоценную фамилию Чанлер больше, чем жизнь вашего собственного сына! Объясните это в Судный день, который настанет скорее, чем вы ожидаете.

– Вы мне угрожаете, сэр?

– Я для вас не угроза. Угроза – это то, что побывало в этом доме, и оно помнит, Чанлер. Если я хоть что-то понимаю в его побудительных мотивах, то следующим будете вы.

Мы вернулись в особняк фон Хельрунга, где доктор смыл грязь с лица и волос и избавился от пришедшего в негодность пальто. Фон Хельрунг был явно потрясен до глубины души, и его переполняли чувство вины – если бы мы только поехали раньше, когда Мюриэл не позвонила, – и горечь – Бартоломью служил у него много лет.

Впечатляющее терпение Уортропа было на пределе. Несколько раз он буквально ломился в дверь, клянясь, что будет обшаривать каждую авеню, каждую улицу, каждый двор и переулок, пока не найдет ее. Каждый раз, когда он пытался сбежать, его останавливал фон Хельрунг.

– Сейчас ее главная надежда на полицию, Пеллинор. Они всех до единого бросят на ее поиски; вы это знаете, mein Freund.

Доктор кивнул. Несмотря на влиятельность Арчибальда Чанлера – и даже из-за этой влиятельности, – никто из полицейских не будет знать покоя, пока Джон на свободе. А у старшего инспектора Бернса была репутация беспощадного человека. В конце концов, это Бернс изобрел особую форму допроса, именуемую допросом третьей степени, которую критики по праву называли пытками.

– О чем говорил Чанлер? – спросил доктор фон Хельрунга. – Что это за чепуха о ее вине?

Фон Хельрунг слабо улыбнулся.

– Он никогда особо не любил Мюриэл, вы ведь знаете, – предположил он. – Он хотел бы обвинить кого угодно, только не Джона.

– Это напомнило мне слова Мюриэл, – продолжал доктор, сузившимися, налитыми кровью глазами глядя на своего старого учителя. – Она мне сказала, что это была моя вина. Что это я отправил его в пустыню. Чрезвычайно странно, Meister Абрам, что все вовлеченные в это дело винят кого угодно, но только не того, кто действительно послал его туда.

– Я не приказывал Джону туда отправляться.

– Это была целиком его идея? Он добровольно решил рискнуть жизнью и попытаться найти нечто такое, в чье существование он совсем не верил?

– Я показал ему свой доклад, но никогда не предлагал…

– Боже мой, фон Хельрунг, можем мы оставить эти словесные игры и поговорить откровенно? Разве наша дружба не заслуживает правды? Почему Мюриэл обвиняет меня, а Арчибальд Чанлер обвиняет Мюриэл? Какое отношение каждый из нас имеет к сумасшествию Джона?

Фон Хельрунг скрестил руки на широкой груди и опустил голову. Он начал покачиваться на ступнях. В какой-то момент мне показалось, что он вот-вот опрокинется.

– Все семена должны из чего-то произрастать, – пробормотал он.

– Какого дьявола это означает?

– Пеллинор, мой старый друг… вы знаете, что я люблю вас как сына. Мне не следует говорить о таких вещах.

– Почему?

– Это не служит никакой другой цели, кроме как вызвать боль.

– Это лучше, чем вообще никакой цели.

Фон Хельрунг кивнул В его глазах блестели слезы.

– Он знал, Пеллинор. Джон знал.

Уортроп ждал продолжения, все его мускулы напряглись, все жилы натянулись в ожидании удара.

– Я не знаю всех деталей, – продолжал его старый учитель. – В тот день, когда он уезжал в Рэт Портидж, я задал ему тот же вопрос, который вы задаете мне сейчас: «Зачем? Зачем, Джон, если вы не верите?»

По щекам старого монстролога потекли слезы – слезы о Джоне, о докторе, о стоящей между ними женщине. Он моляще протянул руки. Уортроп их не принял; его руки так и остались прижаты к бокам.

– Это ужасно, mein Freund, любить женщину, которая любит другого. Невыносимо знать, что ты не любим; знать, что сердце твоей любимой никогда не вырвется из заточения ее любви. Это то, что знал Джон.

В редкий для него момент неискренности Пеллинор Уортроп изобразил притворное непонимание.

– Я окружен сумасшедшими, – с ноткой удивления сказал он. – Весь мир обезумел, и я остался последним, кто сохранил здравый рассудок.

– Перед его отъездом ко мне пришла Мюриэл. Она сказала: «Не позволяйте ему ехать. Его гонит злоба. Он хочет унизить Пеллинора, выставить его дураком». А потом призналась, что взвалила на него бремя правды.

– Правды, – эхом повторил Уортроп. – Какой правды?

– Что она до сих пор любит вас. Что она всегда вас любила. И вышла за него замуж, чтобы наказать вас за то, что произошло в Вене.

– Вена – это не моя вина! – закричал Уортроп, и его голос дрожал от ярости. Фон Хельрунг вздрогнул и отшатнулся, как будто испугался, что доктор его ударит. – Вы там были; вы знаете, что это правда. Она потребовала, чтобы я выбирал – женитьба или работа, – хотя знала, она знала, что моя работа для меня – все! А потом совершила неслыханное предательство: упала в объятия моего лучшего друга и не потребовала от него никаких жертв.

– Это не было предательство, Пеллинор. Не говорите так о ней. Она выбрала человека, который любил ее больше, чем себя. Как можно ее за это судить? Тот, кого она любила, отверг ее ради такой соперницы, против которой она была бессильна. Вы не глупый человек. Вы знаете, что аутико – это не единственное, что нас поедает, Пеллинор. Это не единственный дух, который мучает все человечество. Ее разбитое сердце погнало ее к Джону, а его разбитое сердце погнало его в пустыню. Теперь я думаю, что он не имел в виду возвращаться. Я думаю, он разыскивал Желтый Глаз. Я думаю, он призвал Желтый Глаз еще прежде, чем тот призвал его!

Он рухнул в кресло и отдался печали. Уортроп не шевельнулся, чтобы его утешить.

Хотя фон Хельрунг умолял его не уходить, доктор настоял, чтобы мы вернулись в гостиницу. Его логика была жестоко безупречной:

– Если он действительно устраивает какую-то извращенную расплату за прошлое, то теперь он будет искать меня. И лучше быть в том месте, где он рассчитывает меня найти.

– Я поеду с вами, – сказал фон Хельрунг.

– Нет, но если вы озабочены своей собственной безопасностью…

– Nein! Я старик; я свое уже прожил. Я не боюсь умереть. Но вы не можете быть одновременно приманкой и охотником, Пеллинор. А Уилл Генри! Ему следует остаться здесь.

– Хуже мысли не придумаешь, – отрезал мой хозяин.

Он больше не слушал никаких аргументов и заклинаний. Тимми подогнал коляску, и скоро мы уже выходили из нее у «Плазы».

Уортроп вдруг резко остановился перед самым входом в гостиницу, опустив и слегка склонив набок голову, словно к чему-то прислушивался. Потом он, не говоря ни слова, перепрыгнул через живую изгородь и метнулся по газону к тому месту, где Пятьдесят девятая улица вливалась в Централ Парк. Он бежал со всей скоростью, которую могли развить его длинные ноги, что было, надо признать, очень быстро. Я побежал за ним, уверенный, что он заметил свою дичь, скрывающуюся в тени низкой каменной стены. Я все больше и больше отставал. Он был слишком быстр для меня. Когда я достиг парка, он был уже на сотню шагов впереди. Я видел, как его долговязая фигура неслась между электрическими фонарями.

Жертва Уортропа метнулась с дорожки в лес. Доктор последовал за ним, и я на время потерял обоих из вида. Шум схватки привел меня к тому месту, где они катались по земле, обхватив друг друга руками; сначала сверху был доктор, потом его противник. Я остановился в нескольких шагах от них и достал серебряный нож, который мне дал фон Хельрунг. Я не знал, смогу ли я им воспользоваться, но он вселял какую-то уверенность.

Он мне не понадобился ни для чего, кроме уверенности, потому что я быстро увидел, что мужчина был не Джон Чанлер, а тот потертый тип, который преследовал нас с самого нашего приезда в Нью-Йорк. Он бился довольно смело, но был не чета монстрологу, который к этому моменту уселся на нем верхом, одной рукой схватив его за тощее горло, а другой придавив его узкую грудь.

– Не бейте меня! – взвизгнул мужчина, обнаруживая высокий английский выговор. – Пожалуйста, доктор Уортроп!

– Я не собираюсь вас бить, глупец, – выдохнул доктор.

Он отпустил шею мужчины и уселся верхом ему на грудь. Светло-серые глаза его жертвы с мольбой смотрели в мою сторону.

– Я не могу дышать, – прохрипел он.

– Отлично! Я вас задушу, Блэквуд, – сказал доктор. – Что, черт бы вас побрал, вы делаете?

– Пытаюсь дышать.

Доктор шумно вздохнул и встал. Мужчина схватился за живот и сел, его щеки горели, на высоком лбу блестел пот. У него был непомерно большой нос, который главенствовал на длинном узком лице.

– Вы меня преследуете, – обвинил его доктор.

Блэквуд таращился на меня – вернее, на смертоносное орудие в моей руке.

– Не могли бы вы попросить этого юношу убрать нож?

– Он уберет, – сказал доктор. – Но только после того, как вас изрежет.

Монстролог протянул Блэквуду руку, тот ее принял, и Уортроп поднял его на ноги. Потом тощее лицо мужчины расплылось в широкой беззастенчивой улыбке, словно они покончили с неприятными предварительными формальностями. Он протянул доктору руку.

– Как поживаете, доктор Уортроп?

Уортроп проигнорировал его жест.

– Уилл Генри, позволь тебе представить мистера Элджернона Генри Блэквуда, репортера, который маскируется под шпиона, когда он не шпион, маскирующийся под репортера.

– Вообще-то ни то, ни другое.

– Разве? Зачем же вы тогда с самого моего приезда крутитесь вокруг моей гостиницы?

Блэквуд застенчиво улыбнулся и опустил глаза.

– В надежде на то же самое, на что я всегда надеялся, доктор Уортроп.

Доктор медленно кивнул.

– Я это подозревал – и на это надеялся. Блэквуд, вы выглядите ужасно. Когда вы последний раз как следует ели?

Монстрологу пришла в голову мысль.

И в результате через полчаса я оказался на дорогом бархатном диване в роскошно обставленной гостиной частного джентльменского клуба, как тогда называли такие организации, расположенного в пределах видимости от более известного Никербокерского клуба.

Как и Никербокер, клуб, к которому принадлежал Уортроп, гордился своей эксклюзивностью. Членство было ограничено (ровно сто человек, ни одним больше, ни одним меньше), и имена членов были строго охраняемым секретом. На моей памяти ни один человек публично не признавался в членстве, и само существование клуба Зено, насколько мне известно, никогда не афишировалось.

Как правило, гости в рафинированную атмосферу клуба не допускались, но некоторые члены, и среди них Уортроп, были немного более равны, чем другие. На его стук откликнулся привратник, который высунул нос в маленький люк под латунной табличкой с аббревиатурой ЗК. Он разглядел неподходящий костюм Блэквуда, который ему явно не понравился, но, не говоря ни слова, повернулся и провел нас в пустую гостиную, где Блэквуд весь как-то съежился, возможно, подавленный излишествами викторианского убранства. Другой служащий, с таким же агонизирующе укоризненным видом, как у привратника, принял наши заказы – джин с тоником для Блэквуда и чайник дарджилингского чая для доктора.

Наш официант повернулся ко мне, и я совсем растерялся. Мне очень хотелось пить, и стакан воды был бы очень кстати, но меня, как и Блэквуда, напугали обстановка и плохо скрываемое презрение обслуги. Меня спас Уортроп, прошептав что-то на ухо официанту. Тот молча удалился с грацией и торжественностью гробовщика.

Через несколько минут он вернулся с нашими напитками и поставил передо мной высокий прозрачный стакан с пузырящейся жидкостью цвета жженого сахара. Я посмотрел на свой напиток с сомнением – с чего бы наливать кипящую жидкость в стекло? – но доктор, от чьего внимания ничто не ускользало, слегка улыбнулся и сказал:

– Попробуй, Уилл Генри.

Я сделал пробный глоток. Последовавший восторг был, должно быть, так очевиден, что Уортроп улыбнулся шире и сказал:

– Я так и думал, что тебе может понравиться. Это называется кока-кола. Ее изобрел один мой знакомый по имени Пембертон. Мне она, по правде говоря, не по вкусу. Слишком сладкая, а углекислый газ – необъяснимая и совсем не приятная добавка.

– Вы говорите, углекислый газ? – спросил Блэквуд. – А это не опасно пить?

Уортроп пожал плечами.

– Мы будем внимательно наблюдать за Уиллом Генри на предмет негативных последствий. Как ты себя чувствуешь, Уилл Генри?

Я сказал, что хорошо, потому что, проглотив уже половину шипучей смеси, действительно чувствовал себя очень хорошо.

У Блэквуда бегали глаза, руки беспокойно шарили по коленям. Он ждал, когда Уортроп приступит к делу. Великий ученый никогда не уделял ему своего времени – и вот он сидит напротив него в самом эксклюзивном клубе Нью-Йорка. Это было чудо – и загадка.

– Блэквуд, мне нужна ваша помощь, – сказал монстролог.

При этом признании у англичанина расширились глаза. Это было последнее, что он ожидал услышать от Уортропа.

– Доктор Уортроп, сэр, я отношусь к вам и к вашей важной работе только с величайшим восхищением и уважением…

– Оставьте эту льстивую чушь, Блэквуд. Последние два года вы рыщете по моим следам, и я могу только догадываться зачем, хотя подозреваю, что здесь пахнет скорее скандалами и сплетнями, чем восхищением и уважением.

– О, вы раните меня, доктор. Вы бьете в самое больное место! Мои интересы выходят далеко за рамки моей профессии. Ваша работа так близка к моей подлинной страсти: это вселенная, которая лежит под – или, я бы сказал, внутри – тайной вселенной человеческого сознания, этого метафорического эквивалента, если хотите, Монструмариума вашего Общества.

– Генри, меня не интересуют ваши теории о сознании или «вселенной внутри». У меня гораздо более практический интерес.

– Но ведь только вырвавшись за пределы обычного, мы сможем путешествовать по неизведанным странам наших необъятных возможностей.

– Простите, что я не горю энтузиазмом, – ответил доктор. – В последнее время мне хватало неизведанных стран.

– Абсолютная истина не лежит в русле науки, – настаивал доморощенный философ. – Она лежит в непостижимых глубинах человеческого сознания – не в естественном, а в, за неимением лучшего слова, сверхъестественном.

Уортроп рассмеялся.

– Надо обязательно познакомить вас с фон Хельрунгом. Думаю, вы бы составили отличную пару.

Потом монстролог перешел к делу. Он наклонился вперед, нацелил скрюченный палец в раскрасневшееся лицо своего собеседника и заговорщически зашептал:

– Генри, у меня есть для вас предложение. Мне нужно, чтобы кто-то сделал материал в завтрашние газеты. История скандальная, грязная, и в нее вовлечено одно из самых видных семейств города. Вы наверняка заработаете на ней неплохие деньги – во всяком случае, достаточно, чтобы купить себе приличный костюм. Она даже сможет обеспечить вам постоянное место работы – хорошая штука, потому что для меня очевидно, что у вас слишком много свободного времени.

Блэквуд азартно закивал. Его серые глаза сверкали, изумительный хобот чуть не светился от возбуждения.

– С одним условием, – продолжал Уортроп. – Вы никому не должны раскрывать источник, даже своим редакторам.

– Конечно, доктор, – прошептал Блэквуд. – О, должен вам сказать, я заинтригован! О чем идет речь?

– Это то, о чем вы мечтали, Блэквуд. Материал всей жизни.

Когда мы возвращались в «Плазу», доктор доверительно сказал:

– Я могу еще пожалеть о своей сделке с Блэквудом, но мы должны доверять судьбе, которая предлагает свою помощь. Его материал в завтрашних газетах переполошит весь город и мобилизует на наше дело миллионы людей – и доброе имя Чанлеров полетит ко всем чертям.

Он выглядел совершенно измотанным. В свете уличных фонарей его лицо казалось призрачно желтым, и я никогда еще не видел его таким усталым и измученным, даже в те страшные дни в пустыне, когда он сгибался под тяжестью своей ноши. Ту ношу он оставил в Рэт Портидже, но теперь нес другую, гораздо более тяжелую.

– Я должен был пойти с ней, Уилл Генри, – признался он. – Я должен был послушаться своих инстинктов.

– Это не ваша вина, сэр, – попытался я его утешить.

– Не будь глупцом, – обрезал он меня. – Конечно, это моя вина. Разве ты не слышал, что сказал Meister Абрам? Все это дело – моя вина. Я тебе говорил, что мы должны быть честны друг с другом. Но еще важнее быть честным с самим собой. Я всегда был честен с собой, и это мне очень дорого стоило, – горько добавил он. – Важна только истина. Я посвятил свою жизнь ее поискам, где бы она ни скрывалась. Это сердце науки, Уилл Генри, это то настоящее чудовище, за которым мы гоняемся. Я все бросил, только бы ее познать, и нет ничего, что бы я не сделал, нет такого места, куда бы я не пошел, только бы ее отыскать.

Мне не пришлось долго ждать подтверждения этой клятвы. Как только мы вошли в свои апартаменты, доктор велел мне принести его сумку с инструментами.

– Есть один небольшой вопрос, который надо разрешить до наступления ночи, – проинформировал он меня. – Это включает элемент риска и может привести к известным трудностям с законом. Если хочешь, то можешь подождать меня здесь.

Мысль о том, чтобы остаться одному после ужасных событий этого дня, сделала его предложение неприемлемым. Сопровождать его на любое самое темное дело было гораздо более предпочтительно, нежели томиться в одиночестве, когда за окном выл сильный ветер. В этот страшный последний полет через гибельную пустыню он нес на себе огромный груз, доставшийся от прошлого, но измучен был не только он. Я отклонил предложение.

Вскоре мы уже выходили из извозчичьей коляски на Двадцать третьей улице у входа в штаб-квартиру Общества. Из тени к нам вышла маленькая фигура.

– Вы опаздываете, mon ami, – прожурчал Дэмиен Граво. Его глаза расширились при виде повязки на моей шее. – Несчастный случай?

– Нет, – ответил доктор. – Почему вы спрашиваете?

Француз пожал плечами, достал из кармана модного пиджака с короткими фалдами табакерку и шумно втянул понюшку.

– Все устроилось, – сказал Граво. – За исключением платы за доставку. Я бы и сам заплатил, но так спешил выполнить вашу просьбу, что совершенно забыл взять бумажник.

Монстролог сердито посмотрел на него. Он только что закончил долгий торг с извозчиком.

– Вы сошлись на цене?

Граво покачал головой.

– Я только сказал ему, что он будет доволен. Может быть, вы знаете, Пеллинор, но я не знаю текущих цен на кражу трупов.

Доктор тяжело вздохнул.

– А оружие? Или вы его тоже забыли?

Граво ответил кривой улыбкой. Он сунул руку во внутренний карман пиджака и достал выкидной нож с перламутровой рукояткой. Большим пальцем он нажал на кнопку, и из рукоятки с грозным кликом выскочило шестидюймовое лезвие.

– Миковский, – сказал он. – Точно такой же, как был у нашего богемского телохранителя.

На втором этаже здания старой оперы Общество соорудило анатомический театр, где лекции, демонстрации и иногда вскрытия проводились на маленькой сцене, построенной специально для этого: у нее был слегка вогнутый цементный пол со стоком посередине для крови и других телесных жидкостей. Само помещение имело форму чаши, ряды кресел круто поднимались, окружая сцену с трех сторон, чтобы участники могли без помех наблюдать за жуткими процедурами.

В центре сцены стояли два больших металлических стола на колесиках, и на каждом лежало тело. Трупы были примерно одного размера, оба мужские и оба такие же голые, как в день, когда они родились. Один из трупов я тут же опознал. Это были лишенные глаз и лица останки Августина Скалы.

Когда мы вошли, с кресла в переднем ряду поднялся грузный мужчина, суетливо похлопывая себя по карманам, как будто в поисках мелочи. Граво устроил взаимное представление.

– Фредрико, это мой коллега доктор Уортроп. Уортроп, это Фредрико…

– Пожалуйста, просто Фредрико, – прервал его мужчина. Его взгляд суетливо бегал по театру, и его явно била нервная дрожь. – Я их принести. – Он без всякой на то нужды кивнул на сцену. – Вы принести деньги?

Не будь время ключевым фактором в его расследовании, я уверен, что доктор пустился бы в долгие переговоры по поводу оплаты услуг санитара, который незаконно изъял два тела из морга Бельвю. Тем не менее Уортроп выразил ярость по поводу запрошенной мужчиной цены, говоря, что она просто несусветная, что он, в конце концов, доставил не бриллианты короны, а всего лишь два трупа – да и то взаймы! Мы ведь не собирались оставлять их себе. Но время было дорого, и монстролог сдался, а мужчина, когда деньги были пересчитаны и надежно спрятаны в карман, удалился, проинформировав нас, что у него нет никакого желания наблюдать процедуры и что он подождет нас в коридоре.

Мы начали со Скалы. Под резким электрическим светом доктор сначала обследовал пустые глазницы, потом остатки лица, а потом рану на груди и изуродованное сердце.

– Хмм, как я изначально и предполагал, Уилл Генри, – пробормотал доктор, – почти идентично ранам нашего друга Пьера Ларуза. Обрати внимание на выщербленную глазную кость и на зазубренные порывы сердца.

– Если не считать лица, – сказал я. – У Ларуза не было содрано лицо.

Уортроп кивнул.

– Сдирание кожи сменено на противоположное – у Ларуза это было тело, а у Скалы лицо, но это могло быть связано с факторами места и времени. С этим он должен был работать быстро.

– Но не с Ларузом, – заметил Граво. Он стоял чуть поодаль, и его, похоже, подташнивало. – Почему же ему оставили лицо?

Доктор покачал головой.

– Тут может иметь место патологический фактор. Причина, которая понятна только автору.

– Или Ларуза изуродовал кто-то другой, а Чанлер устраивает собственные импровизации на ту же тему, – ответил Граво.

– Это возможно, – допустил доктор. – Но эта вероятность ставит больше вопросов, чем дает ответов. Если не Джон, то кто?

– Вы знаете, что бы на это сказал фон Хельрунг, – поддразнил его Граво.

Уортроп фыркнул. Его губы сложились в ироническую усмешку. Я заговорил, чтобы потушить запал его гнева:

– Это не мог быть доктор Чанлер, сэр. Ларуз оставил его – так говорил доктор Чанлер – с Джеком Фиддлером. Он не мог быть тем, кто убил Ларуза.

– Джон действительно сказал, что его бросили, – согласился мой хозяин. – Но мы не знаем, был ли он у Фиддлера, когда был убит Ларуз. Может быть, он прибрел в стойбище чукучанов после преступления.

Он вздохнул и провел испачканными в запекшейся крови пальцами по волосам.

– Ладно. Мы можем до самого рассвета строить догадки и так и не приблизиться к правде. Некоторые ответы может дать только Джон. Приступим к делу, джентльмены! – Он подошел к другому телу, доставленному из морга Бельвю. – Дайте мне ваш нож, Граво. – Он нажал кнопку. Лезвие выскочило и зловеще засверкало под ярким светом. – Что сказал фон Хельрунг, сколько времени было у Джона? Семь минут? Дэмиен, пожалуйста, засеките время. По моему знаку.

Уортроп вонзил лезвие в середину груди мертвого мужчины.

– Удар наносится правильно, – сказал монстролог. – Прокалывает правый желудочек. От тридцати до шестидесяти секунд уходит на то, чтобы жертва потеряла сознание, и Скала падает на пол. – Он достал нож и протянул мне. – Держи! Остальное должен сделать ты, Уилл Генри. Нам надо просимулировать ослабленное состояние Джона.

– Я, сэр? – Я был ошарашен.

– Быстро – время пошло! – Он вложил нож мне в руку и подтащил к столу.

– Шесть минут, – объявил Граво.

– Сначала глаза, – проинструктировал Уортроп. – Судя по количеству крови в глазных впадинах, сердце Скалы, скорее всего, еще билось, когда Джон их вынул.

– Вы хотите, чтобы я вырезал ему глаза? – Я даже выговорил это с трудом. Уж конечно, кто-кто, но только не доктор хотел бы, чтобы я такое сделал.

Доктор принял мой ужас за технический вопрос.

– Ну, он их не вырвал и не выдавил голыми руками. Ты, так же как и я, видел зазубрины, Уилл Генри. Он должен был использовать нож. Пошевеливайся!

– Можно мне заметить, что вынуть у кого-то глаза мог бы и двухлетний ребенок? – спросил Граво. – Сила здесь совсем не нужна, Уортроп.