Монстролог. Дневники смерти (сборник) Янси Рик
– Знаешь, так дело не пойдет, – сказал я негромко.
– Что? – выдохнул он, вытирая платком рот. Взгляд у него был измученный: интересно, что он теперь будет делать?
– Если бы речь шла о Рохасе, или даже о фон Хельрунге, оно бы еще ничего; старик уже не тот, что прежде. Но околпачивать Пеллинора Уортропа я лично поостерегся бы.
– Что ты плетешь, Генри?
– Не то чтобы его нельзя было околпачить – у него, как и у большинства людей, есть свои слабые стороны – но дело в том, что Пеллинор Уортроп человек необыкновенный; он князь аберрантной психологии, а ты ведь читал Макиавелли, правда?
– Да пошел ты, – сказал он и махнул на меня своим платочком. – Точно, спятил.
– Он вас вычислит, тебя и твоего босса, и что, по-твоему, тогда с вами будет? Ты сам говорил: «Бойцовый пес Уортропа». Ты знаешь, что случилось в Адене. И про Кровавый Остров тоже знаешь.
– Это что, угроза? Ты угрожаешь мне, Генри? – Похоже, он нисколько не боялся. Такая невероятная реакция показалась мне любопытной.
– Это же Хайрам Уокер прислал ему яйцо. Знал, что он повезет его сюда. И решил, что выкрадет его здесь, сдобрив добычу изрядной порцией унижения и мести. Что, не так? Тогда скажи правду, и я отпущу тебя. Насчет твоего хозяина ничего не обещаю, но тебе даю слово ученого и джентльмена, что ни один волосок не упадет с твоей слегка деформированной башки.
– Я тебя не боюсь.
– Тогда чего трясешься?
– Я н-не т-тр-трясусь.
– Ну, не его же ты боишься. Он мертвый, и к тому же без ног.
Я подтянул к себе ящик, запихнул в него укороченный труп, сверху положил ноги и забил крышку гвоздями. Вот так, одной заботой меньше.
Когда я выпрямился, он шарахнулся от меня так, словно боялся, что настал его черед.
– Я ни в чем не виноват, – сказал он. – И доктор Уокер тоже.
Я покачал головой, поцыкал и сказал что-то идиотское, совсем в духе Уортропа:
– Не верю я тебе, парень.
Надо отдать Исааксону должное, про невиновность он больше не заикался, да и я усомнился, чтобы Уокер посвятил его во все подробности своего грандиозного плана. Однако полностью исключать подобную возможность тоже было нельзя. Конечно, вряд ли племя неандертальцев живет до сих пор где-нибудь в Гималаях, но «маловероятно» не значит «исключено».
С выпотрошенным вором у хранилища я возился недолго, так что полчаса спустя у боковой двери, выходящей на Двадцать третью улицу, уже стояли два полных ящика. Шел легкий прохладный дождик, температура держалась чуть выше нуля, уличные фонари шипели в ореолах золотистого света.
Я вышел первым, велев Исааксону оставаться внутри и ждать моего сигнала, а сам, держа руки в карманах, перешел на другую сторону. Едва я ступил на противоположный тротуар, из-за угла, громко цокая копытами, показалась огромная ломовая лошадь рыжей масти, запряженная в видавший виды фургон. Возница резко взял вправо и затормозил у боковой двери Монстрариума. Он даже не поглядел на меня, когда я снова перешел на его сторону. На нем была шляпа с висячими полями и широкое черное пальто, руки, державшие вожжи, были большие, тяжелые, с раздутыми от многочисленных драк костяшками. Это был один из «специалистов» Уортропа: людей, зарекомендовавших себя умением держать язык за зубами, рисковать, когда надо, и плевать на закон. Типаж малоприятный, но необходимый всякому, кто намерен изучать преступную сторону человеческой природы. Уортропу они служили курьерами и шпионами, играли роль мускулатуры, обслуживавшей его мозг. Этого я еще не встречал.
– Мистер Фолк, – радушно приветствовал я его.
– А вы, стало быть, мистер Генри, – ответил он сиплым, пропитым голосом.
– Планы немного изменились, – сообщил я, вручая ему пятидолларовую купюру. Он сунул деньги в карман и едва заметно кивнул.
Пять минут спустя мы, погрузив в фургон оба ящика, бодро катили прочь от Монстрариума. Я сидел рядом с возницей; Исааксон с грузом в фургоне. Крепко вцепившись в перила, точно ребенок на американских горках где-нибудь на Кони-Айленде, он наблюдал, не увязался ли за нами кто-нибудь. Температура продолжала падать, и на подъезде к реке мелкие ледяные кристаллики уже вовсю кололи нам щеки. Впереди высился Бруклинский мост, его верхняя часть терялась в морозной дымке.
А во мне освобождалась тварь.
Мистер Фолк остановился на середине пролета. Я осторожно спустился. Под моими ботинками хрустел лед. Высоко над рекой ветер выл, дождь летел прямо в лицо, царапая щеки, как ледяной наждак. Исааксон нетерпеливо притоптывал, поджидая меня у задней части фургона; для него эта ночь уже слишком затянулась. Для тебя она хотя бы кончится, с горечью подумал я. Он взял ящик за один край, я за другой, и, шаркая ногами, мы вместе поволокли его к перилам. Реки внизу не было видно, зато мы слышали ее плеск, чувствовали запах и ощущали гулкую черную пустоту между полотном моста у нас под ногами и черной-пречерной поверхностью под ним.
– Осторожно, Исааксон, – предостерег я его. – Следи за ногами, а то поскользнешься и полетишь прямо за ним. На счет «три»…
Вперед и вверх… а потом все вниз, вниз и вниз, и долгая пауза до всплеска, который оказался совсем тихим, почти неслышным, как вздох. Подавшись к Исааксону, я спросил:
– Молиться умеешь? – и, не дожидаясь ответа, пошел к фургону.
Сбросив второй ящик, мы задержались у перил. Капельки дождя застыли на наших волосах, намерзли на ворсинках пальто; мы сверкали, точно ангелы. Теперь, когда дело было сделано, Исааксон стал понемногу приходить в себя, и к нему даже отчасти вернулась его былая наглость.
– Слушай, старина, это дельце могло бы быть даже приятным, не будь оно так чертовски неприятно.
– Ты не ответил на мой вопрос, – сказал я тихо.
Он оцепенел. И вроде бы даже обиделся.
– Молиться? Конечно, умею. Тебя об этом даже спрашивать бесполезно.
Он резко обернулся, и его хорошее настроение улетучилось так же быстро, как перед этим вернулось. Сделав всего два шага, он осознал, что мистер Фолк уже не сидит, нахохлившись, на месте возницы.
Он замер и медленно повернулся ко мне.
– Где кучер? – спросил он тонким от волнения голосом.
– У тебя за спиной, – ответил я.
Повернуться во второй раз ему не дали. То, что высвобождалось у меня внутри, вырвалось на свободу с такой силой, что едва не разорвало весь мир пополам. Мой кулак въехал ему в солнечное сплетение, – туда же, куда он ударил меня раньше. Он уронил голову; его колени подогнулись. Исааксон не был коротышкой, но мистер Фолк был больше: закинув Исааксона на плечо, точно куль с углем, он понес его к перилам. Там он схватил Исааксона огромными лапами за лодыжки и, вытянув руки над пустотой, держал его вниз головой, а тот отчаянно пытался ухватиться за воздух…
Тварь в банке, шр-р-р, шр-р-р.
– Исааксон! – снова закричал я против ветра. – Исааксон, так ты умеешь молиться?
Он взвыл. Его лица я не видел.
– Это был доктор Уокер, верно? – продолжал я. – Доктор Уокер нанял Метерлинка, чтобы тот привез нам яйцо, и доктор Уокер подкупил ирландцев, чтобы те его украли!
– Нет!
– Правдивый ответ вернет тебе свободу, Исааксон!
– Я говорю правду! Пожалуйста, пожалуйста! – Он не мог продолжать. Его вопли заглушал равнодушный дождь.
Мистер Фолк медленно повернул ко мне голову, на его выдающемся лбу застыл невысказанный вопрос: «Бросать?» Я потряс головой.
– Хорошо, Метерлинка нанял не он, но ирландцы – его рук дело? Скажи «да», Исааксон, и мы тебя вытащим!
– Нет, матерью клянусь, он не нанимал их! Пожалуйста, пожалуйста!
Я посмотрел на мистера Фолка.
– Что скажете?
Тот пожал плечами.
– Руки устали.
– Исааксон! Еще один вопрос. Отвечай правду, и тебя вытащат. Ты ее уже поимел?
– Что? Что? О, господи!
– Ты трахал Лили Бейтс?
Я ждал ответа. Он был упрям, но все же не глуп. Если он был с ней и сознается в этом, то я могу и не сдержать обещания. Если он станет все отрицать, то, независимо от того, правда это или нет, я ему не поверю, а значит, моя дилемма не станет проще.
Брыкаясь на ветру, Исааксон испустил нечеловеческий вопль.
– Нет, нет, этого никогда не было! Клянусь богом, Уилл, клянусь!
– Чем ты клянешься?
– Богом. Богом, богом клянусь!
– Это не бог держит тебя сейчас, Сэмюэль. – Внезапно мной овладела ярость. – Мной клянись, и я тебя вытащу.
– Хорошо, клянусь. Тобой клянусь!
Мистер Фолк рядом со мной тихо хихикнул.
– А ведь он врет.
– Нет, мистер Фолк. Это один бог знает.
– Да, только бог тут ни при чем.
– Вы правы, мистер Фолк.
В подвальной лаборатории, когда лопнула оболочка яйца, я видел свое отражение в янтарном глазу. Я был лишь скромным ассистентом при рождении монстра, неловким акушером, избавителем и жертвой.
Прости меня, прости, ибо я ничтожен в сравнении с тобой.
Часть четвертая
Было уже совсем темно, когда я снова вошел в дом номер 425 по Харрингтон-лейн. Монстролог сидел за обеденным столом и набивал себе брюхо с жадностью человека, который не ел неделю, что, вполне возможно, так и было.
– Ты не голоден, – заметил он, на миг прекратив обжираться.
Я достал из кармана оловянную фляжку (в кухне было промозгло и холодно), отвинтил крышку, с трудом глотнул виски. Монстролог нахмурился и неодобрительно поцокал.
– Неудивительно, что у тебя такой ужасный вид, – вынес свое суждение старый негодяй, запихивая в рот кусок сыра.
– Да, наверное, я много пью, – согласился я. – А вы? Какое оправдание у вас?
Он проигнорировал мой вопрос.
– От тебя пахнет дымом. И под ногтями у тебя грязь.
– Пепел, – поправил я. – Ваши мусорные контейнеры переполнились.
Выражение его лица не изменилось.
– Ладони стерты в кровь.
– Вы меня в чем-то обвиняете?
Он невесело улыбнулся.
– В сарае всегда лежат несколько пар рабочих перчаток, ты же знаешь.
– Да, знаю.
– Значит, ты забыл.
– Моя память уже не та, что раньше. Вот, например, никак не могу припомнить имя той девушки, которую я нанял, чтобы она кормила вас, купала и вообще следила за тем, чтобы вы не теряли человеческий облик.
Уортроп взял нож и отрезал кусочек яблока. Его рука не дрогнула. Жевал он также очень решительно.
– Беатрис, – сказал он. – Я тебе уже говорил.
– Вы ее уволили?
Он пожал плечами. Его глаза забегали.
– Где лепешки?
– Или она сама ушла?
– Я же говорил тебе, я ее уволил. Где мои лепешки?
– Почему вы ее уволили?
– У меня много дел, а тут какая-то шумная потаскушка болтается за мной по пятам и во все сует свой нос.
– Куда она пошла?
– Откуда мне знать? – Его терпение явно истощалось. – Она не говорила, я не спрашивал.
– Это-то и кажется мне странным.
– Почему?
– Потому что она ушла, не известив меня. Это ведь я нанял ее на работу, не вы. Почему она не обратилась ко мне за расчетом, когда вы ее уволили?
– Думаю, об этом тебе лучше спросить у нее самой.
– Это может оказаться затруднительным, поскольку никто из нас не знает, куда она ушла.
– Чего это тебя так волнует вопрос местонахождения безмозглой горничной, каких тринадцать на дюжину? – рявкнул он, теряя самоконтроль.
Я еще раз, напоказ, глотнул из фляжки.
– Нисколько не волнует.
– А. Хорошо. И зря ты ее нанял. Я же тебе говорил, никто мне не нужен. Что со мной может случиться?
– Значит, это снова я во всем виноват?
– Что? В чем ты виноват? О чем ты?
– О судьбе Беатрис. Я виноват в том, что навязал ее вам.
– Нет. Ты виноват в том, что поставил меня и себя в такое положение, когда навязывать ее мне стало необходимо. – И он улыбнулся совсем по-детски, как будто только что отмочил забавную шутку. – Ты давно уже затаил на меня обиду, Уилл Генри. Где мои лепешки? Давай их сюда, а не то я совсем рассержусь.
– Что ж, не стоит доводить до этого, правда? – Я вытащил пакет оттуда, где прятал его. Он выхватил его у меня из рук, отвратительно хихикая. Мои глаза были устремлены на подвальную дверь за его спиной.
– Это из-за нее вы навесили замок на эту дверь? – спросил я.
– Из-за нее? Из-за Беатрис, что ли? Да сколько уже можно о ней? – И он налил себе еще чаю.
– Я не о ней. Я хотел спросить…
– Я живу один, как тебе известно, – с нажимом произнес он. – Врагов у меня много, как тебе тоже, несомненно, известно…
– Кто они, Уортроп? Назовите мне их. Хотя бы одного.
Он швырнул на стол недоеденную лепешку.
– Да как ты смеешь! Я не обязан отчитываться ни перед тобой, ни перед кем бы то ни было! Все, что я делаю и чего не делаю, – это мое дело, и только мое! Мне не нужна ее компания, как не нужна и твоя, – ни сейчас, ни двадцать четыре года назад!
Я сунул фляжку с виски в карман и положил руки на стол.
– Что в подвале, Уортроп?
Его губы беззвучно зашевелились. Он поднял брови и посмотрел на меня снизу вверх с таким видом, словно его взгляд мог повернуть годы вспять и вернуть меня в тело одиннадцатилетнего мальчика, в котором я некогда обитал.
– Ничего, – ответил он наконец.
– Один мудрый человек сказал мне однажды, что ложь – это худший вид глупости.
– А люди глупы. Конец силлогизма.
– Я же все равно узнаю. Лучше скажите сразу.
– Зачем мне говорить тебе то, что ты и так знаешь?
– Я знаю, что там что-то есть, но не знаю, что именно.
– Вот как? Тогда вы не слишком преуспели в вашем образовании, мистер Генри.
– Труд всей вашей жизни, как вы выражаетесь, но за многие годы вы имели дело со многими вещами, и под конец они пожрали вас совсем. Впрочем, не только вас.
– Да. – Он серьезно кивнул, и я заметил в его глазах тень страха. – Я оставил за собой немало жертв – больше, чем другие, но наверняка меньше, чем ты.
– Сейчас не о моих жертвах речь, доктор. – Я взял нож, который лежал на столе у него под рукой, и стал вычищать им грязь из-под ногтей. Он поморщился, как будто еле слышный скрежет действовал ему на нервы.
– Беатрис бросила меня, – прошептал он.
– Беатрис? При чем тут она? Мы ведь говорим о ваших жертвах.
– О, да что ты вообще знаешь?
– Я знаю про ягнят, – сказал я. – А еще я знаю, что вы разрубили ее на куски и засунули в мусорный бак. Знаю, что и то, и другое имеет какое-то отношение к замку на этой двери и к вашему удручающему состоянию – и еще я знаю, что вы покажете мне, что там, за этой дверью: и потому, что вас так и подмывает это сделать, и потому, что вы знаете, откуда вам ждать спасения. Всегда знали.
Монстролог рухнул головой на стол, спрятал лицо в ладонях и зарыдал. Он рыдал так, что плечи ходили ходуном. Я наблюдал за ним молча и бесстрастно.
– Уортроп, дайте ключ, иначе я вышибу эту дверь.
Он поднял голову, и я увидел настоящие, неподдельные слезы: все его лицо исказилось от боли, точно внутри него пришла в движение какая-то темная, неизвестная тварь.
– Уходи, – сказал он. – Ты правильно поступил, что ушел тогда. Правильно ушел, зря вернулся. Уходи, уходи, оставь нас. Нас уже не спасти, но ты – другое дело.
Он отпрянул, услышав мой ответ: либо совсем не ожидал услышать от меня подобное, либо, напротив, так хорошо знал меня, вплоть до самого потаенного уголка в моей душе, что был уверен в результате.
– О, Пеллинор, я уже давно упал с края диска.
В Египте его звали Михос, страж горизонта.
Это очень тонкая линия, Уилл Генри, говорил он мне, когда я был мальчиком. Для большинства это то место, где море встречается с небом. Ее невозможно пересечь; иди к ней хоть тысячу лет, она все равно останется недостижимой. Ты понимаешь, что нашему виду потребовалось более десяти тысяч лет, чтобы осознать этот факт – мы живем на мяче, а не на диске?
Письмо дожидалось меня на стойке портье в отеле «Плаза», куда я вернулся после ночных трудов. Конверт был заклеен старомодной печатью из красного воска. Внутри был один листок, попахивавший дохлой рыбой, а на нем корявыми квадратными буквами было написано следующее:
Многоуважаемый мистер Генри!
Надеюсь, что мое письмо застанет вас в добром здравии; если жизнь доктора Пеллинора Уортропа вам сколь-нибудь дорога, будьте любезны прислать мне десять тысяч долларов. Прошу вас передать мне эти деньги таким же способом, каким вы получили это письмо, завтра в пять часов пополудни. Если деньги будут лежать здесь, он останется жить. Если нет, умрет. С глубочайшим почтением, ваш искренний друг.
Подписи не было. Вместо нее были рисунки: черная рука и кинжал с каплями, как я понял, крови.
Я вышел из отеля и направился к каменному дому на Пятой авеню.
Хозяин встретил меня в пурпурном халате и шлепанцах в тон, ватные облака волос венчали массивный утес его головы. Красными спросонья газами он пробежал письмо, то и дело громко зевая; прогнал горничную, которая принесла кофе с яблочным штруделем.
– А что говорит портье? – спросил он наконец.
– Коротышка, с сильным итальянским акцентом. Письмо принес около часа пополуночи, как раз когда я возился на мосту с ирландцами.
Он вытянул из хьюмидора сигару. Она выпала из его скрюченных пальцев и покатилась по персидскому ковру. Я поднял ее и протянул ему.
– Черная Рука! – сказал он. – Ах, Пеллинор, Пеллинор, предупреждал же тебя твой старый учитель – не ходи!
– Что такое Черная Рука?
– Ты что, не читал письма? – Он ткнул пальцем в рисунок. – Ах, мерзавцы! Им нельзя доверять. Я ведь предупреждал.
– Зачем какому-то итальянцу доставлять письмо ирландской банды?
– Не ирландской, а сицилийской – он в руках каморры, подлеца Франческо Компетелло. Это опасный человек, я ему говорил.
– Не понимаю, мейстер Абрам. Зачем доктору Уортропу…?
– Затем, что дело наше темное и грязное, сродни политике: никогда не знаешь, с кем ляжешь и как выспишься. У него была идея привлечь заклятых врагов ирландцев к поискам Т. Церрехоненсиса.
– В обмен на что?
Его глаза над крючковатым носом превратились в маленькие щелочки.
– В каком смысле?
– В том смысле, что преступники обычно не помогают людям просто так, по доброте душевной, мейстер Абрам, – сказал я тихо. – Значит, доктор Уортроп был готов предложить им что-то за участие.
Он взмахнул пухлой рукой. В другой он держал незажженную сигару.
– Он сказал, что Компетелло у него в долгу за какую-то услугу, которую Уортроп оказал ему годы назад в Неаполе, когда из Италии изгоняли каморру. Подробностей я не знаю, но он всегда поддерживал отношения с разными сомнительными типами.
Я кивнул, думая о мистере Фолке и ему подобных, которые в любое время дня и ночи возникали на пороге дома 425 по Харрингтон-лейн и оставляли пакеты и посылки. Отбросы общества, не пользующиеся ничьим доверием, всеми презираемые, – его духовные братья, в каком-то смысле, – они не задавали вопросов и не разводили болтовни.
– Он тогда помог Компетелло и другим падроне скрыться из Неаполя, – продолжал фон Хельрунг. – «У него передо мной долг чести», – говорил он мне. Ба! Надеюсь, теперь-то он понял, с кем имеет дело.
Он зажег спичку, но так и не поднес ее к сигаре. Огонь уже плясал в опасной близости от его пальцев, когда он уронил спичку в пепельницу.
– Будем платить? – спросил я.
Он метнул на меня колючий взгляд. Мой вопрос ему не понравился.
– О чем ты? Разумеется, будем!
– Но какие у нас гарантии, что Компетелло выполнит свою часть сделки?
Фон Хельрунг громко фыркнул: «Майн гот, какая детская наивность!»
– Черная Рука – почтенная, освященная временем организация, Уилл. Как она будет вести дела, если получатель перестанет верить слову отправителя? Нет, придется заплатить. Я все сделаю сам – в том числе надеру моему бывшему ученику уши за глупость! Он вляпался: каморра теперь знает про его трофей и наверняка уже задействует все имеющиеся в ее распоряжении ресурсы, чтобы разыскать его!
Он поднялся, засовывая сигару в нагрудный карман халата с инициалами «АФХ».
– Я люблю его, как сына, Уилл, но твой учитель иногда сводит меня с ума своей загадочностью: он одновременно упрям и расчетлив, удивительно хитер и туп без меры.
Он позвонил в колокольчик, вызывая дворецкого. Я сказал:
– Доставку денег по адресу я возьму на себя, мейстер Абрам.
– Нет, нет. Ты еще слишком молод, чтобы…
– А вы слишком стары.
Он напрягся; его кустистые брови сошлись на переносице; грудь раздулась, раздвинув полы халата и открыв взгляду обильную поросль седых волос.
– Письмо было адресовано мне, – быстро добавил я. – А клерк в отеле, насколько мы можем судить, их человек.
Он кивнул, видимо, признавая мою правоту.
– Возвращайся днем; я приготовлю деньги. Но погоди; скажи, как у тебя все прошло вечером? Извини, что сразу не спросил – слишком много всяких мыслей в этой старой голове! Все хорошо, надеюсь?
– Отходы пришлось измельчить, чтобы вошли в контейнер, но в остальном все в порядке. – Я усмехнулся. – Да, ассистент сэра Хайрама оступился и едва не упал в реку – счастье, что мистер Фолк оказался поблизости и успел его подхватить.
Фон Хельрунг кивал, следя за мной по-птичьи яркими глазами.
– Ты знаешь, что он родственник королевской семьи? Четвероюродный кузен королевы, кажется.
– Кто? Мистер Фолк или мистер Исааксон?
– Ну, у тебя и шуточки. Ха! Ладно, иди, а к трем возвращайся. Никому не говори! В особенности мистеру Фолку. Думаю, этот тип за лишний доллар и стаканчик виски мать родную продаст с потрохами.
– О, нет, тут вы ошибаетесь, мейстер Абрам. Мистер Фолк солидный человек, стоит своего веса в слюне Т. Церрехоненсиса.
– Не говори так! – воскликнул он и почему-то перекрестился.
Я вернулся в отель, намереваясь поспать часок-другой – видит бог, я в этом нуждался, – однако внезапное похищение моего учителя занимало все мои мысли настолько, что я лишь подремал несколько минут, осаждаемый беспокойными видениями. Наконец я встал и позвонил Лили.
– Есть три вещи, которые, разбив однажды, уже не починишь, – сказал я, когда она подошла к телефону. – Фарфор, стекло и что еще?
– Ты поднял меня в шесть утра, чтобы загадать загадку?
– Репутация, – сказал я, повышая голос, чтобы перекричать неизбежные помехи связи. – Вчера вечером у меня состоялся весьма любопытный разговор с четвероюродным братом королевы.
– С кем?
– С Сэмюэлем.
– С каким Сэмюэлем?
Читать бесплатно другие книги:
