В тот день… Вилар Симона

– Тебя послушать, Озар, так никому смерть Дольмы не была нужна. И все же убили его. Да еще при всем честном народе. И если бы не поступок цесаревны Анны, если бы не отвлекла она людей, могло бы и столпотворение в тот день на Почайне произойти. Люди и тогда всякое поговаривали. Да и теперь болтают невесть что. И вот тебе мое слово, ведун: упаси Господь, если в усадьбе еще кто-то умрет лихой смертью. С тебя первого спрошу. И уже не помилую ни тебя, ни твоих волхвов!

Озар молчал. Смотрел на Добрыню потемневшими глазами.

– Тогда укажи, кто тебе нужен как убийца. Того и выставлю. Мне это легко. Докажу что угодно. Ибо любой тут может быть головником. Говорю же – гнездо змеиное.

Добрыня, погрузившись в размышления, вновь собрал волосы и перетянул ремешком. Вот выберет он сейчас того же Бивоя – и все, считай, дело сделано. И кто докажет, что Голица была так уж глупа, надеясь на брак сына с овдовевшей Мириной? Да и кто за Бивоя, челядинца простого, заступится? Воевода уже открыл было рот, чтобы высказать свой замысел, но тут его взгляд внезапно упал на икону в углу, украшенную рушниками, с горевшей лампадкой, которая высвечивала строгий лик Христа. Суровые очи, серьезный взгляд, строгий лик. Добрыня смотрел на него, и постепенно что-то менялось в его лице. Молчал долго. Озар ждал.

Тут в истобку вошла Яра. Поклонилась от порога.

– Не обессудьте, что потревожила, но не откажется ли достойный воевода Добрыня с нами потрапезничать? Пока суть да дело, мы с девками пироги напекли, каша готова, репа испеклась. И пиво как раз настоялось – славное, густое.

Добрыня какое-то время смотрел на нее – прямую, величавую, будто боярыня, спокойную. Потом повернулся к Озару и подмигнул:

– Видал, какова? Тут хоть небо пусть рухнет, а у нее все будет готово.

И к ключнице обратился:

– Согласен, душа моя. Угощай, а то и впрямь маковой росинки еще во рту не было.

Это оказалось даже кстати. За стол все садились молчаливые, помянули Голицу, выпили за ее душу. Добрыня говорил, что отпоют челядинку как полагается, добавив, что скрывать, кто на нее покусился, смысла нет. А то слишком часто гибнут люди у них на дворище – то конь затоптал одного, то парнишка свалился с городни. Так что пусть не скрывают злой умысел горничной. Без тайн надо обойтись, чтобы людям понятно было.

– Все ты правильно рассудил, Добрыня, – молвила сидевшая по правую руку от воеводы Мирина. – Горько мне, что такую змею, как Загорка, на груди пригрела, ну да что поделаешь.

Она промокнула глаза синим, как и ее дивные очи, покрывалом. Добрыня поглядывал на молодую вдову с удовольствием. Любы ему были такие красавицы. А кому же не любы? И он глаз не мог отвести от Мирины-древлянки, смотрел на нее, даже когда сдувал пену с пива, какое Яра подала ему в чаше. Отпил и похвалил питье.

Вышебор, которого к трапезе Моисей стащил с верхнего поверха, тоже хвалил пиво.

– Ради тебя ключница наша постаралась, воевода. А я вот сколько ни просил, не давала мне хмельного глотнуть.

Озар тоже с удовольствием пил имевшее приятный дрожжевой привкус пиво, густое и темное. С хмелем – он это вскоре почувствовал, когда в голове зашумело. А уж Вышебора как развезло! Битвы былые стал вспоминать, слезу пустил. Как будто уже к столу выпивший явился. И дворовые как-то странно на старшего Колояровича поглядывают. Словно бы с тревогой. С чего бы это?

– Ты бы еще нас чаркой обнесла, Яра, – требовал Вышебор. – Вон волхва нашего ты потчуешь, как своего милого избранника, а мне лишь плеснула немного. Подлей, говорю!

Шумный Вышебор заметно раздражал Добрыню. Воевода поднялся, поблагодарил за угощение и направился к крыльцу. Мирина, как хозяйка, пошла его проводить. Они спустились по ступенькам, но задержались внизу, разговорились. Озар невольно прислушался и, не утерпев, подошел к перилам гульбища, под которыми те двое стояли, посторонившись с крыльца, когда челядинки стали уносить посуду.

Волхва, находившегося на гульбище выше их, Добрыня с Мириной не заметили. Купчиха сперва жаловалась, что дворни у них осталось совсем мало, надо бы новых людей взять. Но Добрыня отказал: дескать, пока Озар не скажет свое слово, никого из чужих в дом кликать не следует. Это обидело Мирину. Стояла, поджав губки, сетовать начала, что из-за присутствия чужака они вынуждены обходиться меньшим числом прислуги, чем ей положено как купчихе. Уж она бы завела тут иные порядки, набрала бы прислуги, все бы у нее как шелковые были. Добрыню ее речи развеселили. Ему и коня уже подвели, а он вернулся к Мирине, взял ее руки в свои, ласково говорил, что пусть потерпит немножко. И вообще ей сейчас поберечься надо, а не в хлопоты уходить, пусть думает о рождении ребеночка. Это для каждой бабы важно. Ну а как разродится она и снова в силу войдет, так ей в мужья выберут добра молодца не из последних.

– А разве я сама не смогу выбирать? – спросила Мирина, но не с тревогой, а скорее игриво. – Я стою госпожой над немалым хозяйством, и если справлюсь с делами, то никто мне не нужен будет.

Добрыня подмигнул ей:

– Али с Радко-раскрасавчиком думаешь сойтись? Забудь. Он тебе родня, вам это не положено. К тому же Радомил парень толковый, может, я его в свою дружину покличу. Помнится, стрелком он был не из последних. Вот поупражняет немного руку – и в дружину. Ну а тебе, как бы ты ни хорохорилась, сам князь выбирать суженого будет. Чтобы такая богачка нарочитая да собой пригожая не подошла кому-то из его молодцев? А будешь себя блюсти и доброй славой покроешь, то, может, кто из его бояр мужем тебе станет. Неужто откажешься, если сам Владимир Красно Солнышко к тебе сватом заявится для кого-то из самых именитых своих витязей?

Мирина заулыбалась, поводила плечами, словно в пляс душа ее рвалась. Но следующие слова воеводы ее озадачили.

– Ты только проследи, чтобы дурная слава о твоем дворище и о тебе самой не пошла. А то уже всякое о Колояровичах в Киеве болтают. Тень темную на вашу честь бросают.

– Да кто смеет! – возмутилась Мирина.

– А вот и смеют. Убийца в вашем доме обитает. И Озару еще следует разобраться, кто из ваших мог заколоть Дольму при всем честном народе.

– А точно ли из наших, Добрыня? – уперла руки в бока Мирина. – Это Озару сказали, что ближники Дольмы могли такое сотворить, вот он и донимает моих людей. Но если не наши? Если кто из его волхвов учинил зло? Им христианин Дольма был как кость в горле.

– Увы, красавица, волхвы этого сделать не могли, – покачал головой Добрыня. – Мы их еще до крещения изловили всех, в укромном месте держим.

И снова идти к коню хотел, однако Мирина удержала его за рукав:

– Вот послушай меня, воевода. Это ты просто тешишь себя мыслью, что всех волхвов изловили. И пусть верно то, что служителей с капищ похватали люди князя, но как же быть с теми, кто успел скрыться? Слыхала я, что незадолго до того, как киевлян повели к Почайне, кто-то сразил стрелой христианского священника прямо на судне в гавани Притыка. А ведь Притыку хорошо охраняют. И все же нашелся стрелок-убийца. К слову, я даже имя того христианского священника помню – Нифонт. Знала я его, добрый такой был, улыбчивый. Дольма его как-то приводил сюда, и челяди нашей он понравился. Может, если бы не его речи приветливые, то наши люди и не с такой охотой пошли бы в тот день на обряд. Так кто же такого доброго и радушного Нифонта мог поразить стрелой? Не иначе как кто-то из волховских приспешников. Вот и Дольму они могли погубить.

– И кто же из волхвов был в тот день в Почайне?

– Да мало ли кто! Народу вон сколько было.

Тут с гульбища стало доноситься разудалое громкое пение захмелевшего Вышебора. Мирина поморщилась и, подняв голову, увидела стоявшего над ними Озара.

– Подслушиваешь, ведун?

– Я тут для того и приставлен, чтобы за всем наблюдать, все знать и примечать.

– Ох и надоел же ты! – топнула ножкой красавица. И к Добрыне: – Когда уже твой доглядник от нас съедет? Извелись мы с ним.

– Так уж и извелись, – вставляя ногу в стремя, отозвался Добрыня. Поднялся в седло и, посмотрев на Озара, перевел взгляд на разгневанную и оттого еще более красивую вдову: – Ты его не задевай, Мирина, душа моя. И учти – Озар сейчас тут главный. Что он скажет, то, считай, моя воля. И все пусть его слову покорны будут!

Мирина стояла, обиженно надув пухлые губки, челядинцы тоже, несмотря на слова Добрыни, недобро поглядывали на волхва – он чувствовал их взгляды. И только Яра смотрела на него светящимися радостными глазами. Она единственная была ему тут другом. И оттого хорошо вдруг на душе Озара сделалось. Волхв опустил голову, занавесившись длинными волосами, чтобы другие не заметили его счастливую улыбку.

Добрыня, уже гарцуя на коне, вдруг окликнул его:

– Эй, ведун, что ты скажешь на подозрение вдовы насчет участия волхвов в деле Дольмы?

Озар развел руками:

– Только одно: был бы ты в этом уверен, не отправил бы меня сюда на дознание.

– И то верно! – согласился воевода и, вздыбив скакуна, пустил его в спешно открытые Лещом ворота.

Мирина же смотрела на волхва с обидой. Не любо ей было, что кого-то в ее доме главным поставили вместо нее самой. Но Озар нашел, как сбить с вдовы спесь. Задержал ее, когда поднялась на крыльцо.

– Есть у меня нечто, что хотел тебе показать, госпожа.

– Мне и дела до тебя нет, – отмахнулась купчиха. Уже и пройти хотела, но резко повернулась: – Думаешь, сможешь опорочить нас, ведун? А того не понял, что на самом деле Добрыне это не нужно. Он и впрямь скорее на ваших приспешников укажет, если ему по-умному это дело преподнести.

– Ну да. И Жуягу, если тебе верить, тоже благодаря нашему волховству конь затоптал? И Тихона наши люди со стены сбросили, сломав пареньку шею? Так думаешь?

Ох и умела же принимать обиженный вид красавица! Но Озару не было заботы ее жалеть.

– Я услышал, что тебе дядька князя предлагал. Сказал, что, мол, сам князь тебя за кого-то из своих мужей именитых посватает. Вот ты губу и раскатала. Но какая слава о тебе пойдет, когда узнают, что ты при живом муже с деверем пригожим спуталась?

Мирина быстро оглянулась – не слышит ли кто? Но Моисей уже потащил Вышебора в терем, девки под присмотром Яры ушли, унося остатки трапезы за дом, Радко стоял у конюшни, оглаживая вороного Бурана, – собирался ехать, чтобы договориться насчет отпевания Голицы. С ним же были Лещ и Бивой, которым надлежало перевезти тело кухарки, вот и обсуждали что-то. Даже Златиги не было – закрывал ворота в усадьбу после отъезда Добрыни. Так что рядом никого. И все же Мирина зашипела злым шепотом сквозь зубы:

– Ты что это себе позволяешь, ведун? Напраслину на меня возводишь? И уже не единожды. Думаешь, если Добрыня тебя главным назначил, то мои люди за меня не вступятся?

Озару на ее злость – тьфу.

– Вот на это погляди, хозяйка, – достал он из-за пазухи переданный Ярой резной колос с цветком. – Радко это сделал. И как мастерски! И тебе велел передать поделку через Тихона. Знаешь, на что это похоже?

Мирина разглядывала красивую резьбу подарка, угадывала его смысл, и щеки ее бледнели.

– Ага, вижу, намек поняла, – усмехнулся волхв. – Знаешь, когда подобное дарят? Это знак плодородия и цветения. На Ярилу такие поделки милым передают, а еще на Купалу ласкового или когда Даждьбога гуляют. Вот и тебе Радко такой подарок передал, но, как видишь, у меня он оказался. И подумал я: видать, сошлись вы любовно в один из таких праздников. Прикинул маленько – выходит, на Ярилу, в начале лета. Вот тогда ты и понесла от деверя пригожего. Срок-то у тебя по приметам и самочувствию как раз такой, что с Ярилы забеременеть могла. Полюбившись на зеленых травах и цветах. Так говорю? На это и намекал Радко, передавая тебе цацку резную. Да только не попал к тебе подарочек. Я перехватить успел.

Мирина горделиво вскинула подбородок. Смотрела своими невероятными очами, словно хотела пронзить синей молнией.

– Да Радко всегда мне поделки разные дарил, что с того? Нет мне дела до его подношений. А то, что ты сам себе надумал, меня не касается. Я дитя от мужа ношу, и ни в чем ты меня уличить не сможешь, язычник поганый.

И потопала в дом. А Озару и рассмеяться, и выругаться хотелось. Ох и лиса! Ее тут простушкой выставляют, но древлянка хитра, как все бабы этого племени коварного!

Однако, подумав о древлянских женщинах, Озар вспомнил и Яру. Совсем иной отклик вызывала вековуха светлая в его душе. Ее оберегать и защищать хотелось. Хотя… разве такая нуждается в защите? И с гульбища Озар увидел, как ключница ловко и быстро поймала злющего хозяйского гуся. Тот крыльями бил и щипался, но она раз – и ловко свернула огромной птице шею. Значит, похлебка наваристая будет к обеду, а то и жаркое с яблоками. Что Яра с готовкой управится не хуже Голицы, Озар не сомневался. Эта со всем справится так же легко, как и с гусем. С виду вроде хрупкая, а вон как действовать умеет.

Задумался надолго Озар, так задумался, что, даже когда Златига к нему обращался, не заметил. А тот понял, что не до него сейчас. Привык уже, что, когда Озар сидит с закрытыми глазами в раздумье, лучше его не трогать. Это хорошо. Может, сообразит наконец что-то и завершится их дознание на Хоревице. И Златиге уже было неинтересно, кого волхв назовет головником перед Добрыней. Дружиннику домой хотелось, к жене, к дочери новорожденной. Волновался, как там у них?

Что сердце Златиги чуяло беду, стало ясно, когда к вечеру прибежал отрок с Копырева конца, сообщив, что сильный жар у жены дружинника. Повитуха сказала, что родильная горячка у Светланки. От этого многие бабы уходят за кромку. А то и ребеночек без матери погибнуть может. Люди поговаривают, что является за ослабленной после родовых мук бабой злой дух, называющийся Вещицей. Сорокой обращается и утягивает к себе того, кто слабее – либо мать, либо дитя. И тут без волховства умелого не обойтись.

Потому и кинулся Златига к Озару:

– Ты умелый кудесник, ты ведун, обученный всякому. Помоги же, отгони Вещицу от моих милых, спаси. А я за это… Все, что хочешь!..

Озар испытующе поглядел на Златигу. Светлые, чисто медовые глаза дружинника горели потаенным страхом, кривое лицо подергивалось. Озар же оставался спокоен, смотрел внимательно.

– Что это ты так заговорил, приятель? Пойди к своим попам христианским, пусть молятся, пусть взывают к тому, кого ты называешь Всевышним. А я тут оставаться должен.

У Златиги задрожали губы, он кинулся было к воротам, но вернулся.

– Вы, волхвы, лекари умелые, знаете травы и можете снадобья изготовлять. А попы лишь на небеса полагаться могут. Отзовется ли Всевышний, если молить его стану? Где он? Далеко. Да и кто я ему? А с тобой, ведун, мы вроде как ладили. Неужели откажешь? Не прогонишь Вещицу коварную, не изготовишь зелье помогающее…

Озар отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Вот такие они все – призвали чужого Распятого, а как припекло, так и волхвы понадобились. И если Озар поможет человеку Добрыни… Это хорошо для поддержки старой веры. Другое дело – как оставить усадьбу, где то и дело что-то происходит?

Но Радко первый поддержал Златигу:

– Поезжай с ним, Озар. Мы и без тебя тут управимся. Жили же как-то раньше. Или решил, что без твоего нагляда все тут передеремся?

Озар задумался, потом посмотрел на небо. Серое оно было, тучи заволокли солнце. Может, к ночи опять дождь польет. А все эти Колояровичи и их дворня… Радко прав, жили же они раньше дружно, ничего не случалось. Да и после того, как сам дядька князя тут побывал, неужто не угомонятся?

И ушел с Златигой. А в тереме Колояровичей все как будто перевели дух после их ухода. Исчезло напряжение, люди перестали приглядываться друг к дружке, общались приветливо, как и ранее, – никому не хотелось верить в то дурное, что, казалось, гнездилось тут от одного присутствия расспрашивающего всех подозрительного ведуна. А из кухни как ароматно пахло! Яра сделала жаркое из гуся с печеными яблоками и рассыпчатой кашей, чернавки крутились рядом, помогая ей. А когда за стол сели, перво-наперво помянули Голицу. Добрым словом помянули, как и полагается. Никто ничего дурного о ней теперь говорить не хотел.

– И зелена вина нам выстави, ключница, – потребовал Вышебор. – А то закрыла все закрома, ничего у тебя не выпросишь. Прикажи-ка ей, Мирина, голубушка. Надо же Голицу проводить тризновой чашей, как в старые добрые времена. Да и Тихона следует помянуть. Не одним же попам петь им свои восхваления вослед. Нам тоже есть чем помянуть ушедших за кромку.

Яра, проходя мимо купчихи, склонилась и намекнула, что Вышебор в последнее время то и дело находит повод напиться. Он и Моисея уже отправлял в город на рынок за хмельным. Мирина должна догадаться, чем это может грозить. Так что хватит с Вышебора и пива.

Купчиха помедлила, хмуря соболиные брови, призадумалась, но тут на пороге появился управляющий Творим. Сел со всеми за стол. Мирина на него смотрела с вызовом, позабыв, о чем ключница только что упоминала.

– Неужто думаешь, Творим, что без твоего присутствия у нас мало что заладится? Или опять явился, чтобы Озару невесть что наболтать на меня? А может, думаешь, что без тебя не смогу дела по закупам решить? Однако справилась я, все отметила.

– Так уж и справилась, – буркнул Творим, невозмутимо наблюдая, как Яра накладывает ему в миску желтоватый бок гусятины с яблоками. Любил вкусно поесть управляющий.

Мирине страсть как хотелось этого болтуна зловредного выгнать взашей из-за стола. Но не дело это – своему управителю в гостеприимстве отказывать. Да и не стоило ей с ним ссориться: Творим пусть и наглец, однако знающий и умелый тиун, замену которому непросто подобрать. Да и не впервой купчихе тайно сохнувшего по ней тиуна на место ставить. Потому, выждав паузу, заметила, что, дескать, вот поедим сейчас, а затем я покажу, как справилась, и приказы нужные отдам.

Сама же вдруг с приветливой улыбкой повернулась к сидевшему по правую руку от нее Радко:

– А ты что скажешь, Радомил? Я слышала, что тебе Добрыня давеча сказывал. Пойдешь ли опять к нему в дружину, если покличет? Не забыл княжий дядька, что ты был стрелок из лука отменный. Ну и мы все помним, как ты на стрельбищах городских всегда отличался. Так я говорю, други мои? – обратилась она к собравшимся.

Радко скорее отметил ее доброе отношение, чем о грядущем подумал. А Мирина, словно бы для того, чтобы подразнить Творима, сделалась особенно ласкова с молодым деверем. То глянет на него лукаво, то велит Яре еще попотчевать угощением Радко. Даже приказала вина подать. Вышебор этому обрадовался, стал невестку расхваливать. А она самолично плеснула в чашу Радко зелена вина. Но сама пила осторожно, разводя хмельной напиток ключевой водой.

Зато довольный Вышебор с ходу опорожнил целый кубок и еще подставил. При этом, наблюдая, как мило воркуют Мирина и его брат, склонился к Моисею и прошептал:

– Говорил же я тебе – не просты они. Вон при Дольме сварились, как два бойцовых петуха, а сейчас чисто кошки мурлычут. Потому думается мне, что эти двое и отделались от нашего Дольмы. А сами… Ты только погляди каковы! Давно указывал на то, а ты мне все не верил.

Хазарин не поднимал глаз от кубка. А как глянул – ну разве что огнем его темные глаза не полыхнули. Желваки на скулах заходили. Но смолчал, сдерживая дыхание.

Зато Вышебор разошелся:

– Что ты, Радко, с нашей вдовицы глаз никак отвести не можешь? Был бы тут Дольма, уж он бы, как и ранее, приказал Моисею отхлестать тебя плеткой.

– Унялся бы ты, Вышта, – резко бросил ему младший Колоярович.

Все знали, как Вышебор не любил, когда его этим сокращенным именем – Вышта – называют. Лещ попытался было успокоить братьев, но Вышебор уже сказал:

– Не тебе, меньшой, так меня называть. Я и в дружине был только Вышебором! Выше самого высокого леса – так-то! А ты… Думаешь, нужен ты в дружине воеводы? Стрелок – ха! Может, и был когда-то, но уже сколько лет не упражнялся с луком. А всякий знакомый с ратным делом знает – без разминки каждодневной навыки сходят на нет. И никакой ты сейчас не стрелок. Только бабам задирать подолы и горазд.

И засмеялся, указывая на Мирину.

Купчиха так и замерла, щеки вспыхнули. Сидела, пережевывая кусок птицы, слова вымолвить не могла.

А вот Радко подскочил:

– Не будь ты увечным, Вышта…

Казалось, бросится сейчас на Вышебора. Бивою его даже удерживать пришлось. Яра поспешила положить руку на плечо парня, что-то сказала негромко.

Вышебор же смеялся:

– Нянчатся тут все с тобой, как с глуздырем[104]. А ты и есть глуздырь, никак не воин. Да я и без ног тебя одними ручищами сверну. Это бабы перед тобой заваливаются с охоткой, а вот мне в охотку тебя помять будет. Так я говорю, Мирина? Помять мне твоего разлюбезного, что ли?

– Глуп ты, Вышебор, – сухо ответила вдова, наконец-то прожевав. – И чтобы ты знал да успокоился, скажу: вы оба с Радко для меня в одной цене. Что тебя вынуждена терпеть, что его. От обоих вас никакого толку, одна морока.

– А весело тут у вас, – хохотнул со своего места тиун. – Надо было раньше мне зайти да посмеяться.

Он и впрямь засмеялся, глуповатый Медведко стал ему вторить, а там и чернавки захихикали. А чему? Но уж лучше смеяться, чем опасаться, что кровные братья и впрямь схлестнутся.

Радко посмотрел на всех и лишь тряхнул кудрями.

– Ну и сидите тут, – сказал он, оправляя пояс. – Надоели вы мне пуще лихоманки трясучей[105].

И, бросив выразительный взгляд на Мирину, добавил:

– А я и впрямь пойду к дружинным избам воеводы Добрыни. Там меня примут. Ибо воинское побратимство куда добрее, чем такие родичи.

Яра попыталась остановить его, да и стриженая Будька повисла на рукаве.

– Куда тебе уходить на ночь глядя? Да и дождь вон опять пошел.

Дождь и впрямь зашуршал по кровле, и Радко остановился, однако перво-наперво поглядел туда, где во главе стола восседала Мирина. Остановит ли? И потускнел лицом, увидев, что купчиха продолжила попивать из чаши, даже не взглянув на него. Однако то, что для Радомила все от Мирины зависело, собравшиеся заметили. Вышебор опять толкнул Моисея в бок, чтобы и хазарин то отметил.

– Мирина! – все же окликнул Радко купчиху, и даже голос его предательски дрогнул. – Мирина, ты и впрямь считаешь, что я такая же обуза всем, как и Вышебор?

Но красавица, обиженная, что Радко ее с лихоманкой сравнивал, не ответив на мольбу в голосе парня, повернулась туда, где сидел управляющий.

– Раз место рядом со мной освободилось, придвиньтесь, почтенный Творим. Нам еще поговорить кое о чем надо.

Управляющий просиял. Поправил лихо кунью шапку, смотрел довольно. Даже за руку взял купчиху, а она ничего, улыбается и не отнимает десницу. Но все же нашла, как Творима на место поставить, чтобы не увлекался.

– Говорил Добрыня сегодня, что однажды меня сосватают за боярина. А что? Разве я не гожусь для того, чтобы восседать возле нарочитого супруга на пирах княжеских? А вас, милый Творим, я сделаю главным во всем своем хозяйстве. Любо ли вам это?

Творим только заморгал, не зная, что ответить. Пусть хозяйка и глупышкой кажется, но с ее Долей удачливой да красой несказанной всякое может случиться. Только заполучить ее самому вряд ли удастся. Надо же, сам Добрыня ей именитого мужа пообещал!

А вот Радко вздрогнул, закусил губу, чтобы не дрожала. Сдерживался, но потом часто заморгал, словно стремясь удержать слезу. Наблюдавшей за ним Яре даже стало жалко парня. Вот глупый… нашел кого полюбить. Любая девка его, а он будто околдован Мириной. Вон как дышит тяжело. А потом сказал:

– Так ты уже присматриваешь себе нового суженого, Мирина?

– А что? Или думал, что я буду вдоветь до седых волос? Придет и мое время полюбиться с тем, кто меня достоин.

И этого оказалось достаточно, чтобы Радко кинулся прочь. Было слышно, как калитка грохнула, когда уходил.

Мирина лишь посмеивалась:

– Какой же он слабый! Чуть что – и в бега.

И тут Яра не сдержалась:

– Зря ты так с Радко, Мирина. Он к тебе всей душой, а ты его как щенка гоняешь.

– А что мне до того Радко? Захочу, так сама его со двора погоню. Если донимать будет.

– Так уж он тебя и донимает. Может, тебе есть за что и поблагодарить парня?

Мирина хищно прищурилась на ключницу:

– На что это ты намекаешь?

– Ни на что. Но ты слишком уверенно себя тут чувствуешь, не понимая того, что однажды и тебе, возможно, от Радко защита понадобится. Мало ли что станется.

– А что может статься? А?

Яра вздохнула:

– Напомню я тебе, как порой в нашем селище говаривали: «Не заглядывай за радугу, пока не взлетел».

Молодая вдова поднялась, не сводя глаз с Яры. Лицо ее словно окаменело, только брови чуть дрогнули.

– Продолжай, если начала, вековуха!

– Да вот как погляжу, ты от слов воеводы Добрыни будто забыла, что тебе еще предстоит. Ты дитя носишь, благодаря этому и наследство получила. И если хочешь остаться тут госпожой, то вы`носи сперва да роди, а там еще выживи после этого. И постарайся, чтобы дитя твое живым осталось. Не самое дивное дело, когда сороки-вещицы душу ребенка за кромку уносят… Прости Господи, что скажешь, – перекрестилась Яра.

У вдовы побледнели щеки, глаза сверкнули, как у рыси перед прыжком.

– Господь, может, и простит, а я вот не забуду того, чего ты мне желаешь.

– Да не желаю я…

– Замолчи! – взвизгнула Мирина. – Я доброй тебе госпожой была, а ты за это на меня – на непраздную! – злое слово сказала! Да за это… Завтра же уйдешь отсюда! Отправишься в чем пришла обратно в чащи дикие! И чтобы духу твоего здесь не было!

Настала тишина. Все смотрели то на Яру, то на Мирину. И Яра первая отступила:

– Прости, хозяйка, если слова мои тебя обидели. Но будешь так с челядью поступать, совсем одна останешься. А зла я тебе не хотела. Просто напомнила…

– Вон поди! – затопала ногами вдова. – Видеть тебя больше не желаю!

Вышебор зашелся довольным злым смехом.

Со своего места поднялся Бивой – огромный, хмурый.

– Вольготно же вам ссориться и шуметь, когда матушка моя еще не погребена. Или забыли, что нашей она была и служила верно?

Это немного успокоило всех. Даже Мирина опустилась на место. Зато Вышебор счел это поводом потребовать еще вина. Надо же помянуть верную кухарку. И обозлился, когда Яра помедлила. Зато Мирина его поддержала:

– Подай ему вина, если приказывает. Пусть хоть зальется.

Ну вроде как попустило всех. И Яра покорно вынесла еще один нераспечатанный кувшин. Правда, все же сказала:

– Дольмы на вас нет. Он бы угомонил.

– А ты волхву своему пожалуйся, что не слушаем тебя, – сквозь зубы произнес Моисей. – Видели мы с Вышебором, как ты с ним миловалась на забороле.

– Ого! – рассмеялась Мирина. – Полонила, оказывается, нашего ведуна вековуха, никому не нужная!

И Яра не сдержалась:

– Если так со мной обращаетесь… Будька, Любуша, вы и без меня тут управитесь. А я пойду снимать крашеное полотно, а то дождь его испортит.

Дождь и в самом деле поливал, но не это заставило уйти Яру. Не насмешки, не злые слова Мирины, что выгонит. Больше всего Яре было тревожно оттого, что может вытворить Колоярович, если напьется. Или другие забыли, какой бес им тогда овладевает? Правда, уже нет Дольмы, который потакал злым прихотям старшего брата, однако есть Моисей, вызвавшийся ему прислуживать. Хорошо, что в доме задержался Творим. Может, и останется до утра – уже смеркалось, да и дождь идет проливной. А тиун все же влиятельный человек, его слово много значит. И Яра даже обрадовалась, заметив, что управляющий поднялся в светлицу с Мириной, дабы обговорить насущные дела. Или о чем там с ним вдова будет толковать.

Но толковала с Творимом Мирина на этот раз долго. Яра уже прошла к себе, расплела волосы, спать укладывалась, а тиун все еще не вышел от хозяйки. А еще ключница слышала то и дело раздававшийся хмельной смех Вышебора. Яре стало страшно. Вот когда она пожалела, что не ночует с челядью в истобке по летней поре. Собственный покой обычно ее радовал, но не сейчас. И она поискала на груди женский оберег лунницу, но на привычном месте на бечевке был ее крест. Яра сжала его в ладони и взмолилась:

– Спаси и охрани! И пусть мне все только кажется. Пусть все будет в порядке и ночь пройдет спокойно!

И так плохо стало, что нет рядом Озара! Присутствие волхва хоть и держало всех в напряжении, но все же поддерживало в доме порядок. Сейчас же они все предоставлены сами себе. Будто овцы, возле которых нет пастуха. И каждый должен о себе сам побеспокоиться. Поэтому ключница достала из сундучка подле ложа свой старый охотничий нож. Яра искренне надеялась, что он не пригодится, но пусть все же рядом будет.

Однако не только ключнице стало тревожно этим вечером. Уже укладывающиеся на покой челядинцы все больше молчали, то и дело поглядывая на верхние ярусы терема. Лещ первый сказал:

– Вроде тихо, может, и обойдется. Однако… Не думал, что такое скажу, но останься тут волхв Добрыни, было бы мне спокойнее.

Любуша уже улеглась на своей лавке под лестницей, сжалась в комочек, а глаза у самой тревожные, перепуганные. Но сказанное Лещом подтвердила:

– Озар и на Вышебора мог повлиять, и хазарин его слушался.

– Да не выдумывали бы вы! – проворчал Бивой.

– Тебе-то что, – всхлипнула Любуша, – а мне вот страшно. – И, поглядев вверх, откуда доносилось рыкающее бормотание Вышебора, добавила: – Но ведь не отправлял же Колоярович хазарина в город. Да и Мирина-хозяйка не позволит подобное. Может, и обойдется все.

Тут как раз по лестнице спустился тиун Творим. Заметил, как все встрепенулись и на него уставились.

– Что это с вами?

Только недавно приближенный к домашней челяди Медведко захихикал дурашливо: чуял холоп, что всякое может случиться, но ведь не положено чужого в дела хозяйские посвящать. А Лещ, приподнявшись со своего тюфяка, вдруг спросил:

– Может, останешься с нами сегодня, Творим? Вон уже смерклось совсем, да и дождь поливает.

Управляющий казался задумчивым, хмурым. Когда с хозяйкой наверх поднимался, то просто гоголем шел, а сейчас темнее тучи стоит. Только когда Лещ повторил вопрос, повернулся.

– А? Что ты сказал?

– А то и сказал. Нечасто я тебя прошу погостить в усадьбе, но сейчас…

– Думаешь, милость мне оказал, рожа холопская, если просишь? Да плевал я на тебя! На всех вас тут плевал! Ясно?

Лещ отвернулся, стал демонстративно разматывать онучи на ногах, скинул поршни.

– Ну вот и топай восвояси, важный господин. Где выход, сам знаешь. А то была мне охота тебя выпроваживать. Много чести.

Ишь как с управляющим заговорил!

– Это для меня много чести, холоп? – упер руки в бока Творим. – А вот прикажу Мирине выпороть тебя за слова дерзкие!

– Да пошел ты, – отмахнулся Лещ.

Творим сжал кулаки, казалось, в драку сейчас кинется. Злой он после беседы с госпожой был. Но тут подле Леща приподнялся его сын Бивой, закатал рукава… Ну и Творим просто плюнул в сердцах.

– Недобрый дом у вас, – буркнул в бороду. – Вечно что-то неладное происходит. То одно, то другое. Как говорится, курочка по зернышку клюет, а весь двор в помете. Тьфу на вас!

Хотел было идти к выходу, но тут вдруг к управляющему подскочила Будька, заскулила, просила не уходить, остаться. Оглядывалась на челядинцев, словно искала у них поддержки. Однако на нее саму стали смотреть осуждающе, и девушка притихла, отошла, сжалась в комочек на своем тюфяке у холодной по летней поре каменки.

Тиун сообразил, что тут что-то странное происходит, но понять не мог. Подумал даже: «Мне-то что?» Да и после того, как хозяйка его отчитала… А ведь во время трапезы милой такой была. И вновь злость обуяла Творима. Негодный это дом. Довелось же служить. Но оставаться тут он не намерен. Больно надо. У него самого свой дом при лавках на Подоле, там клеть имеется, да не просто клеть, а с широким ложем, с мягкими перинами, одеялами простеганными, как у какого купца.

Хлопнул дверью, выходя, миновал сени, гульбище. А вот дальше пройти не смог – рычащий Лохмач преградил дорогу, оскалился. Ох и зверюга же!

Творим отступил обратно на галерею, постоял у перил, глядя на оскаленного Лохмача внизу. Дождь льет, пес рычит, но на крыльцо не забегает – не приучен. Вот Творим и смотрел на него с безопасного расстояния. Он боялся собак, однако вернуться в дом и просить челядинцев о помощи ему положение не позволяло. К тому же просить Леща проводить после недавней дерзости холопской… Не хватало, чтобы дворовые на смех его подняли. А ведь по обычаю должны были бы проводить тиуна до ворот и еще поклониться при прощании. Но холопы эти словно чувствовали, что он сегодня у госпожи не в чести, вот и дерзили. Да и сама Мирина хороша – все не забудет, что он поведал волхву о бесплодии Дольмы. Но ведь купец сам Твориму это сказывал, и управляющий понадеялся подчинить вдову его… Мечтая о такой красе, тиун ночами заснуть не мог. Однако купчиха слишком упертой оказалась, дерзкой. Она и неприятностей наделать могла. Разобраться бы с ней как следует, поставить дуреху на место!.. И Творим перевел взгляд на подпоры гульбища. Мелькнула мысль: а не забраться ли? Насесть на Мирину, когда она ничего такого не ждет, напугать как следует… Однако потоптался у перил и вздохнул сокрушенно. Понимал: еще неизвестно, что вдовица эта выкинуть может. Она то вдруг ласкова бывает, как сегодня, а то и зашипит гадюкой злой. И тут еще надо обмозговать, как ему с ней дальше быть.

С такими мыслями тиун и вернулся в сени. Можно и тут переночевать, благо, что постояльцы от Добрыни отсутствуют. Творим стал устраиваться на одной из покрытых овчинами лежанок. Скинул свою пышную шапку, обнажив лысеющий затылок, накрылся вышитым корзно. А там под шум дождика и подремывать начал.

А вот в истобке все еще не спали. Лежали по местам, вздыхали порой, ворочались.

– Ну не связывать же нам Колояровича, – глухо пробормотал со своего места Лещ.

Стриженая Будька все крутилась с бока на бок, ворочалась на разостланной на полу меховой полости. Днем чернавка пыталась стянуть волосы лентой – хоть и не сильно прикрывала она ее позор, но все же… А сейчас, когда скинула ленту, волосы то и дело наползали на глаза. Сзади их совсем коротко обкромсали, впереди длиннее, и все лезут на лицо.

Будька старалась думать о чем-нибудь хорошем. Так чем не радость, что госпожа Мирина назначила ее к себе горничной вместо отравительницы Загорки. И Будька готова была ей верно служить, ждала, когда та покличет. Однако этим вечером купчиха задержалась с Творимом и лишь раздраженно сказала, что сама управится. А уж завтра… О, скорей бы наступило это завтра! И Будька, как и другие, стала прислушиваться к звукам наверху. Из горницы Вышебора слышались какой-то грохот, бормотание, пьяный смех. Никак не угомонится Вышебор. И от этого так страшно! А еще страшно, что Моисей с ним. Будька всегда побаивалась этого мрачного хазарина. И почему Мирина не выгнала его сразу? Ах да, они не имели права менять слуг, пока идет дознание. Как же надоело это дознание! Озар вроде и не злой, но все знают, что тот, на кого он укажет, пойдет на казнь. Вот Моисея и казнили бы – кто о нем заплачет? Однако же исхитрился хазарин, пошел в услужение к полоумному Вышебору. Нехорошо так холопке о ком-то из хозяев думать, но все же… И Будька тихонько заплакала.

Неожиданно к девушке подсел Бивой.

– Ну не надо, милая. Неужели тебе так страшно? А я на что? Я ведь рядом, я здесь…

Будька опешила, смотрела на богатыря, а потом подвинулась. Лучше уж с ним, чем сверху за ней спустится хазарин. А Бивоя он убоится, Бивой сможет ее оградить.

Со своего места Лещ наблюдал, как его сын устраивается возле опозоренной Будьки. Ишь, нашел, кого себе выбрать. Ну да ладно, позабавится, а там отец ему более подходящую девку подберет в невесты. Главное, чтобы сын не начудил из-за Будьки, если что случится.

А то, что может произойти неладное, понимали все. Любуша заскулила на своей лежанке под лестницей, а там вдруг кинулась к иконе. В истобке было уже темно, только у лика Иисуса Христа горел огонек в лампадке. И Любуша стала шепотом молить христианского Бога, чтобы заступился, а там и подвывать слезно начала.

– Да угомонись! – шикнул на нее Лещ. – И так тошно.

Но Любуша не унималась:

– Я одна, я совсем одна. Кто за меня вступится, кроме Господа? А он добрый, говорят. Он всех слышит.

И тут сверху стукнула дверь и неспешно спустился Моисей. В темноте на него устремились все взоры. Даже Любуша перестала скулить. Хазарин же огляделся и сказал:

– Все. Угомонился Колоярович. Можете быть спокойны.

Вверху и впрямь было тихо. Моисей прошелся по истобке, выискивая себе место. И отчего не остался ночевать с Вышебором, как обычно? Никто не спрашивал. Любуша мышкой шмыгнула мимо хазарина в свой закут под лестницей. Медведко услужливо поспешил уступить стражнику место на своей лавке: хазарин – воин, не на половицах же ему овчины расстилать, как холопу. Но Моисей еще долго не ложился. Сидел, опустив голову на руки. Бормотал что-то по-хазарски.

Лежавший неподалеку Лещ знал этот язык – в Киеве многие понимали речь хазар-торговцев. И разобрал сказанное. Но к чему было это произнесено? В любом случае то, что Вышебор угомонился и не дал никаких приказов Моисею, успокоило старого слугу. Значит, можно спать.

Он первый и захрапел – негромко, размеренно. А там и другие постепенно провалились в сон. Даже Бивой не стал приставать к прильнувшей к нему Будьке. Он матери родимой сегодня лишился, потому ему не до любовных утех.

Дождь шумел ровно и монотонно, будто река текла. Под этот звук сладко было спать. Но в какой-то миг Яра проснулась. Отчего? Вроде все тихо. Но что-то подсказывало – опасность!

Она приподнялась на лежанке, прислушалась. И узнала этот звук: будто огромная лягушка прыгает. Вроде и легко, но одновременно тяжело. Половица не скрипнет, ничем твердым не стукнет, но этот сильный, хлюпающий звук приближался – ляп-ляп. А там и сопение стало слышно. Прямо за ее дверью.

«Я опустила засов, ко мне не проберется, – лихорадочно думала Яра. – Я крик подниму, шуметь на весь терем начну!..»

Но от страха еле дышала. К тому же темно так. Ставни она от дождя задвинула, ночник не зажгла. Яра вообще никогда его не зажигала, берегла масло, хозяйское добро. Однако сейчас потянулась к огниву, стала шарить рукой, нащупывая кресало. И в темноте коснулась ножа, припрятанного в изголовье. Сжала его.