Отрочество Панфилов Василий

Двадцать пятая глава

— Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной, — забавы ради вывожу нарочито пискляво, крутясь перед зеркалом в одних штанах, и рассматривая начавшие желтеть синцы вперемешку со ссадинами и кровоподтёками, обильно раскрасившие костлявое тело, – идём дорогой трудной, дорогой непрямой! Тьфу ты!

— Привязалась? — полюбопытствовал Санька, лежащий на пузе на ковре перед большущей миской с разнообразными восточными сладостями, сваленными вперемешку.

– Агась! – накидываю рубаху, застряв на миг головой в вороте, – И, зараза такая, один куплет только, а дальше никак не сочиняется. А в голове засел!

– А пищать-то зачем? — прочавкал он.

— Да если б я знал! Вертится только сюжет какой-то сказки, но где я, а где сказка?

— Не попробуешь, не узнаешь, – философски заметил брат, лениво ковыряясь в миске.

– Туки тук! – жизнерадостно сказал дядя Фима, открыв дверь без стука, и просунув в комнату толстую морду лица, вспотевшего с самово утра, — Я вижу, шо вы уже готовы?

-- Угу, – отозвался Санька, разлепляя челюсти от нуги, – только Мишку ждём из кабинета задумчивости.

– Гы, – осклабился хозяин дома, показав новую, не бывшую в том году, золотую фиксу, – кабинет! Ви таки не будете претензировать на авторство? Мне оченно хочется блеснуть остроумием в некоторых кругах!

– Да сколько угодно, – жму плечами и приглаживаю волосы, – только не думаю, шо вы станете первым из озвучивших. Где-то и как-то я её то ли слышал, то ли сам придумал и озвучил, уже и не вспомню.

– Мине устраивает, – отмахнулся он, и поворотившись назад всем своим грузным телом, заорал:

– Момчил!

– Уже, уже, – отозвался хриплый бас, и в дверях показался здоровенный, повыше дверного проёма, болгарин, работающий на дядю Фиму. Такой себе шебес-гой[36] на все дни недели, с несколько невнятными, но явно физическими обязанностями.

Особым чинопочитанием болгарин не отличается, компенсируя его отсутствие изрядным ростом при цирковой ширине плеч, и неизменным батожком в руках, который иному сошёл бы за неподъёмную палицу. В сочетании с сабельным шрамом на квадратной морде, вид получается такой себе внушительный, што таки ой!

– В баню, птенчики? – подмигнул он, отчего шрам устрашающе колыхнулся.

– А надеюсь, вы таки понимаете за некоторую сложность… – начал было смутительно дядя Фима.

– "Никто из принадлежащих к священному чину, или из мирян, отнюдь не должен ясти опресноки, даваемыя иудеями, или вступать в содружество с ними, ни в болезнях призывать их, и врачества принимать от них, ни в банях купно с ними мытися. Если же кто дерзнет сие творить: то клирик да будет извержен, а мирянин да будет отлучен[37]".

– Эко?! – я уставился оторопело на Саньку, – От Мишки такое ладно, но ты-то откуда?!

– Так… – пожал тот плечами, – случайно в голову запало. Я так понимаю, што с врачествами и содружествами у нас как-то не особо смотрят, а с банями почему-то так и осталось.

– Шо ви смотрите на мине? – возмутился дядя Фима, – не я это придумывал! У нас своего хватает таково, на шо можно делать большие какающие глаза, особенно если ты не сильно религиозен! Но ша! Я таки не говорил, а ви таки об этом не слышали!

– Я бы с большим за только с вами, – продолжил он торопливо, аннексировав у Чижа сладости, и загребая их полной горстью, – потому как мине проблема с Синодом с недавних теперешних пор – тьфу! А вам оно, вы мине таки поверьте за возраст и опыт, совсем ни к чему! Потому как на ровном месте искать проблему, оно зачем умным вам? Даже если и всё гладко сейчас, то по моему нескучному опыту, всплывёт эта гадость потом, и наверняка в самый неподходящий момэнт!

Чичероне из Момчила вышел так себе. Широко шагая, отчево нам приходится то и дело переходить на трусцу, он сбивается поминутно то на болгарский язык, а то и на турецкий, да и низкий его бас, уходящий порой за грань слышимости, понимания не добавляет. Сбивчивые рассказы щедро разбавляются шутками, над которыми хохочет только сам рассказчик, топорща густые, насквозь прокуренные желтоватые усы.

Успеваем только вертеть головами по сторонам, на бегу рассматривая местные живописности, встроившись в кильватер нашего гида. И только люди – фр-р! Фр-р! Голубями из-под ног его разлетаются. И без разницы ему, в какие такие лапсердаки, халаты или сюртуки они одеты. Фр-р!

« – Носорог большой и плохо видит, но это не его проблемы!» – озвучило подсознание, и я поспешил поделиться с братами.

– Вот, – озвучил Момчил очевидное, остановившись резко, и указывая богатырской дланью на большое здание в восточном стиле, – хамам! Пришли!

Народу пока немного, потому не пятница[38] и даже не воскресенье с субботой, а самое утро понедельника. В основном старики, лениво переговаривающиеся между собой с видом людей, знакомых многие десятилетия, и раздевающиеся так неторопливо, будто у них в запасе вся вечность.

Перво-наперво на пол раздевалки, которая на самом деле камекан, легли коврики, ловко застеленные тканью.

– Раздеваться надо, – басовитым шмелём загудел он, становясь на коврик и показывая нам пример. Раздевшись, он напомнил мне отощавшего после весны медведя, такой же здоровенный, костистый и волосатый.

Массажист-теллак на его фоне совершенно затерялся, и только улыбался, показывая готовность услужить.

– Пештемаль, – Момчил показал, што полотенце нужно обернуть вокруг бёдер.

– Здесь, – второе полотенце наподобие тюрбана обернулось вокруг головы.

– И здесь! – третье полотенце легло на плечи.

– Налын, – из плетёного сундучка на пол легли деревянные сандалии под наши ноги, – обувайте!

– Таз притащил с собой? Вот чудило! – удивился Мишка, – В банях обычно свои… хотя да, здесь всё не как у людей.

Облачившись в полотенца и сандалии, пошли вслед за Момчилом, тащившем с собой таз и довольно большую металлическую мыльницу с ручкой – вроде как у женской сумочки.

С некоторой опаской оглядев оставленные на ковриках вещи, поспешил за Момчилом. Как-то странно даже… не крадут! Ну, по словам дяди Фимы.

– Горячий, – шепнул мне Мишка, вставая с корточек в предбаннике, – я рукой пощупал. Так странно! Камень горячий!

Знаю… но не удержался, и сам присел. И правда… только што не горячий, а тёплый! Присел ещё раз, уже в заволоченной густым туманом парной, которая на самом деле харарет… ух! Жжётенько!

– Дети! – веселящийся Момчил закатил глаза, глядючи на нас. Скаля зубы, он переглядывается с теллаком, переговариваясь по туркски.

– Чебе-таши, – похлопал болгарин по мраморной лежанке в парной, – ложитесь. Распариться сперва.

Усевшись по соседству на тёплищие сидушки, переговариваемся негромко. Момчил лёг, прикрыл глаза, и кажется, даже задремал.

Оглядываю купольный потолок, роскошные мраморные полы и стены, и только головой качаю. Вот тебе и турки!

Теллак, не отходя далеко, кинул один кусок мыла, остро пахнущего лампадным маслом, в таз с горячей водой, а второй, присев, начал натирать на тёрке. Потом натёртое мыло легло в мешочек…

… – копук торбаси, – понял массажист наш интерес, приподняв мешочек, – копук торбаси! Ожив под нашими взглядами, теллак священнодействовал, как провинциальный актёр перед царственными особами. Энергично полоская мешок в мыльной воде, он постоянно говорит и говорит, раздвигая в весёлой улыбке губы, и мигая попеременно всеми глазами. Ясно только, што настроен он к нам приязненно, а так ли это, или профессиональная обязанность, выяснять совершенно даже и не хочется.

Ничегошеньки не понятно! Редкие знакомые слова из греческого и болгарского ничего не дают. Но дружелюбно!

Вытащив мешок, он взбил его, отчего полезла мыльная пена, и жестом показал мне лечь. Не без опаски…

… и до чего же здорово! Как там у Пушкина? А, не важно…

Растёкшись по всей лежанке, я воссоединился с миром. Бесконечные минуты блаженства, и вот банщик вылил на меня несколько тазиков воды, после чего помог встать.

– Как? – опасливо поинтересовался Мишка.

– Во! – показываю повёрнутый вверх большой палец.

… – ничуть не лучше русской бани! – сказал Мишка уже дома у Бляйшманов.

– Но и не хуже, – лениво ответил Санька, валяющийся на ковре.

– Не хуже, – неожиданно согласился Пономарёнок, – совсем не хуже.

– Никаких забот, никаких думок о деньгах, – в голосе Мишки раздумчивость, – жить так постоянно, это и деградировать можно, а чутка – самое оно! Будет што вспомнить.

– Ага, – в голове у меня завертелись мысли, собираясь вкучки, – а ведь и да!

– Чево?

– Идея, – встав, берусь за блокнот, – и кажется, вполне себе…

… годится.

Дядя Фима, по уже узнанному обыкновению, после обеда немножечко дремет, потом работает в кабинете с документами и сладостями.

– Туки тук! – суюсь в дверь по подхваченной от хозяина дома манере, – Мине можно, или таки пойти погулять?

– Шломо! – настроение у него хорошее, распаренное после бани, – Заходи! Я таки надеюсь, шо здеся, вдалеке от Синода и ревнителей, я могу называть тибе милым моему еврейскому сердцу именем?

– Да ради Бога!

Бляйшман хохочет, грозя толстым пальцем. Один-один!

– Есть идея, – по-свойски усаживаюсь в кресло напротив, – которая может принести много-много денег, но сильно не уверен, шо именно и только вам с нами.

– Та-ак… – дядя Фима моментально подобрался.

– Выкладки… – передаю блокнот, – здесь. Сейчас вкратце расскажу, потом читаете, потом будут вопросы и ответы.

– Всё... – делаю паузу, – включено. Курорт или круизный лайнер, и нужно только купить путёвку или билет. И всё! Еда, проживание…

– Пансионат, – перебил он меня, – банальный пансионат!

– … развлечения, – продолжаю я, – и всё, што только можно выдумать. В ту же цену!

– Ага, – Бляйшман откинулся назад, – ага… Я таки понял, шо ты рассчитываешь на людей, которые на отдыхе не любят думать не только о деньгах, но и вообще?

– Да! Но не только. Ваш интерес ещё и в опте! Вы – ценный оптовый покупатель! Сто билетов в театр, а? Дадут скидку? А можно нанять музыкантов, артистов и прочих клоунов для увеселения почтеннейшей публики. Прямо в пансионате!

– Ага, ага… – он дёрнул себя за мочку левого уха и прикрыл глаза на мгновение, – в таком разе даже самый придирчивый отдыхающий, сев с карандашом и бумагой, сможет подсчитать, шо по твоей системе…

– Всё включено!

– … всё включено, ему будет дешевле, – и острый взгляд пусть и заплывших, но умных глаз, – Та-к…

Бляйшман задумался надолго, прикрыв глаза.

– Получается… гм! Да, получается! Только надо не пансионат, а скорее – комплекс! Большой, иначе и выгоды никакой.

– Потому-то я и к вам.

– Угу… давай-ка почитаю, а потом и поговорим.

Он углубился в бумаги, то и дело возвращаясь назад и прикрывая глаза.

– Знаешь, – отложив бумаги, он подёргал себя за мочку, – такое интересное получается, шо я даже и не знаю! Денег у мине немножечко есть, и до взгляда на твоих бумаг я мог бы с маленькой такой гордостью сказать о множечко немножечко! Но тут надо грандиозно и всеохватно, потому как конкуренция. Гм… Знаешь, я поговорю таки с умными людьми сильно повыше мине, и по итогам…

– Ничево не могу обещать! – он развёл руками, – Вообще! Тут такие деньги намечаются, шо даже и мине могут только по щёчке потрепать, да и велят отойти в сторонку. А может, и в компаньоны, да… сильно младшие. И не скоро. Сильно!

Стоя перед зеркалом Эсфирь меланхолично поглаживала ссадину, почти скрытую волосами.

– Заживёт! – обняла её мать, подойдя сзади, – Будешь ты таки снова красавица из раскрасавиц!

– Заживёт, – согласилась девочка невесело.

– Шо такое, золотце? – всполошилась Песса Израилевна.

– Да… в бане. Думала, среди своих, а там… взгляды! И шепотки осуждающие, только што пальцами не тыкали. Блудница! С посторонними мужчинами, как же…

– Золотце! Это мы просто попали так неудачно, в один день с ортодоксами! – всплеснула мать руками, – Просто не повезло!

– Да, – согласилась Фира, – просто не повезло. Просто не повезло…

– … просто, – прошептала она одними губами, поглаживая ссадину, – я начала немножечко понимать тех, кто не любит нас…

Двадцать шестая глава

Момчил за моей спиной сопит угрюмо, но помалкивает, помня взбучку от Бляйшмана. Он — прислуга, пусть даже и немножечко гайдук, а я — компаньон его хозяина. Потому не мне подстраиваться под болгарина, а ему – под меня.

Взбучку он получил ещё тогда, после похода в баню, притом не после моей ябеды, соседи доложили. Стоглазые. Получил от Бляйшмана, а обиделся на меня!

Известный типаж. На хозяина не обижается даже и в мыслях. Рост, сила богатырская, шрам сабельный через всю рожу, а — слаб.

Много таких. Вроде и взглянешь на иного, медалями увешан, герой. Ан нет!

В морду со всем восторгом принимает — главное, штоб его благородие ручки самолично трудил. Ну или степенство. Как это сочетается со шрамом…

… мне не понять. А местные, так и не задумываются. Кастовость! Сословная, или там денежная, не суть. И держатся! Сами на себя кандалы нацепили, так ещё и придерживают, штоб не сорвали! Гордятся.

Не могут сами, никак не могут. Я твёрдо знаю, што «право имею[39]», и надо мной только Бог.

А большинство принимают правила игры. Сами себя ограничивают прослойками. Старосты да мастера при заводах, благородия да чиновники из канцелярии губернатора. Проще им так. Спокойней.

Ух, как дядя Фима ево тогда! Чистый василиск! Даром што колобок волосатый, и ниже чуть не на две головы, а ажно нависнуть ухитрился над болгарином. И шипение!

Вот в такие моменты и ясно становится, кто до конца жизни во фрунт тянуться будет, несмотря на всю героичность, а кто – повыше влезет. Дух!

В рубке сабельной Момчил может быть и да, особенно если после муштры и в форме, по персту благородия, а так штобы сам… да ни в жисть! За нево думать надо. И решать.

Теперь вот – сопит за плечом угрюмо, молчит обиженно. Но служит! По уставу, а не хотению. Шатается за нами куда ни пойдём. Тенью!

Давит меня немножечко ево обидка, но ничево, держусь. А куда деваться-то?

– О нэ кадар[40]? – интересуюсь у торгаша, и на ломаном русско-турецко-греческом начинаю диалог. Удовольствия — море! Редко покупаю што-то, всё больше так — языками зацепиться. Практика, значица. Ну и сценки! С десяток уже черновиков для статей накропал, и ещё чуть не полсотни вовсе уж набросков. Потому как колорит!

Вторую неделю уже так, торговцы даже узнают. Издали! Руками машут, чаем угощают. Им тоже интересно — кто я, откуда, да прочее. Нормальные в общем люди. Добрые. Улыбаются искренне, рады мне. И не врут ведь! Я такое чувствую.

Правда, не очень понимаю как эти добрые люди христиан на Балканах или в Армении притесняют, иногда вовсе уж кроваво. Да и не только христиан, они и своих же единоверцев могут ни разу не добрее.

Может, у них переключатель стоит? Добрые… щёлк, и толпа озверелая. Ну ли просто – разные. Одни – на полях работают да в мастерских, на рынках торгуют. А которые недобрые – отдельно. В загонах. Ну или в казармах, не знаю. Странно.

На выходе замечаю полицейских, задерживающих какого-то бедолагу. Не моё…

Постоянно кланяющийся оборванец выпрямляется на миг, и я вижу знакомое лицо из окружении я Косты…

… дело…

Несколько шагов, каждый из которых короче другово, выдох… Решительно разворачиваюсь к служителям порядка, и с самой широкой улыбкой:

— Ий,и гюньл,ер[41], уважаемые…

Вижу нахмуренные лица немолодых стражей порядка в потёртых мундирах, которые, похоже, не имеют столь выдающихся лингвистических способностей, как местные торговцы. Умоляющий взгляд на одного из них, пожилого улыбчивого Юсуфа…

… дальше разговор идёт с его помощью.

-- Стукнутый… – выразительно стучу себе по голове, показывая на грека. Юсуф улыбается, несколько быстрых слов, но полицейские не в настроении.

– Обычно… – с трудом подбирая слова, – весной или осенью… ку-ку!

Юсуф смеётся, быстрые фразы, от которых на лицах полицейских появляются улыбки.

– Ты ево… знать? – спрашивает торговец.

– Нет-нет! – мотаю головой решительно, – Видеть! Как…

Выразительно обвожу рукой рынок.

… – ты, – кланяюсь Юсуфу слегка, – Омар…

С большим трудом удаётся втолковать, што грека я знаю издали, и исключительно как одессково дурачка. Не сумасшедшего, а так… временами. Находит!

Семьдесят рублей спустя полицейские соглашаются, што помощь блаженным угодна Аллаху, а отданные серебряные часы укрепляют это убеждение. Точно блаженный, а никак не подозрительный тип! Просто несчастный дурачок, будь благословенны его несчастные родители!

– Благодарю, почтенные, – кланяюсь полицейским.

С Юсуфом расстаёмся мы чуть ли не друзьями. Вот ведь, а? Ажно неловко стало от собственново вранья!

– Пошли, – тяну грека за рукав.

– Я… – он начинает сверкать глазами и выразительно играть лицом.

– Ты несчастный дурачок, – говорю с нажимом, потому как чувствую, што этот борец за свободу и всё хорошее, может брякнуть што-нибудь сильно возвышенное и не к месту, – и будешь таковым до возвращения в Одессу! Завтра отплываешь вместе с нами.

– Врёшь!? – чутка обернувшись на крик, Мишка сверил приятеля взглядом, но увидел в глазах не желание оскорбить, а широкую распахнутость и восторг от интересной скаски, – Вот так штобы просто – билеты на пароходик, шлёп-шлёп колёсами евойными по волнам моря-окияна, и в Царьград?!

Хмыкнув чуть снисходительно, Пономарёнок поудобней устроился на чурбачке, поелозив костлявым задом по неровной поверхности. Пожав неловко плечами под взглядами собравшихся приятелей и просто соседской детворы, он ответил наконец:

– Ну… да. Просто. А ты думал, што как в скаске? С мечом булатным, через горы Железныя, да через смерть Кощееву и вызволение красны девицы? Билеты купили на пароходик, сели, да и поплыли, с купцами да паломниками вместе.

– Константинополь… – мечтательно выдохнул лежащий на вытоптанной траве около дровяного сарая мелкий Ванька пекарёнок, подперев подбородок кулаками, – это все святые места, да?! И щит! Ты щит видал? Олегов?!

– Давно уж щита нет, – вздохнул Пономарёнок сожалеюще, – ещё до басурман сняли!

– А какие они? Ну…

– Обычные, – пожал плечами Мишка, вроде как даже и сам удивлённый, – люди как люди! Как наши татары московские, у них же ни рог, ни копыт нет, а ведь тоже мусульмане.

– Скажешь тоже! – Сенька Лесков ажно подскочил, – То нашенские татары, а то – турки!

– Сам удивлялся, – улыбнулся Пономарёнок, – только што фески носят, да бабы в чадрах встречаются. А так, ну вот ей-ей! Глянешь на иного, так он такой себе русак, што и морда чисто суздальская, аль рязанская. А турок!

– Люди как люди, – ещё раз повторил он, – Да! Што ж я впусте говорю! Вот же альбом!

– Не мацать! – строго предупредил Мишка, бережно открывая обложку. Вокруг стало тесно-тесно, но пхаются осторожно – так, штобы не потревожить рассказчика.

– Я те ща тыкну локотушкой, чорт косорукий…

– … ногу-то убери, я те ща сама как наступлю!

– Всё, всё, не пхайтесь!

– Это мы с Санькой и Егором, а эта Фира…

– Жидовка которая? – осведомилась Прасковья, дыша горячечно в ухо.

– Агась!

– Красивая…

– Красивая, – согласился Мишка равнодушно.

– А тебе какие нравятся?

– Светленькие, – ответил подросток, краснея почему-то.

– А… – и щека девочки на миг прижалась к его уху.

– … это Святая София! – листанул Мишка, не в силах унять красноту с лица, – И мы вот… Листали чуть не час, и по каждой фотокарточке Пономарёнок рассказывал цельную историю, иногда оченно даже интересную!

– Открытки, – пришёл черёд небольших подарков, живо разошедшихся по рукам, – я почти полторы сотни накупил – вот, разбирайте. С видами Константинополя. Самые разсамые выбирал!

– … куда тебе две одинаковых, – тут же началась негромкая свара, – и одной-то за глаза…

… – давай с мостом на ту, што с сералем меняться! Я брату дам!

– Не лапай чужие-то! Хотишь поглядеть, так скажи вежественно, а не как дикой человек из леса!

– Вы разбирайте, – встал Мишка, – я пока за сластями схожу. За самовар всех приглашать, вы уж извиняйте, не могу! Этакую толпищу, да не в свою мастерскую, сами понимаете.

– Такой дылда стал, – протянул один из мальчишек вслед, – небось на туркских харчах отъелся! А?

– И не хромой, – констатировал Федька Быков раздумчиво, поглядывая на синеглазую Прасковью, слишком восторженно слушающую, а главное – глядящую на обновлённого Пономарёнка. И краснеет ишшо!

– Не хромой, – раздумчиво повторил он, пребывая в раздрае чувств. Вроде как и надо порадоваться за приятеля, а што-то не оченно и получается.

Раньше оно как-то проще выходило – Мишка самый умный, а он, Федька, самый здоровый, а таперича как-то оно и не так, ну иль не совсем так. Ишь, здоровило какое жердистое! Костлявый пока, это да! Но видно, што есть куда мясу нарастать, не былиночка хрупкая, от ветра гнущаяся.

Да небось натаскал Конёк на кулаках! А даже если и не натаскивал специально – што, не подглядел ухваток хитрых? Н-да… Таперича, как ни крути, а первый парень – он, Мишка! Ишшо и в Царьграде побывал.

В груди начала разгораться глухая злоба. Вот пошто так? Одним всё, а другим?! Чем он хуже?

– Вот! – Мишка, отнёсший альбом и вернувшийся с кучей бумажных свёртков, начал распаковывать их, щедро одаряя приятелей, – Специально такие брал, штоб от дальней дороги не испортились.

– Миш, ты среди жидов прожил, сам-то не зажидился? – с вызовом поинтересовался Федька.

– Не-е… – Пономарёнок даже и не подумал обижаться, расплывшись в ухмылке.

– А какие они? – быстро спросила Прасковья, заалев щеками, но не отрывая от Мишки большущих синих глаз.

– Ну… всякие, – ответная алость стала расползаться по портняжке, – Люди как люди, хотя и с чудиной.

– А кровь християнскую пьют? – не унимается Федька.

– Кровь? – удивился Пономарёнок, – За всех не знаю, но я где жил, то нормальные, только и разницы, шо не в церковь, а в синагогу, и не по воскресеньям, а по субботам. Какие-то можа и пьют, а эти так – работают себе, как и мы, грешныя.

– Это неправильные жиды, ненастоящие! – авторитетно заявил Савка-слесарёнок, – Мне брат всё как есть обсказал об них! Они кровь в мацу добавляют, от християнских младенцев!

– А можа, таились просто, – не согласился Лёшка Марьин, – от християн! Скока там на етой… Молдаванке, да! Скока там християн? Раз-два, и по пальцам! Што им, трудно поактёрствовать перед несколькими человеками? Показали себя хорошими-расхорошими, а сами нож за спиной. Окровавленный!

– Спициялисты! – захихикала мелкая Ленка в цыпошный кулачок, – По жидам!

Она так заразительно и дурашливо смеялась, повалившись на спину без страха выпачкать старенькое, залатанное и застиранное платье, што все вокруг и захихикали. И действительно – спициялисты!

– Ну а всё-таки? – шмыгнув носом, поинтересовался основательный Дима, который жестянщиков второй сын, – Какие они?

– Ну… какие? – Мишка немного раздражился, – Вот как вам, а?! Татар нашенских, московских, вы всех знаете, и небось ишшо и друзья-приятели, ну иль хотя бы знакомцы, у кажного есть, так? А попробуй вы о них обсказать кому из деревни глухой! А?! Вот приехал такой, стоит на вокзале дурак-дураком, и только башкой озирает вокруг, со ртом раскрытым!

– Ты ково это дураками? – набычился Федька.

– Крестьянина из деревни, – не поддался Мишка, – вот вцепился такой в тебя, и говорит – обскажи мне, мил-человек, за татар вашенских! Вот обскажи!

– Ну я это… – потерялся Федька, – да ну тебя!

– То-то! Люди как люди, – повторил Пономарёнок, – Не хорошие, не дурные. Хотя и чудные! Для нас. А для них самое и оно!

– Правда, – раздумчиво добавил он, – ворья среди них много!

– Во! – засиял Савка-слесарёнок, – А я што?!

– Много, – повторил Мишка, – но там дело такое, што – Одесса! Соблазнов – страсть! Порт, сами понимать должны. Контрабанда и всё такое, не кажный и удержится!

– А… какое оно, море? – вклинился в разговор пекарёнок.

– Море, – отчаянно захотелось залезть в затылок, но под взглядом Прасковьи захотелось почему-то сдержаться, выказав себя солидным и почти взрослым, – оно, брат, такое… Здоровское! И Одесса – здоровская!