Отрочество Панфилов Василий
Саньке берберский кинжал и мавританскую саблю. Брат сразу вытащил их, и ну парады[47] показывать! Угодил. Глаза горят, грудь колесом, такой себе башибузук получился.
Татьяне нитку бус коралловых – длиннющую, вокруг шеи полной на десяток разиков обернуть, да серебряный браслет с бирюзой. Дешевое серебро-то, грязное, с медью чуть не на две трети. Зато старинный браслетик-то, чуть не осьмнадцатово века.
Та порохом вспыхнула, и с таким удовольствием нацепила, што и правда – Рождество! И – угадал, как на неё делали. Такая стала… почти што раскрасавица. Все приказчики окрестные её теперича!
– На всех почитай знакомцев подарков навёз, – похвалился я, – даже и нашему дворнику! Ракы бутылку, да немаленькую. Всех, кого только вспомнить мог, одаривать буду.
Мария Ивановна только покачала головой, не одобряя не столько даже траты, сколько явно сомнительное происхождение денег на эти самые траты. Но поднимать эти темы Гиляровские не стали – говорено-обговорено не раз, што лишнее-то ворошить?
– … в карты выиграл, – рассказывал я на следующий день братам, – так… случайно. Матчи футбольные проводил, потом спорт вообще, ну и через это сошёлся с англичанами торговыми, среди них спортсменов много. Народ там в основном приличный, но такой…
– Англы, одним словом, – уверенно кивнул Мишка, скорчив пренебрежительную гримасу, и поглаживая кармашек для часов, в который так хорошо лёг подаренный швейцарский хронометр.
– Ну… да. Помнить нужно, што они всех прочих и вовсе за людей не считают. В уме держать.
Сели так в одной компании с ними вистовать по копеечке. Я, Уточкин, Лёва Бернштейн, ну и англы. А я гляжу – подымают ставки англичане, да этак – знаешь, чисто по шулерски, уж на это-то насмотрелся! Засобирался было, но вы-то Уточкина все знаете.
– Азартен, – кивнул Санька, разулыбавшись.
– Агась! И это ладно, проиграл бы он сотенку-другую – не страшно, не из бедной семьи.
Впредь умнее был бы. Но гляжу – приёмчики-то у англичан шулерские! Да не спецы, а так – щенки с самомнением. А мы ж как выглядим? Сергей азартен, я мальчишка сопливый, да при деньгах шальных.
– Сопливый, – усмехнулся Мишка, – такого тронь… дауркаганы одесские и московские за спиной.
– А это, – повторяю ещё раз – англы! Им на наши расклады плевать. И Лёвка! Он же такой шлемазл на вид, што только тавро поставить осталось. А што тихушник, и чем промышляет – скажешь, так не поверят!
– Во-от, – вспоминаю не без удовольствия ту ситуацию, – мы их и наказали! Благо, при свидетелях играли, отвертеться не удалось. Сперва деньги, а потом и вещички из коллекций проиграли. Разобиделись, канешно, ну и чорт с ними!
– Мальчики! – постучалась в дверь комнаты Татьяна, – Пирог поспел! Без меня обойдётесь за столом? Владимир Алексеич велел к дохтуру забежать.
– Серьёзное што? – затревожился я.
– Да не… – служанка замахала рукой, отгоняя сглаз, – Ён книжки из дохтуровской библиотеки брал, а сам вернуть никак – то сам в отъезде, то дохтур занят. Всё, я побежала!
Едва за Татьяной захлопнулась дверь, Санька тут же посерьёзнел. Вот только што – чуть не щенок, хвостиком виляющий, и вот уже вполне себе недопёсок. В полную силу ещё не вошёл, но уже не шути!
– Слежку за собой заприметил, – бухнул он весомо, положив на скатёрку сжатые добела кулаки,
– Приехал, тудым-сюдым – есть! Следят, родимые.
– Не ошибся? – засомневался Мишка.
– Не… – Санька даже головой замотал, штобы показать, насколько «не», – проверял! Так, и сяк, и альбомы потом зарисовывал с рожами ихними.
– Ты уж прости, – повинился Чиж перед Пономарёнком, – што тебе не сказал, но зря булгачить не хотел, так вот. Если да, то и потом обсказать можно, а ежели нет, то и зачем?
– Прости, – понимая, што не прав, Санька положил руку на плечо заледеневшему от обиды брату.
– Ладно, – чуточку сумрачно отозвался Мишка, оттаивая тихохонько.
– Я ещё почему не говорил, – начал пояснять виноватящийся Санька, – што сперва сам проверял, а потом Кота подключил. С Федькиными ребятками. Они и вокруг тебя тихохонько этак обсмотрели – не крутится ли кто?
– И как?
– Не-а!
– То-то ты занят всё время после Одессы был! – подскочил Мишка, – Нет времени, штобы повидаться, да и нет… оберегал?
– Агась, – и улыбка смущённая, – Тут ещё дело такое, што Федька тово корноухового опознал!
Говорит, в полиции служит, так-то. Мы с Егором, ежели што, под рукой Владимира Алексеевича, а он как ни крути – фигура! Враз не прижмёшь, да и не враз – тоже. А Федул Иваныч, при всём моём к нему уважении, калибром помене будет. Захотит тебя полиция прижать, так это им куда как проще выйдет.
– Так-то оно так, – Мишка усмехнулся внезапно, – да не так! Родня у меня хоть и… в дёсны не цалуемся, в общем. Но и бросить не бросят. А силы-то у общины староверческой, я те скажу, вполне себе ого!
– Да? – и так мне любопытственно стало, што прямо ой! Но смолчал дальше, потому как вижу, што тяжко Мишке об том говорить, а неволить брата не след.
– И што Котяра? – поворотился я к Саньке.
– Котяра… а давай к нему и сходим? Чем я враки врать буду, неправильно может понятые!
Оделись мы с Санькой попроще, для Хитровки, а Мишка как и был, да и пошли. Гостинцы с собой, а их и ого-го набралось!
Знакомых-то много, и это только кажется, што торгашка съестным – мелочь-мелкая, внимания возвысившегося меня не стоящая. Как прижмёт, так и за соломинку ухватишься, а доброе отношение на Хитровке, оно многово стоит.
Котяра, огольцы знакомые, торгашки вот, скупщики краденого… не говоря уж об Иванах!
– Надолго идём, – предупредил я братов, – чуть не на цельный день! Пока каждому уважение покажешь да поговоришь, вот оно и вечер.
– Ништо! – отмахнулся Мишка, – Меня Федул Иваныч до вечера и отпустил.
– Егорка! – несмело окликнула меня знакомая торгашка, – Ты ли это?
– Я, Матрёниха, я! С Одессы вот приехал, да опосля дома перво-наперво на Хитровку. Накось… – я закопался в подарках, вытаскивая перстенёк с бирюзой. А што? Она в Туретчине дешёвая! – вот, специально для тебя в Константинополе брал.
– Иди ты! – не поверила баба, – Я, чай… не шуткуешь?!
Она осторожно подставила ладони, и опустил перстенёк. Матрёниха часто-часто заморгала, и трубно высморкалась от чувств.
– Ну, спаси Бог! – меня крепко расцеловали, а на перстенёк набежали товарки. Подарок-то не шибко дорог, и денежек у каждой из них не на одну сотню перстеньков небось хватит. А внимание?! Лестно! Да ещё и из Царьграда.
А я дальше, да по торгашкам сперва. Да не повторяюсь! Кому бусики, кому браслет или платок шёлковый. Еле ушёл! Всево обслюнявили, да и Саньке с Мишкой досталось, за кумпанию.
Сёмочку табаком одарил туркским, духовитым, а к нему трубочку.
– Да я ежели што, то завсегда! – расчувствовался тот. А сам-то Сёмочка вполне себе… заматерел! Мелочь был по меркам Хитровским, а тут вполне себе фигура! Шестёрка скорее, но вполне козырная. С перспективами на повышение.
До Котяры в ево комнатушке добрались пока, так все руки обжамкали, и губы обмусолили.
Человек чуть не тридцать до него одарил. С каждым переговорить, за Туретчину и Одессу немножечко рассказать, спасибо выслушать…
Часы Коту подарил. Не хронометр, но вполне себе, да и корпус серебряный. С гравировкой!
Сэр Хвост Трубой. С намёком, значица.
– Вот спасибо так спасибо! – радовался тот, разглядывая рисунок.
– Эт Санька надоумил! – киваю на брата, и лыблюсь во все двадцать восемь, – Он про тебя сказал, што ты на этого сэра ну один в один! Только человек.
– Во глаз! – восхитился один из ближников Котяры, – Как есть художник!
– Ты таперича Сэр Котяра! – загоготал рослый парень, от которово ощутимо несло кровью и безумием.
Новое прозвище приглянулось, а сам Котяра сидел на корточках с глуповатой улыбкой, пока его поздравляли с крещением. Потом отошли, потому как с пониманием народ.
– … со слежкой, – Сэр Котяра задумчиво играет ножичком, сидя на корточках в одном кругу с нами, – достаточно интересно получается. Агентура полицейская, но ниточки тянутся к Анне Ивановне. Голядева, слыхал такое фамилие?
– Слыхал, – у меня вырывается шипящий матерок.
– Даж так? – уголовник приподымает бровь, но продолжения не дожидается. Верить-то я ему верю, не сболтнёт. И не продаст. Но…
… Хитровка, она и есть Хитровка. Сегодня он жёсткий и решительный парень, и даже Сэр Котяра, несмотря на всю уголовщину. А завтра, очень даже может быть, опустившийся напрочь кокаинист или морфинист, готовый на всё ради дозы.
– Только, – продолжил он, не обидевшись, – слишком уж толстые ниточки-то. Не то штобы не скрывается, а будто бы даже заместо ширмы она, демонстративно етак. А ето, я те скажу, в любом случае – жопа!
– Ежели сама, – ножичек крутанулся в ладони хитрым образом, – то опасно потому, как с головой у неё всё непросто. Говорят. Этакая Салтычиха, и чуть не сама людей пытала.
– О как… – новостью я ошарашен, но теперь многое становится понятней.
– Ежели ширма, – ножичек крутанулся в обратную сторону, – или втёмную, то тоже жопа, но с другово ракурсу. Она ж полковничиха по МВД, через мужа. И ежели её играют, то уровень пояснять тебе не буду.
– Это одна ниточка, – нож влетает в рукав, и вылетает обратно, – самая канатная, так вот.
Есть ещё то-оненькая к Иванам.
– О как?!
– Так, – кивает спокойно Котяра, – потому как песни песнями, но дела у тебя только через Одессу. Большинство с понимаем, што просто звёзды так сошлись, но кто-то мог и затаить.
– И третья, – ножик хищной щучкой промелькнул в руках, – церковники. Здесь вовсе уж зыбко.
Есть у нас ревнители за веру, а тут ты, поговаривают с жидовкой… так?
– Та-ак, – у меня чуть зубы не выкрошились, так их стиснул, – а конкретней?
– Конкретней, я проверю, – веско сказал Мишка, – у родни есть выходы на… Словом, есть.
– Вы же с ними как кошка с собакой! – задивился Санька.
– Именно поэтому, – без тени насмешки ответил за Мишку Котяра, – держи друзей близко, а врагов ещё ближе[48].
Мы оторопело уставились на него, а довольный уголовник оскалил мелкие острые зубы, и подмигнул, не продолжая разговор. Што ж… имеет право! Однако…
– С жидовкой сошёлся, – повторил Кот, – да песни сочиняешь, и такой весь из себя… духовный, не правильно. Понял?
– Проверю, – мрачно подтвердил Мишка.
– Анна Ивановна, – я и сам не заметил, как начал играть с ножом, – это… Может, на живца?
Крутануться перед ней…
– Не так, – остановил меня Котяра, – не перед ней, а так… вроде как деятельность начнёшь изображать. Мутную! Беготня, переодевание и такое всё. Наживка! Смогёшь?
– Пф!
– А мы со стороны посмотрим, кто зашевелиться.
– Может, просто затихариться? – засомневался Санька, – На время?
– Не-е… – выдохнули мы в с Котярой единым голосом.
– Если Голядева, – начал я пояснять, – да с головой у неё и правда печально, то лучше играть по своим правилам, да в удобное тебе время. Если кто повыше или церковники – тоже, потому как прорасти корнями могут в окружение. Эти до-олго могут игру вести. Рвать нужно сразу! Ну а иваны…
– Встретиться придётся, – сказал Котяра, почесав подбородок, на котором начал уже расти юношеский пушок, – поговорить.
– В карты, – подытожил я, – солью немножко денег, ну или идею какую… не знаю. Передашь, что Егорка Конёк встретиться желает?
Хлопнулись руками с Котярой, да и разошлись.
– Домой? – негромко поинтересовался Санька, устало потягиваясь на ходу.
– Не… што ты! Тогда покажем, што ради Котяры сюда шли, а это – вилы!
– Натяни улыбку на морду лица, – еврейским говорком сказал Мишка Чижу, – Шире! Ещё шире!
– Да ну тебя! – засмеялся Санька.
– Вот! – хлопок по плечу, – Могёшь, когда хотишь!
Несмотря на усталость и опаску, во мне начал разгораться азарт. Ну… интересно же! Как ни крути, а приключение!
Тридцатая глава
Встретиться с иванами сговорились на Грузинах, близ Малой Живодёрки. Кружанув через несколько оврагов и заросший всякой дрянью пустырь, на котором чуть не кажный день находят если не мёртвых, так раздетых и избитых, застрял на глинистом берегу Бубны.
Местные побродяжки опять разобрали на дрова дощаные самодельные мостки. И знают ведь, што бить за такое смертным боем будут! Знают, как не знать. Но тащат, потому как бить потом будут, а их пропитые и промарафеченные мозги не способны оперировать временными
понятиями больше часа-двух.
Двинулся в обход, и тут-то как нельзя кстати оказалась кизиловая тросточка, привезённая с Туретчины. Сперва как упор в жидкой глинистой грязи, а потом и от назойливых злых собак.
— Ишь, падлы какие злобные, — бурчу вслух, успокаивая взбудораженный организм и пряча револьвер за пазуху. Не пригодился, хотя вот-вот... И не зима ведь ещё! Што же зимой-то здеся твориться? Посреди города почитай людей жрут?
Хотя да, чево ж нет… Если чуть не каждый день тут разутые-раздетые, а когда и убитые людишки лежат. Когда найдут, а когда и косточки по оврагам растащат. Приучили!
Несколько раз тыкнув окованный железом конец трости в глину, отчищая от крови и шерсти, с некоторым сомнением косясь в сторону скулящих собак. Добить? Да ну их! Свои сожрут.
Вышел наконец на Малую Живодёрка. Грязная, вонючая, извилистая, местами узкая до неприличия, с нависающими над дорогой глухими высоченными заборами, за которыми скрываются самые неказистые, убогие домишки. Часто в два-три поверха, но непременно почему-то покосившиеся, сколоченные из самых дрянных брёвен, штоб не так жалко было, когда красный петух по постройкам скакать начинает. А оно ить частенько бывает, ох и частенько!
Другое дело, што даже если новьё, то сразу – покосившееся! Это как?! А вот исторически сложилось, будто уговор негласный промеж обитателей здешних.
Прохожих, несмотря на белый день, почти нет, а встреченные норовят прошмыгнуть крысками помоешными, воротя лицо или пряча ево в ворот худой одёжки. Местный, так сказать, колорит.
Притон на притоне! Беглые из Сибири, варнаки, вечно пьяные проститутки, скупщики краденого, содержатели притонов для морфинистов и опиумокурильщиков, и Бог весть, кто ещё. Каждой твари… нда, твари редкостные. Хитровка даже почище будет.
Не мёд и мёд, но в основном обычные крестьяне, на заработки приехавшие, да шелуполнь мелкая, навроде нищей братии.
А в сторонку чуть не на полсотни метров всево напрямки, так и вполне себе приличные люди живут, чуть ли и не князья. Полсотни метров дальше, и снова шваль распоследняя. Москва!
Такая себе пестрота.
Покружившись под подозрительными взглядами, и отбившись пару раз от собак, норовящих самым подлым образом цапнуть из засады за щиколотку, уткнулся таки в домик с хитрым образом белёным забором — слева направо да, потом просто гнилые доски крест-накрест, и снова белёнка. Вроде он…
Набалдашником трости только коснулся гнилья, как калитка и отворилась, будто звонок электрический проведён. Рожа одноглазая в улыбке такой расплылась, што не был бы привычен к таким на Хитровке ещё, так только волосья дыбом, да бегом с подмоченными штанами.
— Проходи! – а сам так сипит, будто горло ему когда-то резали, да недорезали. Ан нет! Удавка.
Ну хрен редьки…
Я нож в рукаве проверил, да и нырь туда. Крылечко ветхое, дверь низенькая, домик самый убогий, даже и без резьбы на ставенках, што вовсе уж позорище несусветное. Мужички востроглазые в горнице, в картишки себе перекидываются.
И без внимания! Как так и надо, што люди по дому шарятся.
Провожатый мой нырь в подпол! И рукой оттудова. Я щза ним, а там ход подземный. Лаз скорее даже, трёхпогибельный, досками дрянными околоченный наподобие короба.
Провожатый мой привышно так согнулся, и руками чуть не до земли, будто даже и касаясь иногда. Шустро! Обезьяна чистая.
Пошли кружить. Туды, сюды… Минут десять, никак не меньше. Ход подземный сперва, потом в сараюшке каком-то вынурнули, другими сараюшками огороженном. Потом опять да сызнова.
Ну да хитрость старая, известная! Вроде как всем всё известно, а пальцем ткнуть не так-то просто. Придёшь, а хозяин домика с самыми честными глазами крестится, охает и уверяет, што вот ни в жисть…
Полноценная же облава полка потребует, да и то – мало! Ходы все эти ещё и в овраги ведут, да и бог весть, куда ещё. Москва-то, она старый город, под землёй как бы не побольше, чем на верху.
Провожатый мой остановился у проёма, ковром занавешенного, да и руками туда указывает.
Шаг… большая горница без окон, и ковры, ковры, ковры… Один на другом, слоями и наслоениями археологическими. Клопяное место, ну да куда деваться?
А морды лиц такие себе, не все и знакомы. Лещ сидит, всё такой же полноватый дедушка из отставных приказчиков по виду. Счетовод Окунь. Сом, который скупкой краденого занимается, чуть не один из самых-разсамых. Эти даже и не изменились почти. Так только, постарели чутка, но по глазам видно, што прыти не утратили. Такие себе глаза, уверенные.
А вот Карп, беглый с Сибири, волосы отрастил, но в остальном похужел, и сильно. Лицо мучнистое стало, белёсое, будто и вовсе на свет белый не выходит, ночами безлунными разве што. И в глазах такое, что – да гори оно всё синим пламенем! Даже и сама жизнь будто обрыдла.
Жарко и душно, пахнет пылью и табаком, потом и давно истлевшими травами от насекомых.
Налегке все сидят, в штанах только, да рубахах, пропотелых уже подмышками. Обувь скинули, сидят с босыми ногами, мозолистыми и когтистыми.
– Гвоздём зови, — скупо представился незнакомый иван, оглядывая меня с хорошо скрываемым любопытством. Сам он такой весь… средний! Средний рост, среднее телосложение, среднее лицо… Только глаза колючие, злые. Нехорошие. Палаческие.
— Жбан, — скупо представился высокий худой мужчина, перекатывая в руке полированные деревянные шары. А кисть такая, будто у фехтмейстера старого. Запястье не так штобы и широкое, но как крутанёт шарик, так только жилочки идут волной. Такой если поздоровкается, так небось и биндюжнику руку раздробит!
– Егор, – и улыбаюсь, вежественно так, одними уголками губ.
– Он же Конёк, — щурится на меня Жбан, -- он же Шломо, он же Еврейский Зять.
– Подрабатываешь? – сощурился я на нево.
– Ах ты… – а у меня нож в руке, и настроение, ну самое боевитое. Хотя надёжи на нож немного – хоть я и шустрый, но это так… отвлечь от револьвера.
– Злой! – припечатывает Лещ, чуть сощурившись, а Жбан, только што бесновавшийся, садится спокойно.
Хмыкаю, и ножичек в рукав. Проверяльщики, ети их мать!
– Злой, – соглашается Жбан, а за ним и остальные. Эко… прозвище дали?
Объясняться за проверочку не стали, и так понятно, што на сцыкливость и самоуважение.
Неприлично в этакой-то среде полицейское досье цитировать, тем паче если ево и нет.
Промолчал бы… Ну, остался бы Егоркой с Хитровки – мальчишкой, который песенки пишет, да танцы танцует перед пьяными иванами. А так… Злой.
Не так штобы и шибко серьёзно, но уже другой уровень. На котором не просто разговаривать можно, а переговоры вести и договариваться.
Отпустило меня мал-мала, сел по туркски на ковры, как и все сидят, да по сторонам гляжу. Ах ты, думаю, как интересно! Ни единой иконочки!
И лампадок нет, только лампа керосиновая над потолком висит, да под ней навроде таза медного на цепочках. Такая себе люстра от пожара. А и верно! Случись што, ковры разом займутся.
– По червончику? – предложил Окунь, доставая новенькую колоду.
– В игре, – соглашаюсь я, кидая перед собой пачку десятирублёвых ассигнаций, и скидывая за себя сперва обувь, а потом и верхнюю одёжку, оставшись в одних штанах и рубахе, на которой тут же подвернул рукава, – если проиграю, то дальше не давить. Лимит по времени – четыре часа, я человек занятой. Уговор?
– Уговор, – согласился за всех Сом, пошевелив раздумчиво босыми пальцами ног.
– Люди говорят, – сделав ход, начал разговор Лещ, – што ты имеешь свой козырный интерес в одесских раскладах.
– Ой вэй, ви мине таки раскусили самым страшным образом! – отвечаю, нарочито грассируя, и не забывая следить за картами. Сознание раздвоилось самым странным образом, – Имею таки свой маленький процент за хорошо предложенный гешефт.
– За хорошую идею не жалко, – соглашается Карп.
– И сколько вам не жалко?
Переглядываются…
– Смотря што за идея, – озвучивает Жбан, – я бы рублей триста не пожалел.
– А…
Играем дальше, я наглухо игнорирую намёки. Триста, ха! У меня на руках бескозырка, вот это да – серьёзно.
В следующей партии мне приходит на руки длинная масть…
– А сколько ты хочешь? – снова Жбан.
– В Одессе я имею свой процент с дела.
– Переглядываются…
– Можно попробовать, – осторожно озвучивает Сом.
Понимаю, што на этом всё, и потому кидаю тоже – на попробовать. Мелочь.
– Собачка… – скидываю карту, – в корзиночке. Приметная, желательно породистая. И объявление, што неутешный хозяин ищет, и готов заплатить настолько много денег, што у приметливого дурня ёкает от жадности в сердце, и он перекупает эту собачечку у туповатого нашедшего. Сам!
– О как… – Сом помолчал, и глянул наконец в свои карты, – Прикуп!
Четыре часа спустя удаляюсь с немножечко потолстевшим кошельком и сильно опухшей головой. Иваны московские оказались не жлобами сквалыжными, а скорее подходцы с выходцами искали на Одессу. Как умеют.
Оно наверняка и да, притом уже давно, но не так штобы вовсе хорошо и сразу ко всем. Так, цепочечки, на конкретных людей замкнутые. А тут новая цепочечка выковываться начала, уже на них, а не на людей посторонних, и потому безусловно нехороших.
Оно мине надо?
Некоторое время, привалившись спиной к чужому забору, думаю над этим, но понимаю таки, шо плюсов в этом могёт быть немножечко больше, чем минусов. Такой себе посредник между мирами, и на этом можно иметь если не деньги, то по меньшей мере какие-то полезности. Не сейчас, так немножечко или сильно в будущем.
А если нет… то ничево страшного, но и хорошево – тоже. Влететь меньше шансов, это да! Но с моей дурной авантюрностью я влетаю в неприятности на регулярной основе. Так што почему бы и не да?!
– Какие люди! – радостно склабятся гнилыми пеньками оборванцы на выходе с Живодёрки, начиная обступать кругом. Щелчок взводимого револьвера…
– … мы пойдём? – жалобно осведомляется один из несостоявшихся грабителей.
– Карманы…
– А вот принципиально, – хихикаю тихохонько, удаляясь от разутых и раздетых горе грабителей, став богаче на девятнадцать рублёв с семнадцатью копейками, четыре дрянных ножа, шикарный медный кастет, две бекеши и сюртук на ватине, ну и сапоги.
Вслед мат, но негромкий, бессильный. Понимают…
С экспроприированным богачеством, окромя денег и приглянувшевося кастета, без толики сожаления расстался в ближайшем овраге, кинув сверху в жидкую глинистую грязь, текущую понизу после прошедших дождей. И посцал сверху. Ибо!
– Со стороны Хитровки более-менее прикрылся, – доложил я Саньке, вернувшись с Живодёрки через баню.
– Про слежку рассказал?
– Не-а! Да погоди ты супиться! Незачем. Они, оказывается,подходы искали на Одессу, понял?
А тут я, такой весь интересный и кучей возможностей! Я на сотрудничество да, и они теперь не хуже цепных псов будут от меня конкурентов отгонять.
– Которых с Хитровки, – въедливо уточнил брат.
– А на более и не рассчитывал, – жму плечами, – потому как полковница, и тем паче те кто повыше, это уже не их уровень!
– Всё-таки на живца?
– Агась… и не вздыхай!
Тридцать первая глава
— Казаки России! — слегка грассируя, объявляет импозантный конферансье, зрители бешено аплодируют, не дожидаясь открытия занавеса, и…
… ловлю себя на том, что отбиваю ритм ладонями по подлокотникам, немигаюче подавшись вперёд. Лезгинка! Ноги подрагивают, готовые пуститься в пляс, грудь распирает восторг и чистейшая, незамутнённая белая зависть.
Я понимаю! Труд, даже и не титанический, а вовсе уж космических, вселенских масштабов. И талант. Каждый!
Северин, иссиня-чёрный ганец и мой хороший друг, скалит кипенно-белые зубы, лупя себя ладонями по коленкам. Переглядываемся…
— Спасибо-спасибо-спасибо! – пулёмётно выпаливает он благодарность за билеты, и снова взгляд на сцену. Да… это не телевизор, это вживую. Драйв! Энергетика бешеная, не каждый рок-концерт такую даёт, сильно не каждый.
Вышли, и как шальные, так распирает.
– А?! Казаки! — выпучив глаза, орёт какой-то британец с явственным шотландским акцентом, — Мать их…
Восторженный, самый комплиментарный английский мат. Кто говорит, что английский мат уступает русскому, врут! Нагло врут. Ну или попросту недознайки, нахватавшиеся английского по верхам. Ах, какие обороты… заслушаешься!
– Егор, — Северин вцепляется в мою футболку, – я хочу это танцевать!
– Ага!
Наверное, у меня такие же бешеные глаза. Ну так мы и подружились на улице, в танце.
Потом уже оказалось, что он студент-медик, вгрызающийся в знания с упорством бешенного бобра, а танцы – единственная отдушина. Собственно, как и у меня. Бывает же…
Несколько дней спустя улицы Парижа увидели лезгинку. И если моя, с элементами брейк-данса, никого особо не удивила, то Северин…
Лезгинка с элементами национальных танцев Чёрного Континента, да от самого что ни на есть коренного африканца, это да! Сильно. Зрителей – валом! И все с телефонами. Снимают!
Проснулся, и некоторое время лежал без сна, пытаясь встроить кирпичик воспоминаний в долговременную память, а не так, штобы соломой на огне пыхнуло. Пф! И только зола на ветру.
Сходил в клозет, сбросил давление жидкости в баках, и зевая сонно, назад, прошаркивая тапочками по паркетному полу, распугивая тараканов. Заснул быстро, надеясь на продолжение, но снилось всякое глупое, невпопадное.
Бородатые казаки красиво и бестолково полосовали воздух шашками под «Ойся[49]», переминаясь сапогами на трещиноватом асфальте. Иногда выходило ловко, но чаще — стыдно.
Потом они обнялись, обросли внезапно пейсами, и начали водить хоровод под смутно знакомые слова «Хава нагилы»…
Читать бесплатно другие книги:
