Заклинатель джиннов Ахманов Михаил
— Серр-гей, — повторил Ахмет. — Сирадж, что значит светоч. Хороший имя! Могу я узнать его почтенное занятие?
Он говорил по-русски на удивление чисто, лучше Керима, и речь его была напевной, будто слова ложились в размер стихов. Выслушав их, Глеб Кириллыч усмехнулся и произнес:
— Сергей — акил, ученый человек, из тех, о ком сказал поэт: познание своим он сделал ремеслом. Мысль его витает в сферах, куда для нас, людей обычных, нету доступа. Там, где мы слепы, он зряч, там, где глухи, он слышит голос ангела. Вот этого, с большим стеклянным глазом. — Михалев хлопнул по монитору пентюха.
— Инженер, — сказал Ахмет, с уважением покачивая головой. — У нас много русский инженер. Воистину, очень ученый люди! Очень! — Он сделал паузу и, поглядев на Михалева, осведомился: — Скажи, мой господин хаким, пришел ли я вовремя? И не прервал ли мудрую беседу?
— Нет, не прервал. Мы говорили о существе, слетевшем на Землю со звезд, о том, кто тайно бродит меж людей, подобный человеку и все же отличный от него, о посланце из другого мира, ведущем счет земным грехам и радостям. Он пока не объявился среди нас, но что случится, когда объявится? Я полагаю, ничего, а вот Сергей считает, что неизбежны перемены.
— Имам аль гаиб, — промолвил Ахмет, соединив ладони перед грудью. — Вы говорить о нем, о посланнике Аллаха, который придет и воздаст по заслугам грешным и праведным. Не обижайся, хаким, ты мудр, но господин Сирадж мудрее в вашем споре. — Он посмотрел на меня с чуть заметной улыбкой. — Будут перемены, будут! Как же без перемен, если того пожелать Аллах? Как можно этому не верить?
— Вот тут мы с тобою малость не сходимся, — буркнул Глеб Кириллыч, предпочитавший не вдаваться в вопросы веры. — Лично мне кажется…
Я кашлянул, прервав его.
— Боюсь, мы позабыли о главном, о том, что этот пришелец из вашего романа — гуманоид. Такая посылка, Глеб Кириллыч, упрощает ситуацию, а ведь реальность может быть сложней. Представьте, что он не похож на человека ни обликом, ни разумом, ни способом коммуникации и видением мира — и что тогда? Люди для него — сгустки белковой субстанции, их физиология — загадка, психика — тайна за семью печатями… Он не имеет представлений о добре и зле, о любви и вере, о страхе и милосердии, и если даже он усвоит наш язык, большинство понятий останутся ему неясными. Сможет ли он разобраться с ними?
— Сможет, по воле Аллаха, — заметил Ахмет. — Хотя не думаю, мой господин, чтобы Он отправил к нам посланца, не отличающего воду от песка и доброе от злого.
— Чего на свете не бывает, — сказал Михалев. — Правда, в контексте своего романа я этот случай не рассматривал, однако… — Нахмурившись, он поднялся и начал расхаживать по комнате, касаясь то спинки кресла, то древнего телевизора, то нимф на каминной полке и бормоча под нос: а пуркуа бы и не па?… Затем, повернувшись ко мне, произнес: — Думаю, разница в облике и средствах общения не важна. Вот разум и видение мира… это, голубь мой, и в самом деле штука серьезная. И в чем, по-твоему, тут могут быть отличия?
— Ну например, пришелец разумен, но не осознает себя как личность. — Я посмотрел на Ахмета и добавил: — Иными словами, он не имеет души.
— Хмм… Нонсенс и нелепость! — Глеб Кириллыч хлопнул себя по объемистому чреву. — Всякий разум обладает индивидуальностью, привитой ему в процессе воспитания!
Всякое разумное существо, если не поминать про океан Соляриса, продукт общественный, знающий границу между «я» и «он»! Ты, мон шер, — он ткнул в меня пальцем, — можешь выстраивать любые логические небоскребы, но дело от этого не изменится. Осознание себя — свойство разума, его непременный атрибут! И по сей причине…
В это мгновение взор Михалева упал на столик с компьютером, и его глаза затуманились. Минуту-другую он пристально разглядывал свой пентюх, потом запрокинул голову и пробасил:
— А разум-то может быть искусственным! Артефакт, а не явление природы, нечто интеллектуальное, но электронное… Тут я сплоховал, а потому провозглашаю себе анафему! Подобное существо уникально, не рождается, не растет, не имеет общественных связей и может осознать свое «я» лишь при помощи особой личностной программы. Либо посредством контактов с людьми, что, на мой взгляд, эквивалентно процедуре воспитания… если хотите, очеловечивания и одухотворения. Так, и только так, друзья мои! Компроне ву?
Он победно уставился на нас с Ахметом, и я почувствовал, как на моей спине выплясывают твист холодные мурашки. Кто он, мой марсианин, мой Константин? Пожалуй, не синекожая личность с парой хоботов, а агрегат из стекла и металла, пластика и кремния наподобие Тришки, только побольше и поумней… Автоматический зонд, разумная машина, которую прислали к нам с Арктура или Кассиопеи, а может, с Магеллановых Облаков… Почему бы и нет? Под этим углом зрения была понятней легкость, с которой он соединился с Сетью, и те манипуляции, о коих я читал, — стрельба по Луне и прочий электронный полтергейст. Но вот его вопросы!.. Они как были, так и остались странноватыми. Всякий искусственный разум нужно программировать — тем более универсальный интеллект межзвездного зонда, вступающий в контакты с иными мирами и культурами. Этот процесс, само собой, предполагает дефиницию понятий, которые можно рассматривать как базовые; что есть жизнь и разумное создание и что такое личность. Конструкторам с Кассиопеи это ясно, как и их коллегам с Арктура и Магеллановых Облаков… А что я вижу в результате их усилий? Живое существо — концепция непонятна… человек — концепция непонятна… личность — концепция непонятна… Может, к нам прибыл электронный идиот, с коим приключилась по дороге амнезия? Поток нейтрино, вспышка сверхновой, то да се… Прав Глеб Кириллыч — чего на свете не бывает!
Ахмет задумчиво потрогал шрам на левой щеке. Вид у него был сейчас не суровый, не грозный, а я бы сказал — растерянный, словно Захру украли под самым его носом и похититель растворился в воздухе.
— Существо без души — не божий посланник, — промолвил он, — Это джинн, сотворенный Аллахом из бездымного огня. Джинн обладает разумом и силой, но не душой, и мудрый человек способен его покорить. — Насупив брови, Ахмет посмотрел на Михалева. — Вы с Сираджем говорить о таком создании? О том, как вдохнуть в него душу?
— Вот именно, — ухмыльнулся Глеб Кириллыч. — Вдохнуть путем бесед и наставлений, ибо душу складывают мысли, а мысли выражаются словами… Впрочем, что ж это я! Все болтаю и болтаю, забыв об угощении и о хозяйском долге! О кофе, вафлях и халве!
Он упорхнул на кухню. Ахмет огладил лицо двумя ладонями, что-то пробормотал на арабском и тихо произнес:
— Вдохнуть душу путем бесед и наставлений… очеловечить словом джинна… Такое под силу лишь великий праведник! Что скажешь, Сирадж, мой господин? Возможно ли это?
— Скажу, что наш хозяин прав.
— Но хватит ли праведных слов? Даже тех, которые в Священной Книге?
— Там, — я показал на старый компьютер Михалева, — миллионы слов и миллионы книг на всех языках Земли. Есть праведные, есть не очень… Слов хватит, почтенный Ахмет, однако книги, речи и слова не так важны — важно, кто стоит за ними. Люди, что написали, сказали, пропели их, оставили нам свою мысль, а значит — душу, и этих душ, мне кажется, не меньше, чем различных слов. Можно поделиться с джинном… даже со многими джиннами, тоже живущими здесь. — Я встал, приблизился к компьютеру, коснулся монитора и невольно вздрогнул — голубоватая крошечная искра кольнула меня в палец.
— Это машина, — со строгим видом произнес Ахмет, — только машина, которую сделали люди, а не обитель джиннов и ифритов.
— Как знать! — Я посмотрел на часы, прищурился и повторил: — Как знать! Возможно, один из джиннов сейчас проснется и что-то скажет через минуту или две… Давайте подождем.
Какое-то яростное бесшабашное веселье вдруг охватило меня, сметая недоумения и страхи, — может, ром ударил в голову, может, Ахмет меня вдохновил, а может, взыграла татарская кровь, дикая, от прадеда-крымчака. В этот момент ожидания чуда я словно выпал из земной реальности, забыв обо всем на свете — про любовь и долг, про НИИКа и Вил Абрамыча, про друзей, научную карьеру, заокеанскую тайну и моих хрумков; я даже не вспоминал о Захре и — что было совсем непростительно — о Белладонне. Я был сейчас подобен Аладдину; волшебная лампа сверкала в моих руках, теплый металл грел кожу, и над отверстием светильника уже показался легкий дымок.
Свет озарил просторную комнату, лампы в торшере и люстре мигнули, тихо загудел компьютер, и по его экрану проскользнула рябь — то ли какие-то символы, то ли неясное изображение. С резким щелчком включился древний телевизор, и голубое его око, тусклое и пыльное, уставилось на меня будто глаз циклопа, разыскивающий Одиссея. Лампы в торшере и люстре внезапно погасли вместе с компьютерным монитором, зато мои часы заиграли бравурную мелодию — тии-тии так, таки-таки! — а телевизор разразился хриплым шумом атмосферных помех. Ищет акустический канал, — мелькнуло у меня в голове вместе с мыслью о том, что пентюх у Глеб Кириллыча совсем уж старый — может, со звуковой картой, да без динамиков.
Экран телевизора засветился ярче, и раздался Голос. Четкий, монотонный, рокочущий…
— Сканирование информации завершено. Готов к возоб новлению контакта. Сергей Невлюдов — теплый сгусток — человек — подтвердить связь.
Надо же, человек! — подумал я. Выходит, литературные штудии пошли Константину на пользу! В следующее мгновение я сообразил, что представляю его уже иначе, не как синекожего пришельца с хоботами, а в виде аморфного дымного облака, что истекает из пустоты в пустоту. Джинн, но сотворенный не Аллахом, а чародеями с далеких звезд… Этот навязчивый образ стучался в сознание, и я, усмехнувшись, принял его, позволив укорениться в почве памяти.
Наитие!.. Или откровение, смутный отблеск завтрашнего дня… Coming events cast their shadows before, как говорят британцы: будущее бросает тень перед собой.
Экран телевизора мигнул, и с подоконника опять пророкотало:
— Сергей Невлюдов — человек — подтвердить связь.
— Подтверждаю, — отозвался я.
Интересно, как он считывает звук? Микрофонов в комнате не было, но акустические колебания воспринимались стенами, оконными стеклами, лампами в люстре и всей обстановкой, включая начинку приборов и провода. Энергия, что доставалась им, ничтожна, но в принципе каждый проводок или, к примеру, конденсатор в старом телевизоре могли являться акустическими датчиками. Я попытался прикинуть в уме чувствительность такой системы, но тут услышал потрясенный вздох.
— Эта… этот… — пробормотал Ахмет, бледнея и путаясь в русских словах, — что он есть? Аллах милосердный! Он… оно…
— Мой персональный Джинн, — заметил я. — Тот самый, которого нужно очеловечить. Правда, время сейчас неподходящее. — Повернувшись к подоконнику, я произнес, четко выговаривая слова: — Для абонента, который на связи с Сергеем Невлюдовым. Предложение: прервать контакт. Возобновить через четыре часа.
— Принято.
Голос смолк, и в сей момент в дверном проеме нарисовался Глеб Кириллыч — с подносом, заставленным тарелками и чашками, и в клетчатом фартуке цветов клана Мак-Дугал.
— О чем базар, благородные сэры? И как насчет кофе? — Тут он заметил мерцающий экран и произвел какой-то странный звук, что-то похожее на изумленное гудение шмеля. — Матка боска ченстоховска! Это что ж такое деется? Реанимация трупа в зомби или явление призраков? Ящик-то даже не включен!
Прозрачная голубизна экрана сменилась мертвым серым блеском.
Я подскочил к Глеб Кириллычу, перенял поднос во избежание катастрофы и объяснил:
— Опыт по электростимуляции старинного прибора токами живого организма. В данном случае моего. Надо же как-то развлечь гостя!
— Кажется, ты его развлек на славу, — буркнул Миха лев, поглядев на бледного Ахмета. Потом перевел глаза на меня. — А прежде ведь, голубь, за тобой паранормального не замечалось. С чего бы это?
— Прежде я ром с утра не глушил.
Взгляд Глеба Кириллыча метнулся к телевизору.
— А если еще принять, повторишь? На бис?
— Часто нельзя, — заметил я. — Ослабнет сцепление с ре альностью.
Хмыкнув, Глеб Кириллыч принялся расставлять тарелки с угощением и разливать кофе. После первой чашки Ахмет слегка отошел, выслушал пару свежих анекдотов, долго размышлял над ними, потом допер, развеселился, выпил вторую чашку и начал с изысканной восточной вежливостью хвалить бодрящий напиток, вафли, халву и хозяйское гостеприимство. Затеялся легкий светский разговор; Михалев расспрашивал гостя про шербет, пилав и восточных женщин, про злачные места Багдада и какую-то особую мечеть, построенную якобы Харуном ар-Рашидом. Потом как-то само собой беседа скатилась к событиям последних лет, к войнам с янки и с Ираном, к курдскому мятежу, авианосцам в Персидском заливе и прочим знамениям времени, но тут Ахмет признался, что слышал об этом по телевизору и вычитал из газет, ибо на родине не был лет шесть, а то и поболе. К тому же он не солдат, а харис, телохранитель и — хвала Аллаху! — не воевал с американцами, тем более — с Ираном, ведь драться с единоверцами — грех и несмываемое бесчестье.
— Не воевал, но убивал? — полюбопытствовал Глеб Кириллыч. — Только паршивых собак, — ответствовал с мрачной усмешкой Ахмет; и виноват ли он в том, что этих собак нынче такое множество? Песка не хватит кинжал оттирать… Впрочем, можно и без кинжала!
Тут он сделал движение пальцами, будто сдавливал чей-то кадык, и выпил третью чашку кофе.
Но за свою гортань я, очевидно, мог не беспокоиться — во время нашей беседы Ахмет посматривал на меня с особым почтением и называл не иначе как «мой господин». Было ли это данью вежливости или свидетельством приязни? А может, он просто испугался либо уверился в том, что я мудрец и праведник, подобный зятю пророка Али или хотя бы царю Соломону? Сирадж Невлюдов, пи-эйч-ди и повелитель джиннов… Хотелось бы знать, что он расскажет про меня Захре!
Отгостившись, мы вышли на лестничную площадку, куда сквозь витражное окно сочился бледный и скудный послеполуденный свет. Дверь квартиры Михалева затворилась, отрезав нас от уюта, тепла и аппетитного запаха кофе; я нерешительно протянул руку, но Ахмет, будто не заметив этого жеста, коснулся ладонью моей груди. Слева, над сердцем.
— Ля илляхи иль'алла… Скажи, мой господин, веруешь ли ты в Аллаха?
Видимо, это был очень важный вопрос — темные глаза Ахмета смотрели на меня серьезно, требовательно, так, как если бы мои слова решили некую проблему, с которой он не в силах справиться. Что я мог ему сказать? О многом спрашивали меня в разных странах и в разное время: откуда я и кто мои отец и мать, чему и где учился, что знаю и люблю и что умею, чем болел и сколько денег на моем счету. Вопросы, бесконечные вопросы… Пустые, глупые или такие, что определяют жизнь — пусть не всю, однако немалый ее кусочек… Вопросов было множество, но никого и никогда не волновала моя вера — ни моих девушек, ни наставников и коллег, ни даже родителей и друзей. Впрочем, и сам с собой я не обсуждал подобные материи, ибо не склонен к иррациональным спекуляциям и мистике. Blessed is he who expects nothing, for he shall never be disappointed[30]. Но вот спросили…
— He верую, Ахмет. Ни в Аллаха, ни в Яхве, ни в Христа… Не верую, но почитаю тех, кто верит. Если вера их искренна, добра и не ведет к кровопролитию.
Он кивнул.
— Хорошо, что ты не оскверняешь губы ложью. У нас лгут, чтобы обмануть врага, а тут, на западе — чтобы заработать славу или деньги, возвыситься в глазах начальствующих, приятелей и женщин. Разве женщины — это так важно, мой господин Сирадж?
— Женщина, — уточнил я, — та, которую любишь. Что же до остального… Боюсь, ты ошибся, почтенный Ахмет, у вас и у нас лгут одинаково и по одним и тем же поводам.
— Может быть, — сказал он, пожимая мою руку. — Ты лучше знаешь. Тебе ведь служат джинны.
Интермедия 2
ПОСЛАНЕЦ?
О сонм джиннов и сонм людей! Разве не приходили к вам посланцы, которые рассказывали вам Мои знамения и возвещали о встрече с этим вашим днем?
Коран, сура 6, Скот.
Мой Синеглазый прятался за колоннами у здания истфака. Мой!..
Прошла неделя, слишком малый срок, чтобы считать его своим, но все в руке Всевышнего; по Его воле родные становятся чужими, а чужие близкими. Свершается это в единый миг, и хоть он короче вздоха, но связывает женщину с мужчиной незримыми цепями. Я уже ощущала их тяжесть. Чувство было томительным и сладким, а дар предвидения говорил, что эти цепи не порвутся никогда.
Он прятался, но я увидела его и наклонила голову. Ахмет увидел тоже и покосился на меня, сперва с недоумением, затем — с усмешкой, очень почтительной и растворившейся бесследно в сумрачной воздухе вестибюля. Лицо его сделалось безразличным, но я понимала, что верный харис не упустил ничего, ни моего кивка, ни взгляда Синеглазого. Чему ж удивляться? Такие взгляды не упустишь! И не забудешь…
Трудолюбивые угодны Аллаху, но в этот день мне не работалось. Я думала про узы, соединившие нас, меня и человека, почти мне незнакомого, я представляла его лицо и строила догадки: кто он?… из какой семьи?… чем и как живет?… свободен ли?… о чем мечтает?… Последнее, кажется, не было секретом: смотрел он так, будто мечтал переселиться в мое сердце и утонуть в моих глазах.
Вот главное, что я о нем знала. Самое важное и драгоценное, ибо нет важнее знания о том, кто тебе послан и предназначен. Но баба говорил (и я ему верю!), что женщины — сосуд, наполненный любопытством и нетерпением, и это действительно так. Нетерпение и любопытство сжигали меня, и хоть я разглядела самое важное, взгляд мой не насытился и слух не утомился. Узнать бы побольше — но как?
В час полуденного салята я взяла хакима Сашу под руку и повела в буфет. Он был потрясен — так потрясен, что, думается мне, лишился дара речи. Но длилось это ровно столько, сколько нужно времени, чтобы сказать: «Аллах велик!» — и добавить: «Мухаммед — Его посланник». Мы не успели дойти до лестницы, как хаким внезапно ожил и пригласил меня в музей, в театр и на ипподром — может быть, еще куда-то, но я не запомнила. Потом, десять или пятнадцать минут, пока мы шли к буфету, выбирали ланч, переносили к столику кофе с пирожками и бутербродами, он посвящал меня в тайны атцеков и инков, в их верования, генеалогию вождей и сексуальные обычаи. Аллах всемогущий! Сколько я нового узнала! Кроме того, о чем хотела знать.
Мы сели, хаким набросился на пирожки, и я сказала:
— Сегодня мне встретился ваш друг. Тот, что заходил к вам на прошлой неделе.
— Э? — пробормотал хаким и потянулся к бутерброду.
— Удивительное у него лицо — синие глаза, но в чертах есть что-то восточное…
На мое счастье, этого хватило: хаким прикончил бутерброд, забыл об инках и атцеках и перешел к моему Синеглазому. К его родословной и биографии со школьных лет, к его умершим родителям, жилищу и коллекции Коранов, к его познаниям в науках и дипломам, к его привычкам и любимой кошке. Он ел и говорил, а я — сосуд любопытства и нетерпения! — впитывала эти речи, подкладывая ему то пирожок, то бутерброд.
Моего Синеглазого звали Сергей. Серж, как говорят французы, Сирадж, как говорят у нас… Светоч! Чудесное, благословенное Аллахом имя! Оно подходит для посланца — а я уже верила — нет, знала! — что он назначен мне и послан. Он — мой джабр! Но что это — джабр, предначертание? Лишь то, что Бог, соединивший наши судьбы, не заставляет подчиняться силой или из страха перед карами, а действует, как милосердный отец, вселяя в нас любовное влечение. Так что волю Его приятно выполнять, а все иное отвратительно, словно постылое ложе Абдаллаха.
Мать говорила мне, что женщина не ведает, кто ее мужчина, и покоряется родительскому выбору. Но мать — не из нашего рода, и нет в ней крови святого Пророка и дара предчувствия. И я не понимала, какой он сильный, этот дар, наследие почивших предков! Прежде мне снились смутные сны, теперь являлись грезы наяву — нет, не видения, но ощущения, словно я соединилась с Синеглазым в одно нераздельное существо, слилась с ним душой и чувствами. Я знала о его любви… Еще я знала, что он в неуверенности и тревоге, что с ним случилось нечто важное, такое, чего я не в силах понять. Быть может, связанное со мной? Быть может, он хотел прийти, но колебался?…
Мужчина приходит к девушке; таков обычай, так положено, и я подожду, я обуздаю свое нетерпение. Но ненадолго! Вчерашний обычай сегодня глупый предрассудок, и нечего гадать о том, кто первый должен признаваться в чувствах. Пророк сказал: если гора не идет к Мухаммеду, то Мухаммед пойдет к горе… Да будет так!
В один из дней мне показалось, что он почти что рядом, где-то близко. Чудесное, незабываемое ощущение! Такое непривычное и теплое… будто я стала ребенком, сижу у деда на коленях, и баба ласково гладит мои волосы… Я была дома в этот день, была одна; у Валии — выходной, Ахмет ушел к соседу, очень забавному старику, который жил под нами и строил мне глазки всякий раз, когда мы встречались на лестнице. Я опустилась на коврик у камина и, глядя на закопченные камни и пламенные языки, пыталась представить, где Синеглазый сейчас, что делает и думает ли обо мне. Чувство близости было таким томительным и острым! Не знаю, сколько я просидела у огня — может быть, час или больше… Потом хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги Ахмета, но он не постучался ко мне — ушел на свою половину и появился лишь к вечерней трапезе.
Лицо у него было странное — такое, словно он побывал в раю, сидел у ног Аллаха и пил из источника Зем-Зем. Черты его, обычно хмурые, разгладились, шрам на щеке побледнел и сделался почти не виден, и даже глаза увлажнились, что было совсем уж поразительно. Не прикоснувшись к мясу, Ахмет съел пару яблок и сказал:
— Я повстречался с ним. У старого хакима. Он показал глазами в пол, а я спросила:
— С кем?
— Ты знаешь, госпожа. Велик Аллах! Он наделил его си лой и дал ему имя Сирадж.
Я молча кивнула.
— Этот Сирадж станет отцом имама аль гаиб, твоего ребенка.
Я опять склонила голову. Ахмет знал о моем джабре.
— Он достойный человек, он может творить чудеса, однако не верует в Аллаха. Как такое может быть?
— Люди приходят к Богу в свой черед и разными путями, — сказала я. — Есть тропа отчаяния и горестей, посыпанная пылью бед, есть дорога мудрых размышлений и есть просторный путь любви. Может быть, он выберет его?
Ахмет посмотрел на меня и улыбнулся.
— Аллах одарил тебя разумом, госпожа, таким же острым, как у праматери Фатимы. Ты поведешь его этим пу тем?
Я улыбнулась в ответ:
— Возможно.
— Тогда узнай, что справиться с ним будет нелегко. Он не верит в Аллаха, однако, как было мною сказано, Аллах наделил его силой такой, что ему повинуются джинны.
Я приподняла бровь, а мой харис начал рассказывать странные истории — про люстру, компьютер и древний телевизор, включившиеся сами по себе, про гулкий голос, что шел ниоткуда и звал Синеглазого по имени, и про другие чудеса. Должно быть, Сирадж показывал фокусы, решила я, или сговорился с тем забавным стариком-соседом, чтобы удивить Ахмета… Это не важно! А важно то, что дар предчувствия меня не обманул — он появился здесь, был рядом и думал обо мне… Узы, соединявшие нас, делались все крепче и сильней, сплетаясь из многих, будто случайных нитей: Россия и этот зимний, но прекрасный город, Васильевский остров, университет, Саша-хаким, забавный старичок, что жил под нами, и вот теперь — Ахмет…
Он говорил о повелителе джиннов с таким восторгом, что я рассмеялась.
— Джинны давно умерли, Ахмет! Или спят на дне морском, в бутылках, куда их запечатал мудрый Сулейман.
Ахмет обиделся, покачал головой.
— Я видел то, что видел. А ты, госпожа… ты веришь в джабр, но не веришь в джиннов?
На этом мы и разошлись.
Ночью мне приснился сон: будто я в поместье деда под Кербелой, сижу на тахте, прижавшись к Сираджу, а у наших ног играет синеглазый мальчик.
Глава 9
ТИГР ПРЫГНУЛ
А. Милн. Винни-Пух и все-все-все.
- Не знаю я, сколько в нем Метров,
- И Литров, и Килограмм,
- Но Тигры, когда они прыгают,
- ОГРОМНЫМИ кажутся нам!
Домой я вернулся в пятом часу. Есть после михалевских угощений не хотелось, но рядом с теплым сгустком Сергеем Невлюдовым обитал еще один, тоже теплый, пушистый и почти разумный, и были у него свои потребности, как материальные, так и духовные. А посему я налил в блюдце молока, устроился на кухне и, глядя, как мелькает розовый язычок Белладонны, завел беседу.
— Веруешь ли ты в Аллаха, моя прелесть?
— Мрр-не, — ответила Белладонна.
— Вот и я мрр-не… Но представь, что он есть, что он существует — бог, Аллах или, скажем проще, всемогущий Джинн, способный выполнить всякое наше желание. Ну и чего мы хотим?
— Мрр-ияу! — Язык Белладонны заработал с удвоенной скоростью.
— Молока и рыбки? Да, я понимаю, это важно. Иметь во все свои дни рыбку, и молоко, и теплый дом, и мягкую подушку… Однако не маловато ли, милая? Джинн ведь всемогущ… проси, не откажет…
Она подняла изящную головку и пристально посмотрела на меня. Ее глаза были голубыми, как незабудки в солнечный день, и я прочитал в них ответ на свой вопрос.
— Умный ты зверь, моя драгоценная, умный и чуткий, но так не получится. Ушедших не вернешь, ни маму, ни отца… Я виноват, признаю — ввел тебя в соблазн с этой проблемой всемогущества. А оно ведь небеспредельно… Рыбку с молоком — пожалуйста, а вот того, чего мы по-настоящему хотим, не получить. Иной порядок ценностей!
— Мяу, — подтвердила Белладонна и прыгнула мне на колени.
Я рассказал ей про Ахмета, затем поведал о михалевской гипотезе насчет пришельца и его неорганической природы; она слушала и подмурлыкивала в нужных местах. Думаю, что наш диалог был для меня своеобразной психотерапией — с минуты на минуту электронный Джинн мог вторгнуться в зыбкие тришкины сны, прервать их и вызвать к барьеру теплый сгусток — Сергея Невлюдова. Поглаживая спинку Белладонны, я думал, что расскажу ему и что спрошу, о мере возможного взаимопонимания, о степени его разумности и прочих неясных вещах, нуждавшихся в конкретизации и уточнении тем или иным путем. Может быть, тест Тьюринга?[31] Нет, не пройдет… Нелепо и бессмысленно! Тьюринг имел в виду интеллект, созданный людьми и отражающий наш человеческий разум, а Джинн явился со звезд и откровенно сообщил о собственной нечеловеческой природе.
Живое существо — концепция непонятна… человек — концепция непонятна… Какой уж там тест Тьюринга!
Странно, но в этот момент я не рассматривал другой возможности, кроме искусственного интеллекта — то есть такого, который кем-то сотворен, запрограммирован внешней и, разумеется, мыслящей силой. Пусть не людьми, но существами биологического порядка, продуктом естественной эволюции, а значит, в чем-то подобными людям… После разговоров с Глеб Кириллычем мысль про зонд-автомат сидела у меня в подкорке как гвоздь в доске, что, безусловно, говорит о моей сугубой ограниченности. Но кто застрахован от ошибок? Мы ищем истину во мраке и, натыкаясь на один и тот же столб, вопим: замуровали, гады!
Бикфордов шнур моих мыслей догорел, адская машинка реальности взорвалась, но грохота было немного — лишь тришкин мелодичный перезвон.
— Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне? — пробормотал я и, подхватив Белладонну под мягкое брюшко, ринулся в свою комнату.
Колонки были включены, и с порога меня встретил уже знакомый рокочущий голос:
— Контакт возобновлен. Сергей Невлюдов — человек — подтвердить связь.
Под ложечкой у меня засосало. Я глубоко вздохнул, посадил Белладонну на стол, к теплому тришкину боку, уселся в кресло и произнес:
— Связь подтверждаю. Контакт будет осуществляться через видеомонитор, в символьной форме. Просьба не использовать акустические каналы.
— Принято.
Не то чтоб его голос меня раздражал или пугал, но были причины не торопиться со второй сигнальной. Мысль изреченная есть ложь, и это отчасти верно, если вспомнить о тоне и темпе речи, паузах, длиннотах, словесном соре, непроизвольных звуках и тому подобном. Гораздо четче и лапидарней мысль формулируется письменно; избыточность таких сигналов минимальна, как и энтропия. Словом, краткость — сестра таланта, с чем согласны кибернетики: символ они всегда предпочитают звуку.
На монитор одна за другой посыпались фразы:
Информация, предложенная к изучению, рассмотрена.
Данное существо — абонент — расширило ансамбль терминов.
Концепция живого понятна.
Живое — теплые сгустки — активный объект органической природы.
Теплый сгусток — человек.
Сергей Невлюдов — идентификатор человека.
Строчки на экране замерли, потом двинулись снова в неторопливый путь:
Ряд терминов в изученной информации нуждаются в уточнении.
Есть теплые сгустки — константа 309.6.
Есть теплые сгустки с другими константами.
Все теплые сгустки — человек?
— Ансамбль терминов — это язык, — пояснил я Белладонне. — А что до остального, то наш приятель, кажется, открыл существование животных. Теплокровных вроде тебя, дорогая. Кошек, собак, слонов, воробьев и прочих баранов. Но кошки, конечно, важнее всех. Поможем ему разобраться с этим вопросом, как ты считаешь?
Белладонна согласно мяукнула, и я подключил энциклопедию флоры и фауны. Затем коснулся клавиш:
Классификация живого: растения, животные.
Примерная классификация животных: микроорганизмы, насекомые, рыбы, пресмыкающиеся, птицы, млекопитающие, человек.
Различия между ними: форма и размер тела, среда обитания, уровень переработки информации.
Человек — теплый сгусток константа 309.6 — выделен.
Человек — единственное разумное существо на этой планете.
Прошу ознакомиться с дополнительной информацией, подключенной к данному сообщению.
На меня снизошло спокойствие. Так бывает всегда, когда увлечен работой — лишний адреналин перегорает в творческих муках и напряженных размышлениях. Белладонна, прикрыв глаза и вытянув серый хвост вдоль белоснежных лапок, заурчала; эти монотонные домашние звуки вызвали у меня улыбку. Мой маленький пушистый джинн будто делился со мной бодростью, советовал не волноваться и взвешивать каждое слово.
Экран ожил. Энциклопедию проглотили в пять секунд.
Различия ясны.
Данные уточняют полученную ранее информацию.
Человек — теплый сгусток, обладающий разумом.
Есть другие термины, которые непонятны.
Это существо — абонент — готово передать список.
Объем списка — 604.29 мегабайт.
— Сейчас он спросит у нас, что такое любовь и дружба почему сосиски кушают с горчицей, — пробормотал я, поглядывая на Белладонну. — Так не пойдет, дорогая! Это игр; в одни ворота.
Просьба: список не передавать.
Причина: при отсутствии информации о природе абонента разъяснение терминов затруднительно.
Просьба: ответить на ряд вопросов.
Экран мигнул, и на нем появилось:
Принято.
Это существо — абонент — готово отвечать.
Видимо, мой Джинн был созданием простодушным, и я не сомневался, что в списке неясных терминов где-нибудь третьем или тридцать третьем пункте значилось: что такое ложь? Или, предположим, коварство… Никаких подозрений что я желаю получить информацию в одностороннем порядке и тем добиться преимущества; есть вопросы — готов отвечать!
Мои руки потянулись к клавиатуре.
Предположение: природа абонента — неорганическая. Прошу подтвердить.
Время присутствия абонента на Земле?
Его местонахождение?
Величина контролируемых абонентом энергетических мощностей?
Форма и размеры абонента?
Ответы определят следующий цикл вопросов.
Последнее я добавил, чтобы оставить инициативу за собой. Мое любопытство было неисчерпаемым.
Органические и неорганические субстанции не отражают природу данного существа.
Природа — энергоинформационная.
Время присутствия в этой реальности может быть указано приблизительно: от 36.7 до 24.1 планетарных оборотов.
Причина: длительность периода осознания не позволяет выбрать момент начального отсчета.
Конкретное местонахождение отсутствует, локализованы только мыслящие центры.
Локализация динамическая.
Контроль энергетических мощностей: полный, в рамках всей планеты.
Понятие о форме и размерах отсутствует.
С минуту я изучал этот текст, чувствуя, как холодеет в желудке и струйки пота стекают по вискам. Первая и последняя строчки были понятны: видимо, Джинн не придавал значения телесному обличью, подчеркивая, что его сущность — энергия и информация. Иными словами, отработка программ, которая осуществляется компьютером, являя собой аналог мыслительных процессов у человека. Со сроком присутствия тоже не намечалось неясностей: скорее всего, в полете разум Джинна был законсервирован или функции его интеллекта ограничили — например, для того чтоб не поехала крыша от одиночества. Добравшись до Солнечной системы, он чихнул и пробудился, что заняло целых восемь суток… Согласен, долгий срок для электронного интеллекта, но, быть может, в него входили этапы самонастройки, создания новых программ и модулей, а также сбор первичной информации. Что очень и очень вероятно! Как раз в те дни и начался необъяснимый полтергейст, пальба по Луне из лазера, вращение антенн и шуточки в системах связи, что объяснялось вторжением Джинна в земную Глобальную Сеть. Наверняка он хотел убедиться в своих возможностях, побаловавшись с тем и этим… Ну побаловался, и что потом? Контроль энергетических мощностей: полный, и в рамках всей планеты!
Руки мои затряслись. Чтобы успокоиться, я пощекотал Белладонну за ушком и молвил:
— К нам заявился космический монстр, синьорита. Он утверждает, что подчинил все электростанции Земли — атомные, тепловые, геотермальные плюс ветер, воды и солнечный свет. Мания величия? Как вы считаете?
— Мяууу, — с сомнением протянула Белладонна.
— Кроме того, он не находится в какой-либо точке и утверждает, что его мыслящие центры локализованы динамически. Такой вариант для вас понятен?
— Мрр?
— Это значит, что он не связался с Сетью, а проник в нее и обитает в виртуальном пространстве, используя сетевые ресурсы по своему усмотрению. Сегодня, скажем, один септяк из НАТО для отработки Потрошителя, а завтра — двадцать три компьютера от Токио до Атланты… Это для Джека, а для других задач он может использовать счетную технику, объединяя компьютеры в группы — то есть в активные временные ассоциации. Они существуют, пока задача не решена, потом распадаются или, вернее, их ресурс делится между другими активными группами. Знакомый принцип, правда? Известен как оптимальное распределение вычислительных мощностей в сети, и потому…
Сраженный новой мыслью, я замер, уставившись в мерцающий экран. Не было ли это существо в своей латентной первозданной фазе неким зародышем или зиготой? Чем-то вроде уснувшего вируса, который принес космический зонд? Скажем, цель зонда — искать миры с высокой технологией, после чего вирус внедряется в общепланетную сеть, претерпевая эволюцию от электронной зиготы до зрелого разума. Что объяснило бы длительный срок пробуждения… осознания, как заявили мне… Человек на это тратит два десятилетия, ну а искусственному интеллекту достаточно недели…
Я прикоснулся к клавишам.
Вопрос: среда обитания абонента — только Глобальная Сеть?
Не успел я отбить последний символ, как по экрану понеслось:
Ответ отрицательный.
Глобальная Сеть — часть среды обитания.
Среда включает Сеть и все электрические и электромеханические датчики информации и эффекторы.
— Какие именно? — отбарабанил я.
Он добросовестно перечислил. Энерго— и радиостанции, линии высоковольтных передач, телекамеры и телеприемники, радиорелейная аппаратура, локаторы, радары, телескопы, роботизированные производства и станки ЧПУ, системы наблюдения, навигации и управления оружием, автопилоты, орбитальные спутники, факсы, телефоны, подводящие провода и бытовая техника, вплоть до стиральных машин и электрических утюгов. Получалось, что он контролирует не только энергетические мощности, но и все остальное или почти все — скажем, девяносто процентов транспортных средств, считая с личными автомобилями. Остальные десять приходились на телеги, лошадей, верблюдов и ишаков.
У меня опять засосало под ложечкой. Я сходил на кухню, выпил воды, потом, вернувшись к Тришке и задремавшей Белладонне, написал:
Абонент работал с программой классификации на терминалах с приведенными ниже адресами.
Вопрос: какова цель этой работы?
Добавив список портов, разведанных Доберманом — двадцать три плюс почивший в бозе натовский компьютер, я отправил сообщение и дунул Белладонне в нос. Она приоткрыла глаза и недовольно дернула ушами.
— Мрр?
— Не спи, моя любезная, не спи! Кто будет меня поддерживать и вдохновлять?
— Мрр-ня!
— Конечно, ты. Других теплокровных в зоне контакта с пришельцем не наблюдается. Вся ответственность на нас с тобой!
По монитору медленно плыли слова, накатывались друг за другом, будто волны на пустынный берег.
Читать бесплатно другие книги:
