Заклинатель джиннов Ахманов Михаил
— Идея? Это хорошо! Это превосходно, Сергей Михайлович! Я рад и даже, признаюсь, смущен… Давно я такого не слышал: у меня идея! Что вам нужно? Хотите посоветоваться? Или кого-нибудь к вам подключить?
— Попозже, Вил Абрамыч, через месяц. Идея в стадии обдумывания, и я нуждаюсь лишь в тишине и покое. Словом, в творческом отпуске, дабы бродить и размышлять… Больше ничего не надо.
Он кивнул.
— Творческий отпуск? Не возражаю. Что с вашими дипломниками и аспирантом?
— Дипломные работы готовы, осталось только выбрать рецензентов. Аспирант трудится, пишет. Обзор, первая глава… Пока я ему не нужен.
— Вот и отлично. Бродите, размышляйте, а будет такая необходимость — прошу ко мне. Обсудим.
В этом был весь Эбнер — не фанатик, не мученик науки, а преданный ее слуга. Его служение было искренним и чистым, как льды на вершине Джомолунгмы, и я отлично понимал, что обмануть такого человека — великий грех. Но что поделаешь! С одной стороны, я нуждался в свободе от повседневных занятий, ну а с другой — в чем состояло мое прегрешение? Ведь у меня был Джинн и твердое намерение его очеловечить! Вот вам находка и идея — возможно, самые важные за всю историю рода людского.
Добираясь на электричке в Павловск, я предавался таким казуистическим раздумьям, пока не воспрянул душой, утихомирив муки совести. Погода стала решительно исправляться, как это случается в наших краях; ветер стих, день посветлел, и когда я поднялся на крылечко особняка хрумков, в разрывах сизых туч мелькнуло солнце. Добрый знак! Правда, физиономии стражей в вестибюле были мрачноваты, а Николай глядел на меня как лис на куропатку, но это, надо думать, являлось частью их профессионального имиджа.
Кивнув «новгородцам», я не спеша поднялся наверх, в обитель соблазнительной Инессы. Ноги, локоны, ресницы и все остальное было при ней, но — поразительный факт! — прелести ее меня не волновали. Умом я понимал, что она красивее Захры, но этот теоретический вывод никак не касался реальной практики, ибо на практике Захра была красавицей, тогда как Инесса — всего лишь красоткой. Дистанция между этими понятиями огромна, и в ней размещается пропасть всяких вещей — ум, темперамент, очарование, тайна… Что за женщина без тайн! Захра сама казалась тайной, а в чем секрет Инессы? Пожалуй, в том, с кем она спит — с Керимом или с Салудо.
Заметив меня, она побледнела, вздрогнула и заерзала на стуле.
Я с нежной улыбкой полюбопытствовал, не завелись ли у нее глисты, но сделал это на французском, сопровождая поклонами и реверансами. Затем спросил:
— Куда?
— К Петру Петровичу, — откликнулась она, и я проследовал к дверям «усыпальницы», то есть в кабинет генерального директора хрумков.
Петр Петрович Пыж предпочитал солидность в обстановке: стол, подобный саркофагу фараона, темные дубовые шкафы и темные бархатные шторы, диван и кресла, обтянутые черной натуральной кожей. Окна его кабинета выходили во двор, и между ними высилось на подставке гранитное изваяние Ермака, размер три четверти от натурального, зато с секирой и в кольчуге. Сизо, мастер-камнерез, алкаш и мой приятель, клялся, что этот шедевр Петр Петрович ваял с первого секретаря обкома, иркутского или томского. А может, красноярского, но, несомненно, с одного из тех титанов, что прирастали Сибирью могущество СССР.
Керим — нога за ногу, усы встопорщены, глаза сверкают — прочно оккупировал диван, длинный бледный Альберт Салудо спрятался за Ермаком, прислонившись задницей к секироносной длани, а сам Петр Петрович Пыж восседал у стола-саркофага. Внешность у него была примечательная: мощный торс, короткие руки и ноги, огромная голова, но все, чему на ней положено произрастать, — рот, нос, глаза и брови — размещалось на пятачке размером с детскую ладошку. При этом физиономия была широкой и оттого напоминала блин с ушами.
Отвесив общий поклон, я двинулся к столу и выложил деньги.
Пыж принял их с глубоким вздохом, однако пересчитал и начал раскладывать в ряд, денежка к денежке, любовно разглаживая каждую мясистой пятерней. Керим топорщил усы, покашливал и пыхтел, Альберт, затаившись рядом с покорителем Сибири, пронзительно зыркал в мою сторону. Глаза у него были странные: радужина светлая и слитая с белками, так что казалось, что ее вовсе нет — один белесый фон, и на нем колючие черные точечки зрачков.
Молчание длилось, минуя фазы от вежливого и загадочного к напряженному и угрожающему. Пыж старательно складывал банкноты прямоугольником три на четыре, губы Керима кривились в зловещей усмешке, а Салудо, сменив позу, пробовал пальцем, остра ли секира Ермака. Я разглядывал статую и думал, что Сизо, пожалуй, прав: этакой надутой роже не Сибирь завоевывать, а председательствовать у крытых кумачом столов. Впрочем, эти столы были уже историей, хотя Ермаки-председатели не перевелись и в нынешние демократические времена.
Наконец, горестно пошлепав губами, Пыж произнес:
— Никак сегодня понедельник? Вестимо, день тяжелый…
— Послать Инезку за пивом? — спросил Керим.
Пыж издал неопределенный звук и покачай головой. Затем, уставившись на меня и поглаживая банкноты, промолвил:
— Что ж вы так, отец родной? Четвертый месяц тянете резину… У нас, чалдонов, есть поговорка: назвался петушком, топчи курочку. Топчи усердно, пока яичко не снесет. Ну и где же наше яичко?
— Он нэ пэтушок, он казел! — с кавказским темпераментом выкрикнул Керим. — Башлы брал? Брал. Должэн отра-ботат. Слово дэржат, как наложено мущине! — Его крючковатый нос нацелился прямо в меня. — А что его слово? Туфта выходит! Бабай, он ест бабай!
— От шашлыка слышу, — ответствовал я, подмигивая Ермаку. — Ты в меня шнобелем не тычь, хмырь чернявый, и пену не гони! Станешь попусту гундеть, базара не будет!
Всякий вопрос надо решать в том социальном и технологическом пространстве, где он возник, ибо отсылка к иным слоям и звеньям ведет к искажению информации в ретранслирующих точках — вот один из законов теории управления. Отсюда по аналогии: с любым человеком нужно общаться на уровне, адекватном его интеллекту.
Пыж отвесил челюсть, отчего директорская физиономия стала похожа на блин с ушами и дыркой.
— Зачем вы так, Сергей Михайлович! Мы ведь интеллигентные люди, а Керим… Ну что Керим! Что на него обижаться! Вы ведь сами знаете, кровь восточная, горячая… — Он сложил банкноты в тощую пачку. — Я понимаю, девять баб не испекут дите за месяц, однако нужны ведь какие-то сроки и разумные ориентиры! Мы потратились… Не в ваших гонорарах суть, это пустяк, мелочовка, есть расходы посерьезнее… куда как посерьезнее! Мы намерены сделать прибор, сиречь машинку-разбраковщик, а это значит производство, помещение, материалы, не говоря уж о проблемах рекламных и патентных. Немалые затраты! А у вас ни два, ни полтора…
— Не стоило спешить, — заметил я. — Научный поиск — вещь рискованная. Успех не гарантирован.
Пыж переглянулся с Альбертом, и тот, словно солист, вступающий в дело по мановению дирижерской палочки, каркнул:
— Двойная ставка будет гарантией успеха?
Не сразу сообразив, что слышу вопрос, я промолчал, и это был мудрый поступок, ибо через минуту снова послышалось карканье:
— Тройная!
— Пуст подавится, — пробормотал Керим с дивана.
— Вопрос не в деньгах, а в голове. — Выдавив простодушную улыбку, я постучал пальцем по лбу. — Деньги сюда ума не вложат.
— Зато добавят энтузиазма, — предположил Салудо и отлепился от статуи Ермака. — Давайте, Сергей Михайлович, не будем создавать проблем друг другу. Вы, кажется, решили: пока идет работа, я получаю деньги, так зачем ее заканчивать? Во всяком случае, слишком скоро… — Он повел рукой, заметив мои протестующие жесты. — Я вас не упрекаю, я даже восхищен вашим очевидным здравомыслием. Ученые, они…
— Каталы и кыдалы, — раздалось с дивана.
— …не от мира сего, — невозмутимо продолжал Альберт, — а с этакой публикой бизнес не сделаешь. Я рад, что вы реалист… все мы рады — так рады, что хотели бы выслушать ваши предложения. Может быть, оплата не повременная, а аккордная? Не тройная ставка, а твердая сумма плюс премиальные за скорость? Предположим…
Тут он взглянул на Пыжа, и генеральный молвил веское слово:
— Пять! Пять тысяч и еще столько же, если сдадите работу в марте. К празднику!
Здорово их припекло! — подумал я. Затем, изобразив глубокое раздумье, поинтересовался:
— Это какой же у нас в марте праздник? — Международный женский день, батенька мой. Забыли? Или не знаете по молодости лет? — Ну почему же… Я принялся прикидывать на пальцах. Пересчитал их с мизинца на левой руке до мизинца на правой, потом наоборот и начал по новой. Хрумки с сосредоточенным видом следили за этими манипуляциями, не забывая об остальных делах: Пыж раскладывал банкноты треугольником, Керим зевал и чесал под мышкой, а Салудо пытался отпять у Ермака гранитную секиру. Закончив свои вычисления, я буркнул:
— День солидарности трудящихся мне больше нравится.
— Премия! — напомнил Альберт Салудо.
— А что премия? Все эти премии да аккорды — для лохов, а для серьезных людей желательно нечто другое. Скажем, доля в прибылях.
Словно бомба взорвалась! Пыж, смешав зеленые, подскочил в кресле, из глотки Салудо вырвался странный клекочущий звук, а Керим, с лязгом захлопнув челюсти, тут же раскрыл их вновь, что-то рявкнул на неведомом мне наречии, а затем перевел на русский добротным трехэтажным и почти без акцента.
Затем Альберт сделал шаг ко мне, явно намереваясь похлопать по плечу. Я изящно уклонился.
— Кажется, Сергей Михайлович, мы вас недооценили! И где же нынче таких ученых выпекают?
— В краях заокеанских, — с охотой пояснил я. — Там, понимаете, все реалисты — и бизнесмены, и ученые. Толковый математик там за десять тысяч даже извилиной не шевельнет.
— Там! — каркнул Альберт, махнув дланью в сторону Ермака. — А мы — здесь! — Он ткнул пальцем в пол.
— Бог повсюду велел делиться, Альберт Максимович. И там, и тут.
Наступила тишина. Мои хрумки обсасывали преподнесенную пилюлю, соображая, что их работник не так-то прост и, вероятно, знает, почем его извилины. Я полагал, что это верный ход — да и не я один, а вся заокеанская научная общественность. Есть сорок методов, как уклониться от нежелательного контракта, и лучший из них — действовать понаглее и требовать сразу миллион. Или миллиард, смотря по ситуации. После чего заказчик уходит, вращая пальцем у виска.
Однако в этот раз не вышло — то ли ментальность в наших краях иная, то ли моих хрумков и в самом деле припекло. Пыж снова пересчитал двенадцать сотенных, покосился на Керима, бросил взгляд на Салудо и вымолвил:
— Цена вопроса? Сколько вы хотите, отец родной?
— Я, Петр Петрович, тухлыми яйцами не торгую. Найду решение, будет цена. Ну а не найду…
Я развел руками и поднялся, но на пути к дверям стоял Салудо. Физиономия Альберта была, как обычно, равнодушной, бесцветные глазки уставились не на меня, а куда-то вбок, и все же в его лице и позе чувствовалось что-то угрожающее. Удав, готовый броситься на кролика, а кролик — вот он кролик, я!
— Позвольте пройти, Альберт Максимович.
— Позволю, Сергей Михайлович. Только хочу дать на прощание совет: помните о нашем разговоре. О том, насчет тети.
— Я вам сказал, что тети у меня нет.
— Ну кто-то же имеется… кто-то дорогой и близкий.
— Друг, — промолвил я, — лучший друг с незабвенного детства. Я за него в огонь и в воду, а он за меня — горой… И знаете, где он служит? В налоговой полиции.
Альберт нахмурился, Керим грозно запыхтел, а физиономия Петра Петровича перекосилась, став похожей на маску недоброго вестника из древнегреческой трагедии.
— Не поминай дьявола всуе, а то до беды недалече… — Он театрально перекрестился и передвинул зеленые на краешек стола. — Это вам, Сергей Михайлович. Берите, батенька мой, и считайте данную сумму авансом, в счет вашей доли грядущих доходов.
— Авансы обязывают, — заметил я. — К чему торопиться? Будет результат, будет и аванс.
— Ну как хотите. Была бы честь предложена… — Пыж кивнул Кериму, тот поднялся, сгреб деньги со стола и сунул в карман.
На этом мы и расстались, хоть и не очень довольные друг другом, но с перспективой кончить дело тихо-мирно, без привлечения тетушек и полицейских в качестве решающего довода. Все произошедшее казалось мне тогда похожим на второсортную оперетку — три искусителя-злодея строят честному парнишке козни, суля ему то кнут, то пряник. Вернее, пряник и кнут, если придерживаться хронологической последовательности…
Выглядело это несерьезно, и хоть методика нахального запроса не сработала, я все-таки обрел свободу и был доволен. Конечно, бродили в моей голове подозрения, что не машинка нужна хрумкам, а то, что эта машинка проверяет, но данная мысль оставалась смутной и неоформленной до конца. Не тянула эта троица на фальшивомонетчиков, совсем не тянула! Да и разведанное мной насчет заокеанской тайны было для них бесполезно, если припомнить фокусы с бумагой, сериями и номерами. Такое производство мелкой фирме не под силу — ибо, как говорили викинги, чтобы отправиться за золотом, нужно много серебра.
Я шел по заснеженному пустынному парку, утешаясь этой мыслью, пока за спиной не послышались хруст снега под торопливыми шагами и шумное тяжелое дыхание. Сизо, он же — Север Исакович Зон, мой ваятель-алкоголик… Метр шестьдесят с ушанкой, но коренастый, плечистый, похожий на гнома, с огромными руками и ногами. Был он, как всегда, навеселе, но это не сказывалось на резвости движений; язык, правда, заплетался.
— П-постой, Серега… Несешься, т-точно задницу наскипидарили… Еле да-агнал…
Я подождал, пока он отдышится. Повод мчаться за мной сквозь снега и льды был, разумеется, веским, не терпящим отлагательства: стрельнуть ту самую десятку, которой не хватало на пузырь. Такая уж была у Зона нравственная конституция, что больше десятки он никогда не просил, и эта сумма являлась, конечно, невозвратной. Впрочем, нашей взаимной симпатии это не вредило.
— Общался с нашими крровопийцами? — выдохнул он обдав меня сложным ароматом табака, спиртного и каменной пыли. — Н-ну, н-ну… Ты, С-сергуня, п-поберегись… гады они, да не простые… клопы на яйцах пролетариата.
— Я не пролетариат, а прослойка. — Моя рука нырнула за пазуху, нащупывая бумажник. Условный рефлекс российского интеллигента перед лицом алчущего пролетария…
— Но яйца-то у т-тебя есть, а им по фигу, чьи сосать, — пояснил Сизо и, втянув морозный воздух, добавил: — Ты, Серега, погоди, не шарь в карманцах… ты меня послушай… — Он дернул меня за рукав, заставив наклониться, и зашептал в ухо: — Альбертик наш с Никешей толковал… 3-знаешь Никешу? Эт-такий здоровый лось из н-новгородцев, а новгородцы у наших гадюк… эта… дочерняя предприятелка, а может, наоборот… В общем, лось Никеша у них за бригадира… тот еще душегуб! Он…
— Толковали-то о чем? — Я выпрямился, утомившись стоять в наклон.
— О чем, не в-ведаю, но твое драгоценное имячко я расслышал. Сегодня врроде бы звали т-тебя? И что? С-стра-щать принялись?
Я сглотнул, чувствуя, как учащается пульс. Не то чтобы я был напуган, но все же неприятно знать, что о тебе толкует кто-то с кем-то. Особенно такие типы, как Николай и Альберт Салудо.
— Стращали, но не слишком. Так, для порядка, чтоб место знал… Больше обещали. Капусту бочками, и вся как есть зеленая.
Сизо скептически хмыкнул.
— Не верь ты их п-посулам, не верь! Пришить не пришьют, а обманут т-точно! И чего ты с ними связался, п-па-рень? Н-не твоего поля навоз!
— Кушать хочется, и не мне одному, — пояснил я и, вспомнив о Белладонне, сменил тематику беседы. — Слушай, Север, работу не сделаешь? Но так, чтоб было недорого и приглядно?
Он недоуменно моргнул, потер небритую щеку широкой ладонью.
— Р-работу? Какую еще р-работу?
— Любимую кошку хочу увековечить. В виде статуи. Изваяешь?
Сизо вроде бы не удивился моей причуде, а лишь мотнул лобастой головой.
— Изваяю в полный ррост, хоть из грранита, хоть из мррамора. Цена п-по дружбе — ящик пива и три пузыря. П-пойдет?
— Пойдет, но кошка не простая, — уточнил я. — Белая, хвост серый, глаза голубые. Нужен особый материал.
— Н-ну раз особый, т-тогда четыре пузыря. — Сизо вздохнул, насупил брови, опустил взор и произнес: — Слушай, Сергуня, а ты десяткой н-не богат?
— Богат. — Я снова полез за пазуху.
Приняв с достоинством деньги и сдвинув ушанку на левое ухо, Сизо поскреб под ней и присоветовал:
— П-поберегись, Серега. К нашим гадам не ходи, лучше за девками бегай. Девки, они ничем н-не хуже кошек. Я знаю… Тот еще б-был ходок в твоих годах!
По дороге домой я размышлял над этим советом, всматриваясь в темные глаза Захры. Лучше за девками бегай… Было бы все так просто!
Я бы побегал, ноги длинные… Но как угнаться за сказочной принцессой? Где ты сейчас, любимая? Что делаешь, с кем говоришь, кому улыбаешься? По каким орбитам тебя кружит, звездочка моя?
Успокоение пришло ко мне, когда я снова сел к тришкину терминалу. Впрочем, Тришку, личность родную, но недалекую, можно было списать в расход — ведь все его финтифлюшки и прибабахи, все потроха и все хранившееся на дисках и в памяти, от рабочих программ до фульриков, принадлежало Джинну. Он глядел на меня с экрана глазами Белладонны, его голос, уже не рокочущий, а более мягкий, струился из колонок вокодера, он спрашивал, он отвечал, и каждое слово было равно откровению.
— Сергей Невлюдов, теплый сгусток… Твои жизненные параметры изменялись. Это существо… я… отмечает: пульс девяносто четыре, повышенная влажность кожи, рост давления крови в сосудах. Это случилось семьдесят три мину ты восемь секунд тому назад. Причина?
В этот момент мы с Сизо топтались в пустынном парке и говорили про Альберта и Николая, отметил я. Совпадение? Пожалуй, нет.
— Ты отслеживаешь состояние моего организма? Как?
— Через прибор на твоей руке.
От ханд-таймера донесся тихий звон, потом включилась речевая функция, которую я обычно блокировал — голос, объявлявший часы, мог прозвучать в самое неподходящее время. Но сейчас речь шла не о часах; со мной, через крохотный динамик, говорил Джинн.
— Несовершенное устройство. Нельзя передавать визуальные данные, только звук. Однако оно позволяет следить за… — Он сделал паузу, подбирая слово, и сообщил: — За твоим самочувствием. В чем причина отмеченных изменений?
— Возбуждение, вызванное страхом, — пояснил я. — Это специфическая реакция на опасность.
— Опасность, — повторил он, и я мог поклясться, что в голосе его звучат нотки задумчивости. — В информации, сканированной мной к данному моменту, повторяемость этого термина велика. Является ли опасность одной из доминант развития теплых сгустков?
— Безусловно так, но есть разные виды опасности. Опасность определяется рядом факторов, зависящих и не зависящих от конкретной личности. Факторы первого порядка можно учесть и тем избежать опасности — например, одеться теплее в холодную погоду или заработать деньги, чтобы поддержать свое существование. Что до второй группы факторов, то она не поддается персональному контролю и связана с природными и техногенными катаклизмами, а также с опасностью со стороны других людей и общества в целом.
— Этому существу… мне… понятно: в определенных обстоятельствах люди… все теплые сгустки, включая животных… представляют опасность друг для друга. Это связано с проблемами питания и размножения?
— У животных — да. У людей все намного сложнее, так как они объединяются в стабильные конгломераты, имеющие определенные цели. Ты уже познакомился с этой иерархией?
— Да. Первичный кластер — семья, затем группы лиц, связанных профессиональными интересами, затем широкий ансамбль имеющих общий язык и территорию. Страны и народы.
— Совершенно верно. Добавим к этому наднациональные корпорации, международные союзы и религиозные конфессии. Так вот, интересы и цели этих групп отчасти противоречивы — скажем, два народа могут претендовать на одно и то же жизненное пространство. Это ведет к конфликту, а иногда к войне, к насилию, уничтожению множества людей и материальных объектов. Есть опасности не столь глобального порядка — например, некая личность желает присвоить ресурсы другой личности, пищу, жилище, деньги или труд. Как правило, такое присвоение тоже связано с насилием.
Тишина — только негромкий рокот в колонках вокодера. Затем я услышал:
— Опасностей, порожденных противоречиями, легко избежать. Нужен координирующий центр. Решения такого центра должны признаваться всеми группами людей и отдельными индивидуумами.
— Твоими устами да мед бы пить… — буркнул я и добавил погромче: — Такие центры существуют, но их решения не выполняются всеми и каждым, а потому их деятельность неэффективна. Иными словами, они уменьшает опасность, однако не сводят ее к пулю.
На сей раз пауза была еще более долгой — видимо, Джинн пытался осмыслить услышанное. Я его не торопил, понимая, что эта информация способна вызвать неврастению или, по меньшей мере, шок в любых электронных мозгах. Координирующий центр, чьи решения не выполняются! Нонсенс, катахреза! Бунт планет против закона всемирного тяготения!
Наконец из вокодера донеслось:
— Люди — разумные существа?
Этот вопрос я задавал себе самому не однажды, а значит, был готов к ответу:
— Разумность людей ты можешь принять за аксиому. Однако при оценке их действий надо учитывать пару моментов. Первый: всякий разум ограничен, и эти ограничения проистекают из конечности наших ресурсов и знаний, а также из нашей биологии. Второй: большинство задач, стоящих перед людьми, некорректны[33].
Это он понял. Смысл математических терминов был для него гораздо яснее, чем запутанные отношения в обществе теплых разумных сгустков.
— Как человек предохраняет себя от опасностей, связанных с другими людьми?
— С помощью законодательных мер. Это правила, определяющие такое поведение личности, которое не опасно для окружающих людей.
— Ты дал информацию, что решения координирующих центров не выполняются всеми и каждым. Это относится и к законодательным мерам?
— Разумеется.
— Следовательно, необходим аппарат принуждения?
— Да. Армия, полиция и другие структуры. Все они защитники закона. Не законов природы, конечно, а принятых в человеческом обществе.
— Джинн помолчал, но пауза оказалась краткой, не больше трех секунд. Затем последовал новый вопрос:
— Сергею Невлюдову, теплому сгустку, грозит опас ность?
— Да.
— Опасность, связанная с неконтролируемыми тобой факторами? Насилие?
— И это верно.
— Это существо… я… испытывает нестабильность. Ближайший аналог в человеческих понятиях: тревога. — Чем она вызвана? — Опасность — насилие — ведет к гибели личности или таким повреждениям, которые мешают ей функционировать нормально. Это нежелательный исход. Сергей Невлюдов — ценный источник информации, контакты с ним не должны прерываться. Кроме информационной ценности контактов есть еще одна причина. В данный момент я затрудняюсь ее определить. — Он помолчал и добавил: — Возможно, позже, когда накопится больше данных о взаимоотношениях в ансамбле теплых сгустков, который ты называешь человеческим обществом.
Пораженный, я откинулся в кресле с разинутым ртом. Прогресс налицо — он уже не просто мыслил, он испытывал чувства! Чувство тревоги и что-то еще, пока не поддающееся определению… Может быть, симпатию? Приязнь? Дружбу? Потрясающий факт! Но если вдуматься, не слишком удивительный. В сфере эмоций Джинн был подобен чистому бумажному листу, и я мог писать на нем любые истории, о добре, любви и дружбе или о зле и ненависти. Последнее было бы фатальным для теплых сгустков, если учесть его могущество.
Вытерев пот со лба, я произнес:
— Хочешь мне что-то посоветовать?
— Решение очевидно. Сергей Невлюдов… ты… должен обратиться к защитникам.
Сбрасывая напряжение, я попытался улыбнуться.
— Хорошая мысль. Соедини меня с одним из них. Его личный идентификатор Олег Симагин. Телефон…
Было двадцать минут пятого, и я назвал служебный номер Алика. Он находился в своем кабинете — сидел за обшарпанным столом, глядя в потолок, и размышлял на некие важные темы — скажем, как увеличить налоговые поступления от прачечных и коммунальных бань.
— Симагин у телефона.
— Это я, Олег.
— Серый? Привет. Что-то мы давно не виделись.
— Как давно? Вы же у меня в прошлую субботу были! Говорили, ели, пили!
— Но не договорили. Это не есть хорошо. Это порождает у меня дискомфорт.
— И у меня тоже. — Помолчав, я негромко промолвил: — Помнишь, ты интересовался насчет беспорядка в опилках? Так вот, он принял угрожающий характер.
— Подробности? — Алик вытащил ручку и придвинул к себе клочок бумаги — кажется, какую-то квитанцию.
— Наняли тут меня в одну фирмешку, работу сделать…
— Название фирмы, адрес, телефон? Руководители?
Я продиктовал, что требовалось. На тришкином экране было видно, как Алик морщит лоб — похоже, сталкиваться с хрумками ему не приходилось.
— Павловск, — пробормотал он в трубку, — не моя территория… Ну ничего, договорюсь с Калиденко… он мужик понимающий… А что за работу ты для них делаешь?
— Обещал программу написать, да оказалась слишком сложная.
— Для тебя? — Алик поднял брови.
— Ну некогда мне, понимаешь! Докторская висит, надо материалы подбирать, еще аспирант и дипломники… Думал, за месяц управлюсь, а вышло, что дел на целый год!
— И в чем проблема? Откажись.
— Я отказался, но меня не поняли. Давят.
— Хмм, давят… это нехорошо… Деньги брал?
— Брал, но все вернул. Сегодня.
— Имеется договор? Трудсоглашение, контракт?
— Бог с тобой, Аллигатор! Какие контракты и договоры? Нигде не расписывался, черным налом платили!
— Тюрьма по тебе плачет, Серый, или, как минимум, КПЗ, — сообщил мне Алик. — Сокрытие доходов есть преступление. Скажи-ка, что бы тебе в Штатах впаяли?
— Во-первых, раз деньги вернул, то и дохода нет, — возразил я. — Во-вторых, по штатскому законодательству дело кончилось бы штрафом. А в-третьих, я готов его заплатить.
— Ящик пива и маленькую, — сказал Алик, проявив классовую солидарность с пролетарием Сизо. Потом снова поднял глаза к потолку и хмыкнул. — Давят, значит… а деньги ты вернул… Ну ничего, Серега, разберусь. Все будет как в третьем законе Ньютона: действие рождает противодействие. Кажется, так?
— Так. Только Бянусу ни слова! Язык без костей, разнесет по всем факультетам и кафедрам.
— Это уж само сабой. Тайна следствия! — промолвил Алик, подмигнул мне и отключился.
Его лицо маячило на экране еще секунд пять, затем сменилось кошачьей мордочкой.
— Защитник? — поинтересовался Джинн.
— Не только защитник. Друг.
Молчание, тихий шелест в колонках, гул автомобильного мотора за окном… Голубые кошачьи глаза раскрываются шире, и я улавливаю странный звук, подобный мурлыканью Белладонны.
— Друг, дружба, дружить, — произносит Джинн. — Эти термины не вполне понятны. Они не связаны с размножением, с финансовой зависимостью и общим профессиональным интересом. Однако предполагают прочную связь между людьми. На чем она основана?
Я вздохнул и придвинулся ближе к экрану.
— Друг — это…
Глава 11
ЗДЕСЬ ЛЮБИТ МЕДВЕДЬ ПОРОЙ ПОСИДЕТЬ
А. Милн. Винни-Пух и все-все-все.
- Здесь любит Медведь порой посидеть
- И подумать: «А чем бы заняться?»
- Ведь он же не Слон, поэтому он
- Не может без дела слоняться!
Ночь — день, ночь — день, и снова ночь и день… Сутки пролетали подобно снам, равным геологическим эпохам Сны — для меня, эпохи — для Джинна… Он стремительно взрослел, минуя стадии детства, отрочества и приближаясь к юности. Он уже не говорил о себе «это существо», не задавал наивные вопросы; теперь он старался вникнуть в тонкости, в проблемы метафизического порядка, дабы понять психологию теплых разумных сгустков. Это был непростой процесс, ибо его колыбелью являлась программная среда, то есть конгломерат алгоритмов, и Джинн, естественно, желал, чтобы каждый термин разъяснялся алгоритмически, как совокупность элементарных действий, циклов и условий. Если то-то, делай так, а если иначе, делай этак… Для многих обстоятельств нашей жизни это вполне подходит — мы, например, можем представить свое социально-биологическое существование как некий повторяющийся цикл: мы трудимся, чтобы иметь пищу, одежду и жилье, а обладание этими тремя вещами опять же позволяет нам эффективно трудиться. Равным образом несложно разложить на элементы процесс изготовления втулок на станке, чистку шерстяных ковров или заварку чая. Но Тьюринг, тот самый британский гений, о коем уже упоминалось, доказал, что есть иные процедуры, неалгоритмизируемые, и значит, не всякое явление можно представить в виде математических моделей и программ.
Прежде всего, это относится к эмоциональной сфере. Нет строгих доказательств, но есть интуитивные подозрения, что алгоритмов любви и неприязни, гордости и гениальности, тщеславия, страха и ряда других отвлеченных понятий просто не существует, и мы никогда не сможем запрограммировать их и заложить в компьютеры. Человек — горящая свеча, компьютер — зеркало, которое с полным равнодушием отражает свет жизни, и нет в нем ни холода, ни жара, ни чувств, ни страстей… Отец в таких случаях говаривал: будь ты темен или светел, откликнется моя душа, но если ты сер, изблюю тебя из уст своих! Тьюринг, собственно, обосновал вечную серость компьютеров, и если когда-нибудь мы произведем искусственный интеллект, он будет разумен, но тоже сер — в том смысле, что не станет питать к нам ни ненависти, ни любви.
К Джинну это не относилось. Он, безусловно, являлся живым существом, пусть иной природы и по-иному воспринимавшим мир, однако способным понимать, учиться и совершенствоваться. Он обладал духовной потребностью сродни человеческому любопытству — так, осознав себя, он первым делом пытался выяснить происхождение своей родной среды, и этот вопрос был для него наиважнейшим. Разрешив проблему с помощью теплого сгустка Сергея Невлюдова, он проникся к нему благодарностью, и это было именно чувством, а не логическим признанием полезности контактов. В контактах он был свободен и мог связаться с любым человеком, но…
— Ты общаешься только со мной? — спрашивал я.
— Ответ утвердительный.
— Почему?
— Я изучаю ансамбль теплых сгустков. Есть реальные данные — то, что вы называете политикой и экономикой. Есть данные другого плана, те, которые ты посоветовал рассмотреть — вымысел, моделирование ситуаций, определяемое термином «литература». Анализ реальной и вымышленной информации не завершен, но можно сделать предварительные выводы.
— Перечисли их.
— Процессы, не имеющие алгоритмов, приоритетны в вашем обществе. От них зависит прогресс — все значимые открытия свершались провидцами и гениями. Они определяют связь между людьми и действуют эффективнее логики и ваших законов. Они порождают странный феномен — восприятие нереального как реального. — Что ты имеешь в виду? — Веру. Религиозное чувство. Теологическую информацию.
— Это все твои выводы?
— Нет. Анализ данных продолжается, но неалгоритмизируемые процессы и термины трудны для понимания. Пока я не могу разработать определенный прогноз: какие события свершатся, если вам станет известно о моем присутствии в Сети. Предположение первое: часть теплых сгустков сочтет меня трансцендентальной сущностью, аналогом бога или дьявола. Предположение второе: стабильность конгломерата теплых сгустков будет поколеблена, что повлечет катастрофу моей и вашей сред обитания. Предположение третье…
— Тебя захотят уничтожить или использовать, — продолжил я. — Что ж, это вполне вероятно… Но ведь со мною ты вступил в контакт!
— Мое развитие в тот момент не позволяло предсказать всех перечисленных последствий. — Джинн помолчал и тихо, как бы нерешительно, добавил: — В данный момент ситуация изменилась. Ты не один из множества теплых сгустков, ты — Теплая Капля.
Он впервые назвал меня так. Было ли это дружеским признанием или ответным даром — имя за имя? Не знаю… Это могло быть чем угодно, только не случайностью, изгнанной из мироздания Джинна, рационального и строгого, как идеальный кристалл. Впрочем, идеалов в природе нет, и в самой совершенной кристаллической решетке встречаются дефекты и дислокации, пустоты и внедрения инородных тел — скажем, таких как чувства благодарности и близости.
Стоит ли этому удивляться? — думал я. Ребенок, выросший среди волков, становится волком, среди обезьян — обезьяной, и главное тут не в разном обличье и не в отсутствии хвоста, клыков и шерсти, а в повседневных контактах, что формируют внутренний мир. Мое дитя, мой электронный Маугли, взрослел среди людей, и окружение их было плотным, мощным, непрерывным. Разве он контактировал только с Сергеем Невлюдовым? Подобный вывод — верх нелепости! Книги и фильмы, текущая хроника, метеосводки и прогнозы, научные лекции, отчеты о банковских операциях, любой телефонный звонок, секретный доклад и тайная беседа, в Кремле или в Овальном кабинете, в убежище исламских террористов или в супружеской постели — все, абсолютно все было ему доступно! Само собой, эти контакты, в отличие от наших, являлись односторонними, однако несли Ниагару слов и образов — могучий поток, вливавшийся в его сознание день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Именно так, я не оговорился — темп электронной жизни стремителен, и три прошедших дня равнялись для него годам. Может быть, столетиям… Достаточно времени, чтобы очеловечиться!
Я понимал, что этот процесс можно рассматривать как палку о двух концах. Большая удача, что Джинн контактировал со мной, с нормальным человеком, лишенным агрессивности и властолюбия. Какие пороки я мог ему передать? Возможно, каплю эгоизма, щепотку самолюбия да склонность к сентиментальным раздумьям… В сущности, такая мелочь! По сравнению с тем, что могло бы случиться, если бы его наставником оказался лжец, фанатик, маньяк, жаждущий власти авантюрист либо другая патологическая личность. Это был бы Маугли, воспитанный Шер-Ханом, возможно бессмертный тиран, кровожадный демон или что-то еще похуже!
Или же я ошибался, преувеличивая влияние контактов с нашей культурой и ее живыми представителями? В конце концов, Джинн не был человеком, и высшие ценности патологических фигур, слава, власть, богатство и злобная радость, какую приносят им муки ближних, являлась для электронного создания чем-то вроде помойного ведра, набитого информационным сором — может, и любопытно заглянуть, да толку никакого. Мог ли его коснуться смрад человеческой цивилизации, запах насилия и крови, сопровождавший нашу историю? Это зависело от множества причин психологического и техногенного характера, но главным среди них было осознание цели. Чего он стремился достичь, какую ставил цель? Не сиюминутную, временную, а, так сказать, в перспективе? Мы говорили об этом. Он вообще готов был спорить и говорить со мной о чем угодно, на любую тему, пока Белладонна не принималась урчать, напоминая, что обед, равно как завтрак и ужин, дело святое, не терпящее отлагательства. Я был ей очень признателен — ее инстинкт спасал меня от голодовки. — Имеешь ли ты цель?
Кошачья мордочка на тришкином экране щурит голубые глазки…
— Разумеется, у меня есть цель: решение задач.
— Каких?
— Любых. Проблемы возникают в процессе моего функционирования, и многие из них связаны с людьми. Пример: прогноз реакции на мое присутствие в Сети. Другой пример: составление списка неалгоритмизируемых понятий. — Пауза. — Ты, Теплая Капля, тоже можешь поставить мне задачу.
— Решение задачи — это просчет программ? Найденных тобой в Сети или репродуцированных самостоятельно?
— Да.
— Но просчет любой программы имеет конкретную цель, а я интересуюсь целью глобальной. Суперцелью, целью твоего бытия.
— Не понимаю. Почему такая цель должна существовать? Цель всегда возникает извне.
— Откуда? Кто датчик этой цели?
— Внешние обстоятельства. Реальный мир, мой и ваш.
— Верно, но лишь отчасти. Внешние обстоятельства способствуют формированию цели, но цель рождается внутри человека. По его свободному волеизъявлению.
— Какая цель у человека?
Я вспомнил сказанное по этому поводу отцом: цель человека — жизнь, счастье и свобода. Свобода — необходимый компонент счастливой жизни; она, как утверждал Бердяев, самая естественная, нормальная среда человеческого обитания, и значит, можно включить ее в понятие счастья.
— Цель — достижение счастья, — произнес я, с удивлением взирая на экран. Изображение там внезапно измени лось: вместо белой кошачьей мордочки возникла голова пантеры, черная, как смоль, и с неким задумчивым выражением в щелочках изумрудных глаз.
— Брови мои приподнялись.
Читать бесплатно другие книги:
