Сохраняя веру Пиколт Джоди

– Хорошо.

Вера берет Рампини за руку и тащит его вверх по ступенькам. Он сразу же мысленно отмечает две вещи: ее ладони заклеены пластырем, а глаза обладают магнетической притягательностью. Встретившись с ней взглядом, отец Рампини вдруг вспоминает, как впервые увидел снег на родительской ферме в Айове и все никак не мог насмотреться на ослепительно-чистое белое поле.

– Идемте же! – говорит Вера. – Я думала, вы хотите со мной поиграть!

Отец Макреди складывает руки на груди:

– Я останусь здесь. Выпью чашечку кофе с твоей мамой.

По лицу Мэрайи Уайт отец Рампини видит, что она рассчитывала присутствовать при беседе. Тем лучше. Без нее вытянуть из девочки правду будет проще.

Вера приводит священника в свою комнату и усаживает на пол. На коврике лежит кукла Мадлен ^[27] и ее многочисленные наряды. Рампини достает блокнот и набрасывает кое-какие идеи. Насколько он помнит, Мадлен жила в католической школе. Возможно, Вера Уайт, которую все считают совершенно непросвещенной в религиозном отношении, на самом деле знает не так уж и мало.

– Что мы на нее наденем? – спрашивает девочка. – Лыжный костюмчик или нарядное платье?

Отец Рампини очень давно не играл с детьми. Ему гораздо привычнее иметь дело с мошенниками и еретиками, а затем излагать свои выводы в пространных отчетах. Поэтому в первый момент он теряется. Много лет назад, пожалуй, не растерялся бы. Но теперь он совершенно другой человек.

– Я бы хотел поиграть не с этой твоей подругой, а кое с кем другим.

Вера сжимает губы:

– О Ней я говорить не хочу.

– Почему?

– Потому что, – отвечает Вера, натягивая на Мадлен колготки.

Странно, думает Рампини. Ложные визионеры обычно болтают о своих видениях без умолку. А из истинных приходится выманивать сведения хитростью.

– Готов поспорить, что она очень красивая, – не сдается он.

Вера смотрит на него из-под ресниц:

– Вы Ее знаете?

– Я работаю в таком месте, где все изучают Слово Божие. Потому-то я и хотел с тобой поговорить. Мне очень интересно сравнить то, что знаю я, с тем, что знаешь ты. У твоей подруги есть имя?

– А то! – фыркает Вера. – Бог.

– Она так и сказала тебе: «Я Бог»?

Вера надевает на куклу башмачок:

– Нет. Она сказала: «Я твой Бог».

Отец Рампини записывает это.

– Она приходит всегда, когда нужна тебе?

– Наверное.

– А сейчас она может прийти?

Вера оглядывается через плечо:

– Сейчас Она не хочет.

Вопреки здравому смыслу священник смотрит туда же, куда посмотрела девочка. Ничего.

– Она носит голубое платье? – спрашивает он, намекая на плащ Девы Марии. – С капюшоном?

– Как дождевик?

– Точно!

– Нет. На Ней всегда одно и то же: коричневая юбка и кофта, которые смотрятся как платье. Похоже на то, как одеты люди в фильмах про старые времена. Волосы тоже коричневые и доходят вот досюда. – Вера дотрагивается до своего плеча. – А сандалии у Нее такие, в которых можно ходить на пляж и даже в воду и мама не будет ругаться. Они еще на липучках бывают.

Отец Рампини хмурится:

– У нее сандалии на липучках?

– Нет, у Нее без липучек и цвет противный. А вообще похоже.

– Наверное, ты очень долго ждала эту свою подругу, прежде чем увидела ее в первый раз.

Вера не отвечает. Она роется в шкафчике и достает оттуда настольную игру «Лайт-брайт»^[28] – доску, на которой с помощью маленьких пластиковых штучек выкладывается светящийся рисунок. У отца Рампини екает сердце: он вспоминает, что задолго до рукоположения подарил такую же игру своему сынишке. Ее, оказывается, все еще выпускают!

Вера смотрит на него с любопытством:

– Хотите взять желтенькие?

Рампини заставляет себя мобилизоваться:

– Так… ты просила о том, чтобы ее увидеть?

– Каждую ночь.

Отец Рампини повидал достаточно много ложных визионеров и знает: религиозные фанатики, которые годами молятся о явлении Иисуса и которых Он наконец посещает, всегда оказываются просто чокнутыми. Даже у той очаровательной пожилой монахини из Медфорда, к которой отца Рампини направляли прошлой зимой, к сожалению, были не все дома. Другое дело – дети из Фатимы. Они не ждали Деву Марию, а просто пасли овец. А святая Бернадетта собирала кусочки древесины возле свалки.

Божественные видения возникают из ниоткуда и не по заказу. А Вера говорит, что долго призывала «своего Бога». Это можно воспринять как свидетельство религиозности.

– Я очень-очень хотела иметь подругу, – продолжает девочка. – И когда ложилась спать, мечтала попасть на звезду. А потом пришла Она.

Отец Рампини колеблется, прежде чем сделать в своем блокноте новую запись. Желание иметь друга не совсем то же самое, что молитвы о Божественном явлении. Но среди детей бывали визионеры, которые, так сказать, играли в полях Господних. Святой Герман Иосиф играл с Марией и маленьким Иисусом, святая Юлиана Фальконьери видела, как Сын Божий плетет ей гирлянду из цветов.

Взгляд отца Рампини падает на заклеенные пластырем ручки Веры. Она берет крошечные пластиковые стержни и вставляет их в сетчатое поле игры.

– Я слышал, ты поранилась?

Девочка быстро прячет кулачки за спину:

– Я больше не хочу разговаривать.

– Почему? Потому что я спросил про твои ладошки?

– Вы будете надо мной смеяться, – говорит она тихо.

– Знаешь, – мягко продолжает отец Рампини, – я ведь видел многих людей с похожими ранками.

– Правда? – заинтересованно спрашивает Вера.

– Если ты разрешишь мне взглянуть, я смогу сказать, такие же они у тебя или другие.

Вера кладет одну ручку на пол и медленно, как лепестки, раскрывает пальчики. Потом другой рукой отлепляет пластырь. В середине ладони маленькое сквозное отверстие. Ткани вокруг него не повреждены ни с тыльной, ни с внутренней стороны. Гвоздей, как у Франциска Ассизского, под кожей нет.

– Болит? – спрашивает Рампини.

– Сейчас уже нет.

– А когда у тебя шла кровь, – произносит священник медленно, – ты думала об Иисусе?

– Я не знаю никого с таким именем, – хмурится Вера.

– Так зовут Бога.

– Нет, Бога зовут не так.

Семилетние дети иногда воспринимают все очень буквально. Почему Вера заупрямилась? Бог действительно сказал ей, что Он не Иисус? Или Он попросту никак Себя не назвал? Или ее видение не Божественное, а сатанинское?

Рампини решает продолжать расспрашивать девочку. Гадать, как в сказке про Румпельштильцхена, пока не назовет имя верно. Не Мария и не Иисус. Тогда, может, Вельзевул? Яхве? Аллах? Неожиданно для себя самого отец Рампини спрашивает не это, а другое:

– Не могла бы ты сказать, что чувствуешь, когда Бог с тобой разговаривает?

Вера молча рассматривает собственные колени. Отец Рампини, глядя на нее, вспоминает, как впервые увидел своего сына. Как малыш, шевеля пальчиками, трогал грудь Анны, пока она качала его. Позднее, когда Рампини стал изучать теологию, ему объяснили: земные чувства не важны. Служение мессы и совершение таинств – вот моменты наибольшей близости к Богу. Но об этом преподобный отец сейчас не думает. За пятьдесят три года жизни ему только дважды казалось, что его сердце переполняется чем-то божественным: когда он увидел жену с новорожденным сыном и шесть лет спустя, когда Святой Дух снизошел на него, как ранний снегопад на родное поле. Тогда боль аварии, забравшей у Рампини семью, притихла, уступив место прощению.

Священник не сразу замечает, что Вера взяла один из пластиковых стерженьков, красный, и засунула себе в ранку на правой ладони. До половины. Рана не расширяется и не кровоточит. Девочка шевелит рукой, стерженек выпадает. Потом Вера включает игру в сеть, и отец Рампини даже вздрагивает от того, как ярко вспыхивает на доске собранный из пластиковых деталек алый цветок.

– Когда Она со мной разговаривает, я чувствую это вот здесь, – отвечает Вера и подносит сжатый кулачок к сердцу священника.

Отец Рампини давно знает, что мир, в котором он вращается, скептики считают несовместимым со здравым смыслом, но для него самого католицизм в целом и особенно католическая теология – это царство логики. А вот земная жизнь действительно иррациональна. Разве может быть разумное объяснение тому, что пьяный водитель, благополучно проехав мимо трехсот машин, врезался именно в ту, в которой находились его, Рампини, жена и ребенок? В религии есть и порядок, и благодать, поэтому для человека, потерявшего семью, она стала спасением во многих смыслах слова.

Священник включает в ванной холодную воду и плещет себе в лицо. Вытершись, он смотрит в зеркало на дверце аптечного шкафчика и думает: что сказать о Вере Уайт? С одной стороны, она наивна, как настоящая блаженная, и ее видения не приносят ей ничего, кроме спорной славы, которая ей явно не нужна. С другой стороны, ее слова – ересь.

Рампини начинает мысленно выстраивать в две колонки аргументы за и против. Это еще нужно как следует проверить, но, вполне может быть, у девочки действительно стигматы. И она видит нечто такое, чего не видит никто другой.

Бог, строго говоря, не мужчина. Но и не женщина. Сев на крышку унитаза, отец Рампини смотрит на голых Барби, сложенных в тазик. Вера Уайт ведет себя как совершенно обычная мирская девочка. Ее жизнь не подчинена церковному уставу. Более того, она вряд ли отличит молитву Деве Марии от клятвы верности флагу. В ее пользу свидетельствует то, что дети из Фатимы тоже производили впечатление сомнительных кандидатов в визионеры. Но они хотя бы были христианами.

Рампини вздыхает. Отец Макреди оказался прав: Вера – противоречивый случай. Но в ее видениях ничего противоречивого как раз таки и нет. Они просто не имеют никакого отношения к католицизму.

Священник открывает дверь, выходит из ванной и шагает по коридору. Решение принято. Однако в сознании все настойчивее и настойчивее всплывают образы святых, которых в XVI веке преследовали за смелые взгляды. А при вскрытии на их сердцах обнаруживались знаки, напоминающие буквы имени Сына Божия.

Малкольм Мец смотрит на старенькую «хонду», принадлежащую Лейси Родригес – проверенному бойцу из батальона частных детективов, с которыми адвокатская контора сотрудничает на протяжении многих лет.

– Симпатичная деталь. – Малкольм указывает на маленькую статую Богоматери, закрепленную двусторонним скотчем на приборной панели.

– Ну да. – Лейси пожимает плечами. – Это на случай, если машину кто-нибудь увидит.

– Судя по тому, что люди говорят, вам придется припарковаться за милю от дома. Будете со мной на связи?

– Сегодня дам знать, как только доберусь. А потом буду звонить дважды в день.

Опираясь на ржавый капот, Мец говорит:

– Думаю, излишне напоминать вам, как важно нарыть компромат на эту мамашу.

Лейси зажигает сигарету и протягивает пачку Мецу, но тот мотает головой.

– Вы считаете, это будет трудно? – спрашивает она, выдыхая дым. – Женщина, кажется, в психушке побывала!

– К сожалению, как законный опекун ребенка на данный момент, Мэрайя Уайт имеет большое преимущество. Если она вовремя не укладывает девчонку спать, кормит ее конфетами с опасными красителями или разговаривает по телефону, стоя возле ванны, где малышка купается, я хочу это знать. Еще я хочу знать, что мамаша говорит всем этим священникам и раввинам, которые таскаются к ней в дом.

– Будет сделано.

– Только мне не нужно ничего такого, что не может служить доказательством в суде. Не вздумайте переодеваться в помощницу слесаря, проверяющую трубы, ради того чтобы принести мне информацию, добытую незаконным путем.

– Я всего один раз так поступила, – с досадой произносит Лейси. – И вы теперь всю жизнь будете мне это припоминать?

– Почему бы и нет? – Мец похлопывает ее по плечу. – За работу.

Проводив взглядом удаляющуюся «хонду», адвокат возвращается в здание, где расположен его офис. Бросив взгляд на мраморную табличку со своим именем, закрепленную на фасаде, он входит в двустворчатую стеклянную дверь, которая сама услужливо открывается перед ним.

Мэрайя прячется в своей подвальной мастерской. Берет маленькую кленовую дощечку, чтобы выпилить из нее кухонный столик, но получается плохо – слишком много отвлекающих мыслей. Подперев щеку рукой, Мэрайя огорченно смотрит на незаконченный домик. Она видит крошечные краники в ванной, паркет из узловатой сосны в спальне, раскрытый кухонный шкафчик. Она видит самые сокровенные уголки дома, не делая для этого ни малейшего усилия.

Вот, наверное, каково это – быть Богом.

Пожалуй, все маленькие девочки примеряют на себя роль вершителей судеб, когда творят, что им вздумается, со своими кукольными семьями. Мэрайя смотрит в потолок и спрашивает себя: может быть, Бог точно так же играет с ней и Верой?

Она вдруг вспоминает, почему в детстве никогда не населяла свой игрушечный домик куклами. Она боялась, что собака его заденет и крошечный ребенок скатится с лестницы. Или Барби-мама упадет на кровать лицом вниз, как будто горько плакала всю ночь, пока она, Мэрайя, спала. Ей всегда было стыдно перед куклами за то, что она не играет с ними со всеми сразу и не удовлетворяет всех их потребностей. Роль Бога, если задуматься, не из приятных: ты можешь давать помощь и утешение, но не можешь спасти всех сразу.

Теперь Мэрайя понимает, почему, став взрослой, она строит кукольные домики без кукол и накрепко прикручивает или приклеивает мебель к полу, ничего не оставляя на волю случая. Но даже это не решает всех проблем.

Руководить чужой жизнью, нести за нее ответственность, быть всегда настороже – по сути, работа Бога не так уж сильно отличается от работы матери.

МАНЧЕСТЕРСКАЯ ЕПАРХИЯ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ

Манчестер, штат Нью-Гэмпшир.

29 октября 1999 года

Отвечая на запросы со стороны священнослужителей и мирян относительно предполагаемых Божественных откровений Веры Уайт, жительницы Нью-Ханаана, штат Нью-Гэмпшир, Его преосвященство епископ Манчестерский сообщает: анализ, проведенный представителем епархии с вниманием и со спокойным духом, показал ложность визионерских претензий означенной Веры Уайт.

Наш долг – указать католикам на следующую доктринальную ошибку: Иисус Христос не является женщиной и любые подобного рода упоминания о Нем категорически недопустимы. Так называемое Общество Бога-Матери, ответственное за распространение заявлений Веры Уайт с помощью листовок и устного слова, попирает основы католического вероучения. Следовательно, призывы представителей вышеназванной организации должны игнорироваться католиками.

В тот же вечер, когда епископ Эндрюс выносит Вере Уайт официальное порицание, Общество Бога-Матери проводит акцию по раздаче яблок. Купив в одном из местных хозяйств более трехсот плодов сорта «джонаголд», активистки раздают их, предлагая людям откусить кусок от мифа о мужском доминировании в религии.

– Эдемский сад был только началом! – кричат женщины. – Не Ева виновата в изгнании человечества из рая!

Мэри Энн Найт, лидер Общества Бога-Матери, петляет в толпе, пожимая незнакомым людям руки. Она-то знает: ее движение не так радикально и не так ново, как некоторым может показаться. Двадцать лет назад она училась в Бостонском колледже вместе со знаменитой феминисткой Мэри Дейли, которая покинула лоно Католической церкви, объявив ее мировоззрение сексистским. Но Мэри Энн слишком любила католицизм, чтобы окончательно от него отречься. «Пусть однажды, – молилась она, – место в Церкви найдется и для меня».

А потом она услышала про Веру Уайт.

Мэри Энн стоит на перевернутом ящике в окружении людей, размахивающих недоеденными яблоками. Запахивая флисовую кофту, она прикрывает футболку с провокационной надписью: «Вашего Бога родила моя Богиня».

– Леди! – кричит Мэри Энн. – Вот пастырское обращение от епископа Эндрюса. – Она достает из кармана зажигалку. – А вот наш ответ.

Эффектным жестом она поджигает уголок листка и держит его до тех пор, пока огонь не подбирается к кончикам ее пальцев. Слушательницы ликуют, Мэри Энн улыбается. Пускай руководство епархии думает, будто стайка женщин просто покричит и угомонится. Пускай косный старый епископ строчит предупреждения, пока не посинеет. Кое-чего Его преосвященство все-таки не учел: у Общества Бога-Матери по-прежнему есть Вера Уайт. И две представительницы, которые уже едут в Ватикан, планируя заявить официальный протест.

Чистя зубы перед сном, Мэрайя переключает телевизионные каналы и вдруг видит на экране собственный дом и стоящую на его фоне Петру Саганофф:

– Съемочной группе программы «Голливуд сегодня вечером!» стали известны новые подробности дела Веры Уайт. Колин Уайт, отец девочки, неожиданно вернулся в Нью-Ханаан и требует полной опеки над дочерью.

В комнату вбегает Милли во фланелевой ночной рубашке и с крем-маской на лице:

– Ты это видишь?

Показывают здание суда, перед которым, ежась на ветру, Колин и его адвокат дают интервью сразу нескольким репортерам.

– Это трагедия! – произносит Колин на камеру. – Ни один ребенок не должен расти в таких условиях… – Его голос обрывается, как будто бы от избытка чувств.

– Умереть не встать! – восклицает Милли. – Он кого нанял: юриста или преподавателя актерского мастерства?!

На экране опять возникает физиономия Петры Саганофф:

– Малкольм Мец, адвокат мистера Уайта, утверждает, что пребывание под опекой Мэрайи Уайт наносит ущерб физическому и психическому здоровью Веры. Предстоящее судебное разбирательство по этому вопросу, безусловно, приобретает общественную значимость. Мы будем держать вас в курсе развития событий. С вами была Петра Саганофф. Смотрите «Голливуд сегодня вечером!».

Милли быстро подходит к телевизору и выключает его:

– Какая чушь! Ни один человек с мозгами не поверит ни слову из того, что сказал Колин.

Мэрайя, сплевывая пасту в раковину, качает головой:

– Нет. Все увидят, как он оплакивает судьбу дочери, и запомнят только это.

– Обо всех тебе беспокоиться нечего. Решение будет принимать судья. А судьи не любят такую вот помойную журналистику.

Притворяясь, будто ничего не слышит, Мэрайя полощет рот, думая о том, что этот сюжет наверняка видели и Джоан, и Иэн, и доктор Келлер. Мама заблуждается. Иногда можно с легкостью воздействовать на многих людей сразу, и Вера – яркое тому подтверждение. Мэрайя не выключает воду до тех пор, пока не слышит шаги Милли, выходящей из комнаты.

Он знает, когда можно ей звонить, потому что переставил свой автодом так, чтобы наблюдать за окнами ее спальни. Когда свет гаснет, Иэн на несколько секунд закрывает глаза и представляет себе, какую ночную рубашку Мэрайя надела и какую позу приняла на прохладной простыне. Потом, не сводя взгляда с двух маленьких окошек, он берет мобильный телефон и, набрав номер, говорит:

– Включи свет.

– Иэн?

– Пожалуйста.

Слышится какой-то шорох, и комнату заливает золотистый свет. Иэн все равно не видит Мэрайю, но воображает, будто видит. Вот она сидит с телефоном у уха и думает о нем.

– Я тебя ждал.

– Давно?

По тихому шуршанию ткани Иэн понимает, что она поудобнее усаживается на постели.

– Слишком давно.

Это не пустые слова, которыми обычно приправляют легкий флирт. В магазине, когда Иэн провожал Мэрайю взглядом, ему пришлось мобилизовать все свое самообладание, чтобы не пойти за ней. Он представляет себе ее волосы, рассыпавшиеся по подушке золотым дождем, линию ее шеи и плеча, словно бы специально созданную для того, чтобы он, Иэн, заполнил этот изгиб своим телом… Покрепче прижав телефон к уху, он шепчет:

– Ну, миз Уайт, вы расскажете мне сказку на ночь?

Он рассчитывает услышать в ее голосе улыбку, но слышит слезы:

– Ох, Иэн, сказки со счастливым концом у меня закончились.

– Не говори так. До решающего боя еще далеко. – Он встает; ему хочется, чтобы она тоже встала и подошла к окну. – Не плачь, дорогая, когда я не могу быть рядом.

– Боже мой! Ты, наверное, такое обо мне думаешь! Прости, но у меня сил нет. Вся эта история – сплошная цепь ночных кошмаров.

Иэн делает глубокий вдох:

– Мэрайя, я не стану показывать сюжет про Веру. Я могу даже вообще уехать, как будто заинтересовался чем-то другим. По крайней мере, до суда.

– Это ничего не изменит. Есть множество других людей, которые уезжать не собираются и которые готовы сделать из Веры какую-то мученицу. Смотрел «Голливуд сегодня вечером!»?

– Нет… А что?

– Колин выступил со слезной речью. Дескать, девочка не должна жить в таких условиях.

– Он пытается сделать так, чтобы СМИ работали на него. Этот Мец – ушлый адвокат и умеет вызывать у публики жалость к своему клиенту. – Подумав, Иэн продолжает: – Кстати, Мэрайя, это не такая уж и плохая идея. Ты тоже можешь прийти в «Голливуд сегодня вечером!» со своей точкой зрения. Дай старушке Петре эксклюзивное интервью.

Мэрайя долго молчит, потом наконец отвечает:

– Нет, Иэн, я не могу.

– Конечно же можешь! Я натаскаю тебя, как Мец натаскал твоего бывшего.

– Я не то имею в виду, – произносит Мэрайя так тихо, что кажется, будто она внезапно отдалилась. – Я не могу позволить репортеру осыпать меня вопросами, поскольку в моей жизни были вещи, о которых я не хочу распространяться. Я даже тебе о них не говорила.

Зная, что иногда самый мудрый ответ – это молчание, Иэн садится на краешек дивана и ждет, когда Мэрайя расскажет ему то, о чем он давно узнал сам.

– Восемь лет назад я пыталась покончить с собой, и Колин отправил меня в психушку.

– Я знаю, – говорит Иэн и, вспомнив о своем звонке в редакцию «Бостон глоб», чувствует, как у него подводит живот.

– Знаешь?

– Конечно. Ведь прежде чем твои чары меня обезоружили, я собирался делать репортаж о тебе и о твоей дочери.

– Но… ты ведь никому ничего не говорил?

– Публично – нет. И в частном порядке тоже нет. Я между тем и другим разницы не вижу. Мэрайя, ты самый здравомыслящий человек из всех, кого я знаю. Тогда тебе казалось, что жить не для чего. Я, черт возьми, все сделаю, чтобы это ощущение больше никогда у тебя не возникло!

Когда она ему отвечает, в ее голосе слышится проблеск радости.

– Спасибо. Большое тебе спасибо за это!

– Всегда рад стараться.

– Правильный ответ!

Они оба смеются. Потом ненадолго наступает приятная тишина, прерываемая далекими криками сов и собачьим лаем.

– И все-таки ты должна это сделать, – настаивает Иэн. – Пригласи Петру Саганофф к себе. Это лучший способ показать огромному числу людей, что твоя дочь – совершенно нормальный ребенок. Скажи Петре, что она может сделать ролик и пустить закадровый текст, но интервью ты давать не будешь. – Иэн улыбается в трубку. – Нанеси ответный удар, Мэрайя.

– Может быть, и нанесу.

– Вот и умничка. – Заметив в окне какую-то фигуру, он спрашивает: – Это ты?

– Да. А ты где?

Иэн видит, как Мэрайя поворачивает голову, безуспешно ища его в темноте. На секунду он включает в своем автодоме свет:

– Вот он я.

Она прижимает ладони к стеклу, и он вспоминает, как эти прохладные пытливые руки прикасались к его груди.

– Я так хочу быть сейчас с тобой!

– Знаю.

– А знаешь, что бы я сделал, если бы мы были вместе?

– Что? – спрашивает Мэрайя, затаив дыхание.

– Уснул бы, – улыбается Иэн.

– А-а… Я подумала о другом…

– Этого я бы тоже хотел, но потом. Дело в том, что так, как с тобой, я не спал – боже мой! – несколько лет.

– А я бы… Я бы хотела с тобой проснуться, – говорит Мэрайя застенчиво.

– Да, и это было бы неплохо, – соглашается Иэн. – А теперь отойди от окна: не хочу, чтобы вся толпа на тебя пялилась. – Дождавшись, когда Мэрайя, шурша одеялом, укроется, он говорит: – Спокойной ночи.

– Иэн?

– А?

– Насчет того, что ты сказал про отъезд… Не уезжай пока, ладно?

– Я буду здесь столько, сколько ты захочешь, – отвечает он и видит, как маленький светящийся квадратик ее окна гаснет.

Еще не успев положить трубку, Мэрайя замечает, что у слегка приоткрытой двери стоит Милли. Причем неизвестно, как долго.

– Кто это звонит тебе так поздно?

– Никто. Ошиблись номером.

Под тяжестью материнского взгляда, который лег на нее, как толстое одеяло, Мэрайя поворачивается к окну. К Иэну.

По неизвестным отцу Макреди причинам отец Рампини не удрал обратно в Бостон сразу же, как только отправил епископу Эндрюсу свой отчет, а на несколько часов засел в гостевой комнате. Там он, вместо того чтобы собирать вещи, занимал телефонную линию, рассылая со своего ноутбука факсы.

Спустившись выпить перед сном молока, отец Макреди, к своему удивлению, обнаруживает гостя за кухонным столом с бутылкой вина.

– Кьянти? – предлагает отец Рампини, приподняв уголок рта, и шутливо переходит на ирландский акцент: – Или, Джозеф, у вас тут где-нибудь припрятан добрый солодовый виски?

– Я считаю, что культурные барьеры полезно время от времени преодолевать, – улыбается отец Макреди.

– Тогда выпейте со мной.

Протянув коллеге полный до краев бокал вина, Рампини поднимает свой и махом его осушает. Это не молоко, но тоже поможет заснуть. Отец Макреди следует примеру гостя. Тот смеется:

– Будем выяснять, кто кого перепьет?

– Спасибо, меня уже и так повело. А я привык считать, что хороший хозяин не должен напиваться до того, чтобы свалиться под собственный стол.

– За меня не беспокойтесь, – улыбается Рампини, – я, как приличный гость, обещаю аккуратно вырубиться, оставаясь на стуле.

Побарабанив по столу, Макреди спрашивает:

– Кстати, как долго вы планируете у меня гостить?

– Если вам…

– Нет-нет, – говорит Джозеф успокаивающе, – оставайтесь сколько хотите.

– Вы пытаетесь выведать у меня, почему я до сих пор не уехал, – фыркает Рампини.

– Если честно, этот вопрос приходил мне в голову.