Сохраняя веру Пиколт Джоди
Несколько секунд Вера смотрит на Кензи, пытаясь определить, не решила ли та сыграть с ней жестокую шутку, потом выбегает из комнаты:
– Я сейчас! Только кроссовки надену!
Кензи, улыбаясь, натягивает пальто. Верино нежелание огорчить родителей может означать многое, но одно оно означает точно: девочка ощущает груз ответственности. Это неудивительно. Ее мать с отцом разошлись, перед ее домом толпятся какие-то люди, возомнившие, будто она мессия. Быть защитником интересов ребенка в данном случае – это облегчить его ношу, позволить семилетней девочке снова почувствовать себя семилетней девочкой.
Мысль о прогулке, как и многие спонтанные идеи, очень неплоха. К Вере наверняка привяжутся журналисты: можно будет понаблюдать за ее реакцией на них. Заглянув в кухню, Кензи сообщает Мэрайе о своем намерении и, прежде чем та успевает возразить, направляется в прихожую, куда как раз вернулась Вера.
– Готова? – спрашивает Кензи, отпирает замок и выходит на крыльцо.
Девочка, поколебавшись, следует ее примеру. Спрятав кулачки в карман флисового пальто, она осторожно пинает кучу опавших листьев, потом вытягивает руки и кружится, закинув голову.
Репортеры, которых сдерживают возвратившиеся на пост полицейские, тут же облепляют каменную стену. Их фотоаппараты позволяют им делать снимки даже с большого расстояния. Чтобы Вера посмотрела в объектив, они складывают руки рупором и зовут ее. Не успевает она дойти до качелей, как в нее, словно тяжелые снежные комья, брошенные исподтишка, сыплются первые вопросы:
– Скоро ли наступит конец света?
– Чего Бог от нас хочет?
– Почему Он тебя выбрал?
Вера случайно ступает в норку сурка и чуть не падает, но Кензи успевает ее подхватить.
– Пойдемте лучше домой, – бормочет Вера, втянув голову в плечи.
– Тебе не обязательно отвечать, – мягко говорит Кензи.
– Но слушать-то придется.
– Не обращай внимания. – Кензи берет Веру за руку и подводит к качелям. – Играй. Я не позволю им тебя обидеть.
Пресса начинает реагировать еще оживленнее: щелкают фотоаппараты, загораются лампочки видеокамер, вопросы сыплются градом.
– Закрой глаза, откинь голову, – советует Кензи, с трудом перекрикивая журналистов, и, сев на соседние качели, показывает пример.
Девочка сначала опасливо смотрит, потом тоже садится и начинает потихоньку раскачиваться. На личике появляется улыбка.
Журналисты продолжают выкрикивать вопросы, чей-то сочный альт запевает христианский гимн «О благодать». Вера все качается. А затем она неожиданно открывает глаза и начинает с силой раскачиваться взад-вперед, взад-вперед.
– Кензи, смотрите, как я могу! – кричит она.
У Кензи останавливается сердце в тот момент, когда девочка отпускает канаты и спрыгивает с качелей. Вопросы обрываются. Все, включая Кензи, перестают дышать. Под щелканье сотен фотокамер Вера, вытянув руки, летит стрелой.
Потом раздается негромкий звук удара. Вера, смеясь, шлепается на землю и потирает ушибленную коленку. Как обычный ребенок.
Я наблюдаю за ними из гостиной через горизонтальные щелки жалюзи. Во мне набухает что-то похожее на то чувство, которое я испытала, когда пришла домой и увидела на своем месте рядом с Колином чужую женщину.
Мне становится трудно дышать – так я завидую Кензи ван дер Ховен.
– Некоторые люди, – говорит мама, подобравшись сзади, – если хотят протереть жалюзи, используют метелку для пыли.
Я тут же делаю шаг назад:
– Ты видишь, что она делает?
– Вижу. Она делает то, что тебя бесит. – Мама улыбается. – Жалеешь, что сама до этого не додумалась? Кстати, почему?
Прежде чем я успеваю подыскать себе оправдание, мама уходит. В самом деле, почему я не выводила Веру во двор поиграть? Конечно, репортеры поджидают ее, как барракуды, готовые наброситься даже на ничтожную наживку. Ну и что? Они сочиняют истории про мою дочь вне зависимости от того, дает ли она для этого повод. Трансляции не прекращались, даже когда мы уезжали в Канзас-Сити. Поэтому теперь, если камеры и заснимут маленькую девочку, которая ведет себя как маленькая девочка, чем это нам повредит?
Проходит несколько минут, и Вера появляется в дверях, гордо демонстрируя мне свежую ссадину на локте. Щечки порозовели от холода, коленки в грязи.
– Возвращаю ее вам, – говорит Кензи ван дер Ховен. – А мне пора.
С огромным трудом я заставляю себя посмотреть ей в глаза:
– Спасибо. Вере это было нужно.
– Не за что. Суд…
– Мы обе знаем, – прерываю ее я, – что к распоряжению судьи это не имело никакого отношения.
В глазах Кензи на мгновение вспыхивает огонек: она удивлена. Ее лицо смягчается.
– Пожалуйста. Мне было нетрудно.
Вера дергает меня за свитер:
– Ты видела? Видела, как я высоко взлетела?
– Да уж. До сих пор под впечатлением.
Она поворачивается к Кензи:
– Может, вы останетесь еще на минутку?
– У миз ван дер Ховен есть другие дела, – вместо Кензи отвечаю я, накручивая на палец Верин хвостик. – А я, кстати, тоже так могу, как ты! Спорим?
Рожица Веры забавно вытягивается от удивления.
– Но…
– Будем просто пререкаться или ты принимаешь вызов?
Я едва успеваю заметить широкую улыбку на лице Кензи ван дер Ховен, прежде чем моя дочь утаскивает меня во двор.
Иэн выходит из своего автодома на шум, который поднялся, когда Вера появляется на улице. Глядя, как девочка, вскидывая ножки, раскачивается на качелях, он сдерживает улыбку: кто бы ни была эта женщина рядом с Верой, она молодец.
– Удивительно, что вы не на передовой.
Иэн оборачивается на звук незнакомого голоса и сухо спрашивает:
– Кто вы?
– Лейси Родригес. – Она протягивает руку. – Одна из многочисленных паломниц. Приехала издалека.
– Вас сюда кто-то прислал. Кто?
– С чего вы взяли?
– Считайте это чутьем, если угодно. А вообще, миз Родригес, будь вы паломницей, вы бы сейчас возносили молитвы, а не ошивались бы здесь. Не говорите мне, где вы работаете, я сам угадаю. «Голливуд сегодня вечером!»? У них на побегушках много таких энтузиастов, как вы.
– Ну что вы, мистер Флетчер, – произносит Лейси, растягивая слова. – Вы мне льстите!
– Вы мне нравитесь, миз Родригес, – смеется Иэн. – Вы точно от Петры Саганофф. Так держать, и однажды вы свергнете ее с трона.
– Я не имею отношения к индустрии развлечений, – тихо говорит Лейси. – Я занимаюсь сбором информации.
Она видит, как Иэн прищуривается, перебирая варианты: ФБР, ЦРУ, мафия… Вдруг он вскидывает брови:
– Вас прислал Мец! Но ему следовало бы знать, что я не расположен делиться сведениями.
Лейси подходит на шаг ближе:
– Я же не предлагаю вам роль статиста в каком-нибудь телешоу! Речь о правосудии…
– Спасибо, Лоис Лейн. Я пас. Если я и озвучу какую-то информацию о Вере Уайт, это произойдет на моих условиях и тогда, когда я посчитаю нужным.
– Но сейчас ваши слова будут иметь гораздо больший вес, нежели в суде.
– Точнее говоря, Мец ничего не смог нарыть сам и хочет получить от меня доказательства того, что все эти чудеса – ерунда?
– Так у вас есть доказательства? – спрашивает Лейси взволнованным шепотом.
– Что бы, по-вашему, я здесь делал, если бы их не было? – После довольно долгой паузы Иэн достает из кармана карточку и пишет на ней номер телефона. – Передайте Мецу, что я, может быть, соглашусь с ним поговорить.
Вскоре после ухода Лейси Родригес появляется Джеймс Уилтон.
– Мы ведь сейчас не снимаем по какой-то веской причине, – неторопливо произносит он. – Да?
Как и все вокруг, продюсер смотрит на крыльцо, где Вера стоит со своей мамой и с какой-то незнакомой Иэну женщиной. Иэн начинает потеть. Джеймс, разумеется, потребует, чтобы он продолжал журналистское расследование истории Веры Уайт, невзирая ни на какие личные чувства. Да он, честно говоря, и сам не готов пожертвовать карьерой и репутацией. Поворачиваясь к Джеймсу, Иэн улыбается:
– Конечно, у нас есть причина. Мы ждем… Вот чего мы ждем!
Незнакомая женщина садится в машину, а Мэрайя с Верой сходят по ступеням на лужайку.
– Тони! Готов? – кричит Иэн, пугая оператора, которому, естественно, не хватит духу сказать, что до сих пор ему никто никаких распоряжений не давал.
Взяв камеру на плечо, он пробирается следом за своим шефом через толпу и, кивая, выслушивает указания. Иэн еще раз оглядывается, чтобы убедиться, что продюсер смотрит, и, к шумному удивлению всех собравшихся, перемахивает через поставленный полицией барьер. Идя прямо к Мэрайе и Вере, он затылком чувствует, что полицейские уже расталкивают толпу, спеша его остановить. Он слышит возгласы своих коллег, восхваляющих его профессиональную отвагу и подумывающих о том, чтобы последовать его примеру. Но к ним Иэн не оборачивается: он смотрит только на Мэрайю, которая стоит у качелей, глядя то на него, то на толпу.
– Что ты делаешь?
Иэн хватает ее за руку, зная, что со стороны это будет выглядеть так, будто она хочет убежать, а он не пускает. Наслаждаясь прикосновением к ней и вдыхая запах ее мыла, он тихо говорит:
– Они все смотрят. Делай вид, будто прогоняешь меня.
Полицейский, совсем еще молодой парень, останавливается в нескольких футах от них:
– Миз Уайт, вы желаете, чтобы я арестовал этого человека за вторжение?
– Нет, – отвечает она неуверенно, а потом добавляет громче и тверже: – Я просто попросила мистера Флетчера покинуть мою территорию и не беспокоить ни меня, ни мою дочь.
Полицейский хватает Иэна за плечо:
– Вы слышали, что она сказала.
Иэн бросает на Мэрайю обжигающий взгляд и произносит слова, которые для нее означают одно, а для телекамер – другое:
– Это еще не все. Далеко не все.
Подушечкой большого пальца он незаметно гладит ее мягкую кожу. Мэрайя вздрагивает от чувства, которое многочисленные репортеры назовут праведным гневом.
Телефонный звонок будит меня от глубокого сна. Я беру трубку и еле слышно произношу имя Иэна.
– Конечно это я! – Он делает вид, что возмущен. – Много ли у тебя еще мужчин, которые звонят среди ночи?
– Сотни, – отвечаю я и улыбаюсь, обхватывая себя за плечи. – Тысячи.
– Серьезно? Я заставляю тебя забыть об этой гонке.
– О какой гонке? – шепчу я, уже не совсем шутя.
Чувствуя присутствие Иэна, я не думаю ни о чем другом: ни о журналистах, осаждающих дом, ни о битве с бывшим мужем, ни даже о дочке. Колина я любила за то, что он удерживал меня, как якорь. А Иэн – он, наоборот, выводит меня на волю, как Кензи ван дер Ховен вывела Веру. Кровь начинает быстрее двигаться по моим жилам, делая меня беспокойной.
– Я уже стара для этого чувства.
– Для какого?
Я закрываю глаза:
– Как будто вот-вот выпрыгну из собственной кожи.
Несколько секунд Иэн молча дышит в трубку. Когда он снова начинает говорить, его голос звучит громче и напряженнее:
– Мэрайя, по поводу сегодняшнего…
– Да? Что это было?
– Мой продюсер. Он ждет от меня каких-то движений. Хочет видеть, что я по-прежнему занимаюсь Верой.
– А ты занимаешься? – спрашиваю я холодно.
– Я занимаюсь тобой, – отвечает Иэн. – Сегодня, когда перепрыгивал через ограждение, я думал о том, что смогу к тебе прикоснуться.
Я поворачиваюсь на бок, надеясь увидеть свет в его доме на колесах, и, тихо плача, едва не скатываюсь с кровати. Трубка падает из моих рук. Подобрав ее, я говорю:
– Извини. Я тебя потеряла.
– Ты никогда меня не потеряешь, – заявляет Иэн, и я, не чувствуя в себе сил обороняться, верю ему.
Глава 12
Долго молчал Я, терпел, удерживался; теперь буду кричать, как рождающая, буду разрушать и поглощать все…
Ис. 42: 14
8 ноября 1999 года
Джессика Уайт сдвигает светло-зеленую стеклянную вазу чуть вправо, отчего бутоны бледно-лиловых тюльпанов покачиваются. Колин Уайт, сидящий на диване рядом с ней, непринужденно откидывается на подушки различных оттенков фиолетового цвета. Я как будто попала на страницу каталога, думает Кензи, и не могу выбраться.
– Миз ван дер Ховен, принести вам еще минеральной воды? – спрашивает Джессика.
– Нет, спасибо. И зовите меня Кензи. – Она улыбается. – Я слышала, вы ждете малыша?
Это только ее воображение или Колин действительно слегка отстраняется от жены? Джессика гладит себя по животу:
– В мае.
– Мы надеемся, что, когда он родится, его старшая сестренка уже будет жить с нами, – добавляет Колин.
И Кензи точно знает, что он пытается до нее донести.
– Хм… Мистер Уайт, может быть, вы объясните, почему у вас вдруг возникло желание получить полную опеку над Верой?
– Я хотел этого всегда, – спокойно отвечает он. – Просто я посчитал, что сначала нужно встать на ноги. Да и Вере дать время – не вырывать ее из дому сразу после развода, который стал для нее шоком.
– То есть вы заботились о ее интересах?
Колин обворожительно улыбается. Этот человек, думает Кензи, может продавать песок в пустыне. Он может очаровать кого угодно.
– Ну конечно! – Он подается вперед и, выпустив пальцы жены, соединяет руки. – Послушайте, ситуация неприятная, и строить из себя святого я не собираюсь. В тот день я не ожидал, что Мэрайя и Вера нас застанут. Знаю, это не оправдание. Но и вы поймите: у нас не просто… какой-то там флирт. Я люблю Джессику. Я женился на ней. Какие бы проблемы ни возникали у меня с Мэрайей, Веры они не касались. Я ее отец и всегда им буду. Поэтому хочу дать ей такой дом, какого она заслуживает.
Кензи постукивает карандашом по блокноту:
– А чем плох тот дом, в котором она живет сейчас?
В первую секунду Колин, похоже, растерялся, но потом отвечает:
– Ну вы же там были! Разве это нормально, что на девочку, как только она открывает дверь, набрасывается целый журналистский корпус? Господи, разве нормально, что она думает, будто разговаривает с Богом?
– Насколько я понимаю, ваша бывшая жена предприняла попытку оградить дочь от внимания прессы.
– Это она вам так сказала? – У Колина заходили желваки на скулах. – Она сделала попытку уйти от судебной системы. На следующий же день после того, как я сказал ей, что заберу у нее опеку над Верой, она исчезла.
Эти слова заставляют Кензи выпрямиться.
– Она знала, что получит повестку в суд?
– Я сказал: «С тобой свяжется мой адвокат», и – бац! – она залегла на дно.
Кензи делает пометку в блокноте. Ее чуть ли не с пеленок учили уважать закон, поэтому, если у кого-то возникает мысль обойти систему, это уже само по себе внушает ей подозрения.
– Но ведь Мэрайя приехала обратно.
– Это ее адвокат вернула ее. Теперь-то вы понимаете, почему я хочу оградить дочь от влияния бывшей жены? Если во время разбирательства Мэрайя поймет, что ее дела плохи, она соберет чемоданы и снова убежит вместе с Верой. Мэрайя не сможет бороться по правилам, это просто не в ее натуре. Не случайно она несколько лет посещала психотерапевта.
– Вы сторонник психотерапии?
– В определенных случаях – конечно.
– А ваша бывшая жена говорит, что после предпринятой ею попытки самоубийства вы ей такого варианта не предложили.
Колин поджимает губы:
– Простите, миз ван дер Ховен, но, по-моему, вы не совсем объективны.
Кензи смотрит ему в глаза:
– Моя работа – переворачивать камни.
Джессика вдруг встает и откашливается:
– Мне кажется, сейчас самое время попробовать пирог.
Кензи и Колин провожают ее взглядом. Как только она скрывается на кухне, он начинает возбужденно говорить:
– Думаете, мне легко было отправить собственную жену в Гринхейвен? Господи, да я же ее любил! Но она… она… За одну ночь она превратилась в человека, которого я перестал узнавать. Я не понимал, как с ней разговаривать, как о ней заботиться. Поэтому я сделал то, что посчитал нужным сделать, чтобы ей помочь. А теперь та история как будто повторяется. Моя девочка больше не ведет себя как нормальный ребенок. Для меня невыносимо смотреть на это.
Кензи давно усвоила, что иногда мудрее всего ничего не говорить. Она откидывается на спинку дивана и ждет. Колин продолжает:
– Когда Вера только родилась, я ходил ночью по дому с ней на руках, если она начинала беспокоиться. Она была такая крошечная и такая славная! Иногда, стоило мне ее взять, она сразу переставала плакать и смотрела на меня, как будто уже знала, кто я. – Опустив глаза, Колин добавляет: – Я люблю ее. И буду любить, что бы ни случилось, что бы суд ни решил. Этого у меня не отнимут. – (Кензи перестала записывать.) – Миз ван дер Ховен, вы ни разу в жизни не ошибались? – тихо спрашивает Колин.
Она отводит взгляд и видит под столом в соседней комнате большую коробку. На этикетке изображен пластиковый мольберт. Он явно куплен не для того, кто еще не родился.
– Я оптимист, – поясняет Колин, покраснев, и застенчиво улыбается.
Кензи ловит себя на том, что, сочувствуя Мэрайе, ожидала увидеть монстра. А у этого человека были причины затеять борьбу. И он не мстит, он просто видит нечто пугающее и пытается это устранить. Хотя, вероятно, он просто хороший актер.
9 ноября 1999 года
Явившись в манчестерскую епархиальную канцелярию, отец Рампини был препровожден в красиво оформленную приемную. Он стоит и, сцепив руки за спиной, рассматривает книжную полку. Зачем Его преосвященству шестнадцать экземпляров «Жития святой Терезы из Лизьё»?
Дверь открывается, и Рампини, резко повернувшись, украдкой вытирает вспотевшие руки. Торопливо ответив на его приветствие, епископ Эндрюс усаживается в бордовое кожаное вольтеровское кресло и указывает на кресло поменьше:
– Прошу.
Семинарский священник садится и останавливает взгляд на качающейся цепочке наперсного креста, спрятанного в епископский карман.
Рампини уже не раз направляли к предполагаемым визионерам, чтобы он проверил, нет ли в их заявлениях чего-нибудь богопротивного. До сих пор даже в многообещающих случаях он рекомендовал выжидательную политику. Боялся попасть впросак, поторопившись с выводами. Потому-то сейчас у него трясутся руки. В этот раз он решился на риск, поскольку действительно верит, что малышка Уайт видит Бога.
Епископ Эндрюс снимает очки, протирает их и снова надевает:
– По словам ректора семинарии, вы один из крупнейших теологов Северо-Запада нашей страны.
– Благодарю вас, Ваше преосвященство.
– От лица епархии спасибо вам, что приехали.
– Это честь для меня, – говорит Рампини.
Епископ милостиво кивает:
– У меня к вам всего несколько вопросов, преподобный отец.
– При всем уважении, Ваше преосвященство, я уже представил вам отчет.
– Да… Строго говоря, даже два. Видите ли, я не могу понять, почему теолог, к тому же один из крупнейших на Северо-Западе, с промежутком в несколько часов пишет два противоречащих друг другу отчета об одном и том же предмете.
Рампини обиженно молчит. Эндрюс, начиная испытывать нетерпение, лезет в карман, чтобы успокоить себя перебиранием четок.
– Я уверен, – продолжает епископ, – что при вашей профессиональной репутации вас многократно вызывали как консультанта для оценки разнообразных случаев визионерства.
– Да, такое случалось достаточно часто.
– Но до сих пор вы ни разу не дали утвердительного заключения.
Рампини поджимает губы:
– Это правда. В моем измененном докладе я такое заключение дал.
Епископ наигранно почесывает голову:
– Я что-то совсем запутался. Я не претендую на столь глубокие познания в теологии, какими обладаете вы, и поэтому мне кажется, что, если еврейский ребенок видит Бога-женщину, это противоречит традиционной католической догме.
Отец Рампини скрещивает руки на груди:
– Иначе говоря, вы требуете от меня обоснования моих выводов?
– Ну что вы! Это только для моего собственного… просвещения… но я бы действительно хотел знать ход вашей мысли.
Рампини прокашливается:
– Аргументов, Ваше преосвященство, у меня несколько. То, что Вера Уайт не католичка, не исключает истинности ее видений. С большей осторожностью, на мой взгляд, следует относиться к заявлениям пожилых леди, которые молятся по шестнадцать часов в сутки, а потом уверяют, будто узрели Иисуса на своем кухонном столе. Вера о видении не просила, но оно на нее снизошло. О своем общении с Богом девочка рассказывает очень неохотно, а стигматы прячет.
– Стигматы? – переспрашивает епископ. – Вы их видели?
– Да. Сам я не специалист по этому вопросу, но медики единогласно заключили, что раны на руках Веры не могли быть нанесены искусственно.
– Вероятно, у нее истерия.
– Вероятно, – соглашается Рампини. – Но есть и другие доказательства – так сказать, внешние. Это случаи исцеления.
– Вам, конечно, виднее, но, признаться, будь я на вашем месте, меня бы смутило то, что она бегает и на каждом углу кричит, будто Бог – женщина.
– Ничего такого она не делает. За распространение ереси ответственно Общество Бога-Матери. А Вера вообще почти ничего не говорит. К тому же, как я указал в своем втором отчете, на самом деле она не видит женскую фигуру. Она видит Господа нашего Иисуса Христа в традиционной одежде и ошибочно принимает Его за женщину.
– Ваш вывод притянут за уши, сын мой.
– Вы, конечно же, не станете учить меня выполнять мою работу, – мягко возражает отец Рампини. – Встретьтесь с ней лично, Ваше преосвященство, а потом мы с вами поговорим снова.
Несколько секунд священнослужители в упор смотрят друг на друга.
– Вы твердо убеждены, что это необходимо? – после паузы спрашивает епископ.
– Да.
– По-вашему, мне следует доложить об этом на конференции епископов Соединенных Штатов?
– Я бы не посмел диктовать вам, что вы должны делать.
Епископ Эндрюс пирамидкой соединяет кончики пальцев обеих рук:
– Видите ли, преподобный отец, здесь вам не сериал «Секретные материалы». Каковы бы ни были вкусы толпы, мы не можем привлекать паству в церковь с помощью каких-то фантастических фокусов. Даже будь я склонен последовать вашей рекомендации, меня насторожило бы то, как скоропалительно вы переменили свое решение. Мне совершенно не хотелось бы произвести на коллег впечатление сумасшедшего охотника за привидениями. Если я выставлю себя на посмешище, представьте себе, какие проблемы ждут епархию. Да и Католическую церковь в целом. Не случайно, преподобный отец, на рассмотрение таких дел обычно уходят многие годы. Если же Вера Уайт окажется шарлатанкой, скандал может разразиться тогда, когда ни вас, ни меня уже в живых не будет, и мы останемся в блаженном неведении относительно последствий нашей ошибки. – Склонив голову набок, епископ интересуется: – Ребенок когда-нибудь посещал католический храм?
– Насколько мне известно, нет, Ваше преосвященство.
– Она получает иудейское воспитание?
– Нет. Ее мать не исповедует иудаизм сама и девочку в синагогу не водит. Однако я проконсультировался у одного раввина, и он мне подтвердил: если мать – еврейка, то и ребенок тоже. Невзирая ни на какие обстоятельства.
– Вот вам и камень преткновения, – говорит епископ. – Если ребенок не католик, он вне нашей юрисдикции.
У Рампини на щеке начинает дрожать мускул.
– Тогда зачем вы меня позвали?
Епископ подходит к своему столу, и Рампини, наблюдая за ним, понимает: он решил себя обезопасить. Он положит утвердительное заключение под сукно до тех пор, пока ветер не переменится. На всякий случай он оставит у себя оба отчета, а отец Рампини, если захочет возразить, вызовет к себе недоверие как человек, слишком легко меняющий свое мнение. Краска, поднимаясь от белого воротничка, заливает лицо семинарского священника.
– Вы должны проигнорировать мой первый отчет, – говорит он приказным тоном. – Я официально представил вам второй. Его, и только его вы должны считать действительным.
Не отводя взгляда от лица Рампини, старый епископ отправляет листок, который держал в руках, в ящик стола.
Читать бесплатно другие книги:
