Сохраняя веру Пиколт Джоди

Чтобы размять ноги после долгого сидения, она начинает кружиться, но, бросив взгляд на стеклянную дверь, резко останавливается: на ступенях и на засыпанном снегом газоне собралась огромная толпа. Кто-то держит плакаты с Вериным изображением, кто-то помахивает четками. Как только люди замечают Веру, поднимается мощная волна шума. До сих пор девочка не видела всего этого: Кензи провела ее в здание через заднюю дверь.

– Подержите, пожалуйста, мою колу.

– Вера, не надо!.. – кричит Кензи ей вслед, но поздно: Вера уже стоит на ступенях.

Приветственные крики и молитвенные возгласы становятся еще громче, когда девочка воздевает ладони. Кензи, оцепенев, не двигается с места.

– Привет! – Вера машет рукой и с улыбкой, как королева, принимает положенные ей почести.

– Я лечу Мэрайю Уайт семь лет, с тех пор как она покинула Гринхейвен, – говорит доктор Йохансен.

– Как вы относитесь к ее госпитализации?

– Отрицательно. Существуют другие способы лечения депрессии, которые были бы не менее эффективны.

– Могла ли Мэрайя Уайт избежать попадания в больницу?

– Нет. Ее муж считал, что это необходимо. Мать на тот момент жила в Аризоне и не знала о происходящем. А сама Мэрайя, находясь под действием препаратов, была слишком отстранена от реальности, чтобы за себя постоять.

– В каком душевном состоянии вы увидели ее после выписки?

Доктор Йохансен хмурится:

– Она была очень эмоционально уязвима, но не потеряла способности осваивать навыки стрессоустойчивости. Ну и беременность, конечно же, внушала ей тревогу.

– Демонстрировала ли она тогда признаки психоза?

– Нет.

– Случались ли у нее галлюцинации?

– Нет. Даже в больнице ничего подобного у нее не было. Она лечилась только от депрессии.

– Доктор Йохансен, как вы оцениваете нынешнее состояние Мэрайи?

Психиатр смотрит на свою пациентку, словно бы читая ее мысли.

– На мой взгляд, она становится все более и более устойчивой. Об этом свидетельствует хотя бы то, что сейчас она не побоялась нарушения врачебной тайны и пригласила меня в суд, чтобы сохранить опеку над дочерью. А в августе повторился эпизод, который несколько лет назад толкнул ее на самоубийство. Однако на этот раз реакция Мэрайи оказалась гораздо более здоровой. Она взяла себя в руки и продолжила жить, заботясь о дочери.

– Доктор, считаете ли вы, что эта женщина могла навредить здоровью своего ребенка?

– Нет.

– За прошедшие семь лет вы замечали хотя бы малейшие признаки того, что у нее есть такие наклонности? Что-нибудь наталкивало вас на такие мысли?

– Нет, совершенно ничего.

– Мэрайя говорила с вами о тех обстоятельствах, которые сейчас осложняют жизнь Веры?

– Вы имеете в виду видения и внимание прессы? Да, говорила.

– Мэрайя действительно считает дочь визионеркой?

Доктор Йохансен так долго не отвечает, что Джоан уже собирается повторить вопрос. Наконец он произносит:

– Мэрайя считает, что ее дочь говорит правду. Какой бы эта правда ни была.

– Какие меры необходимо принять, чтобы человека поместили в психиатрическую больницу? – начинает Мец.

– Это делается через суд, – объясняет Йохансен. – Психиатр оценивает состояние больного, а судья знакомится с результатами освидетельствования.

– То есть в принятии решения участвуют несколько человек?

– Да.

– Эта система работает хорошо?

– В большинстве случаев. К ней приходится прибегать, когда человек не может сам оценить свое состояние. – Доктор Йохансен в упор смотрит на Меца. – Однако в случае Мэрайи Уайт была допущена ошибка. Ее психику угнетали, ее подвергали избыточному медикаментозному лечению, ее волю игнорировали.

– Если бы судья решил, что миссис Уайт не нуждается в госпитализации, соответствующее постановление было бы подписано?

– Нет.

– Оно было бы подписано, если бы психиатр решил, что миссис Уайт не нуждается в госпитализации?

– Нет.

– А если бы так решил Колин Уайт – самый близкий ей человек?

– Нет.

– Понимаю. То есть вы утверждаете, что трое здравомыслящих людей: психиатр, судья и муж – должны были пренебречь собственными суждениями и прислушаться к мнению женщины, которая за неделю до того перерезала себе вены?

– Речь не о…

– Да или нет, доктор?

– Да, – уверенно кивает психиатр. – Именно это я и утверждаю.

– Двигаемся дальше. Какой препарат вы прописали Мэрайе после выписки из Гринхейвена?

Доктор смотрит в свои записи:

– Прозак.

– Она принимала его постоянно?

– Некоторое время. Через год я отменил назначение, и все было прекрасно.

– Вы считали свою пациентку эмоционально устойчивой?

– Вполне, – отвечает Йохансен.

– А не просила ли Мэрайя Уайт, чтобы вы назначили ей этот препарат повторно?

– Просила.

– Когда?

– Три месяца назад, – говорит психиатр. – В августе.

– То есть после того, как ушел ее муж? Значит, доктор, вопреки вашему мнению, она оказалась не такой уж устойчивой?

Йохансен выпрямляется:

– Повторилось в точности то, что в свое время вышибло ее из колеи, мистер Мец. Только на этот раз она не предприняла попытку покончить с собой, а позвонила врачу и сказала: «Мне нужна помощь». Любой психиатр в нашей стране расценит это как проявление психической устойчивости.

– Бывают ли у прозака побочные эффекты?

– Нечасто.

– Какие?

– Иногда прозак может вызывать головную боль, озноб, иногда нервозность, бессонницу или, наоборот, сонливость, иногда головокружение. Также повышение кровяного давления, раздражение на коже, диарею, потерю веса, боль в груди и звон в ушах.

– А галлюцинации?

– Может, но крайне редко.

– А суицидальные мысли?

– Тоже. Не забывайте, пожалуйста, что моя пациентка на протяжении года принимала этот препарат перорально в дозировке двадцать миллиграммов, находясь под моим наблюдением. Я знаю, как ее организм на него реагирует. В случае первичного назначения, вы правы, был бы некоторый риск. Но в этом случае – нет.

– Правильно ли я понял, доктор, что несколько лет она не пила этого лекарства?

– Да.

– Может ли отмена препарата сопровождаться какими-либо нежелательными явлениями?

– Может.

– Например, попытками суицида, психозом и галлюцинациями?

– Подчеркиваю еще раз, – недовольно произносит Йохансен, – это возможно лишь в очень редких случаях.

– Но могла ли у нее возникнуть неблагоприятная реакция на отмену препарата?

– Насколько мне известно, никакой неблагоприятной реакции не было.

– Доктор Йохансен, а какова вероятность того, что к человеку, который успешно лечился от депрессии, эта болезнь вернется?

– Я не располагаю статистическими данными.

– Но такое случается достаточно часто, не правда ли?

– Правда. Однако пациенты, умеющие себя контролировать, в таких случаях своевременно обращаются за помощью к психиатрам.

– Понимаю. То есть, по сути, вы нам говорите, что, если человек однажды сошел с ума, у него есть все шансы сойти с ума снова.

– Протестую!

– Вопрос снимаю, – говорит Мец. – У меня все, доктор.

Прежде чем противник успевает закрыть рот, Джоан снова встает.

– У меня еще несколько вопросов к свидетелю, – произносит она резко. – Я бы хотела прояснить значение терминов «психическое расстройство» и «депрессия». Это одно и то же?

– Нет, конечно.

– От чего лечилась Мэрайя Уайт?

– От суицидальной депрессии, – отвечает Йохансен.

– Вы что-нибудь слышали о делегированном синдроме Мюнхгаузена?

– Да.

– Велика ли вероятность того, что это заболевание разовьется у человека, которому несколькими годами ранее поставили диагноз «суицидальная депрессия»? Есть ли прямая связь?

Доктор Йохансен смеется:

– Утверждать такое – это все равно что говорить: «Если по утрам вы завтракаете, значит под одеждой у вас нижнее белье».

– Спасибо, доктор, – говорит Джоан. – Больше вопросов нет.

Занимая свидетельское место, Милли говорит себе, что молчала уже достаточно долго. Раз Джоан пригласила ее рассказать о человеческих качествах Мэрайи, за ней не заржавеет. Она удобно усаживается и кивает адвокату, показывая, что готова.

– Миссис Эпштейн, как часто вы видите Веру?

– По меньшей мере через день.

– А как часто вы наблюдаете общение Веры с Мэрайей?

– Так же.

– На ваш взгляд, Мэрайя – хорошая мать?

Милли улыбается, сияя от родительской гордости:

– Замечательная! Она упорно трудится, чтобы давать ребенку все возможное.

– Что Мэрайя предприняла, когда ее дочь окружила вниманием пресса?

– А что бы предприняли вы? Забрала ее из школы, прячет от камер. Изо всех сил старается обеспечить ей нормальную жизнь. – Вот. Обязательная программа выполнена. Это то, что они с Джоан репетировали до тошноты, но дальше Милли, к удивлению адвоката, меняет сценарий. – Вы все, – продолжает она, – считаете, что отвечать должна Мэрайя. Но кто на самом деле в этом виноват? – Дрожащим пальцем Милли указывает на Колина. – Раньше он уже делал такое с моей дочерью. Он упек ее в психушку. Хотя лучше бы ему самому подлечиться, чтобы не расстегивал штаны, когда не надо.

– Миссис Эпштейн! Пожалуйста, отвечайте на те вопросы, которые я задаю, – твердо говорит Джоан и, прокашлявшись, очень пристально смотрит на Милли.

– Нет уж! Раз я здесь, я все скажу! Какая женщина не впадет в депрессию, если муж спит со всеми подряд у нее за спиной?! Не знаю, почему…

– Мэм! – строго произносит Ротботтэм. – Я должен просить вас взять себя в руки.

В это время Джоан с натянутой улыбкой подходит к свидетельскому месту.

– Прекратите, – произносит она сквозь зубы и отворачивается, бормоча что-то про неисправные тормоза. – Миссис Эпштейн, существует ряд причин, по которым суд может лишить одного родителя опеки над ребенком и передать ее другому. Известны ли вам эпизоды сексуального насилия над Верой со стороны Мэрайи?

– О господи! Нет, конечно!

– Она когда-нибудь била дочь?

– Даже по попе Веру не шлепнет, если та дерзит.

– Может быть, она подавляла ее эмоционально?

– Ни в коем случае! – восклицает Милли. – Она всегда поддерживает ребенка.

– Может, Мэрайя работает вне дома или по другой причине проводит с дочерью мало времени?

– Она проводит с дочерью двадцать четыре часа в сутки. – Милли сердито смотрит на судью. – Если ей позволяют.

– Спасибо, – говорит Джоан и быстро садится, чтобы мать клиентки опять не начала импровизиро-вать.

Мец сосредоточенно изучает Милли Эпштейн. Он прекрасно понимает, почему Джоан так быстро закруглилась: от этой ведьмы не знаешь, чего ждать. Как и Джоан, он не будет задавать вопросы о переселении души или о втором рождении, чтобы не стать всеобщим посмешищем в юридических кругах. Надеясь ослабить бдительность свидетельницы, Мец улыбается. Пускай подумает, что он не такая уж пиранья, как Джоан наверняка о нем говорит.

– Миссис Эпштейн, вы очень любите Мэрайю, правда?

Лицо Милли смягчается.

– Очень.

– Уверен, вы всегда были с ней близки.

– Да.

Мец облокачивается на ограждение места для свидетеля:

– Вы были на ее школьном выпускном?

– Она произносила речь как лучшая ученица, – с гордостью сообщает Милли.

– А колледж тоже окончила с отличием?

– Со всеми высшими оценками.

– Потрясающе! А я на первом курсе английский еле сдал, – шутит Мец. – И конечно, когда она замуж выходила, вы тоже были рядом?

Уголки рта Милли опускаются вниз.

– Да.

– Не сомневаюсь, что это вы научили ее быть хорошей матерью.

– Ну не знаю… – говорит Милли, краснея.

– Думаю, вы подсказывали ей, как помочь Вере пережить этот сложный период. Я прав?

Милли вскидывает подбородок:

– Я никогда не переставала твердить: если ты мать, то всегда должна защищать своего ребенка. Вот и все.

– И Мэрайя все время защищала Веру?

– Да!

Взгляд Меца словно бы пришпиливает Милли к стулу.

– А сейчас вы защищаете Мэрайю?

Милли смотрит на судью:

– И что? Все?

Ротботтэм постукивает пальцами по столу:

– Не совсем. Видите ли, у меня тоже есть к вам пара вопросов. – Он смотрит сначала на Джоан, потом на Меца. – Наши уважаемые адвокаты, похоже, постеснялись кое о чем заговорить.

Польщенная тем, что судья уделяет ей особое внимание, Милли прихорашивается:

– Давайте, Ваша честь.

– В газетах я читал о вашем… гм… воскрешении.

– Да, – Милли начинает рыться в сумочке, – тут у меня где-то было свидетельство о смерти…

– Не ищите, – улыбается судья. – Будет достаточно, если вы нам просто расскажете.

– Про свидетельство о смерти?

– Нет, про ваше воскрешение. Например, как долго вы пребывали в состоянии клинической смерти?

– С час, – пожимает плечами Милли. – Все подписали, печать поставили, вручили меня Мэрайе.

– А что, собственно, с вами произошло?

– Мы с Иэном Флетчером состязались, кто кого перекричит. Потом я помню, как лежу на полу и не могу дышать. После этого не помню ничего. – Выждав эффектную паузу, Милли подается вперед. – И вдруг я просыпаюсь в больнице, Вера меня обнимает.

Судья изумленно качает головой:

– Есть ли этому медицинское объяснение?

– Насколько я знаю, Ваша честь, врачи так ничего и не поняли.

– Миссис Эпштейн, а что думаете вы сами?

Милли серьезно смотрит на судью:

– Я думаю, внучка вернула меня к жизни.

– Как вы относитесь к ее видениям?

– Я верю ей. Боже мой, если бы после того, что со мной случилось, я ей не верила, то была бы идиоткой. – Она улыбается. – Или хуже. Покойницей.

– Спасибо, миссис Эпштейн. Мистер Мец, у вас есть еще вопросы? – (Адвокат истца качает головой.) – В таком случае теперь перерыв нужен мне.

Мэрайя смотрит, как дочь выходит из зала суда вместе с Кензи. Запретительное постановление по-прежнему действует, и теперь, когда Вера выздоровела, Мэрайе, как ни удивительно, стало еще труднее соблюдать дистанцию. Она вытягивает шею, провожая своего ребенка взглядом.

Только бы Кензи хорошо позаботилась о девочке!

Заметив краем глаза Иэна, Мэрайя тут же отворачивается.

– Соберитесь, – говорит Джоан. – После доктора Фицджеральда вызовут вас.

– Так скоро?

– Да. Вы справитесь?

Мэрайя хватается за живот:

– Не знаю. Ваших-то вопросов я не боюсь, а вот Мец…

– Послушайте, – отвечает Джоан, – что бы он вам ни говорил, смотрите вон туда. – Она указывает на Верино место. – Тогда вы все выдержите.

Едва доктор Элвин Фицджеральд усаживается на свидетельское место, Мец вскакивает:

– Разрешите подойти! – (Адвокаты подходят к судье.) – Я хочу знать, разговаривал ли он с Верой.

– Нет, – говорит Джоан, едва удостоив Меца взглядом, – поскольку я знала, что иначе вы будете жаловаться. Если понадобится, оба эксперта, ваш и наш, поговорят с ней позднее. А я уже сейчас, до беседы доктора Фицджеральда с Верой, могу с его помощью показать то, что мне нужно показать.

– Ладно, – несколько помрачнев, цедит Мец.

– Доктор Фицджеральд, – начинает Джоан, – расскажите, пожалуйста, для протокола о ваших профессиональных достижениях.

– Я окончил медицинский факультет Чикагского университета, затем занимался исследованиями в области детской психологии в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, руководил крупным проектом по изучению синдрома хронической усталости и соматоформного расстройства.

– В этом зале мы очень много слышали о делегированном синдроме Мюнхгаузена. Как по-вашему, наблюдаются ли в случае Мэрайи и Веры Уайт отличительные признаки этого психического отклонения?

– Да, многое в этом случае соответствует описанию, которое мы находим в четвертом издании «Диагностического и статистического справочника».

Джоан замечает, как Мец разинул рот, удивленный тем, что свидетель противоположной стороны пока почти дословно повторяет показания доктора Берча.

– А есть ли что-нибудь, что не укладывается в это описание?

– Да. Во-первых, Верины симптомы реальны и очень необычны. Сымитировать стигматы, знаете ли, гораздо сложнее, чем, скажем, вызвать у ребенка тошноту. Во-вторых, я не согласен с доктором Берчем относительно галлюцинаций. Если Мэрайя Уайт лечилась в психиатрической больнице, это вовсе не значит, что она способна научить Веру убедительно симулировать божественные видения. Примерно с тем же успехом можно сказать: «Кто прокатился на автобусе с командой „Чикаго буллз“, тот играет в баскетбол, как Майкл Джордан». – Фицджеральд усмехается. – В-третьих, синдром Мюнхгаузена – хроническое заболевание. Такие родители постоянно таскают ребенка из одной больницы в другую, чтобы врачи не успели ничего заподозрить. А миссис Уайт несколько раз обращалась за помощью к одному и тому же специалисту, доктору Блумбергу, и просила, чтобы он тщательно обследовал Веру.

– Это все расхождения?

– Ну что вы, я еще только разогреваюсь. Как правило, за плечами у женщин, страдающих делегированным синдромом Мюнхгаузена, эмоционально неблагополучное детство. О Мэрайе Уайт такого сказать нельзя. Но главное – это то, что есть альтернативные диагнозы, которым данный медицинский случай соответствует ничуть не в меньшей степени.

Джоан изображает удивление:

– Правда? Какие же?

– В первую очередь соматоформное расстройство. Это такое заболевание, при котором эмоциональные проблемы пациента находят физическое выражение. Представьте себе, например, что у ребенка перед каждой контрольной начинает сильно болеть живот от волнения. Ему действительно плохо, хотя причины для расстройства пищеварения вроде бы нет. Или вспомните истерию пациенток Фрейда. Они годятся в прабабушки тем, кому сегодня ставят диагноз «соматоформное расстройство». – Доктор поднимает руки, показывая на пальцах нечто вроде шкалы. – Эти заболевания соотносятся друг с другом примерно так. На одном конце спектра обыкновенная симуляция, к которой мы все иногда прибегаем. Человека, к примеру, назначили присяжным заседателем, а он хочет уклониться и поэтому говорит, что у него грипп. Это сознательная ложь для достижения осознаваемой цели. На другом конце спектра – соматоформное расстройство: пациент страдает от симптомов, которые выглядят и ощущаются как настоящие. Он не понимает, что вызывает их сам, и тем более не знает зачем. Делегированный синдром Мюнхгаузена находится где-то между этими полюсами: симптомы фальсифицируются, вероятно, сознательно, но цель человеком не осознается.

– То есть, доктор, разница в наличии или отсутствии намерения?

– Именно. В остальном эти два заболевания схожи. В случае соматоформного расстройства, как и в случае делегированного синдрома Мюнхгаузена, врач осмотрит ребенка и не сможет установить органической причины симптомов. Ни КТ, ни МРТ, ни десятки других исследований ничего не покажут, потому что суть проблемы не в физиологии. При соматоформном расстройстве симптомы спровоцированы стрессом, а при синдроме Мюнхгаузена – матерью. В первом случае они реальны, во втором сфальсифицированы. Чтобы отличить одно от другого, как правило, нужно знать контекст развития болезни и представлять себе интересы задействованных лиц.

– То есть важно понять, кто пытается привлечь к себе внимание: мать или ребенок.

– Совершенно верно.

– Доктор, наблюдаются ли у Веры признаки соматоформного расстройства?

– Проблема, от которой она страдает, имеет неорганическое происхождение: руки кровоточат, но ткани не повреждены. Сымитировать такие раны трудновато. Вероятно, у девочки галлюцинации, но психоза нет. Наконец, ее болезнь может быть вызвана стрессом: она подсознательно считает, что, болея, сумеет устранить стрессообразующий фактор.

– Способен ли развод родителей сыграть роль такого фактора?

– Вы схватываете на лету, миз Стэндиш, – улыбается Фицджеральд. – Да, ребенок, не отдавая себе в этом отчета, думает: «Если я заболею, мама и папа будут вместе ухаживать за мной и помирятся». Он неосознанно вызывает у себя симптомы заболевания и таким образом привлекает к себе внимание. До личной беседы с Верой это, разумеется, только гипотеза, но я могу предположить, что психика девочки заставляет тело болеть в надежде на воссоединение семьи. И, как видите, это работает. И ее мать, и ее отец сегодня здесь, не так ли?

– Если бы это было правдой, могла ли миссис Уайт каким-либо образом провоцировать болезнь своей дочери?

– О нет! Верина болезнь спровоцирована психогенно – ею же самой.

– Как определить, действительно это так или причина все же в действиях матери? – выдержав паузу, спрашивает Джоан.

– Методом исключения. Я бы изолировал миссис Уайт от Веры и посмотрел, не исчезнут ли симптомы.

– А если я скажу, что при воссоединении с матерью организм ребенка, находившегося в коме, полностью восстановился в течение часа?