Сохраняя веру Пиколт Джоди
Адвокат, кивнув, выходит. Мэрайя стоит перед раковинами и смотрит на себя: глаза покраснели и припухли, из носа течет. Блестящая поверхность автомата с бумажными полотенцами криво отражает зеркало, множа искаженное лицо Мэрайи.
Удивляться нечему. Может быть, Мец прав? Если боль однажды тебя посетила, она уже не забудет дорогу. Повадится приходить, как хищник, среди ночи, когда ты меньше всего этого ждешь, и парализовывать тебя, прежде чем ты успеешь оказать сопротивление.
Видимо, Иэн просто посмеялся над Мэрайей, использовав ее в качестве легкой мишени. Как она могла поверить, что его интерес к ней самой был продиктован не только желанием подобраться поближе к Вере?
Эти волшебные ночи, эти слова-заклинания, под действием которых она, Мэрайя, превращалась в ту, кем всегда хотела быть… Для него это были просто ночи и просто слова, произнесенные по долгу службы.
Сделав над собой огромное усилие, Мэрайя снова смотрит на свое отражение. Сейчас она соберет волю в кулак и вернется в зал суда, чтобы сказать все то, что они с ее адвокатом отрепетировали. Она должна оставить за собой опеку над дочерью.
Выбора попросту нет.
Выходя, Мэрайя ожидает увидеть многочисленных репортеров, желающих непременно зафиксировать любое проявление ее слабости, пользуясь тем, что вне зала суда можно снимать. Но видит она только Иэна.
– Мэрайя… – начинает он, приближаясь к ней.
Она проходит мимо. Ее плечо задевает его руку, и от этого ей опять хочется плакать.
– Это было давно, – говорит Иэн. – Тогда я еще не знал, какая ты.
Мэрайя останавливается, оборачивается и смотрит ему в лицо:
– Я тоже не знала, какой ты.
Джоан уже собирается войти в зал суда, когда кто-то вдруг хватает ее за плечо и оттаскивает в сторону.
– Ничего не говорите, – предупреждает Иэн, как только она успевает открыть рот.
– А-а, Джеймс Бонд! Если бы вы меня предупредили о том, что намерены вести двойную игру, всего этого безобразия с Макманусом можно было бы избежать.
– Прошу прощения.
Джоан скрещивает руки:
– У меня не надо. Это не я чуть все глаза не выплакала.
– Я попытался объяснить ей, что эта история с «Бостон глоб» была до того, как мы… В общем, до… Но она не захотела слушать.
– Ее можно понять. – Джоан смотрит, как зал суда наполняется людьми. – Послушайте, я поговорю с Мэрайей позже. Прямо сейчас я вам помочь не могу.
– Можете, – возражает Иэн.
Джоан и Мец подходят к судейскому столу.
– Ваша честь, – начинает Мец, – выступили все мои свидетели, кроме того психиатра, о котором я говорил утром на экстренном совещании.
– Господин судья, – вмешивается Джоан, – как я уже сказала, о синдроме Мюнхгаузена я знаю не больше, чем о каком-нибудь лучеплечевом бурсите. Мне нужно время, чтобы опровергнуть ту смехотворную теорию, которую мистер Мец развил в отношении моей клиентки. К тому же с его стороны это уже второй свидетель, не заявленный заранее. Аллена Макмануса он и вовсе достал, как фокусник из шляпы. – Смерив противника взглядом, Джоан заявляет: – Если мистер Мец хочет вызвать своего психиатра, то я хочу повторно вызвать Иэна Флетчера.
– Ни в коем случае, Ваша честь. Аллена Макмануса я пригласил именно затем, чтобы доказать, что Флетчер лгал, когда я допрашивал его. Если он даст показания повторно, это только запутает картину, – протестует Мец.
– Не беспокойтесь, я уж как-нибудь разберусь, – сухо отвечает судья и смотрит в зал. – Мистер Флетчер, вы согласны снова занять свидетельское место?
Иэн молча выходит. Джоан не сводит с него глаз, надеясь, что все получится именно так, как он задумал. Она вызвала его, строго говоря, не для пользы дела, а ради того, чтобы сделать клиентке личное одолжение. К тому же Иэн правильно сказал: Мэрайя еще не выступала, и, прежде чем ей, как ответчице, будет предоставлено слово, ее нужно успокоить. Джоан подходит к ней и, сжав ее руку, шепчет:
– Сидите и слушайте, – а потом поворачивается к Иэну. – Мистер Флетчер, когда вы позвонили Аллену Макманусу?
– В начале октября.
– Зачем вы это сделали?
Джоан говорит со свидетелем отрывисто, сквозь зубы. Со стороны можно подумать, что она на него сердится. Причем не напрасно.
– Я хотел развенчать Веру Уайт как визионерку и чудотворицу. Это помогло бы мне повысить рейтинг моего шоу. Ни девочку, ни ее мать я тогда совершенно не знал. – Иэн разводит руками. – Я и раньше иногда делал анонимные звонки. Это хорошо, когда волну как будто бы поднял кто-то другой, а я появляюсь только в кульминационный момент и разоблачаю обманщика. Мистер Макманус показался мне относительно приличным репортером, и я подумал, что он может быть полезен.
– Кажется, вы не чуждаетесь окольных путей.
– Это часть работы журналиста, – признается Иэн. – Иногда я получаю анонимные звонки, иногда совершаю их. Мы, репортеры, время от времени обмениваемся информацией таким образом. – Он бросает взгляд на Макмануса. – Иногда один журналист является тем источником, которого другой журналист не хочет раскрывать. Причинить вред миз Уайт я не хотел. О ней я тогда вообще не думал. Я лишь намеревался любой ценой разоблачить ее дочь.
– А что изменилось теперь? – спрашивает адвокат.
– Теперь я знаю ее, – тихо отвечает Иэн.
Джоан, затаив дыхание, смотрит сначала на клиентку, потом на него:
– У меня все.
Мец выходит, даже не дождавшись, когда Джоан вернется на свое место.
– Так вы говорите, что совсем ничего не нашли? Ни единой мелочи, пятнающей Веру Уайт?
– Я перестал копать, – отвечает Иэн, глядя на Малкольма стальными глазами.
– Вы подразумеваете, что Вера Уайт действительно видит Бога?
Иэн тщательно обдумывает свой ответ.
– Я подразумеваю, что Вера Уайт – удивительный ребенок и что она никого намеренно не вводит в заблуждение.
– Но, мистер Флетчер, раньше вы всегда называли себя атеистом. Следует ли из этого вашего заключения, что теперь вы поверили в Бога?
Иэн холодеет. Он понимает, в какое положение его поставил Мец. Если объявить Веру чудотворицей, адвокат потребует доказательств. А рассказывать о брате он не намерен. Мэрайя смотрит на него, ожидая ответа. «Прости», – мысленно произносит он.
– Мистер Флетчер, вы верите в Бога?
Иэн вздергивает брови и расплывается в своей фирменной телевизионной улыбке.
– Пусть этот вопрос останется открытым, – говорит он, к удовольствию аудитории, и смотрит на чужие лица, а не на то лицо, которое для него важнее всех остальных.
Джоан просит судью объявить небольшой перерыв. Мэрайя удивительно хорошо себя контролирует. Правда, то, что она стала такой тихой, почему-то пугает ее адвоката еще больше, чем слезы рекой.
– Если хотите, я попробую добиться, чтобы окончание разбирательства перенесли на другую дату. Скажу, что вам нездоровится.
– Мне нужен всего один час. Я должна проведать Веру. Она там целый день лежит без меня, – объясняет Мэрайя.
Из-за всей этой чехарды со свидетелями Джоан забыла сказать клиентке про утреннее запретительное постановление.
– Не получится.
– Но если вы попросите судью…
– Ни сейчас, ни потом вас к Вере не пустят. Ротботтэм подписал приказ, запрещающий вам видеться с ней до конца разбирательства.
Спокойствие Мэрайи рушится постепенно. Это похоже на сход лавины, показанный в замедленной съемке.
– Почему?
– Если в ваше отсутствие Вере станет лучше, Мец использует это как доказательство.
– Что – это? То, что я оставила свою дочь, когда была ей особенно нужна?
– Нет. Он пригласит эксперта, который скажет, будто вы сами наносите Вере раны и внушаете галлюцинации, а если вас разлучить, то все прекратится.
Мэрайя зажимает рот рукой и отворачивается:
– Что же они обо мне думают?!
Джоан хмурится, недовольная направлением собственных мыслей. Мэрайя молчала о показаниях, которые собирался давать Иэн. Как знать, может, она скрывает не только это?
– Они думают, – говорит Джоан, – что в конце концов вы ее убьете.
Глава 15
Для матери оплоты жизни – дети.
Софокл. Федра[35]
Прежде чем слова Джоан успевают вполне дойти до моего сознания, проходит несколько долгих секунд.
– Вы шутите? – наконец выговариваю я; мне действительно было бы смешно, если бы так сильно не хотелось плакать. – Они думают, я хочу убить собственную дочь?
– Малкольм Мец намерен представить вас как эмоционально неустойчивую женщину, переживающую кризис. Он собирается привести эксперта, который расскажет о других матерях, которые причиняли ущерб здоровью собственных детей. У этого есть название – синдром Мюнхгаузена.
Кризис… Сколько же я еще должна вынести?! Дочь в больнице. Мужчина, в которого я влюблена, оказался лжецом. А мужчина, которого я любила раньше, считает меня способной на убийство собственного ребенка.
– Это неправда! – твердо произношу я. – Вы можете им это доказать?
– Постараюсь. Но Мец имеет право говорить, что ему вздумается. Если захочет, может даже заявить, будто вы программируете Верино поведение с помощью кукол вуду. Не важно, правда это или нет. Важно, что, когда он закончит, наша задача – заставить судью понять, какая это несусветная чушь. – Джоан вздыхает. – Послушайте, в вашей биографии есть слабое звено: вы лечились в психиатрической больнице. На месте Меца я, наверное, тоже плясала бы отсюда.
– Джоан, я должна увидеть дочь, – говорю я дрожащим голосом.
Она смотрит на меня с такой жалостью, что я едва не теряю контроль над собой.
– Я позвоню в медицинский центр и спрошу, как она.
Я понимаю: мой адвокат хочет, чтобы я продолжала надеяться. Но надежда утекает у меня сквозь пальцы как песок.
– Может быть, уже совсем скоро вы вернетесь домой вместе с Верой.
Из вежливости я киваю и заставляю себя улыбнуться. А на самом деле думаю: какой смысл бороться за право опеки, если ребенок умрет?
Возвращаясь в зал суда, Джоан чувствует себя так, будто покорила гору Вашингтон. Нет ничего хуже, чем в эмоциональном смысле сделать из клиентки желе, когда ей скоро предстоит давать показания. Вертя в голове самые ужасающие мысли, Джоан сверлит Меца глазами в надежде на секунду установить с ним телепатическую связь. Он стоит, опираясь на ограждение, за которым сидят зрители, и разговаривает с уменьшенной и облегченной копией себя самого, – видимо, это кто-то из его помощников. Судья входит и подзывает адвокатов:
– Ну, мистер Мец, если память мне не изменяет, настало время нашего с вами запланированного рандеву. Полагаю, вы готовы представить нам своего эксперта?
Прежде чем Мец успевает ответить, Джоан заявляет:
– Ваша честь, я возражаю. Моя клиентка только что узнала о том, что до конца разбирательства ей нельзя видеть дочь, и, честно говоря, совсем расклеилась. Сейчас три часа дня, а у нас нет тех человеческих ресурсов, которыми располагает контора мистера Меца. Поэтому я до сих пор так и не смогла навести никаких справок о синдроме Мюнхгаузена. Я по-прежнему ничего не знаю ни об этом таинственном отклонении, ни о специалисте, которого пригласила противоположная сторона: кто он, где получил образование? Раз уж вы все-таки позволяете мистеру Мецу его вызвать, будет справедливо, если я получу хотя бы выходные на подготовку.
– Я согласен, – кивает Мец. – Я тоже хотел попросить Вашу честь закончить слушание на сегодня, чтобы миз Стэндиш могла скорее приступить к своим изысканиям.
– С каких пор это вас интересует? – удивляется Джоан.
– Постойте-ка! – хмурится судья Ротботтэм. – Не далее как утром вы требовали допросить этого свидетеля первым же, а теперь поворачиваете на сто восемьдесят градусов? В чем дело, мистер Мец?
– Сегодня мой эксперт несколько раз пытался побеседовать с Верой, что ему, естественно, нужно для полноты картины, но девочка слишком слаба, чтобы разговаривать. – Мец примирительно улыбается Джоан. – Выходит, мне тоже нужно еще немного времени.
– Так не пойдет, – говорит судья. – Прыгнули в воду – плывите. Сейчас действительно три часа, а ваш психиатр, подозреваю, еще целый час будет свои регалии зачитывать. Давайте мы выслушаем все, что у вас есть на данный момент, а в понедельник продолжим. За выходные ваш доктор получит возможность поговорить с ребенком, в то время как вы, – Ротботтэм поворачивается к Джоан, – успеете подготовиться к допросу.
– Да, Ваша честь.
– Вот и чудесно. – Он смотрит на Меца. – Зовите своего свидетеля.
Доктор Селестин Берч, эксперт-психиатр, не зря носит свою фамилию[36]. Высокий, тощий и бледный, как березовая кора, он сидит прямо, словно кол проглотил, и излучает ту высокомерную уверенность в себе, которой обычно преисполнены люди, хорошо сознающие собственную профессиональную значимость.
– Где вы учились, доктор?
– Сначала в Гарвардском университете, затем в Йельском. Резидентуру проходил в медицинском центре Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, потом десять лет работал в больнице Маунт-Синай в Нью-Йорке. Одиннадцать лет назад открыл собственную клинику в Калифорнии.
– Какова ваша специализация?
– Я имею дело преимущественно с детьми.
Мец кивает:
– Знакомы ли вы, доктор, с таким психическим расстройством, как делегированный синдром Мюнхгаузена?
– Да, меня считают одним из трех крупнейших специалистов в стране по этому заболеванию.
– Не могли бы вы рассказать нам, в чем его суть?
– Согласно четвертой редакции Диагностического и статистического справочника Американской психиатрической ассоциации, делегированный синдром Мюнхгаузена – это редкое расстройство, при котором один человек намеренно вызывает симптомы физического или душевного заболевания у другого человека, находящегося на его попечении. Попросту говоря, – продолжает доктор, оживляясь, – кто-то заставляет кого-то выглядеть или чувствовать себя больным. Это отклонение носит имя барона, жившего в восемнадцатом веке и прославившегося благодаря невероятным историям, которые он о себе рассказывал. Большинство жертв делегированного синдрома Мюнхгаузена – дети. Чаще всего мать искусственно создает или усиливает у своего ребенка симптомы какой-либо болезни, а потом обращается за медицинской помощью, делая вид, будто не знает источника проблемы. По мнению исследователей, такие женщины хотят не причинить боль ребенку, а вызвать сочувствие к себе у медперсонала, косвенно сыграв роль пациента.
– Так-так, то есть мать заставляет собственное дитя болеть, чтобы привлечь внимание?
– По сути, да, мистер Мец. Все сводится к этому. Только заставлять ребенка болеть – это еще не худший вариант. Спектр достаточно широк: одни матери добавляют кровь в мочу, собранную для анализа, другие дырявят капельницы, третьи душат новорожденных. Делегированный синдром Мюнхгаузена считается формой жестокого обращения с детьми и в девяти процентах случаев приводит к смерти.
– То есть мать убивает ребенка?
– Иногда, – говорит доктор Берч. – Если ее не остановить.
– Какие симптомы больные женщины могут вызывать у своих детей?
– В сорока четырех процентах случаев – кровотечение. Затем припадки – сорок два процента. Далее следуют угнетение центральной нервной системы, асфиксия, расстройства пищеварения. Ну и конечно же, симптомы психических отклонений.
– Каковы возможные причины такого поведения женщины?
Доктор усаживается поудобнее:
– Важно помнить, что это не грипп, которым может заразиться каждый. Такое происходит только у людей с расстроенной психикой и часто под влиянием стресса. Может быть, женщина пережила конфликт с мужем или развод, может быть, она сама стала жертвой насилия. Вероятно, она имеет какое-то отношение к медицине, хотя бы как пациентка, и потому немного разбирается в заболеваниях, их симптомах и терминологии. Такие женщины остро нуждаются в поддержке и внимании, а болеть для них означает быть любимой.
– Вы сказали, что у ребенка могут быть спровоцированы симптомы психических отклонений. Пожалуйста, поясните.
– К таким симптомам относятся галлюцинации, бред, потеря памяти, признаки конверсии, такие как мнимая слепота. Не всегда легко понять, как именно матери имитируют это у детей, но в основе лежит выборочное навязывание неадаптивного поведения. Например, когда ребенок рассказывает о реалистичном сновидении, женщина проявляет чрезвычайную отзывчивость, а когда он ведет себя совершенно нормально, игнорирует его или причиняет ему боль. И со временем он, грубо говоря, привыкает давать матери то, что ей нужно.
– Если ребенок воспитывается в неполной семье, это усугубляет ситуацию?
– Безусловно, – отвечает Берч. – Когда родитель один, его одобрение становится для детей единственным критерием оценки собственного поведения.
– Итак, если у ребенка якобы случаются божественные видения, причиной может оказаться делегированный синдром Мюнхгаузена?
– Да. Чаще всего ложные галлюцинации наблюдаются у детей, чьи матери знакомы с подобными психическими отклонениями по личному опыту.
– Например, потому, что лечились в психиатрической больнице?
– Да, это вполне типично, – кивает доктор Берч.
– А как женщина поведет себя, если ее уличат в обмане?
– Будет уверять, что ничего не делала. В редких случаях матери и сами не осознают своих действий, поскольку совершают их во время периодов диссоциации вследствие ранее пережитой травмы.
– То есть если такую женщину прямо спросить, причиняет ли она вред своему ребенку, она скажет «нет».
– Несомненно. Это один из симптомов заболевания.
– Мать может казаться потрясенной, может даже выражать «праведный» гнев, может сама не помнить, как ранила собственного ребенка, и все это не будет означать, что наши подозрения беспочвенны?
– Совершенно верно.
– Понимаю, – медленно произносит Мец. – Доктор, а как делегированный синдром Мюнхгаузена диагностируется?
– С большой осторожностью, мистер Мец, – вздыхает Берч, – и далеко не всегда. Симптомы болезни наблюдаются у детей, а дети не хотят рассказывать о происходящем, если это – залог материнской любви. Обыкновенно врачи получают информацию о состоянии ребенка не столько от него самого, сколько от его родителей, считая их вполне достоверным источником. Мало кому из врачей приходит в голову, что диагноз нужно ставить не маленькому пациенту, а его матери. К тому же никакого особого клейма на таких женщинах нет. Свою вину они отрицают и, более того, даже кажутся очень заботливыми мамами. Медик может заподозрить делегированный синдром Мюнхгаузена, если с самого начала проследит сложную историю болезни ребенка или если заметит, что симптомы очень уж сильно напоминают картину, описанную в учебниках. А в случае психических отклонений может настораживать отсутствие эффекта от назначенного препарата. Он не помогает, поскольку на самом деле ребенок здоров. – Берч откидывается на спинку стула. – Но единственный надежный способ диагностировать синдром Мюнхгаузена – это поймать женщину с поличным, например с помощью видеокамеры, установленной в палате, или изолировать ребенка от нее. Вследствие прекращения контакта с ней он, скорее всего, быстро поправится.
– Доктор, вы видели Веру Уайт?
– Нет, однако не потому, что не предпринимал попыток. Сегодня я три раза пытался к ней попасть, но мне отвечали, что она слишком слаба и говорить не может.
– А с Мэрайей Уайт вы беседовали?
– Нет. Я только изучил информацию о ее лечении в психиатрической больнице и о состоянии душевного здоровья на данный момент.
– Обладает ли она отличительными признаками вероятной носительницы синдрома Мюнхгаузена?
– Да, причем многими. Нарушения в поведении ее дочери начались после того, как она сама испытала сильный стресс. Как на первый взгляд вполне ответственная мать, она привела ребенка к психотерапевту, но, заметьте, медикаментозное лечение не помогло. Когда у девочки началось кровотечение, она доставила ее в отделение экстренной помощи. Причем больше всего настораживает то, что у ребенка не просто травма, а именно стигматы. Поскольку это явление крайне редко регистрируется официально, медики знакомы с ним только по учебникам. Как врач может сказать, что девочка не стигматик, если настоящих стигматиков он никогда в жизни не видел?
– Это все, доктор?
– Нет. Необходимо добавить, что миз Уайт давно страдает психическими отклонениями. Из-за проблем в отношениях с мужем она пыталась покончить с собой. Это привело к тому, что ее внезапно окружили заботой и вниманием десятки врачей и медсестер. Некоторые люди воспринимают участие медперсонала как замену любви. Поэтому неудивительно, если после нового стресса миз Уайт стала добиваться, чтобы в больницу попал ее ребенок. Каждый раз, передавая девочку в руки медиков, она сама, как посредник, получает сочувствие, подобное тому, которое получила в свое время в психиатрической больнице.
– Может ли она ранить собственную дочь, не осознавая этого?
– Вероятно, хотя сказать определенно, не осмотрев ее, конечно, нельзя. Могу лишь констатировать, что в прошлом она страдала от тяжелой депрессии и потрясение, вызванное новой внебрачной связью мужа, было вполне способно спровоцировать диссоциативное расстройство. Чтобы больше не испытывать боли, она предпочитает мысленно абстрагироваться. Это происходит в моменты особенно остро ощущаемого одиночества. Именно тогда она и ранит дочь.
– Как вы думаете, какова будет реакция миз Уайт, если ее обвинят в причинении вреда собственному ребенку?
– Она будет все категорически отрицать. Такое ужасное обвинение очень огорчит и рассердит ее. Она скажет, что любит дочь и желает ей только здоровья.
Остановившись возле стола ответчицы, Мец спрашивает:
– Доктор Берч, Вера, как вы знаете, в больнице. Если на протяжении какого-то времени мать не будут к ней подпускать, что, на ваш взгляд, произойдет?
Психиатр вздыхает:
– Я не удивлюсь, если девочка внезапно выздоровеет.
Вечер 3 декабря 1999 года
Мы с Джоан сидим вдвоем в опустевшем зале суда.
– Что будете делать? – спрашивает она.
– В больницу не поеду, если вы об этом.
– Я не об этом. Я хотела узнать… есть ли у вас другие планы.
– Пожалуй, вернусь домой, приму горячую ванну, а потом суну голову в духовку.
– Не смешно. – Джоан дотрагивается до моей руки. – Хотите, позвоню доктору Йохансену? Уверена: учитывая обстоятельства, он найдет для вас время. Поговорите с ним…
– Спасибо, не нужно.
– Тогда пойдемте куда-нибудь, выпьем…
– Джоан, я ценю вашу заботу. Но сегодня мне компания не нужна.
– Понятно. Значит, я поеду в больницу, узнаю про Веру, расскажу вашей маме про запретительное постановление и попрошу ее позвонить вам домой.
– Спасибо, Джоан. Вы идите, а я еще немножко посижу.
Она уходит. Слушая затихающее цоканье ее каблуков по коридору, я опускаю голову на руки и закрываю глаза. Напрягаю все внутренние силы, представляя себе Веру. Может, она почувствует, что я мысленно с ней.
Когда в зал входит служитель с машиной для полировки пола, я встаю. К моему удивлению, в коридорах и вестибюле еще довольно много суетящихся людей. Оказывается, если наше разбирательство на сегодня закончилось, это не значит, что закончились и все остальные. Вот какая-то женщина плачет, прислонившись к стене, а пожилой мужчина обнимает ее за плечи. Трое малышей бродят между рядами пластиковых стульев. Подросток стоит ссутулившись, как знак вопроса, у телефона-автомата и что-то яростно шепчет в трубку. Видеть Иэна я не хочу и все-таки разочарована тем, что он не ждет меня в холле.
Пошел снег – первый за эту зиму. Крупные снежинки падают на асфальт и тут же тают, как сон. Засмотревшись на них, я почти до последнего не замечаю, что Иэн стоит возле моей машины.
– Нам нужно поговорить.
– Нет, не нужно.
Он хватает меня за руку:
– Ты не хочешь со мной разговаривать?
– А ты, Иэн? Ты действительно хочешь, чтобы я разговаривала с тобой? Ждешь благодарности за свой звонок этому идиоту из «Бостон глоб»? Может, мне сказать тебе спасибо за то, что по твоей наводке он раскопал историю про Гринхейвен, а Малкольм Мец, вдохновившись этим, приписал мне какое-то психическое расстройство? Будто я калечу собственного ребенка?
– Мец и без меня замутил бы все это…
– Не смей оправдываться! – Я сажусь в машину и пытаюсь закрыть дверь, но Иэн ее удерживает.
– По-моему, я в тебя влюблен, – произносит он.
– С чего бы это? С того, что мне посчастливилось родить чудо-ребенка, который поднимет рейтинг твоего шоу?
– А что я должен был сказать? Когда я позвонил Макманусу, я тебя еще не знал. Потом не хотел тебе говорить, чтобы ты меня не возненавидела. А про Веру… Господи, ну я же вынужден был отделаться общими фразами! Или, по-твоему, я должен был на весь мир провозгласить, что считаю твою дочь настоящей целительницей?
– По-моему, Иэн, когда ты там стоял, ты о Вере вообще не думал. Ты ни о чем не думал, кроме своей репутации в шоу-бизнесе.
У него напрягаются челюсти.
– Может быть, я и думал о своей репутации, но о Вере думал тоже. И о тебе. Что мне сделать, чтобы тебя убедить? Могу отдать деньги, которые получил от Меца, Вере на колледж. Или какой-нибудь церкви. Могу выйти на публику и сделать какое угодно заявление. Я совершил ошибку и сожалею об этом. Почему ты не хочешь просто поверить мне?
Потому, думаю я. Моя дочь просто верила, и посмотри, что с ней случилось. Сделав сильный рывок, я все-таки захлопываю дверь.
– Мэрайя! – умоляюще произносит Иэн хриплым голосом. – Разреши мне поехать с тобой.
– Нельзя всегда получать что хочешь, – говорю я. – Даже тебе нельзя.
Я расскажу вам, что человек чувствует, когда готов умереть.
Много спишь, а когда просыпаешься, тебе хочется поскорее снова заснуть.
Целыми днями не ешь, поскольку пища продлевает существование.
По сто раз подряд перечитываешь одну и ту же страницу.
Перематываешь свою жизнь, как видеокассету, видишь эпизоды, от которых хочется плакать, эпизоды, на которых хочется остановиться, и эпизоды, которые хочется скорее прокрутить, но желания просто смотреть этот фильм дальше не возникает.
Забываешь причесаться, принять душ и одеться.
Наконец однажды ты чувствуешь, что у тебя остались силы только для одного решения, последнего, и ты его принимаешь, после чего тебе сразу становится легко. Начинаешь считать время, как не считала уже несколько месяцев. У тебя вдруг появляется секрет, при мысли о котором ты улыбаешься, и люди говорят, что ты прекрасно выглядишь, хотя на самом деле ты чувствуешь себя ракушкой, готовой разбиться на множество кусочков.
Я помню, как собиралась умирать. Брала в руки бритву и надеялась, что сумею сделать аккуратный глубокий разрез. Пыталась подсчитать, сколько минут пройдет, прежде чем я услышу голоса ангелов. Мне хотелось только одного: избавиться от себя, от этого тела и от будущего, в котором нет ничего, кроме боли.
В общем, я это проходила. Как никому другому, мне знакомо желание сдаться, когда не можешь больше терпеть. Однако, сама не зная почему, я отчаянно борюсь. Хватаюсь за соломинку, чтобы у Веры получилось то, в чем я когда-то потерпела поражение.
– Температура сто шесть[37]. Долго это продолжаться не может.
Подтверждая слова доктора, Верины ручки и ножки вытягиваются, а потом она начинает метаться из стороны в сторону.
– Опять приступ! – кричит доктор.
Медсестра осторожно оттаскивает Милли от постели девочки:
– Мэм, пропустите меня, пожалуйста.
Врач берет Веру за одно запястье, сестра – за другое. Детское тельце выгибается и дергается в неровном ритме ярмарочного аттракциона.
– Снова кровь пошла, – бормочет медсестра.
– Надавите и приподнимите, – командует доктор.
По нажатию кнопки кровать приподнимается, две сестры давят на Верины ладони. Шум их возни внезапно пронзают высокие гудки, заставляющие Милли резко повернуть голову к монитору над кроватью внучки.
– Носилки! В реанимацию! – кричит доктор, делая непрямой массаж сердца.
В течение нескольких минут палата наполняется медперсоналом.
– Ресслер, готовьте дыхательный мешок, вводите трубку. Компрессии грудной клетки пятнадцать в минуту. – Врач проверяет у Веры пульс и выкрикивает новые команды: – Уайетт, ставьте центральный катетер и вливайте лактат Рингера на максимальной скорости. Литр раствора. Эбби, кровь на клинический анализ, тромбоциты, группу и резус.
– Давайте выйдем, мэм, чтобы врачи могли помочь вашей внучке.
Выпровоженная медсестрой в коридор, Милли стоит, прислонившись лицом к стеклянной двери детской реанимации, и видит, как кто-то разрывает Верину больничную сорочку, чтобы приладить к маленькой груди дефибриллятор. Сама того не осознавая, Милли подносит руку к собственному сильному сердцу.
Через полчаса
Джоан сидит рядом с Милли в комнате отдыха для пациентов. Она вообще не любит больницы, но здесь ей почему-то – она и сама не может понять почему – особенно некомфортно. Она ободряюще улыбается матери Мэрайи, чтобы та продолжала рассказ.
– Доктор считает, – говорит Милли со слезами на глазах, – что можно дать хороший прогноз. Остановка сердца продлилась меньше минуты, дыхательные пути чистые, пульс ровный.
Джоан смотрит на девочку, безвольно лежащую на больничной кровати:
Читать бесплатно другие книги:
