Сохраняя веру Пиколт Джоди

– Общались ли вы как специалист с Мэрайей Уайт?

– Нет.

– Общались ли вы как специалист с Верой Уайт?

– Нет. Господи, она же в коме!

– Тогда на каком основании вы ставите столь редкий диагноз? На основании прочитанных вами газетных статей, на основании отзывов врачей, на основании сохранившихся в психиатрической клинике документов семилетней давности… или просто на основании слухов?

– Нет…

– Разве вы можете поставить диагноз, не побеседовав ни с ребенком, ни с матерью?

Щеки доктора вспыхивают.

– Можно поставить диагноз условно. Я всего в шаге от окончательного вывода.

Джоан вздергивает бровь:

– Понимаю. Итак, вы условно заявляете, что у Мэрайи Уайт делегированный синдром Мюнхгаузена. Но вероятно, имеющиеся симптомы могут свидетельствовать и о каком-либо другом заболевании?

– Миз Стэндиш, всегда можно предположить что-то еще. Но я много лет изучаю синдром Мюнхгаузена, и этот диагноз представляется мне наиболее вероятным.

Джоан смотрит в свои записи:

– Вы когда-нибудь слышали о соматизированном расстройстве?

– Разумеется.

– Не могли бы вы объяснить нам, что это такое?

– Это расстройство, при котором у пациента обнаруживаются симптомы, вызванные психологическими причинами. Иначе говоря, в том, что он болеет, виновата его собственная психика. Например, ребенок может покрываться сыпью при каждом визите отца. В таких случаях внешние симптомы являются выражением внутренней психологической проблемы. Иногда дети подобным образом подсознательно привлекают к себе внимание.

– Вы видели таких пациентов?

– Много раз.

– Это расстройство гораздо менее редкое, чем синдром Мюнхгаузена, верно?

– Да.

– А правда ли, доктор, что соматизированное расстройство и синдром Мюнхгаузена часто выглядят похоже?

– Да. В обоих случаях симптомы не имеют органической этиологии. В первом случае потому, что они сфальсифицированы, во втором – потому, что вызваны психологической причиной.

– Понятно. А как соматизированное расстройство диагностируется?

– Проводится беседа с родителями и с ребенком. Также необходим ряд медицинских анализов.

– То есть используется та же стратегия, что и для синдрома Мюнхгаузена?

– Да. Но определяющим фактором здесь является исчезновение симптомов в результате изоляции от родителя. Если у ребенка соматизированное расстройство, он продолжает болеть и в отсутствие матери.

Джоан улыбается:

– Ваша честь, разрешите к вам подойти.

Судья кивает, оба адвоката подходят.

– Ваша честь, позвольте мне, пожалуйста, небольшую вольность. Я хотела бы продемонстрировать живой экспонат.

– Что еще, черт возьми, за экспонат? – хмурится Мец. – Цыпленок?

– Сейчас увидите. Ваша честь, мне это действительно очень нужно.

– Вы не возражаете, мистер Мец? – спрашивает судья.

– Не возражаю. Сегодня я великодушен.

Получив согласие Ротботтэма, Джоан кивает Кензи ван дер Ховен, та подходит к задней двери и подает знак приставу, который вводит в зал суда Веру.

На Вере розовое платье на тон светлее костюма Джоан, серебристые волосы блестят. Заразительно улыбаясь, девочка машет Мэрайе, а журналистов, синхронно разинувших рты, как будто даже не замечает. Если бы не бледность и не бинты на ручках и на шейке, никто бы не предположил, что несколькими часами ранее ее жизнь висела на волоске.

Мец в замешательстве. Он смотрит на Колина, который внезапно нашел нечто очень интересное у себя на коленях.

– Вы знали об этом? Знали?

Прежде чем Колин успевает ответить, Джоан говорит:

– Доктор Берч, вам знаком этот ребенок?

– Думаю… Полагаю, это Вера Уайт, – отвечает эксперт.

– Когда вы видели ее в прошлый раз?

– В субботу поздно вечером. Было непохоже, что она доживет до конца выходных.

Его глаза расширены от удивления.

– Как вы оцениваете ее состояние сейчас?

– Она выглядит превосходно! – торжествующе улыбается Берч.

– Чем вы это объясните?

Психиатр бросает гордый взгляд сначала на Меца, потом на Джоан:

– Очевидно, мое предположение оказалось верным. У Мэрайи Уайт делегированный синдром Мюнхгаузена. В ее отсутствие болезнь Веры, как мы все видим, резко пошла на спад. – Он указывает на девочку, чинно сидящую рядом с Кензи ван дер Ховен. – Надеюсь, что суд и в дальнейшем будет держать Мэрайю Уайт на расстоянии от ребенка.

– Доктор, не могу выразить, как я вам признательна, – широко улыбается Джоан.

Несколько встревоженный, Малкольм Мец просит паузу. Он плохо знает Джоан Стэндиш, но в одном не сомневается: едва ли она решила подарить ему победу. Когда судья объявляет короткий перерыв, Мец дотрагивается до плеча клиента:

– Пойдемте выпьем кофе. Пока все идет превосходно, правда?

– Джоан, что вы делаете? – спрашивает Мэрайя, оставшись наедине со своим адвокатом в комнатушке размером с кладовку для инвентаря уборщицы.

– Положитесь на меня.

– Вы все выставляете так, будто это я ранила Веру! Почему вы не сказали этому психиатру, что я видела ее в воскресенье?

– Хотя бы потому, что тогда вы бы тут же угодили за решетку.

Мэрайя прищуривается:

– А эта ваша гипотеза, будто Вера сама заставляет себя болеть? Это же неправда!

– Мэрайя, у нас с вами три направления защиты, – вздыхает Джоан. – Во-первых, нужно доказать, что вы хорошая мать. Во-вторых – что Вера не страдает психозом. И в-третьих – что, кроме синдрома Мюнхгаузена, существуют и другие болезни. В общем, наша задача – представить некую альтернативу той истории, которую сочинила противоположная сторона. Если наша история окажется убедительнее, мы выиграем. Все просто. – Джоан прямо смотрит на свою клиентку. – Я не пытаюсь сделать Веру виноватой, чтобы оправдать вас. Я только пытаюсь устроить все так, чтобы ваша дочь осталась с вами.

Мэрайя поднимает глаза.

– Хорошо, – уступает она. – Делайте, что считаете нужным.

Судья Ротботтэм смотрит на Джоан поверх полуободковой оправы своих очков:

– Миз Стэндиш, хотите ли произнести вступительную речь?

– Вообще-то, Ваша честь, я не планировала…

– Неужели? – бормочет он. – Похоже, в это дело и правда вмешался сам Господь Бог!

– …но после всего произошедшего я, пожалуй, действительно скажу несколько слов. – Она выходит, встает перед своим столом и сухо начинает: – Дело у нас на самом деле непростое. Мало того что речь идет об опеке над ребенком, есть еще и сопутствующие обстоятельства, осложняющие ситуацию. Проигнорировать эти обстоятельства невозможно: не случайно же девочку показывают в выпусках новостей! Если слушать все эти репортажи… Вера Уайт говорит, что видела Бога. Нелепость, не правда ли? – Джоан улыбается, качая головой. – Мистер Мец говорит, что виновата в этом Мэрайя Уайт. Дескать, мать каким-то образом вызывает у дочери галлюцинации, а в придачу еще и ранит ее физически. Это, по-моему, еще бо`льшая нелепость. – Джоан смотрит в окно, за которым быстро падает снег. – Знаете, на днях я прочла, что в языке эскимосов более двадцати слов, обозначающих снег. Одно для хрустящих снежинок, другое – для мокрых, третье – для мелких, как песчинки… Если я выгляну на улицу, то, вероятно, увижу нечто красивое, мистер Мец подумает, что ему будет трудно ехать домой, а вы, Ваша честь, возможно, вспомните заснеженный склон горы. На одно и то же можно смотреть очень по-разному. Мистер Мец представил вам свой взгляд на предмет спора. Теперь я покажу вам те же факты, но несколько иначе. Прежде всего, в отличие от моего коллеги, я не считаю, что центральная фигура в этом деле – Мэрайя Уайт. По-моему, речь здесь о Вере. Я докажу вам, что она счастливая девочка. Она не больна, у нее нет психоза, и она определенно не в коме. Доказывать ложность или истинность ее божественных видений я не буду. Это не моя работа. Моя работа – продемонстрировать вам, во-первых, что она психологически благополучный и физически здоровый ребенок, во-вторых – что ее поведение не зависит от того, с кем из родителей она останется. Так с кем же ей жить? Вот в чем вопрос. – Джоан делает глубокий вдох. – Ответ: с Мэрайей Уайт. И это я тоже докажу. Что бы ни случилось в довольно далеком прошлом, сейчас о Вере никто не позаботится лучше, чем ее мать. – Джоан ведет пальцем по краю стола. – Мистер Мец предложил вам свою интерпретацию обстоятельств жизни Веры Уайт. Это то, что он хочет видеть. Но не следует безоговорочно доверять его глазам.

Доктор Мэри Маргарет Келлер, похоже, нервничает. Ее взгляд бегает по залу суда, как будто она следит за мышью, которую никто другой не видит. Сев на свидетельское место, она то скрещивает ноги, то ставит их рядом. А когда Джоан просит ее представиться и рассказать о своем образовании, ее голос дрожит.

– Как долго вы работаете детским психологом, доктор Келлер? – спрашивает Джоан.

– Семь лет.

– На чем вы специализируетесь?

– Ко мне чаще всего приводят маленьких детей, получивших психологическую травму в семье.

– Почему с Верой Уайт работали именно вы?

– Собственный психиатр миссис Уайт, доктор Йохансен, порекомендовал меня ей. Он позвонил мне лично и попросил, чтобы я занялась этой девочкой.

– Сколько раз вы встречались с Верой?

– Четырнадцать, – отвечает доктор Келлер, складывая руки на коленях.

– В чем заключались ваши занятия?

– Главным образом я наблюдала за тем, как она играет. Это отличный способ выявления поведенческих отклонений.

– И что же вы можете сказать о поведении Веры?

– У нее развился мощный механизм защиты: она придумала себе подругу, которая ее оберегает. Вера называла ее хранительницей. С психологической точки зрения это было совершенно оправданно: маленькой девочке, пережившей несколько потрясений, нужен кто-то, кто всегда защитит ее. Я сочла такую реакцию вполне здоровой.

– Что же произошло потом?

– Миссис Уайт забеспокоилась из-за того, что временами Вера стала вести себя несообразно с тем, как ее воспитывали. Она начала цитировать библейские стихи, хотя никогда не видела Библию. Кроме того, нескольким больным людям после встречи с ней стало легче.

– Какие выводы вы сделали?

– Делать выводы я не торопилась, – грустно улыбается доктор Келлер. – Но заподозрила, что под хранительницей девочка подразумевает ангела-хранителя или даже Бога. – Доктор снимает очки и протирает их краем юбки. – Божественные видения – признак психоза, – поясняет она. – Мне не давало покоя то, что во всем остальном Вера ведет себя совершенно нормально. И все-таки с согласия миссис Уайт я назначила девочке пробный курс рисперидона.

– К каким последствиям это привело?

– Пациентка стала сонливой и легко утомляемой, но видения не прекратились. Мы попробовали другой антипсихотический препарат. С тем же результатом.

– И что, доктор Келлер, вы сделали потом?

– Я позвонила коллеге, специалисту по детским психозам. Он понаблюдал за Верой и согласился со мной в том, что у нее никакого психоза нет. Я окончательно утвердилась в своем заключении: в этом мире много вещей, которых я не понимаю, но как выглядит ребенок, страдающий психозом, мне отлично известно. Вера – не такой случай.

Джоан передает право допроса свидетельницы Мецу.

– Доктор Келлер, вы понимаете, что следует из ваших слов? – спрашивает он.

Она вспыхивает:

– Понимаю.

– Правда ли, что вы двенадцать лет проучились в католической школе?

– Да.

– И были воспитаны в духе истового католицизма?

– Да.

– Правда ли, доктор, что на симпозиуме вы сказали, будто однажды сами видели Бога, когда молились?

Доктор Келлер опускает взгляд:

– Тогда я была всего лишь ребенком… но запомнила это на всю жизнь.

– Так, возможно, эти ваши воспоминания предрасположили вас к тому, чтобы поверить в истинность видений Веры?

Психиатр поднимает глаза и смотрит с холодным профессиональным спокойствием:

– Независимо от моего личного опыта, мистер Мец, я провела ряд клинических исследований…

– Да или нет, доктор Келлер?

– Нет! – резко говорит она.

Мец закатывает глаза:

– Да бросьте, доктор! Разве вы не верующая?

– Верующая.

– Разве вы не посещаете церковь каждую неделю?

– Посещаю.

– И вы заключаете, что девочка действительно видит Бога. А если бы на вашем месте оказался… ну, к примеру, атеист? – Мец поворачивается к зрителям и отыскивает взглядом Иэна Флетчера. – Может быть, он пришел бы к иному выводу?

– Если бы я была атеисткой, – отвечает доктор Келлер, – то все равно осталась бы психиатром. И все равно заключила бы, что у этого ребенка нет никакого психического заболевания.

Мец сердито щурится. Все идет не так, как он планировал. Эта дамочка должна была «сдуться» еще пять вопросов назад.

– Доктор Келлер, насколько мне известно, вы рассказали о случае Веры Уайт на психиатрическом симпозиуме?

– Да.

Мец продолжает наступать:

– Не затем ли вы это сделали, доктор, чтобы привлечь к себе внимание?

– Такое внимание не сулило мне никакой выгоды. Наоборот, я рисковала собственной репутацией. – Она грустно улыбается. – Далеко не каждый психиатр захочет официально заявить, что его пациент видит Бога.

– И все же, – повторяет Мец, – вы привлекли к себе внимание, разгласив конфиденциальную информацию о своей клиентке. Этично ли это?

Доктор Келлер в очередной раз удивляет его: открывает тетрадь, лежащую у нее на коленях, и достает оттуда какую-то бумагу.

– Вот подписанный Мэрайей Уайт документ, согласно которому я имею право представить на симпозиуме медицинский случай ее дочери, не называя имени и фамилии.

– Прекрасно! – восклицает Мец. – Значит, мы имеем письменное подтверждение того, что Мэрайя Уайт сутенерски использовала собственного ребенка для привлечения аудитории.

– Мы с миссис Уайт все подробно обсудили, – отвечает доктор Келлер. – Я надеялась, что кто-нибудь из специалистов, имеющих больший опыт, чем я, поможет нам проследить корни Вериных видений. Одна голова, знаете ли, хорошо, а двадцать лучше. Нам нужна была вовсе не аудитория, мистер Мец. Мы искали средство решения проблемы.

– Вы беседовали с миссис Уайт как психотерапевт?

– Нет, в этом качестве я работала только с ее дочерью.

– Можете ли вы с полной уверенностью сказать, что в глубине своей нездоровой души эта женщина не хотела с вашей помощью выставить ребенка на всеобщее обозрение?

Доктор Келлер смотрит сначала на Мэрайю, потом на Веру, сидящую через несколько рядов.

– Нет, – говорит психиатр, и это слово мягко падает в протянутую ладонь Меца.

– Ее доставили в отделение экстренной помощи с кровоточащими ранами на обеих руках, – отвечает доктор Блумберг на вопрос Джоан. – Обычные процедуры не помогли остановить кровь, и тогда вызвали меня.

– Что вы предприняли?

Доктор откидывается на спинку стула:

– Сделал рентген кистей рук.

– Каков был результат?

– Я не обнаружил никаких признаков травмы: ни разрыва тканей, ни повреждения костей. Сквозные отверстия постоянно медленно кровоточили, но совершенно не были похожи на проколы.

– Сталкивались ли вы с чем-нибудь подобным прежде?

– Никогда. Я был в полном замешательстве. Я консультировался с коллегами: педиатрами, ортопедами, хирургами… Одну за другой мы отмели все возможные медицинские причины кровотечения. В итоге я просто оказал девочке необходимую помощь и отправил ее домой, а сам стал изучать медицинские журналы.

– И что же в них говорилось?

– Что, как многим известно, подобные случаи неоднократно наблюдались в прошлом. В далеком прошлом. Я и сам был склонен относиться к таким утверждениям с осторожностью, но, по всей видимости, у католических святых действительно были стигматы – кровоточащие раны на ладонях, ступнях и/или боках. Медицински необъяснимые, но удостоверенные.

– Когда был зафиксирован последний случай? – спрашивает Джоан.

– Протестую! Этот вопрос вне компетенции доктора Блумберга.

– Протест отклоняется, – говорит судья. – Так когда же, доктор?

– Был некий падре Пио, умерший в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Но самый известный стигматик – это, пожалуй, Франциск Ассизский. Он жил в конце двенадцатого – начале тринадцатого века. Пишут, что стигматы – вполне реальные и очень болезненные раны.

– Каковы основные признаки стигматов?

– Их невозможно вылечить обычными средствами, используемыми для остановки кровотечения и повышения свертываемости. Кровь может сочиться несколько месяцев или даже несколько лет подряд, но нагноения, как при обыкновенных долго не заживающих ранах, не происходит.

– У Веры вы наблюдали такую картину?

– Очень похожую.

– Вы официально поставили Вере диагноз «стигматы»?

– Нет, – кривится Блумберг. – Мой скепсис мне этого не позволил. Я написал, что, взвесив все симптомы, не исключаю такой вероятности. Честно говоря, этот диагноз меня до сих пор смущает.

– В каком медицинском состоянии Вера была в прошлые выходные?

– В тяжелом. Отказали почки, дважды останавливалось сердце, бок и руки снова начали кровоточить. Девочка впала в кому, и, как медик, я не рассчитывал на то, что она очнется.

– В каком состоянии Вера находится сейчас?

– В удивительно хорошем, – улыбается Блумберг. – Детские организмы часто быстро восстанавливаются, но такое стремительное выздоровление – это и в самом деле поразительно. Все системы органов функционируют на сто процентов или приближаются к этому.

– Вероятно ли, доктор, что сбои в работе Вериных почек и сердца были кем-то спровоцированы искусственно?

– Нет. В отделении интенсивной терапии рядом с больной постоянно находился кто-нибудь из медицинского персонала. И в ее крови не было обнаружено никаких препаратов, которые способны, к примеру, вызывать остановку сердца.

– Мог ли кто-нибудь поранить руки и бок Веры?

– Как я уже сказал, – качает головой доктор, – признаки травмы отсутствуют. Раны на Вериных ладонях – по сути, даже не раны, а маленькие тоннели, проходящие сквозь кожу, кости и сухожилия. – Он показывает кисть руки. – Здесь, миз Стэндиш, больше костей, чем в любой другой части человеческого тела. Вы обязательно травмируете их, если воткнете сюда какой-либо предмет. А у Веры ткани, как ни странно, не повреждены. Но кровь сочится.

– Доктор, закон обязывает вас докладывать соответствующим органам о случаях жестокого обращения с детьми?

– Да, любой врач должен это делать.

– Полгода назад, когда к вам впервые привезли Веру Уайт, вы обратились в полицию?

– Нет.

– А в прошлый четверг?

– Нет.

– Почему?

– Потому что для этого не было никаких оснований.

– Спасибо, – говорит Джоан. – У меня вопросов больше нет.

– Доктор Блумберг, как часто вам приходится сталкиваться со стигматами? – спрашивает Мец.

– Этот случай первый, – улыбается врач.

– И тем не менее вы чувствуете себя вправе высказываться по данному вопросу как эксперт? Или, поскольку вы не смогли поставить Вере окончательный диагноз, ваше мнение – это все-таки лишь гипотеза?

– Некоторые гипотетически возможные варианты, мистер Мец, я смог вполне уверенно исключить. Прямая и непрямая травма конечностей отпала сразу. Затем я проверил, не кожная ли это секреция, не выделяют ли какое-нибудь вещество нервы, прилегающие к коже. Но нет, лабораторно доказано, что это именно кровь. Диагноз «стигматы» оказался наиболее близок к той клинической картине, которую я наблюдал.

– Вы можете со стопроцентной уверенностью сказать, что это стигматы?

– Разумеется, нет. Чтобы делать такие заявления, нужно быть не врачом, а, наверное, папой римским. Со стопроцентной уверенностью я могу сказать только одно: у Веры Уайт идет кровь. И медицинского объяснения этому явлению нет.

– Может быть, есть психологическое?

Блумберг пожимает плечами:

– В журналах, которые я читал, описываются попытки вызвать появление стигматов под гипнозом. В нескольких очень редких случаях у пациентов выступило нечто вроде окрашенного пота. Но это была не кровь. Психиатры не получили научного доказательства того, что стигматы могут быть спровоцированы человеческим воображением.

– Возможно, раны были получены во время эпизода лунатизма?

– Вряд ли. Как я уже говорил, признаки повреждения тканей отсутствуют.

– Можете ли вы дать твердое заключение, что раны Веры не являются следствием ее собственных действий или действий другого лица?

– Об этом ничто не свидетельствует, – осторожно говорит Блумберг. – Окончательный диагноз я поставить не могу, но мне ясно, что это не случай жестокого обращения с ребенком. Миссис Уайт не отходила от дочери, очень хотела услышать от меня благоприятный прогноз и пришла в сильное замешательство, когда я гипотетически заговорил о стигматах.

– А вы видели случаи жестокого обращения с детьми, доктор Блумберг?

– К сожалению, да.

– В каком-нибудь из этих случаев родитель причинял ребенку боль у вас на глазах?

– Нет.

– В каком-нибудь из этих случаев родитель казался обеспокоенным прогнозом?

– Да, – признается доктор.

– В каком-нибудь из этих случаев родитель, травмировавший ребенка, привез его в больницу сам?

Блумберг прокашливается.

– Да.

Мец поворачивается:

– У меня все.

– Кензи? – шепчет Вера, дергая ту за рукав. – Мне нужно в туалет.

– Сейчас?

– Ага. Прямо сейчас.

Кензи берет девочку за руку и, извиняясь перед сидящими людьми, которых приходится побеспокоить, выводит ее из зала. В дамской комнате, когда Вера выходит из кабинки и моет руки, Кензи гладит ее по голове:

– Ну, как дела?

– Там очень скучно, – хнычет Вера. – Может, колы выпьем?

– Мы должны быть в зале. Это важно. Заседание скоро закончится.

– Но мы только попьем, и все! Пять минуточек?!

Кензи потирает затекшую спину:

– Ну ладно. Пять минуточек можно.

И она ведет Веру к автоматам, которые стоят в вестибюле. Кругом снуют люди: свидетели ждут минуты своей славы, адвокаты разговаривают по мобильным телефонам, рабочие укладывают на пол резиновые коврики. Кензи бросает в прорезь семьдесят пять центов и разрешает Вере нажать на кнопку.

– Ммм… Хорошо! – говорит девочка, сделав глоток из банки.