Загадочное происшествие в Стайлзе Кристи Агата
Тяжелая поступь подбитых гвоздями башмаков по гравиевой дорожке возвестила о приближении Мэннинга. Джон вопросительно глянул на Пуаро. Последний кивнул.
– Заходите, Мэннинг, – пригласил Джон. – Мне нужно поговорить с вами.
Медленно и робко садовник вошел из сада в кабинет через застекленные двери и остановился на почтительном расстоянии. Стащив с головы шляпу, он нервно мял ее в руках. Спина его сильно сгорбилась, хотя, вероятно, он выглядел старше своих лет, а его смышленые и проницательные глаза противоречили медлительной и весьма осторожной манере разговора.
– Мэннинг, – сказал Джон, – мне нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов, которые задаст вам этот господин.
– Ясное дело, сэр, – пробурчал садовник.
Пуаро живо выступил вперед. Скользнувший по нему взгляд Мэннинга отразил легкое пренебрежение.
– Вы ведь вчера днем высаживали бегонии на клумбе с южной стороны дома, не так ли, Мэннинг?
– Да, сэр, мы с Уиллом.
– А миссис Инглторп подошла к окну и позвала вас, верно?
– Да, сэр, позвала.
– Расскажите мне попросту, что именно произошло потом.
– Ну, в общем, сэр, ничего особенного. Она просто попросила Уилла съездить на велосипеде до деревни и привезти какую-то форму для завещания, или что-то в таком роде… я точно не знаю… она записала ему нужные слова на бумажке.
– И что же дальше?
– В общем, он так и сделал, сэр.
– А что произошло потом?
– Мы опять отправились сажать бегонии, сэр.
– Разве миссис Инглторп не позвала вас снова?
– Позвала, сэр, хозяйка позвала и меня, и Уилла.
– Зачем же?
– Она предложила нам зайти прямо к ней в комнату и поставить наши имена под каким-то длинным документом… там еще стояла ее подпись.
– А вы видели, что было написано над ее подписью? – резко спросил Пуаро.
– Нет, сэр, там лежала промокашка.
– И вы просто подписали там, где она велела вам?
– Да, сэр, сначала я, а потом и Уилл.
– И что же она сделала после этого?
– Ну, сэр, она сложила бумагу, сунула ее в длинный конверт и убрала в какую-то красную папку, что лежала у нее на столе.
– В какое время она первый раз позвала вас?
– Да вроде около четырех, сэр.
– Не раньше? Не могло ли это случиться около половины четвертого?
– Нет, сэр, вроде нет. Скорее уж чуток позже четырех, а не раньше.
– Благодарю вас, Мэннинг, больше у меня нет вопросов, – любезно произнес Пуаро.
Садовник глянул на своего хозяина; увидев, что Джон молчаливым кивком отпустил его, он отдал своеобразную честь, приложив палец ко лбу, что-то тихо пробурчал и осторожно удалился в сад по своим же следам.
Мы обменялись взглядами.
– О боже! – глухо простонал Джон. – Какое странное совпадение.
– В чем же тут… совпадение?
– Что моя мать надумала написать завещание именно в день своей смерти!
– А вы уверены, Кавендиш, – прочистив горло, сухо спросил мистер Уэллс, – что это совпадение?
– Что вы подразумеваете?
– Ваша мать, как мне сказали, вчера днем имела бурный разговор… с кем-то…
– О чем вы говорите? – снова вскричал Джон. Он сильно побледнел, а в его голосе проявилась предательская дрожь.
– В результате того конфликта ваша мать внезапно поспешила составить новое завещание. Но его содержание мы, видимо, никогда не узнаем. Она никому не сообщила о его положениях. Сегодня утром, несомненно, миссис Инглторп хотела проконсультироваться со мной по этому поводу… но ей не дали шанса. Само завещание исчезает, и она уносит его тайну в могилу. Кавендиш, боюсь, ни о каком совпадении не может быть и речи. И месье Пуаро, я уверен, согласится, что эти факты наводят на серьезные размышления.
– К чему бы ни привели эти размышления, – подхватил Джон, – мы весьма благодарны месье Пуаро за то, что он пролил нам свет на это дело. Полагаю, вы не сможете ответить мне, месье, что именно навело вас на мысль о завещании?
– Каракули на старом конверте, – с улыбкой ответил Пуаро, – и свежие посадки на клумбе бегоний.
Джон, по-моему, предпочел бы продолжить разговор, но в этот момент с улицы донеслось громкое ворчание мотора, и все мы, обернувшись к окну, увидели подъехавший к главному входу автомобиль.
– Эви! – воскликнул Джон. – Простите меня, Уэллс.
Он торопливо вышел в холл.
Пуаро заинтригованно глянул на меня.
– Мисс Говард, – пояснил я.
– Ах, как я рад, что она приехала, – откликнулся он. – Женщины, Гастингс, бывают тоже умными и восприимчивыми. Хотя, по господнему произволу, порой и обделены красотой.
Я последовал примеру Джона и вышел в холл, где мисс Говард старалась выпутаться из плотных слоев вуали, покрывающих ее голову. Заметив брошенный на меня взгляд, я внезапно испытал мучительное чувство вины. Ведь эта женщина так настоятельно просила меня приглядеть за миссис Инглторп, а я, увы, пропустил ее просьбы мимо ушей! Как же быстро и как пренебрежительно я выбросил из головы ее слова… И вот теперь, когда она оказалась столь трагически права, я устыдился своего легкомыслия. Видимо, она отлично знала, что представляет собой Альфред Инглторп. Интересно, произошла бы у нас трагедия, если бы она осталась в Стайлзе, или злодей испугался бы ее бдительных глаз?
Я вздохнул с облегчением, когда она приветствовала меня своим хорошо запомнившимся мне болезненно-крепким рукопожатием. В ее печальном взгляде, хвала Господу, не таилось упрека; покрасневшие глаза выдавали, что Эви дала волю слезам, но в целом она не изменила привычному, грубовато-резкому и лаконичному стилю общения.
– Выехала, как только получила телеграмму. Едва вернулась с ночного дежурства. Взяла напрокат машину. Быстрее сюда не добраться.
– Эви, вы успели позавтракать? – спросил Джон.
– Нет.
– Я так и думал. Пойдемте, стол еще накрыт, и для вас заварят свежий чай. – Он оглянулся на меня. – Будьте любезны, Гастингс, позаботьтесь о ней. Меня еще ждет Уэллс… Ах да, Эви, позвольте представить вам месье Пуаро. Вы понимаете, он помогает нам.
Пожимая руку Пуаро, Эви подозрительно смотрела через его плечо на Джона.
– Что значит помогает, в чем?
– Помогает нам провести расследование.
– Нечего тут расследовать. Разве его еще не арестовали?
– Кого арестовали?
– Как кого? Альфреда Инглторпа, конечно!
– Эви, дорогая, не стоит делать скоропалительных выводов. По мнению Лоуренса, наша мать умерла от сердечной недостаточности.
– Ну и дурак ваш Лоуренс! – парировала мисс Говард. – Безусловно, бедняжку Эмили убил Альфред Инглторп… сколько уж раз я вам повторяла, что он способен на любую подлость?
– Не надо так кричать, дорогая Эви. Наши мысли и подозрения пока лучше оставить при себе. Дознание назначено только на пятницу.
– А до этого будем молоть всякий вздор! – Презрительная усмешка мисс Говард выглядела на редкость впечатляюще. – Похоже, вы все тут ополоумели. Да к пятнице этот тип уже смоется из Англии! Если у него есть хоть капля ума, то он не станет покорно ждать, пока его здесь повесят.
Джон Кавендиш беспомощно взглянул на нее.
– Я понимаю, что происходит, – запальчиво заявила она, – вы наслушались докторов. Нельзя их слушать. Что они могут понимать? Ничегошеньки… и уже одного этого достаточно, чтобы понять, насколько они опасны. Мне ли их не знать, мой отец тоже врачевал… А такого неимоверного глупца, как ваш коротышка Уилкинс, я еще в жизни не встречала. Сердечная недостаточность! Именно что-то в таком роде он и мог сказать. Любой разумный человек сразу понял бы, что ее отравил муж. Я всегда говорила, что он прикончит ее, бедняжку, в собственной постели. И вот, пожалуйста, он осуществил свой коварный план. А вы только и можете, что бубнить всякие глупости про сердечную недостаточность да уповать на пятничное дознание… Вам должно быть стыдно, Джон Кавендиш.
– А что же, по-вашему, мне следует сделать? – поинтересовался Джон, не сумев скрыть вялой улыбки. – Черт побери, Эви, не могу же я взять его за шиворот и оттащить в местный полицейский участок.
– Ну, кое-что все-таки можете. Выяснить, допустим, как он исхитрился отравить ее. У этого мерзавца изощренный ум. Может, он воспользовался ядом с липучек от мух… Надо узнать у кухарки, не пропало ли чего из ее хозяйства.
Мне вдруг с неотвратимой определенностью представилось, что устройство мирного сосуществования мисс Говард и Альфреда Инглторпа под одной крышей, вероятно, будет задачкой, по сложности сравнимой с подвигами Геракла, и тогда я не позавидовал Джону. По выражению его лица я догадался, что он тоже вполне оценил трудности ситуации. Однако на данный момент Кавендиш предпочел спастись бегством и стремительно удалился.
Доркас принесла свежезаваренный чай. После ее ухода Пуаро отошел от окна и присел за стол напротив мисс Говард.
– Мадемуазель, – сдержанно произнес он, – вы позволите поговорить с вами?
– Говорите, – ответила эта дама, неприязненно глянув на него.
– Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?
– Я охотно помогу вам повесить Альфреда, – мрачно бросила она, – хотя виселица слишком слабое наказание для него. Этого убийцу следовало бы выпотрошить и четвертовать, как в добрые старые времена.
– Тогда наши цели совпадают, – заметил Пуаро, – поскольку я тоже стремлюсь предать преступника казни.
– Альфреда Инглторпа?
– Его или кого-то другого.
– Никого другого и быть не может. Пока этот прощелыга не появился тут, никто и не думал убивать бедняжку Эмили. Не скажу, что ее не окружали зубастые вымогатели… окружали. Но они охотились только за ее деньгами. А жизнь ее оставалась в безопасности. Но вот появляется мистер Альфред Инглторп… и буквально через пару месяцев – вуаля!
– Поверьте мне, мисс Говард, – с особой убедительностью произнес Пуаро, – если убийство совершил мистер Инглторп, то, честное слово, я обеспечу ему виселицу не менее впечатляющую, чем то дерево, на котором повесили Амана![19]
– Так-то лучше, – воодушевляясь, бросила мисс Говард.
– Но я должен попросить вас довериться мне. Сейчас ваша помощь может оказаться весьма ценной. И я скажу вам причину. Так вот, причина в том, что, хотя в этом доме царит траурное настроение, только ваши глаза покраснели от слез.
Мисс Говард моргнула от удивления, и в ее грубоватом голосе проявился новый оттенок.
– Вы правы, если намекаете на то, что я любила ее… Понимаете, по-своему Эмили была эгоистичной особой. Она щедро оказывала благодеяния, но далеко не бескорыстно. Она не позволяла облагодетельствованным забывать о ее щедротах, но из-за этого теряла их любовь. Впрочем, не думаю, что сама она осознавала это или же страдала от недостатка любви. Во всяком случае, надеюсь, что не страдала. Я же поступила сюда на других условиях. С самого начала я твердо определила свою позицию. «За мои услуги вы будете платить столько-то фунтов в год. И больше никаких подачек… не надо мне ни перчаток, ни билетов в театр – в общем, никаких подарков». Она не поняла меня… порой даже обижалась. Называла меня глупой гордячкой. Гордость тут ни при чем, но я не сумела объяснить ей свои мотивы. Короче, я сохранила чувство собственного достоинства. И потому, в отличие от всей этой своры, только у меня не было повода не любить ее. Я заботилась о ней. Защищала от их алчных притязаний, а потом появился этот пронырливый мерзавец, и – фьють! – мои многолетние заботы пошли прахом.
– Я понимаю вас, мадемуазель, – Пуаро сочувственно кивнул, – отлично понимаю ваши чувства. Они вполне естественны. Вам кажется, что мы тут зря прохлаждаемся, что нашим действиям не хватает рвения, но поверьте мне, это не так.
В этот момент появился Джон и пригласил нас с Пуаро подняться в спальню миссис Инглторп, поскольку они с мистером Уэллсом уже закончили изучать бумаги в столе будуара.
Когда мы поднимались по лестнице, Джон оглянулся на дверь столовой и, понизив голос, произнес:
– Кошмар… Как вы думаете, что произойдет, когда эти двое встретятся?
Я удрученно покачал головой.
– Я уже попросил Мэри постараться по возможности держать их подальше друг от друга.
– Вы думаете, она справится?
– Одному богу известно. Остается надеяться, что сам Инглторп не горит желанием столкнуться с ней.
– Ключи еще у вас, не так ли, Пуаро? – спросил я, когда мы подошли к запертой двери спальни.
Взяв у бельгийца ключ, Джон открыл дверь, и мы вошли внутрь. Адвокат направился прямо к столу, и Джон последовал за ним.
– Полагаю, самые важные бумаги моя мать хранила в этом бюваре, – заметил он.
Пуаро вытащил небольшую связку ключей.
– Позвольте мне, – сказал он. – На всякий случай я запер его нынче утром.
– Но бювар уже открыт.
– Невозможно!
– Смотрите, – сказал Джон, спокойно поднимая крышку.
– Mille tonnerres![20] – ошеломленно воскликнул Пуаро. – Как глупо… зачем же я таскал в кармане эти ключи!
Он бросился к бювару и, взяв его в руки, вдруг точно оцепенел.
– En voil une affaire![21] Замок-то взломали.
– Что?
Пуаро положил бювар на стол.
– Но кто взломал его? И зачем? Когда? И как? Ведь дверь-то была заперта! – в смятении восклицал каждый из нас.
Пуаро отвечал нам практически машинально, но твердо:
– Кто? Хороший вопрос. Зачем? Ах, хотелось бы мне знать. Когда? Я запер бювар всего час тому назад. А что до запертой коридорной двери, то в ней самый простой замок. Вероятно, он открывается практически любым другим дверным ключом.
Мы беспомощно переглядывались друг с другом. Пуаро перешел к камину. Лицо его выглядело спокойно, но я заметил, как сильно подрагивали его руки, когда в силу давней привычки он машинально начал выравнивать ряд вазочек на каминной полке.
– Послушайте, дело, по-моему, было так, – наконец нарушил он молчание. – В этом бюваре лежало нечто важное, какая-то улика, незначительная по сути, но тем не менее достаточно веская, чтобы связать нашего убийцу с преступлением. Для него было жизненно важно уничтожить улику прежде, чем кто-то успеет обнаружить и оценить ее значение. Поэтому он пошел на риск, большой риск, и проник сюда. Обнаружив, что бювар заперт, он был вынужден взломать его и тем самым выдал свое присутствие. Раз уж он решился на такой риск, значит, в бюваре хранилось нечто весьма опасное для него.
– Но что?
– Ах! – раздраженно взмахнув рукой, бросил Пуаро. – Этого как раз я не знаю. Какой-то документ, несомненно; возможно, тот самый листок бумаги, что Доркас видела у нее в руках вчера днем. А я… – его раздражение наконец выплеснулось, – какой же я жалкий, щепетильный болван! Я ни о чем не подозревал! Повел себя как идиот! Мне не следовало оставлять тут бювар без присмотра. Следовало забрать его с собой… Нет, троекратный дурак, безмозглая ищейка! И вот теперь улика пропала. Ее уничтожили… или не уничтожили? Может, есть еще шанс? Мы должны использовать любую возможность и…
В каком-то безумном порыве он вылетел из комнаты, а я, слегка опомнившись, последовал за ним. Но, выйдя из коридора, обнаружил, что Пуаро уже и след простыл.
На развилке лестницы стояла Мэри Кавендиш, глядя в холл, видимо, в том направлении, где исчез наш порывистый бельгиец.
– Мистер Гастингс, что случилось с вашим замечательным маленьким другом? Он пролетел мимо меня с каким-то безумным видом.
– Его очень расстроило одно дельце, – туманно ответил я.
На самом деле я просто не знал, что Пуаро предпочел бы пока скрыть от домочадцев. Увидев выразительную улыбочку, скользнувшую по губам миссис Кавендиш, я попытался перевести разговор на другую тему, спросив:
– Они ведь еще не виделись, правда?
– Кто?
– Мистер Инглторп и мисс Говард.
Она как-то странно глянула на меня.
– А вы дуаете, что если они встретятся, то произойдет нечто ужасное?
– Неужели вы так не думаете? – опешив, поинтересовался я.
– Нет, – заявила она, одарив меня своей мягкой улыбкой. – Я предпочла бы увидеть бурную ссору. Она могла бы разрядить атмосферу. Ведь сейчас все мы напряженно о чем-то думаем, но жутко мало говорим.
– Джон думает иначе, – заметил я. – Ему хотелось удержать их от встречи.
– Джон слишком многого хочет.
Что-то в ее тоне возмутило меня, и я выпалил:
– Старина Джон крайне порядочен и справедлив.
Она помолчала, с любопытством разглядывая меня, а потом заявила, к моему изумлению:
– Так вы верны старому другу… Такая черта достойна восхищения.
– А вы разве не отличаетесь верностью?
– Ах, я отношусь к дружбе менее щепетильно.
– Почему вы так говорите?
– Потому что это правда. Сегодня я могу быть очарована моими друзьями, но завтра, возможно, уже вовсе забуду о них.
Не знаю, что на меня нашло, но я страшно разозлился и заявил, довольно глупо и бестактно:
– Однако доктора Бауэрштайна вы, видимо, неизменно считаете очаровательным!
Мне пришлось мгновенно пожалеть о своих словах. Мэри точно окаменела. На ее лицо будто опустилось забрало шлема, полностью скрыв черты реальной женщины. Она молча развернулась и быстро пошла вверх по лестнице, а я стоял, как последний идиот, пялясь ей вслед.
Донесшиеся из холла суматошные крики вывели меня из оцепенения. Я услышал, как Пуаро громогласно рассказывает о пропавшей улике. Подумав, что моя дипломатичность оказалась напрасной, я испытал досаду. Этот маленький безумец, казалось, решил посвятить всех домочадцев в тайны расследования, хотя я лично сильно сомневался в разумности такой огласки. И вновь мне невольно стало жаль того, что мой разволновавшийся друг настолько потерял голову. Я быстро сбежал по ступенькам. При виде меня Пуаро практически сразу успокоился.
– Старина, – тихо произнес я, оттащив его в сторону, – разумно ли вы ведете себя? Не хотите же вы на самом деле, чтобы весь дом узнал о нашем досадном промахе… Вы же играете на руку убийце!
– Вы так думаете, Гастингс?
– Уверен.
– Ладно, ладно, друг мой, впредь я буду учитывать ваши предусмотрительные советы.
– Вот и хорошо. Хотя, к сожалению, они немного запоздали.
– Несомненно.
Он выглядел таким подавленным и смущенным, что я даже пожалел его, хотя продолжал думать, что он заслужил мой разумный упрек.
– Что ж, – изрек он в итоге, – нам пора уходить, mon ami.
– Вы считаете, что уже все закончили здесь?
– Да, на данный момент. Вы прогуляетесь со мной до деревни?
– С удовольствием.
Он взял свой маленький баул, и мы вышли в парк через застекленные двери гостиной. Навстречу нам попалась Синтия Мэрдок, и Пуаро галантно посторонился, пропуская ее.
– Простите, мадемуазель, позвольте задержать вас на минутку.
– Да? – Она заинтригованно обернулась к нему.
– Вам приходилось готовить лекарства для миссис Инглторп?
– Нет, – слегка покраснев, стесненно ответила Синтия.
– Только приносили ей порошки?
– Ах, да, однажды я принесла ей немного снотворного, – еще больше покраснев, призналась она.
– В этой коробке? – уточнил Пуаро, показав ей опустевшую коробку.
Она кивнула.
– Вы можете сказать мне, как оно называлось? Сульфонал? Или веронал?
– Нет, порошок бромида.
– Вот как! Благодарю вас, мадемуазель, всего наилучшего.
Мы быстро направились к выходу из парка. По пути я то и дело поглядывал на своего спутника. Раньше я частенько замечал, что в моменты волнения глаза его становятся по-кошачьи зелеными. И сейчас они сияли, как изумруды.
– Друг мой, – нарушил он молчание в конце концов, – у меня появилась одна оригинальная версия, довольно странная и даже невероятная… И в то же время… она объясняет все произошедшее.
Я пожал плечами. В глубине души мне подумалось, что Пуаро слишком увлекается разнообразными невероятными и причудливыми версиями. В данном случае, несомненно, очевидная правда буквально лежала на поверхности.
– В общем, вы получили объяснение отсутствия обычных сведений на аптечной коробке, – заметил я. – Очень простое, как вы и предполагали. Даже странно, как я сам об этом не подумал.
Пуаро, казалось, вовсе не слышал меня.
– Они l-bas[22] сделали еще одно открытие, – заявил он, указав большим пальцем через плечо в сторону особняка Стайлз-корт. – Мистер Уэллс упомянул о нем, когда мы поднимались в спальню миссис Инглторп.
– О чем же он поведал?
– В запертом письменном столе будуара они обнаружили завещание миссис Инглторп, написанное до ее недавнего замужества, в котором все ее состояние отписывалось Альфреду Инглторпу. Должно быть, она составила его сразу после их обручения. Оно изумило не только мистера Уэллса, но и Джона Кавендиша. Завещание было написано на специальном бланке и засвидетельствовано двумя другими слугами, Доркас действительно ничего не подписывала.
– А мистер Инглторп знал о нем?
– Говорит, что не знал.
– По-моему, стоит усомниться в его честности, – скептически заметил я. – И вообще, такое количество завещаний кажется мне подозрительным. Кстати, не поясните ли, как те каракули на конверте привели вас к мысли о составлении нового завещания?
– Mon ami, – с улыбкой произнес Пуаро, – случалось ли вам при написании письма остановиться, задумавшись о правописании какого-то слова?
– Да, частенько. Полагаю, каждый сталкивался с такими трудностями.
– Совершенно верно. А не приходилось ли вам в таком случае попробовать написать сомнительное слово разок-другой на промокашке или ненужном клочке бумаги, чтобы посмотреть, какое из написаний выглядит правильно?.. В общем, миссис Инглторп поступила именно так. Вы можете заметить, что слово «обладаю» произносится с тремя «а», но правильно начинать его с «о». Убедившись в правильности второго варианта, она и написала «Все, чем я обладаю». А теперь, что же это подсказало мне? Это подсказало мне, что миссис Инглторп в тот день писала что-то о принадлежащей ей собственности, и я сразу подумал о найденном в камине клочке бумаги и о вероятности написания нового завещания – ведь в таком документе вполне мог использоваться такой глагол. А возможность написания подтвердило чуть позже и еще одно обстоятельство. Из-за царившего в доме смятения нынче утром никто не подумал об уборке в будуаре, поэтому на полу около стола остались грязные земляные следы. Погода стояла сухой несколько дней, и такие следы могли оставить только особые посетители.
Подойдя к окну, – помедлив, продолжил Пуаро, – я немедленно обратил внимание на клумбы с недавно высаженными бегониями. Цвет земли на клумбах точно совпадал с оттенком грязных следов обуви на полу будуара; кроме того, я выяснил, что цветы высаживали вчера днем. Получив эти сведения, я и пришел к выводу, что один, а скорее всего, два садовника – поскольку на полу осталось две пары разных отпечатков – заходили в будуар. Ведь если бы миссис Инглторп просто захотелось поговорить с ними, она сделала бы это через окно, и им бы не пришлось нести грязь в дом. Тогда-то у меня возникла веская версия того, что она написала новое завещание и пригласила двух садовников заверить ее подпись. И вот дальнейшие события подтвердили правильность моей гипотезы.
– Какое остроумное решение! – невольно восхитился я. – Должен признать, что, увидев те нацарапанные на конверте слова, сам я пришел к абсолютно неверным выводам.
– У вас разыгралось воображение, – с улыбкой заметил Пуаро. – Как говорится, воображение нам славно служит, но волю ему лучше не давать. Обычно самым вероятным является простейшее объяснение.
– Тогда другой вопрос… Как вы узнали, что ключ от того бювара потерялся?
– Ну, точно я этого знать не мог. Просто моя догадка оказалась верной. Вы ведь тоже заметили на головке ключа погнутое проволочное колечко. Оно сразу навело меня на мысль о том, что ключ сорвался с брелка. И если бы ключ действительно потеряли и вновь нашли, то миссис Иглторп успела бы вернуть его в свою связку. Однако в ее связке я обнаружил один новый, блестящий ключ и понял, что это и есть запасной ключ от бювара, поэтому у меня возникла версия того, что кто-то другой вставил в замок бювара потерянный ключ.
– Да, – воодушевился я, – несомненно, бювар открывал Альфред Инглторп.
– Вы абсолютно уверены в его виновности? – Пуаро с любопытством взглянул на меня.
– Ну естественно. Ведь новые факты, видимо, еще более четко указывают на него.
– Напротив, – спокойно возразил Пуаро, – как раз добавляется несколько фактов в его защиту.
– Неужели?
– Именно так.
– Я вижу только один.
– И какой же?
– Что вчера ночью он отсутствовал в доме.
– «Пальцем в небо», как говорится у вас, англичан! Вы выбрали как раз тот факт, который, на мой взгляд, говорит против него.
– Почему же?
– Потому что, если мистер Инглторп знал, что прошлой ночью его жена будет отравлена, то наверняка постарался бы обеспечить свое отсутствие. И ушел он из дома под явно надуманным предлогом. Таким образом, остаются две возможности: либо он знал, что должно случиться, либо ему понадобилось уйти по иной причине.
– Но по какой? – недоверчиво спросил я.
– Откуда же я знаю? – ответил Пуаро, пожав плечами. – Безусловно, постыдной. Наш мистер Инглторп, смею сказать, изрядный мошенник… но совсем не обязательно убийца.
Я с сомнением покачал головой.
– Пожалуй, сейчас мы не сможем прийти к согласию, – заметил бельгиец. – Ладно, оставим пока этот вопрос. Время покажет, кто из нас прав. Давайте лучше рассмотрим другие аспекты нашего дела. Как вы объясняете то, что все двери в спальне были заперты изнутри?
– Ну, тут уж… – задумчиво протянул я, – тут уж надо призвать на помощь логику.
– Несомненно.
– Попробуем рассуждать логически. Двери были закрыты – мы видели это собственными глазами, однако наличие стеаринового пятна на полу и сожженное завещание доказывают то, что ночью кто-то входил в ее комнату. Вы согласны?
– Полностью. Пока все превосходно логично. Продолжайте.