Загадочное происшествие в Стайлзе Кристи Агата

– То есть вы хотите сказать, что подозревали его с самого начала?

– Да. И главное – потому, что кто бы ни выигрывал от кончины миссис Инглторп, ее муж выигрывал более других. От такого мотива невозможно отмахнуться. Придя вместе с вами в Стайлз в тот первый день, я понятия не имел, как совершено это преступление, однако, учитывая то, что мне сообщили о мистере Инглторпе, я подумал, что будет исключительно трудно отыскать его связь с убийством жены. Едва появившись в усадьбе, я сразу понял, что завещание сожгла сама миссис Инглторп. И кстати, друг мой, тут вы не можете пожаловаться, поскольку я всячески пытался показать вам важное значение того, что в разгар лета в спальне затопили камин.

– Да, да, – с нетерпением подтвердил я, – продолжайте.

– Что ж, друг мой, могу вам сказать, что на некоторое время мои подозрения в виновности мистера Инглторпа потеряли убедительность. Более того, против него обнаружилось так много улик, что я уже начал склоняться к версии его невиновности.

– А когда вы изменили мнение?

– Когда обнаружил, что чем больше я стараюсь оправдать его, тем сильнее он старается устроить свой арест. А последние сомнения отпали, когда я обнаружил, что Инглторп не имел никаких отношений с миссис Рэйкс, поскольку фактически она больше интересовала Джона Кавендиша.

– Но почему?

– Простая логика. Если бы Инглторп действительно завел интрижку с миссис Рэйкс, то его молчание стало бы вполне понятно. Однако, обнаружив, что все в деревне судачат как раз об увлечении Джона прелестной женой этого фермера, я осознал, что его молчанию придется дать совершенно иное толкование. Он абсурдно притворялся, что боится скандала, хотя такого рода скандал никак не мог его коснуться. Его притворство заставило меня серьезно задуматься, и постепенно я пришел к заключению, что Альфред Инглторп отчаянно стремился быть арестованным. Eh bien! С того самого момента я равно стремился не позволить арестовать его.

– Минуточку. Что-то я не пойму, зачем он так хотел быть арестованным.

– Затем, mon ami, что согласно законам вашей страны человеку, оправданному судом, нельзя второй раз предъявить то же самое обвинение. А как же иначе! Но он придумал все чертовски хитро! Безусловно, преступный план был разработан крайне методично. Сами подумайте, Инглторп ведь понимал свое положение, понимал, что его обязательно будут подозревать, поэтому и придумал чертовски хитрый план по обеспечению многочисленных сфабркованных против себя самого улик. Он хотел быть арестованным. Позднее он раскрыл бы свое безупречное алиби… и, вуаля, обеспечил бы себе пожизненную свободу!

– Но я по-прежнему не понимаю, как он умудрился, побывав в аптеке, подтвердить свое алиби?

– Неужели? – Пуаро в изумлении взглянул на меня. – Вы слишком простодушны, мой бедный друг! Как вы могли до сих пор не догадаться, что в аптеку ходила мисс Говард?

– Мисс Говард?

– Да, естественно. Кто же еще? Для нее это было проще всего. Рост у нее подходящий, да и тембр голоса низкий, почти мужской. Более того, вспомните, они же с Инглторпом дальние родственники, и между ними есть некоторое сходство, особенно в походке и манерах поведения. Это было проще простого. На редкость хитроумная парочка!

– А еще я никак не возьму в толк, как им удалось провернуть дельце с бромидом, – признался я.

– Bon! Ладно. Я попробую по возможности воссоздать для вас цепь событий. Я склонен думать, что наша мисс Говард отлично разбиралась в медицине. Помните, как-то раз она упомянула, что ее отец был врачом? Возможно, она даже помогала ему готовить лекарства или могла почерпнуть трюк с бромидом в одном из учебников, которые изучала мадемуазель Синтия, готовясь к сдаче экзамена. В любом случае она знала о том, что добавление бромида в микстуру, содержащую стрихнин, вызовет осаждение последнего. Вероятно, идея такого убийства посетила ее совершенно внезапно. Миссис Инглторп иногда принимала на ночь снотворное, держа порошки в известной вам коробочке. И нет ничего проще, чем незаметно высыпать содержимое пары пакетиков с бромидом в полный пузырек микстуры, присланный для миссис Инглторп из аптеки! Риска практически никакого. Ведь несчастье произойдет спустя почти две недели. Если кто-то и видел, что они брали это лекарство, то к тому времени уже все забудется. Мисс Говард специально устраивает ссору и уезжает из дома. А давность времени, прошедшего со дня ее отъезда, уничтожит любые подозрения. Да, весьма хитроумный план! Если бы они на том и остановились, то, возможно, их преступление так и осталось бы нераскрытым. Но этого им показалось мало. Они перемудрили и тем самым выдали себя.

Пуаро раскурил свою тонкую сигаретку и, затянувшись, устремил взгляд в потолок.

– В общем, желая бросить подозрения на Джона Кавендиша, они разработали очередной план – задумали расписаться в журнале при покупке стрихнина в аптеке почерком Джона. В понедельник миссис Инглторп должна была выпить последнюю дозу микстуры. И поэтому в тот самый понедельник, в шесть часов вечера Альфред Инглторп старательно обеспечивал себе алиби, встречаясь с разными людьми подальше от деревни. Мисс Говард уже состряпала небылицу о его романе с миссис Рэйкс, чтобы позднее объяснить его молчание. Но в те же шесть часов вечера мисс Говард в обличье Альфреда Инглторпа заходит в аптеку, рассказывает сказочку про больную собаку, получает стрихнин и оставляет запись в журнале от имени Альфреда Инглторпа, копируя почерк Джона, в подделке которого заранее поупражнялась. Однако, чтобы обезопасить ситуацию от случайного алиби самого Джона, она пишет ему анонимную записку – также подделывая его почерк, – в которой призывает его явиться в уединенное место, где его почти наверняка никто не увидит.

Итак, пока все идет по плану. Мисс Говард уезжает обратно в Миддлингхэм. Альфред возвращается в Стайлз. Он не подвергается никакому риску, поскольку стрихнин покупала мисс Говард, да и придумали-то такую покупку лишь для того, чтобы бросить смутное подозрение на Джона Кавендиша. Но вдруг происходит сбой. Миссис Инглторп забывает в тот вечер выпить микстуру. Испорченная сонетка, отсутствие Синтии, устроенное Инглторпом с помощью его же супруги, – все пропадает зря. И тогда он совершает… роковую ошибку. Видя, что миссис Инглторп ушла из будуара, он садится за свою конторку и пишет письмецо своей сообщнице, которая, как он боится, может всполошиться, подумав, что их план провалился. Вероятно, миссис Инглторп вернулась раньше, чем он ожидал. Захваченный, скажем так, на месте преступления, он засуетился и поспешно закрыл свой стол, опасаясь того, что если он останется в комнате, то его могут попросить вновь открыть конторку, и тогда миссис Инглторп увидит то письмо, что он еще не успел спрятать. В общем, он идет прогуляться в лес, легкомысленно не думая о том, что миссис Инглторп откроет его стол и обнаружит это уличающее письмо.

Однако, как мы знаем, именно так и произошло. Прочитав письмо, миссис Инглторп узнает о вероломстве своего мужа и Эвелин Говард, хотя, к сожалению, замечание о бромиде ни в коей мере ее не настораживает. Она понимает, что находится в опасности, но не ведает, в чем эта опасность таится. Решив пока не объясняться с мужем, она садится и пишет письмо своему адвокату, прося его прийти к ней завтра; также она намерена немедленно уничтожить только что написанное завещание. А роковое письмо прячет под замок.

– Значит, именно ради того письма ее мужу пришлось взломать замок бювара?

– Да, и, сознавая, на какой огромный риск он пошел ради изъятия этого письма, мы понимаем, какую важность оно для него имело. Ничто, за исключением злосчастного письма, не могло связать его с этим преступлением.

– Мне не понятно теперь только, почему, раздобыв эту улику, он сразу ее не уничтожил?

– Потому что боялся подвергнуться еще большему риску, сунув его в свой же карман.

– Не понял.

– Попытайтесь поставить себя на его место. По моим подсчетам, на то, чтобы забрать письмо, у него имелось не больше пяти минут перед самым нашим приходом на место преступления, поскольку до этого Энни подметала лестницу и заметила бы любого, кто пойдет в правое крыло. Представьте себе эту сцену! Инглторп входит в комнату, открывая дверь с помощью одного из подобных дверных ключей, спешно хватает бювар, обнаруживает, что тот заперт и ключа нигде не видно. Это стало для него ужасным ударом – ведь теперь он не сможет скрыть, как надеялся, свое присутствие в этой комнате. Однако он четко представляет, что должен пойти на такой риск ради изъятия проклятой улики. Быстро орудуя перочинным ножом, Инглторп вскрывает замок и, порывшись в бумагах, находит то, что нужно.

Но тогда перед ним встает новая дилемма: он не осмеливается спрятать эту улику в карман. Ведь его могут заметить на выходе из комнаты, могут обыскать… А уж если при нем обнаружат это письмо, то он будет обречен. Вероятно, в тот момент он также слышит доносящиеся снизу голоса мистера Уэллса и Джона, вышедших из будуара. Ему необходимо действовать немедленно. Куда же лучше всего спрятать этот ужасный листок бумаги? Содержимое корзины для бумаг будет наверняка проверено и изучено. У него нет никакой возможности уничтожить письмо, но и спрятать его в карман он не осмеливается. И вот он оглядывается вокруг и видит… как вы думаете, mon ami, что он видит?

Я в недоумении покачал головой.

– Через мгновение он разрывает листок на тонкие полоски, скручивает их в жгутики для разжигания огня и спешно добавляет к таким же бросовым бумажкам в вазу на каминной полке.

У меня вырвался изумленный возглас.

– Никому и в голову не придет искать там что-то, – продолжил Пуаро. – А позднее он надеялся улучить момент и, вернувшись в спальню, просто уничтожить эту единственную улику.

– Получается, что все это время улика маячила у нас перед глазами среди жгутиков в той вазе? – воскликнул я.

– Да, друг мой, – кивнув, признал Пуаро. – Именно там мне и удалось обнаружить свое «последнее звено», и я обязан поблагодарить вас за столь счастливую находку.

– Меня?

– Именно вас. Вы же сами напомнили мне, как дрожали мои руки, когда я выравнивал безделушки на той каминной полке!

– Ну да, однако при чем тут…

– При том, что вы оживили мою память. Понимаете, друг мой, я вспомнил, что раньше тем утром, когда мы с вами вдвоем осматривали спальню, уже выстроил там все в идеальном порядке. А раз все безделушки уже стояли симметрично, то зачем мне понадобилось снова выравнивать их, если только их не сдвинул кто-то за время нашего отсутствия?

– Боже мой, – пробормотал я, – так вот чем объяснялась ваша странная спешка… Вы помчались в Стайлз проверить, цела ли еще улика?

– Да, я стремился опередить время, надеясь наверстать упущенное.

– Но разве не странно, что Инглторп повел себя как дурак и оставил там эту улику, хотя имел массу возможностей уничтожить ее?

– Ах, нет, я позаботился о том, чтобы у него не осталось такой возможности.

– Вы?

– Да. Помните, как вы упрекнули меня за то, что своими криками я посвятил всех домочадцев в столь важную подробность расследования?

– Еще бы не помнить.

– Так вот, друг мой, я осознал, что такая известность остается нашим единственным шансом. Тогда еще было непонятно, является ли нашим преступником Инглторп, но я рассудил, что если он виновен, то вряд ли станет носить улику при себе, а скорее всего, где-то спрячет, поэтому, заручившись поддержкой домочадцев, я удачно помешал ему уничтожить ее. Он ведь уже находился под подозрением, и, громогласно объявив всем о взломе бювара, я обеспечил нам службу десятка сыщиковлюбителей, которые будут беспрестанно следить за ним, а сам он под их бдительными взглядами не посмеет больше искать попыток уничтожить то письмецо. Таким образом, Инглторп вынужден был уехать из дома, оставив скрученную в жгутики улику в вазе.

– Но ведь мисс Говард имела массу возможностей помочь ему.

– Верно, но мисс Говард, на наше счастье, не знала о существовании этого письма. Согласно разработанному ими плану, она даже близко не подходила к Альфреду Инглторпу. Им полагалось вести себя как заклятым врагам, и до тех пор, пока Джона Кавендиша законно не осудят, оба они не смели встречаться. Разумеется, я продолжал следить за мистером Инглторпом, надеясь, что рано или поздно он подскажет мне, где его тайник. Но он оказался слишком хитрым, чтобы совершить такую оплошность. К тому же, вероятно, успокоился, решив, что раз уж за целую неделю никому не пришло в голову искать ее в вазе, то вряд ли станут искать и дальше, а значит, улика находится в безопасном месте. Так что, если бы не ваше счастливое замечание, то, возможно, нам так и не удалось бы привлечь его к суду.

– Это я уже понял, а когда вы начали подозревать мисс Говард?

– Когда обнаружил, что она солгала на дознании о полученном ею письме от миссис Инглторп.

– Как, разве она солгала?

– Вы видели то письмо? Можете вспомнить, как оно примерно выглядело?

– Да, более-менее.

– Тогда вы вспомните, что у миссис Инглторп характерная манера письма, она обычно оставляла большие промежутки между словами. Но если вы обратили внимание на дату – «17е июля», – указанную в начале письма, то могли заметить, что она написана иначе. Понимаете, к чему я клоню?

– Нет, – признался я, – не понимаю.

– Вы не заметили, что это письмо было написано не 17го, а 7го – через день после отъезда мисс Говард? А ведь только цифра «1», написанная перед «7», – превратила дату в «17».

– Но зачем?

– Я тоже задался этим вопросом. Почему мисс Говард скрыла письмо, написанное семнадцатого июля, заменив его более ранним? И у меня тут же зародились подозрения. Помните, как я говорил вам, что разумно опасаться тех, кто не говорит правду?

– И тем не менее, – возмущенно воскликнул я, – после этого вы привели мне две причины, доказывающие, что мисс Говард не совершала этого преступления!

– Причем вполне весомые причины, – согласился Пуаро, – они и меня долго сбивали с толку, пока я не учел весьма значительный факт: родственную связь мисс Говард и Альфреда Инглторпа. Она не могла совершить преступление самостоятельно, но те самые причины ничуть не мешали ей обзавестись сообщником. И вот тогда-то и разыгралась ее чрезмерно страстная ненависть! Она скрывала совершенно противоположные чувства. Задолго до прибытия кузена в Стайлз их, несомненно, связывали узы страсти. Тогда они и придумали свой злодейский замысел – ему следовало жениться на богатой, но довольно глупой старой даме, побудив ее оставить все деньги ему, а потом довершить дело, устроив весьма хитро задуманное преступление. Если бы все пошло по плану, то они, вероятно, уже покинули бы Англию и роскошествовали на деньги их несчастной жертвы.

Да, они оказались на редкость коварной и бессовестной парочкой. Пока все подозревали его, мисс Говард тайно готовила совершенно иную развязку. Ведь она прикатила из Миддлингхэма, располагая всеми компрометирующими уликами. Сама-то она оставалась вне подозрений. И никто не обращал внимания на ее махинации. Поэтому ей легко удалось подсунуть стрихнин и очки в комод месье Джона. А бороду она спрятала в сундук на чердаке. Она же позаботилась о том, чтобы все эти улики рано или поздно должным образом обнаружились.

– Мне не совсем понятно, почему они стремились взвалить вину именно на Джона, – заметил я. – Гораздо проще, на мой взгляд, для них было бы выставить преступником Лоуренса.

– Да, но тут вмешался его величество случай. Все улики против Джона появлялись чисто случайно. На самом деле, должно быть, это даже обеспокоило нашу пару интриганов.

– Да и Лоуренс вел себя по меньшей мере странно, – задумчиво произнес я.

– Точно сказано. Вы понимаете, разумеется, что его подвигло на такие странности.

– Нет.

– Неужели вы не поняли, что он подозревал в этом преступлении мадемуазель Синтию?

– Что? – потрясенно воскликнул я. – Какая бессмыслица!

– Отнюдь. Я и сам рассматривал такую версию. Потому-то первым делом и спросил мистера Уэллса о завещании. Мои подозрения вызвали принесенные ею порошки бромида, а также и талантливое воплощение на маскарадах мужских персонажей, как поведала нам Доркас. В сущности, против нее имелось больше всего улик.

– Вы шутите, Пуаро!

– Ничуть. Неужели мне еще надо объяснить вам, почему так ужасно побледнел месье Лоуренс в спальне своей матушки в ту роковую ночь? Да ведь видя, как его мать терзают приступы, вызванные явным отравлением, он заметил за вашей спиной, что задвижка в комнату мадемуазель Синтии открыта.

– Но ведь на дознании он заявил, что она была закрыта! – воскликнул я.

– Заявил, – сухо бросил Пуаро, – что как раз подтвердило мои подозрения о том, что на самом деле задвижка была открыта. Он просто пытался защитить мадемуазель Синтию.

– Но чего ради ему вздумалось защищать ее?

– Он защищал свою любовь.

– Нет, Пуаро, тут вы плачевно заблуждаетесь! – рассмеявшись, возразил я. – Мне случайно стало известно, что о его любви к ней не может быть и речи, поскольку она ему даже не нравится.

– Кто это вам сказал, mon ami?

– Да сама Синтия.

– La pauvre petite![51] Это ее огорчало?

– Вот еще, она заявила, что его отношение ее решительно не волнует.

– Тогда она наверняка очень переживала, – заметил Пуаро. – Voil les femmes[52]… нам трудно понять их логику!

– Мне как-то не верится в то, что вы сказали о Лоуренсе, – мрачно заявил я.

– Но почему? Это было вполне очевидно. Разве вы не заметили, как кривилось лицо Лоуренса всякий раз, как Синтия разговаривала и смеялась с его братом? Наш рефлексирующий поэт додумался до того, что Синтия влюблена в месье Джона. Войдя в спальню матери и заметив все симптомы отравления, он пришел к заключению, что мадемуазель Синтия что-то знает об этом преступлении. Он едва не впал в отчаяние. Для начала размолотил на мельчайшие осколочки кофейную чашку, вспомнив, что девушка поднялась вчера вечером в эту спальню вместе с его матерью, и решив уничтожить возможность взятия проб кофе. И впредь поэтому он упорно, хотя и совершенно бесполезно, держался версии о «естественных причинах смерти».

– Ну а при чем тут «лишняя кофейная чашка»?

– Я почти не сомневался, что ее спрятала миссис Кавендиш, но мне хотелось убедиться. Месье Лоуренс не понял, что означали мои слова, однако здраво рассудил, что если он отыщет какую-то лишнюю кофейную чашку, то с его возлюбленной снимут подозрения. И он оказался прав.

– Остался еще один вопрос. Что хотела сказать нам умирающая миссис Инглторп?

– Естественно, она нзвала виновного, своего мужа.

– Боже мой, Пуаро, – вздохнув, сказал я, – по-моему, вы способны объяснить всё на свете. Как же я рад, что наше расследование так удачно закончилось! Даже Джон помирился с женой.

– И тоже благодаря мне.

– Почему это благодаря вам?

– Дорогой мой, разве вы не поняли, что именно это малоприятное судебное разбирательство вновь соединило их любящие души? Я не сомневался, что Джон Кавендиш по-прежнему любит свою жену. И она также любит его. Но они печально отдалились друг от друга. А началось их отдаление с недоразумения. Она вышла за него замуж без любви. И он знал об этом. И будучи по-своему чувствительным мужчиной, не мог навязываться, раз уж она не разделяла его чувства. И вот, когда он замкнулся в себе, ее любовь пробудились. Однако оба они необычайно горды, и именно гордость неумолимо разводила их все дальше. Джон предпочел увлечься миссис Рэйкс, а она также в отместку поддерживала дружеские отношения с доктором Бауэрштайном. Помните, как в день ареста Джона вы обнаружили меня в раздумьях, когда я пытался принять серьезное решение?

– Помню, и я отлично понимал ваши переживания.

– Простите, mon ami, но тогда вы ничего не поняли. Я пытался решить, стоит ли мне сразу оправдать Джона Кавендиша. Я мог оправдать его… хотя такой поступок мог помешать привлечь к ответу настоящих преступников. До последнего момента они совершенно не знали, каковы подлинные результаты моего расследования, и именно их неведению я отчасти обязан удачным завершением дела.

– Вы хотите сказать, что могли бы освободить Джона от судебного разбирательства?

– Да, друг мой. Но в итоге мое решение склонилось в пользу «женского счастья». Только пережитая вместе огромная опасность могла опять соединить две эти гордые любящие души.

Я взирал на маленького бельгийца в молчаливом изумлении. Какой же колоссальной самоуверенностью обладал этот человек! Кому, кроме Пуаро, могло прийти в голову использовать обвинение в убийстве в качестве восстановителя супружеского счастья?..

– Я понимаю ваши мысли, mon ami, – улыбнувшись мне, заметил тот. – На такую дерзость не осмелился бы никто, кроме Пуаро! Но вы ошибаетесь, осуждая мое решение. Во всем подлунном мире важнейшим считается счастье, обретаемое в союзе мужчины и женщины.

Его слова пробудили в моей памяти недавние события. Мне вспомнилось, как измученная и бледная Мэри лежала на софе, напряженно прислушиваясь к малейшим звукам. Наконец внизу прозвучал дверной звонок. Она вздрогнула и повернула голову. В гостиную вошел Пуаро и, встретившись с ее страдальческим взглядом, успокаивающе кивнул.

– Да, мадам, – сказал он, – я вернул его вам.

Он отступил в сторону, и я огорченно ретировался, увидев выражение глаз Мэри, когда Джон Кавендиш схватил свою жену в страстные объятия…

– Вероятно, вы правы, Пуаро, – грустно проворчал я. – Да, любовь важнее всего.

Вдруг, тихо постучав в дверь, к нам заглянула Синтия.

– Я… мне только хотелось…

– Проходите, садитесь, – вставая, пригласил я.

Она вошла в комнату, но осталась стоять.

– Мне… просто хотелось сказать вам кое-что…

– Что же?

Синтия смущенно поглядывала на нас, теребя пальцами кисточки на блузке.

– Я вас просто обожаю! – неожиданно воскликнула она и, поцеловав сначала меня, а потом Пуаро, вновь выбежала из комнаты.

– Что бы это значило, интересно? – удивленно произнес я.

Конечно, очень приятно получить поцелуй от Синтии, но публичность проявления ее чувств резко снизила градус удовольствия.

– Видимо, она просто выяснила, что месье Лоуренс относится к ней не так плохо, как она думала, – философски заметил Пуаро.

– Но…

– А вот и он.

В этот момент за нашей открытой дверью появился Лоуренс.

– Ах, месье Лоуренс, – весело окликнул его Пуаро. – Наверное, мы должны поздравить вас, не так ли?

Лоуренс смущенно вспыхнул и неловко улыбнулся. Влюбленный мужчина представляет жалкое зрелище. А вот Синтия выглядела очаровательно.

Я разочарованно вздохнул.

– Что с вами, mon ami?

– Ничего, – грустно ответил я. – Они обе восхитительны!

– И обе предназначены не для вас? – закончил Пуаро. – Пустяки, друг мой, вы скоро утешитесь. Возможно, нам предстоят новые совместные поиски! И тогда, кто знает…