Загадочное происшествие в Стайлзе Кристи Агата
– Итак, – приободрившись, сказал я, – поскольку наш злоумышленник не проник в комнату через окно или иным колдовским способом, следовательно, миссис Инглторп сама впустила его, открыв дверь. Таким образом, укрепляется подозрение о том, что нашим неизвестным преступником является ее муж. Вполне естественно, что она впустила к себе своего мужа.
– Почему же «естественно», – возразил Пуаро, покачав головой. – Ведь дверь в его комнату она закрыла на засов, но этот весьма странный поступок объясняется тем, что как раз днем между ними произошла бурная ссора. То есть менее всего миссис Инглторп захотела бы впустить именно его.
– Но вы согласны, что дверь открыла сама миссис Инглторп?
– Есть другой вариант объяснения. Укладываясь спать, она могла забыть запереть дверь в коридор, а потом встала посреди ночи и только тогда заперла ее.
– Неужели, Пуаро, вы действительно так думаете?
– Нет, я лишь сказал, что такой вариант тоже возможен. Давайте лучше вспомним сейчас о подслушанном вами обрывке разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью.
– Я уж и забыл о нем, – задумчиво сказал я. – Да, на редкость загадочный разговор. Кажется невероятным, что такая гордая и сдержанная женщина, как миссис Кавендиш, с пылкой страстью вмешивалась в дело, которое ее определенно не касалось.
– Вот теперь вы попали в яблочко. Поразительное поведение для столь благовоспитанной особы.
– Вы правы, она вела себя странно, – согласился я. – И все-таки это не важно; не будем же мы учитывать всякие мелочи.
– Сколько раз я могу повторять вам? – со стоном произнес Пуаро. – При расследовании необходимо учитывать всё, любые мелочи. А если факты противоречат выдвинутой версии, то данную версию надо отбросить.
– Ладно, давайте разберемся, – уязвленно согласился я.
– Да, непременно разберемся.
Мы уже подошли к коттеджу Листуэйз, и Пуаро предложил мне подняться в его комнату. Он угостил меня одной из своих маленьких русских сигарет, которые иногда любил покурить. Забавно было наблюдать, с какой аккуратностью бельгиец складывал использованные спички в фарфоровую пепельницу. Моя недавняя досада мгновенно исчезла.
Пуаро поставил наши два кресла перед выходящим на деревенскую улицу окном. Оттуда еще веяло теплым свежим ветерком. Но день обещал быть жарким.
Внезапно мое внимание привлек вид тощего молодого человека, стремительно бегущего по улице. Самым странным казалось выражение лица парня, на нем застыла странная смесь ужаса и смятения.
– Взгляните-ка, Пуаро! – воскликнул я.
Он подался к окну.
– Tiens![23] – изумленно воскликнул он. – Это же мистер Мэйс из аптеки. Похоже, он спешит к нам.
Молодой человек остановился перед коттеджем Листуэйз и, поборов легкую нерешительность, громко постучал в дверь.
– Минуточку! – крикнул ему Пуаро из окна. – Сейчас я вам открою.
Жестом предлагая мне следовать за ним, он быстро сбежал по лестнице и распахнул дверь. Не теряя времени на приветствия, мистер Мэйс сразу перешел к делу.
– Ах, мистер Пуаро, простите за беспокойство, но мне сказали, будто вы только что вернулись из особняка.
– Да, верно.
Парень облизнул пересохшие губы. На лице его отразилось необычайное любопытство.
– Там у нас вся деревня только и судачит, что о внезапной кончине старой миссис Инглторп. Правду ли говорят… – он опасливо понизил голос, – что ее отравили?
Лицо Пуаро оставалось совершенно невозмутимым.
– На данный вопрос, мистер Мэйс, нам могут ответить только доктора.
– Да, верно… конечно… – Парень помялся, явно не решаясь высказать свои мысли, но его смятение быстро подавило сомнения. В явном смятении вцепившись в руку бельгийца, он взмолился уже страшным шепотом: – Только скажите мне, мистер Пуаро, это ведь был не стрихнин, верно?
Я не разобрал, что именно пробурчал в ответ мой друг. Очевидно, что-то уклончивое.
Парень быстро удалился, и когда Пуаро закрыл дверь, мы обменялись взглядами.
– Все верно, – печально кивнув, заметил он, – у него имеется свидетельство для начала расследования.
Мы медленно поднялись обратно в комнату. Я уже открыл рот, собираясь задать вопрос, но Пуаро жестом остановил меня.
– Не сейчас, mon ami, давайте немного помолчим. Мне необходимо подумать. Мои мысли пришли в некоторое смущение, и это весьма досадно.
Минут десять мы провели в полном молчании, он застыл в напряженной позе, лишь его брови пару раз выразительно поднимались, а горящие глаза становились все зеленее. Наконец он издал глубокий вздох.
– Итак. Теперь всё в порядке. Всё разложено по нужным полочкам. Нельзя позволять чувствам вносить беспорядок в мысли. Дело пока не прояснилось… увы. Однако преступление совершено весьма хитроумно! Оно даже меня привело в смятение. Меня, Эркюля Пуаро! Впрочем, мы располагаем двумя важными фактами.
– И какими же?
– Вопервых, вчерашняя погода. Она крайне важна…
– Но вчера же простоял великолепный день! – прервал его я. – Пуаро, вы просто морочите мне голову!
– Отнюдь. Вчера градусник показывал около восьмидесяти градусов[24] в тени. Попомните эти слова, мой друг. Они дадут нам главный ключ к разгадке!
– Ну а второй факт? – спросил я.
– Также важно, что черная борода, очки и оригинальный стиль одежды придают мистеру Инглторпу весьма экстравагантный вид.
– Пуаро, мне не верится, что вы говорите серьезно.
– Абсолютно серьезно, друг мой.
– Но это же какие-то детские причуды!
– Нет, все это крайне важно.
– А что, если коллегия присяжных при коронере признает Альфреда Инглторпа виновным в предумышленном убийстве? Что тогда станет с вашими важными фактами?
– Они будут потрясены, осознав, что двенадцати глупцам удалось вынести ошибочный вердикт! Но этого, разумеется, не случится. Вопервых, сельские присяжные не захотят взять на себя такую ответственность, к тому же ведь мистер Инглторп ормально находится в положении крупного местного сквайра. А кроме того, – спокойно добавил он, – я этого не допущу.
– Вы не допустите?
– Не допущу.
Разрываясь между изумлением и раздражением, я пристально посмотрел на этого экстраординарного маленького умника. Он выглядел чертовски самоуверенным. И, словно прочтя мои мысли, Пуаро уверенно подтвердил:
– О, да, mon ami, уверяю вас, все будет именно так, как я говорю.
Поднявшись, он положил руку мне на плечо. Выражение его лица резко изменилось, в глазах поблескивали слезы.
– Занимаясь этим расследованием, я все больше думаю о кончине бедной миссис Инглторп. Она, увы, не пользовалась всеобщей любовью, однако проявила большую щедрость к нам, бельгийцам, и мне надлежит вернуть ей долг.
Я попытался что-то возразить, но Пуаро продолжил, повысив голос:
– Позвольте мне договорить, Гастингс. Она никогда не простила бы мне, если б я позволил арестовать ее мужа Альфреда Инглторпа сейчас, когда одно мое слово способно спасти его!
Глава 6
Дознание
Дни, оставшиеся до пятничного дознания, Пуаро действовал с неисчерпаемой энергией. Дважды он совещался с мистером Уэллсом, а кроме того, совершал долгие прогулки по окрестностям. Я даже обиделся, что он перестал делиться со мной своими находками, особенно из-за того, что никак не мог догадаться, в какую сторону движутся его поиски.
Мне пришло в голову, что он проводит какое-то расследование на ферме Рэйкса; поэтому, наведавшись в среду вечером в Листуэйз и выяснив, что моего друга нет дома, я тоже отправился туда по полям в надежде встреться с ним. Но мои надежды не оправдались, и я не решился зайти на саму ферму. На обратном пути я встретил старого поселянина, который с хитрецой глянул на меня.
– Вы небось из поместья? – спросил он.
– Да. Я ищу одного моего друга; по-моему, он направился к ферме.
– Вы небось имеете в виду того чудаковатого малого? Того, кто все болтает да размахивает руками? Одного из бельгийцев, отдыхающих в деревне?
– Точно, – пылко подтвердил я. – Значит, он заходит сюда?
– Ну, пожалуй, заходил. И не раз. Ваш друг, говорите? Да уж, зачастили к нам ваши господа из особняка… видно, им тут маслом намазано! – И он опять покосился на меня, прищурив хитрющие глаза.
– Зачем же господам из особняка часто захаживать сюда? – поинтересовался я как можно более небрежно.
– Кому-то, знать, приспичило, мистер, – понимающе подмигнув мне, бросил он. – Уж не будем тыкать пальцем… Один-то из них, кстати, на редкость щедрый господин! Ну, благодарствуйте, сэр, однако что-то я заболтался.
Я решительно пошел дальше. Значит, Эвелин Говард была права… Я испытал острый приступ отвращения, подумав о том, как нагло Альфред Инглторп транжирил деньги своей жены. Может, та хитрая соблазнительница и подбила его на преступление, или главным стимулом стали деньги?
Вероятно, в мотиве равным образом смешались вожделение и алчность.
Один вопрос, как мне помнилось, навязчиво преследовал Пуаро. Раз или два он заметил мне, что, по его мнению, Доркас, должно быть, ошиблась в установлении времени ссоры. И у нее самой он повторно спрашивал, уверена ли она, что слышала голоса ссорившихся в четыре часа, а не позже, в половине пятого.
Но Доркас непреклонно стояла на своем. Целый час, а то и больше оставалось еще до пяти часов, когда она принесла чай для своей хозяйки.
Пятничное дознание организовали в приемном зале деревенского трактира[25] «Приют фермера». Мы с Пуаро сели в сторонке, зная, что нам не надо давать показания.
Все формальности уладили заранее. Присяжные уже осмотрели тело, а Джон Кавендиш засвидетельствовал личность умершей.
Далее в ходе допроса он рассказал, как его разбудили посреди той ночи, и описал обстоятельства, завершившиеся кончиной его матери.
После этого зачитали заключение судебно-медицинской экспертизы. Все затаив дыхание внимали знаменитому лондонскому эксперту, одному из крупнейших современных авторитетов в области токсикологии.
Он коротко огласил результаты вскрытия. Помимо непонятных медицинских терминов и подробностей, заключение донесло до нас тот факт, что миссис Инглторп умерла в результате отравления стрихнином. А лабораторные анализы показали, что она приняла не менее трех четвертей грана[26] стрихнина, но вероятнее, даже целый гран или немногим больше.
– Могла ли миссис Инглторп принять яд случайно? – спросил коронер.
– Я считаю это исключительно маловероятным. Стрихнин не используется в домашнем хозяйстве, как некоторые другие ядовитые вещества, и на его продажу к тому же наложено ограничение.
– Удалось ли вам в ходе вскрытия установить, с чем она приняла яд?
– Нет.
– Насколько мне известно, вы оказались в Стайлзе до прибытия доктора Уилкинса?
– Верно. Я заметил машину, как раз выезжавшую за доктором из ворот усадьбы, и как можно скорее направился в особняк.
– Не могли бы вы точно описать нам, что произошло дальше?
– Я вошел в спальню миссис Инглторп. В тот момент у нее проявились типичные тонические судороги. И, увидев меня, она, задыхаясь, произнесла: «Альфред… Альфред…»
– Мог ли стрихнин содержаться в вечернем кофе миссис Инглторп, который ей принес муж?
– В принципе, мог, однако стрихнин действует довольно быстро. Симптомы отравления проявляются через час, максимум два часа после приема. На время всасывания могут повлиять определенные условия, однако ничего подобного в данном случае мы не обнаружили. Я полагаю, что миссис Инглторп выпила кофе после ужина около восьми часов вечера, в то время как симптомы отравления проявились лишь ближе к утру. Следовательно очевидно, что яд попал в организм значительно позже.
– Миссис Инглторп имела обыкновение по ночам выпивать чашку какао. Могли ли подсыпать в него стрихнин?
– Нет, я лично взял пробу остатков напитка из кастрюльки и произвел анализ. Никакого стрихнина там не оказалось.
Я услышал, как Пуаро тихо усмехнулся.
– Откуда же вы узнали? – шепотом спросил я.
– Слушайте дальше.
– Должен сказать, – продолжил доктор, – что меня самого крайне удивил бы иной результат.
– Почему?
– Просто потому, что стрихнин имеет необычайно горький вкус. Достаточно добавить в раствор чуть больше сотой доли грана, чтобы резко огорчить его вкус, и только иные сильные вкусовые добавки могли бы замаскировать горечь. А вкус какао совершенно бессилен скрыть ее.
Один из присяжных захотел узнать, такие же ли возможности в данном случае у кофе.
– Нет. Кофе сам по себе имеет горький вкус и, вероятно, мог бы скрыть наличие стрихнина.
– Следовательно, вы считаете вероятным, что этот яд подсыпали в кофе, но по какой-то неизвестной причине он оказал действие гораздо позднее?
– Да. Однако кофейная чашка разбилась вдребезги, и проанализировать остатки ее содержимого не представляется возможным.
Так доктор Бауэрштайн закончил свои показания. Доктор Уилкинс выразил согласие с ним по всем вопросам. Он также решительно отверг вероятность самоубийства.
– Покойная, – сказал он, – страдала от сердечной слабости, но во всех прочих отношениях обладала отличным здоровьем и имела активную и здравомыслящую натуру. Менее всего миссис Инглторп могла бы вздумать покончить с собственной жизнью.
Следующим вызвали Лоуренса Кавендиша. Его показания не содержали ничего нового, почти полностью повторяя сказанное братом. Перед тем как вернуться на место, он вдруг замялся и нерешительно спросил:
– А позволено ли мне высказать одно предположение?
Заметив его смущенный взгляд, коронер быстро ответил:
– Конечно, конечно, мистер Кавендиш, мы же собрались здесь для поиска истины и будем рады любым сведениям, способным прояснить обстоятельства дела.
– Просто у меня возникла одна идея, – добавил Лоуренс, – и хотя я могу ошибаться, но мне все-таки кажется, что смерть моей матери могла быть вызвана естественными причинами.
– Почему же вам так кажется, мистер Кавендиш?
– Понимаете, моя мать принимала тонизирующее средство, содержащее стрихнин.
– Вот как! – удивленно произнес коронер.
Присяжные заметно оживились.
– Полагаю, – продолжил Лоуренс, – известны случаи, когда кумулятивный эффект принимаемых определенное время незначительных доз ядовитого вещества приводит к летальному исходу. Кроме того, разве не могло быть так, что она случайно приняла сверхдозу своего лекарства?
– Мы впервые слышим о том, что покойная принимала лекарство со стрихнином. И мы крайне признательны вам, мистер Кавендиш, за новые сведения.
Вызванный повторно доктор Уилкинс заявил, что идея отравления тонизирующим средством смехотворна.
– Предположение мистера Кавендиша совершенно невероятно, – возмущенно произнес он. – Любой врач скажет вам то же самое. В известном смысле стрихнин, безусловно, представляет собой кумулятивный яд, способный накапливаться в организме, однако абсолютно исключено, что в нашем случае он мог привести к такого рода внезапной смерти. Даже если допустить такую возможность, то тогда длительное время у миссис Инглторп должны были проявляться постоянные симптомы, каковые, безусловно, привлекли бы мое внимание. Нет, версия естественной смерти совершенно абсурдна.
– А как вы смотрите на второе предположение? О случайной передозировке?
– Три или даже четыре предписанные дозы не могли бы привести к летальному исходу. Миссис Инглторп обычно располагала достаточным запасом лекарств, заказывая их в тэдминстерской аптеке Кута. И чтобы принять количество стрихнина, обнаруженного при вскрытии, ей пришлось бы выпить сразу целую бутылку.
– Следовательно, вы полагаете, что данный тонизирующий препарат никоим образом не мог стать причиной, вызвавшей ее смерть?
– Безусловно. Такое предположение просто смехотворно.
Уже выступавший ранее присяжный предположил, что ошибиться с дозами мог и аптекарь.
– Ошибки, разумеется, бывают, – признал доктор.
Однако вызванная очередным свидетелем Доркас исключила такую возможность. Бутылочку с этим тоником сделали давно. К тому же в день смерти миссис Инглторп как раз допила последние остатки. Таким образом, сомнение в качестве тоника окончательно отпало, и коронер продолжил процедуру дознания.
Выяснив у Доркас, что той ночью она проснулась, услышав трезвон колокольчика хозяйки, и потом разбудила домочадцев, коронер перешел к вопросам о произошедшей в тот день ссоре. Свидетельства Доркас на эту тему по существу совпадали с тем, что мы с Пуаро уже слышали от нее, поэтому нет смысла сейчас повторять их.
Следующей вызвали Мэри Кавендиш. Она стояла, гордо подняв голову и расправив плечи, говорила тихо, четко и совершенно спокойно. В ответ на вопрос коронера женщина поведала, что будильник, как обычно, разбудил ее в половине пятого утра, и она как раз одевалась, когда ее вдруг испугал такой грохот, словно упало что-то тяжелое.
– Возможно, как раз упал прикроватный столик? – заметил коронер.
– Я открыла дверь, – продолжила Мэри, – и прислушалась. Через несколько минут раздался неистовый звон колокольчика. Потом прибежала Доркас; она разбудила моего мужа, и мы втроем отправились в спальню моей свекрови, но она оказалась запертой…
– Не думаю, что нам надо в очередной раз выслушивать эту историю, – прервав ее, сказал коронер. – Нам всем уже известно, что произошло дальше. Но я был бы признателен, если бы вы рассказали нам все, что знаете о ссоре, произошедшей ранее в тот день.
– А что я могла знать? – удивленно спросила она.
В ее голосе проявился легкий надменный оттенок. Подняв руку, миссис Кавендиш нервно поправила кружевной воротник и чуть склонила голову. И внезапно у меня мелькнула четкая мысль: «Да она же тянет время!»
– Конечно, насколько мне известно, – медленно произнес коронер, – в то время вы читали, сидя в саду на скамейке, возле большого окна будуара. Это правда?
А вот это уже новость! Я искоса глянул на Пуаро, предполагая, что он также впервые услышал об этом.
После секундной паузы, просто легкой нерешительности, она ответила:
– Да, вы правы.
– И окно было, очевидно, открыто, не так ли?
– Очевидно, – согласилась она, заметно побледнев.
– Тогда вы не могли не услышать доносившиеся из будуара голоса, тем более что разговор там шел на повышенных тонах.
– Да, возможно, я что-то слышала.
– Не могли бы вы рассказать нам, из-за чего произошла ссора?
– На самом деле я не помню, чтобы слышала что-то конкретное.
– Вы подразумеваете, что не слышали голоса?
– О нет, голоса я слышала, но не прислушивалась к тому, о чем они говорили. – На ее бледной щеке проступило розовое пятно. – Видите ли, я не имею привычки подслушивать конфиденциальные разговоры.
– Так вы ничего не помните? – настойчиво уточнил коронер. – Решительно ничего, миссис Кавендиш? Ни одного слова или фразы, по которым вы поняли, что разговор был именно конфиденциальный?
Она помедлила, казалось, вспоминая что-то, и внешне оставаясь спокойной, как всегда.
– Нет, я припоминаю… Миссис Инглторп говорила что-то… не помню, что именно… о скандале между супругами.
– Вот как! – Коронер удовлетворенно откинулся на спинку стула. – Ваши показания соответствуют тому, что слышала Доркас. Но, простите меня, миссис Кавендиш, осознав, что там ведется частный разговор, вы ведь не ушли из сада. Вы по-прежнему оставались на скамейке?
Мэри устремила взгляд в потолок, и я заметил, как сверкнули ее ореховые глаза. У меня появилось четкое ощущение, что она готова разорвать на куски адвокатишку за его инсинуации, но ответ ее прозвучал вполне спокойно:
– Верно. Там очень удобная скамейка. Но все мое внимание сосредоточилось на книге.
– И это все, что вы можете сказать нам?
– Да, больше мне ничего не известно.
Мэри позволили вернуться на свое место в зале, хотя я сомневался, что коронера удовлетворили результаты ее допроса. По-моему, он подозревал, что миссис Кавендиш предпочла умолчать о подробностях ссоры.
Затем на свидетельское место пригласили Эми Хилл, продавщицу, и та засвидетельствовала, что семнадцатого июля днем примерно в половине пятого продала бланк для завещания Уильяму Эрлу, помощнику садовника из поместья Стайлз-корт.
После нее выступали Уильям Эрл и Мэннинг, подтвердившие, что поставили подписи под каким-то документом. Мэннингу запомнилось, что подписание завещания произошло примерно в половине пятого, а по мнению Уильяма – немного раньше.
Далее очередь дошла до Синтии Мэрдок. Она, однако, мало что могла сказать, поскольку узнала о трагедии только после того, как ее разбудила миссис Кавендиш.
– Неужели вы не слышали, как перевернулся столик?
– Нет. Я очень крепко спала.
– Чем чище совесть, тем здоровей сон, – с улыбкой заметил коронер. – Благодарю вас, мисс Мэрдок, можете быть свободны… Мисс Говард!
Та предъявила письмо, написанное ей миссис Инглторп вечером семнадцатого июля. Мы с Пуаро, разумеется, уже читали его. Оно ничего не добавляло к нашему пониманию причин трагедии.
К делу приложили следующую копию, означив ее как «написанная от руки записка»:
Копию передали в руки присяжных, и они внимательно прочитали ее.
– Боюсь, это не особенно нам поможет, – вздохнув, признал коронер. – В записке ни слова не сказано о событиях того злосчастного дня.
– Для меня дело ясно как день, – заявила мисс Говард в своей отрывистой лаконичной манере. – Оно достаточно явно показывает, что как раз перед смертью миссис Инглторп поняла, как жестоко ее обманывали!
– Но по содержанию записки этого не скажешь, – возразил коронер.
– Верно, потому что Эмили терпеть не могла признавать свои ошибки. Но ято успела отлично узнать ее. Она захотела, чтобы я вернулась, но не собиралась признавать, что я оказалась права. Предпочла уклониться. Такая слабость свойственна большинству людей. Сама-то я от нее не страдаю.
Мистер Уэллс вяло улыбнулся. Такие же улыбки, как я заметил, мелькнули на губах нескольких присяжных. Очевидно, мисс Гвард завоевала в этом местечке своеобразную репутацию.
– И вообще, все ваше шутовское дознание – пустая трата времени, – продолжила эта дама, смерив присяжных пренебрежительным взглядом. – Одна бесплодная говорильня! Хотя всем нам отлично известно, что…
– Благодарю вас, мисс Говард, – быстро прервал ее коронер, мучительно опасаясь ее опрометчивого обвинения, – и прошу вас вернуться на свое место.
Я услышал, как он с облегчением вздохнул, когда она подчинилась.
Следующее выступление стало сенсацией дня. Коронер вызвал Альберта Мэйса, помощника аптекаря.
Им оказался наш знакомый испуганный юноша с бледным лицом. В ответ на вопрос коронера он сообщил, что является квалифицированным фармацевтом, но поступил на службу в местную аптеку совсем недавно, поскольку прежнего помощника призвали в армию.
Покончив с формальностями, коронер перешел к делу.
– Скажите, мистер Мэйс, вы продавали недавно стрихнин какому-либо не имеющему специального предписания лицу?
– Да, сэр.
– Когда это было?
– В прошедший понедельник вечером.
– В понедельник? А не во вторник?
– Нет, сэр, именно в понедельник, шестнадцатого числа.
– Можете ли сказать нам, кому продали его?
В тот момент вы могли бы услышать, как по залу пролетает муха.
– Да, сэр. Мистеру Инглторпу.
Все головы одновременно повернулись к невозмутимому Альфреду, сидевшему в напряженной позе. Тот слегка вздрогнул, услышав осуждающие слова молодого фармацевта. Мне даже показалось, что он готов вскочить со стула, но ничего подобного не произошло; лишь на лице его проявилось замечательно разыгранное выражение нарастающего изумления.
– Вы уверены в своих показаниях? – строго спросил коронер.
– Совершенно уверен, сэр.
– Так у вас вошло в привычку продавать стрихнин из-под прилавка кому попало?
Несчастный фармацевт съежился под грозным взглядом коронера.
– О, нет, сэр… Ей-богу, нет. Но, зная, что мистер Инглторп живет в особняке, я подумал, что ничего плохого не случится, если я разок отступлю от правил. Он сказал, что отрава нужна для усыпления собаки.
В глубине души я ему посочувствовал. По-человечески понятно, что парню хотелось угодить обитателю «особняка», особенно сознавая, что в результате такой сговорчивости деревенская аптека может получить хорошую рекламу среди влиятельных покупателей.
– А разве не положено тем, кто покупает яд, расписываться в вашем журнале учета?
– Положено, сэр, и мистер Инглторп так и сделал.
– Вы принесли с собой журнал?
– Да, сэр.
Аптекарский журнал оформили в качестве вещественного доказательства, и коронер, кратко высказав суровое порицание, отпустил несчастного мистера Мэйса.
Далее, в мертвой тишине, был вызван Альфред Инглторп. «Осознает ли он, – подумал я, – что на его шею уже практически накинули петлю?»
Коронер перешел прямо к возникшему в связи с показаниями фармацевта вопросу.
– Итак, вы покупали в понедельник вечером стрихнин с целью усыпления собаки?
Инглторп ответил с полнейшим спокойствием:
– Нет, не покупал. В особняке нет никаких собак, за исключением дворовой овчарки, но она молода и абсолютно здорова.
– Так вы решительно отрицаете, что покупали стрихнин у Альберта Мэйса в понедельник вечером?
– Решительно.
– И вы также отрицаете, что это ваша подпись?
Коронер вручил ему журнал, где стояла подпись Инглторпа.
– Безусловно, это не моя подпись. Она совершенно не похожа на мой росчерк. Сейчас я докажу вам это.
Он вынул из кармана какой-то старый конверт и, расписавшись на нем, передал присяжным. Его подпись определенно отличалась от сделанной в журнале.