Цепные псы пантеонов Чубаха Игорь
— Что это? — с недоверием посмотрел Джи-Джи на бумагу.
— Это предложения некоего Константина Фрязева по вопросу использования завербованного втемную православного священника. Конверт я нашла в кармане плаща моего шефа, видимо, Эрнст фон Зигфельд был очень занят в минувшую ночь и забыл уничтожить улику. А знаете, где я нашла лишенный крови труп этого Константина Фрязева?
Многомудрый гном с опаской подумал, что эта кровожадная бойкая стерва еще опасней, чем своевременно казненная по обвинению в хищении и использовании в личных целях артефактов полтора века тому испанская карлица Сачита...
Начальник штаба «Старшей Эдды» Джи-Джи-Олифант без стука вошел в апартаменты фон Зигфельда, обвел взглядом застывших равнодушными болванами големов, прислоненную к гробу-ложу крышку, распотрошенную обыском бытовую технику... И главное — самодовольную рожу штурмбан-вампира Дэмиена-Эдварда-Ральфа, пребывающего в самой своей гнусной личине — мясника.
— Вы очень кстати, герр Олифант. — Штурмбан ухмыльнулся так, чтобы гном осознал: ни фига он не кстати, а позорно опоздал, и теперь все козыри на руках у начразведки. — Эрнст фон Зигфельд мне здесь кое-что сообщил, и я хотел бы сверить его показания с показаниями опрашиваемой вами невольнонаемной Екатерины Кондауровой. — Штурмбан победно улыбнулся.
Гном еще раз окинул взглядом жилую территорию Эрнста. В следах обыска, особенно в яростно вспоротых швах некогда кутюрных тряпок, он почувствовал дешевую показушность. Нет, здесь всерьез ничего не искали, а умышленно и мстительно под видом брутального обыска уничтожали барахло Эрнста. Да и мясницкий вульгарный прикид Эдварда, очевидно, служил той же цели — подавить, подчинить и морально размазать по стенке.
— Где жилец? — хмуро, но еще спокойно спросил Джи-Джи-Олифант.
— Он сейчас выполняет мое особое задание. — Штурмбан-вампир поставил ударение на «мое» и оглянулся на отодвинутую штору, которую трепал сквозняк.
— Вы отпустили его? — скорее разочарованно констатировал, чем спросил Джи-Джи.
— Я отправил его с очень важной миссией.
Вот здесь Джи-Джи не отказал себе в удовольствии превентивно уесть коллегу:
— Яд из черного цветка? Завербованный православный ботаник для продолжения операции «Генетически-модифицированный чеснок»?
Прежде чем ответить, штурмбан коротко хохотнул, этот смертник еще не врубался, что сидит в глубоком дупле:
— Ну да, было бы нелепо, если бы эта невольнонаемная женщина-змея не шпионила за своим шефом... — И тут же самодовольная улыбка на мятой бессонным днем роже вампира поблекла и обернулась оскалом ужаса.
Только через удар пульса гном сообразил, что гримаса вызвана не озарением. На плоскости двери проявился, как проявляется сюжет на опущенной в реактив фотобумаге, портрет самого Гребахи Чучина и, еще не сойдя с портрета, Гребаха грозно вопросил:
— Ты упустил его?! — Конечно, ни толики славянской крови в жилах командующего «Старшей Эддой» не журчало, тем не менее, пуще всего командующий напоминал раздавшегося с годами до болезненной дородности салтыково-щедринского генерала. Разве что не с романовской бородкой, а с бородищей-помелом, вполне подобающей запойному пономарю. Отдельного почтения требовали шишковатый рдеющий шнобель в половину свободного от бороды пространства, щедро рассыпанные оспенные шрамики и глаза цвета безумной лазури под рыжими насаждениями бровей. Тишина и ступор в мышцах присутствующих царили минуту, ровно столько, сколько Чучин выскребался из двухмерного пространства портрета. И его конвульсивные телодвижения были похожи на то, как усталый воришка предпенсионного возраста лезет в окно. Только было это совершенно не смешно и очень даже страшно.
— Отец мой... — жалобно заблеял вампир, успевший прокачать в голове произошедшее за последние полтора часа, смекнувший, что ситуэйшн имеет тухлые сегменты, и до триумфа еще, как до Киева раком. Если этот триумф вообще реален.
А созданные по образу палача семь пребывавших в апартаментах големов, словно очнувшись, сдвинулись вокруг родного создателя в каре. Но не с целью защитить. По двое, рабски изогнувшись, вцепились в ноги, двое ухватились с обеих сторон за руки, словно стриптизерши за натертые маслом шесты. Короче, распяли своего же создателя. Лишь последний истуканчик остался на подхвате.
— Какие меры приняты к поимке агента волхв-дивизиона? — просопел верховный, не смущаясь и не скрывая, что чудеса исхода из двухмерного изображения ему обходятся нелегко.
— Отец мой, — взмолился вампир, — еще нет оснований окончательно утверждать, что Эрнст работает на русских! — Выкрикнув, начразведки запоздалым наитием осознал, что если верховный кидает вопросы, значит, основания-то как раз и есть. И столь серьезные, что Сам не поленился лично явиться и лично озвучить вопрос. А тогда открываются такие перспективы, что остается только позавидовать самоубийцам.
— Дурак ты, штурмбан, уже доказано, причем именно в этих стенах. Это мы на вражеской территории вынуждены размещаться кучно, и нас можно накрыть одним ударом, а волхвы на этом фронте рассредоточены дальше некуда, ты каждому персонально будешь яд в квас подливать? Инферн-яд — это идеальное оружие не против «Ярило», а против нас. Но ты не ответил на вопрос!
Без всякого приказа седьмой голем раздавил в кулаке над головой распятого своими же порождениями вампира склянку, оставшуюся после допроса Зигфельда. Капли чвыркнули зонтиком. В соответствии с законами инферн-химии кулак голема рассыпался песком, а рожа вампира пошла пузырями ожогов.
У вампиров тоже есть чувство боли, иное чем у смертных, где-то более щадящее, где-то более жестокое. Параллели здесь очень натянуты, но начразведки испытал болевой шок сродни тому, что получает обычный человек, которому брызнули в фейс серной кислотой. Но не выслужился бы до своего чина палач, если бы в клинические моменты не умел обуздывать боль:
— Он не мог далеко уйти. Свой штатный браслет-перевертыш Эрнст отдал ботанику. Теперь антииеромонах может оборачиваться только летучей мышью! — сквозь стон изловчился доложить стреноженный и скованный по рукам вампир.
— Вопрос гораздо серьезней, — подплеснул жару чувствовавший себя на коне начштаба, — расшифровывается местоположение ставки!
— И отправить в «Ярило» сигнал с нашими координатами он не сможет хоть тайно, хоть явно, мы сканируем и глушим все доступные пространства, — стонал палач-пленник.
— А ему и смысла нет подавать сигнал. — Гребаха не стал тратить время, разжевывая уже обреченному дураку, что единственный шанс предателя — затаиться в надежде на перенос ставки «Старшей Эдды» в резервную точку. Ведь смена дислокации автоматически предполагает снятие колпака заклинаний с ныне зафиксированного радиуса безопасности. Причем эвакуация цитадели с нынешней позиции неизбежна, ведь данная площадка, как ни крути, засвечена.
А, во-вторых, прибывающую зонд-миссию восточных коллег следовало встретить с определенной помпой, ну уж никак не в глуши Карельских болот. Но это уже политически-протокольные подробности, о которых засланный шпион мог и не подозревать.
— Если у него нет возможности сообщить в «Ярило» наши координаты, тогда Зигфельд, или кто там скрывается под этой личиной, вообще безопасен. Достаточно прочесать окрестности в радиусе мышечных возможностей полета летучей мыши. Дайте лишь приказ... — все не сдавался опальный штурмбан.
Гребаха Чучин по некоторым причинам экономил каждую секунду пребывания в трехмерном пространстве, но сейчас на этот не слишком виртуозный театральный жест не пожалел ничего. Он красиво и долго поглядел на обрыдших големов, погулял взором по перепаханным обыском апартаментам, он даже уделил внимание биркам кутюрье на затоптанных тряпках. И все для чего — для того, чтобы обреченный кровосос поверил, будто пока не вычеркнут из вечных списков воинской части и может реабилитироваться. Гребаха огладил бороду, словно принимая трудное решение, и, наконец, выдавил:
— У нас только эта ночь на то, чтобы уничтожить предателя. Именно уничтожить, допрашивать особого смысла нет, волхв-дивизион не посвящает в свои тайны агента, засылаемого к нам.
«А какие наши тайны он успел выдать, мы, к сожалению, тоже уже знаем, — мысленно произнес добившийся своей выгоды Джи-Джи Олифант. — «Красный дракон», «ГМЧ», «Север-Норд»... Только не твое это дело — выслуживаться, травя боевыми эльфами беглого вампира по буеракам и бочагам. Более опытные камрады займутся вопросом!»
— Разрешаю привлечь к операции по поимке ренегата, — потратившись, Гребаха теперь был слишком занят ревизией истекающего времени, чтобы подбирать вкусные термины, — все имеющиеся на данный момент в «Старшей Эдде» полевые ресурсы. Ты слышал, штурмбан, — у тебя только эта ночь!
Ситуация извернулась не так, как предполагал умудренный гном! Джи-Джи даже вознамерился заикнуться, что руководить полевыми ресурсами — именно его прерогатива...
— Действуй! — Гребаха повел рукой, и семерка големов осыпалась на паркет холмиками грязного песка. Он мог бы их и развеять, но умышленно использовал редко практикуемое заклинание.
Обнадеженный Дэмиен-Ральф не стал прибегать к своему браслету-перевертышу: оглянулся внутрь себя, поймал себя за ноготь большого пальца правой руки и изнутри вывернулся по косой сажени до ногтя мизинца левой ноги наизнанку: упражнение, отработанное до автоматизма. В следующий миг пресловутая огромная летучая мышь шарахнулась в окно.
Джи-Джи все-таки вознамерился заикнуться, что руководство полевыми ресурсами надежнее было бы предоставить лично ему или, на худой конец, тоже искавшему шанс реабилитироваться оберсту Харви Файнсу, как более опытным в таких делах. Но одного взгляда на теперь далекую от улыбки физиономию Гребахи Чучина хватило, дабы даже не помышлять о несбывшемся.
— А какие меры предприняты к поимке православного ботаника? — Тратя свое драгоценное время, шеф воззрился на гнома.
— Мне казалось, — очень несмело начал герр Олифант, — что вопросы оперативной работы... в то время как полевые задачи... — Ох, ох и ох, не мог гном так запросто расстаться с невысказанным вопросом.
— Я все гадал, — типа спуская пары, фыркнул Гребаха Чучин, — отважишься ли ты, старик, отнять мое время своим пустяком. Прощаю за смелость.
Гном почувствовал себя выше ростом, но дверь некстати бесшумно открылась, и на пороге возник последний голем, естественно, весьма похожий на штурмбана. Гребаха Чучин посмотрел на болванчика, потом на семь песчаных конусов, на протягиваемые големом две канцелярские папки. Атмосфера наклюнувшегося доверительного контакта с верховным рассосалась, словно налет под хорошей зубной пастой.
— Разрешите доложить? — бесцветно и, глядя выше голов, по-уставному рявкнул прибывший.
— Ну? — Замороченный своими глобальностями Гребаха, тем не менее, терпеливо сложил руки на могучем пузе.
— Антииеромонах «Старшей Эдды» Эрнст фон Зигфельд под собственную ответственность письменным приказом снял наружный конвой банши с питомника для смертных и запретил всяческое преследование разбегающихся.
— Ну вот наш шпион и нарисовался. Неужели он верит, что сможет ускользнуть под шумок? — обернулся Чучин к начштаба.
— Может быть, он просто вредит нам из последних сил?
— Не верю, что волхв-дивизион «Ярило» строит работу на фанатиках, опыт всех спецслужб по ту и эту сторону Добра и Зла свидетельствует, что сие себе дороже. — Чучин покосился на протянутые големом папки. — А это что за циркуляры ты нам приволок, братец?
Голем докладывал с абсолютным равнодушием:
— Папки доставлены по распоряжению здесь отсутствующего штурмбан-вампира Дэмиена-Эдварда-Ральфа. Первая папка — открытые и доступные нам секретные материалы по финансовой корпорации «Ред Ойл», по Псковскому научно-исследовательскому институту прикладной биохимии, оригинал и перевод статьи из нидерландского журнала...
— Эту папочку, братец, давай сюда, на досуге полистаю. А вторая?
— Досье на антииеромонаха «Старшей Эдды» Эрнста фон Зигфельда. Материалы по деятельности его подчиненных, отчеты по регулярным проверкам, экспресс-анализ аналитического отдела — предварительные версии мотивов его перехода на вражескую сторону. Пифийские прогнозы развития ситуации...
Верховный и желал, и не желал торопиться, руководствуясь знаменитым кредо: «Все важное свершаешь легко, всем мелочам уделяешь максимум внимания».
— Придется тебе, братец, послужить-походить не-развеянным, эту папку вручишь новому начальнику разведки и контрразведки «Старшей Эдды», — командир повернулся к гному, — Потому что в наказание за свою ошибку штурмбан сюда уже не вернется, и мне нужен будет новый начальник службы разведки и контрразведки.
Джи-Джи-Олифант только клацнул челюстями. Конечно, он на дух не переносил единого в трех лицах Дэмиена-Эдварда-Ральфа, но вдруг шеф наказывает недруга-вампира не за глупый просчет, а за ЗНАНИЕ о яде из черного тюльпана? И еще очень важно стало для гнома, чтобы догадка никак не отразилась на его лице верного служаки.
— Ладно, — с папкой под мышкой с виду весь такой былинно безопасный Гребаха Чучин легко сдвинул (по законам магии в принципе несдвигаемого) голема с дороги и нацелился на выход. — Вижу, что о поимке ботаника никто призадуматься не удосужился. Ладно, распоряжения таковы. Поскольку наш фальшивый Эрнст снабдил смертного браслетом модели «Чайка», следует отрядить дюжину матерых ведьм, пусть заговорят чаек и ворон на преследование, чтоб летуну небо медом не казалось. Да и хищные пернатые не помешали бы, жаль, мы их всех в округе повывели.
Гном превратился в слуховой аппарат: сейчас не было ничего важней, чем отдаваемые приказы. Еще допрашивая Катерину, ушлый гном заподозрил, что пошли настоящие ставки, пошла игра уровня двадцатилетней давности, когда «СЭ» обставила Чернобыльского князя. Сейчас лезть к верховному со своими советами, надеждами и мнениями было бы нелепо.
— Далее, эта Екатерина, из бывших зигфельдских, один раз уже ботаника брала. Объяви этой юной стерве, что если выйдет на след Антона Петрова второй раз, так уж и быть, кресло антииеромонаха — ее.
Внимаем, молчим, исполняем. Но ведь как обидно, только гном решил, что поддержит эту злючку, возьмет под крылышко, где-то прикроет, где-то подтолкнет в спину. Но все — табу. Верховный объявил малышке покровительство.
— Пусть вступит в контакт со службой безопасности «Ред Ойла», но до конца себя не раскрывает. Вербовка разрешается серая, мы в дальнейшем этот «Ред Ойл» еще как-нибудь используем.
И Гребаха Чучин покинул апартаменты. Удивительное дело, за службу в «Эдде» гном Олифант не менее двадцати раз видал, как командир сходит-стекает-вычленяется-сползает с картины, точнее, с самых разных картин: и парадных портретов, и бытовых зарисовок в простеньком багете. Но ни разу не имел гном чести созерцать, как шеф возвращается в двухмерность. И это гарантированно не была типовая магия по перемещению в пространстве, пусть с индивидуальной и запретной для прочих адептов системой порталов. Здесь использовалась какая-то совершенно иная методика, без обычных выворачиваний себя наизнанку за ноготь мизинца. И нигде, и никогда гном Олифант не встречал даже малейшей ссылки на такую методику, как ни искал намеки в гримуарах.
Гребаха Чучин шел по коридору. Надо было видеть, какой трепет среди подчиненных рождало его появление. И благоговейные шепоты за спиной, тревожные шепоты в закоулках, испуганные шепоты по кабинетам... катились следом вместо эха шагов. Случаи, когда верховный вот так запросто прогуливался по владениям, каждый служитель «Старшей Эдды» пересчитывал по пальцам, и по традиции никто не ждал от явления шефа народу ничего хорошего.
Суета подчиненных могла бы вызвать улыбку, но Гребахе было не до улыбок. Коридор привел к лестнице в смотровую башню, Гребаха покорно стал подниматься, вот только в отличие от подчиненных ему не приходилось бубнить пароль на каждой ступеньке.
Тайна редких появлений Гребахи объяснялась невесело. Будучи по мистической сущности рожденным от норны[6], то есть в принципе бессмертным, Гребаха Чучин заплатил за инициацию высшей магией страшную цену. Теперь он был почти всемогущ и одновременно почти беспомощен, поскольку при всех тайных знаниях боги разрешили ему только сто лет жизни во плоти.
Здесь был хитрый выход: в двухмерье он мог жить вечно, но вечно прятаться в плоском мире не осилишь — взвоешь. Сначала — лет эдак по человеческому календарю семьсот—восемьсот тому — Гребаха проводил в трехмерье каждый седьмой день, но отпущенное слишком быстро просачивалось сквозь пальцы. Он стал позволять себе объем один день в месяц, отпущенное время продолжало истончаться с бешеной скоростью. Он стал покидать двухмерье только по крайней необходимости, и все равно запас времени иссякал... Сейчас у Гребахи оставались год, два месяца и семнадцать дней... Кризис жанра!!!
Гребаха Чучин вошел в кабинет, вскользь оглянулся. Взгляд не мог не зацепить висящую на стене портретную раму с чистым холстом. Но вместо того, чтобы быстрее нырять в двухмерность, тремя выверенными пассами Гребаха на столе сотворил небольшого гранитного сфинкса.
— Я все правильно понял про яд из черного цветка? — спросил Гребаха, и тут на его носатой, казалось бы, намертво застывшей в равнодушии роже отразилась страстнейшая надежда.
— Да, — сухо ответил сфинкс на загадку Гребахи. Гребаха засиял, как младенец в теплых памперсах, развеял сфинкса и ступил к холсту Он был на пороге чуда, о котором не уставал молить богов с самой инициации. Услыхав про новый яд с магическими свойствами, он не очень поверил в успешность средства как нового оружия. Зато задумался о том, что прозевали все подчиненные — ЛЮБОЙ ЯД В МАЛЫХ ДОЗАХ ЯВЛЯЕТСЯ ЛЕКАРСТВОМ. И именно об этом Гребаха Чучин спрашивал у сфинкса — поможет ли новый яд вылечиться от проклятия богов? Иными словами, сможет ли Гребаха Чучин, принимая цветочный яд малыми дозами, обрести бессмертие в трехмерном мире и при этом СОХРАНИТЬ МАГИЧЕСКИЕ ТАЛАНТЫ. И сфинкс, отвечая «Да», не мешкал ни секунды.
Глава 5
Путевка в подвешенное состояние
Нет, я не плачу и не рыдаю,
На все вопросы я открыто отвечаю,
Что наша жизнь — игра,
И кто ж тому виной,
Что я увлекся этою игрой?
Наверное, только отмахав крыльями черт-те сколько километров, с третьей попытки приловчившись ловить кильку в проточной воде и сообразив, как пользоваться инстинктом ориентирования, обернувшийся чайкой Антон поверил окончательно, что его приключения реальны. Что мир вампиров и прочей демонической дряни нагло себе существует рядом с обыденным миром и, мало того, очень крепко вмешивается в дела этого привычного мира людей.
Выжатый усталостью, как носок в дорогой стиральной машине, чайка-Петров спикировала к кормушке на огороженном от зевак птичьем базаре посреди Ленинградского зоопарка. Грубо оттеснив полярного гуся с раздутым зобом, Антон жадно набил пузо размоченной булкой.
У птичек как раз начинался брачный сезон, селезни фасонисто хлопали подрезанными крыльями и ворковали, подражая голубям. Уточки кокетливо семенили боком и многозначительно выщелкивали клювиками блох. Под лапками шныряли воробьи, бессовестно воруя корм. Пару лестных косяков-авансов на Петрова бросила патрулировавшая несерьезный водоем чайка дружественной породы. По случаю будня и сомнительной погоды зевак было негусто, да и те преимущественно кучковались там, где вздымали брызги белые медведи и кричали дурными голосами бабуины.
Петров огляделся, выждал, когда редкие посетители, как один, окажутся к нему спиной, и клювом повернул кольцо на красной, будто ошпаренной лапке.
Процесс превращения в человека не дал ему нового жизненного опыта. То же самое весьма болезненное и отвратное ощущение, как и при превращении в птицу, только в обратном порядке, будто тебя по косой сажени выворачивает наизнанку.
Гуси и утки, теряя перья, истерично шарахнулись в стороны, всполошенно стартовали в хмурое небо воробьи. Ближайший лебедь изогнул шею коброй и зашипел, типа, не подходи, я в гневе страшен. Пара зевак оглянулась, но приняла посконный наряд Антона за робу персонала.
Рождая возмущенный клекот, гомерический гогот и возмущенное кудахтанье, Антон по щедро закапанной птичьим пометом глине добрался до невысокого заборчика и кавалеристски лихо перекинул тело через кованые штыри на асфальтовую дорожку. А все-таки славно почувствовать нормальные человеческие ноги вместо лап с перепонками! Волшебное алюминиевое кольцо вернуло вид приличного браслета, а вот в остальном наряд Петрова приличным признали бы только потенциальные соседи по палате в дурке. И, конечно же, на карманах ноль наличности, чтобы одеться в ближайшем универмаге «Плато», как порядочный человек. И ведь не май месяц, ветерок так и пробирал.
— Папа, — в семи метрах от Петрова важно сказал пятилетний пацаненок лениво вышагивавшему рядом родителю, — дай стольник.
Папа — наверное, последний из героев, кто не гнушался носить на шее убедительную золотую цепочку, — лениво полез в задний карман «Lee» и небрежно вытянул купюру. В его пудовых кулаках бумажка выглядела трамвайным билетиком, а вот бицепсы папани было не оценить, поскольку из-за запаздывавшей весны их, а заодно и гордую осанку, скрывала приличная кожаная куртка.
Кожа, как известно, никогда не выйдет из моды, и чужая куртка очень заинтересовала беглого ботаника.
Уже протягивая малышу сотку, коротко стриженный папа вдруг усомнился в педагогичности поступка:
— А на фига?
— Я обезьянкам бананов куплю, — честно признался потомок.
Папу с морщин на лбу до пят окатила волна негодования:
— И тебе не в падлу за бананами для макак шестерить?
Антон понял, что куртка — не его размера, и лучше поискать одежду на другой аллее. Но тут папа увидел Антона и вспомнил, что видел это лицо при очень любопытных обстоятельствах. И таки сунул мальцу купюру:
— У обезьянника и оставайся, пока они все бананы не сожрут.
Не обрадованный проявившимся интересом коротко стриженного братка, Антон поспешно развернулся и бодренько затрусил в сторону клеток с горными козлами. Петрова явно узнали, и это могло означать только то, что проблема одежды перестает быть главной. Последний герой дал Петрову сделать несколько шагов и выхватил мобилу:
— Серега, это Бухенвальд. Помнишь, ты на той неделе фотку показывал, типа, чела по портрету отыскать не худо бы. Так вот, я его надыбал... Рядом с обезьянником... Нет, не в ментуре, а в зоопарке... Я не прикалываюсь, в конкретном зоопарке... Да, на связи. — И браток по-прежнему лениво двинул вслед за Петровым, только теперь его лень была неискренней.
Ясен пень, Антон не прозевал маневры коротко стриженного и решил, что чему быть, того не миновать. А через три минуты, выклянчив трубу, которую и в руках-то позорно держать, у прижатой к загону для лосей десятиклассницы, Бухенвальд жаловался в эфир:
— Серега, я завернул за угол, а он меня чем-то как шандарахнет... Я — с копыт. Короче, очухался: ни куртки, ни перца с фотографии. Упустил я его, Серега... Нет, не битой, бейсбольную биту я бы узнал, отбой... Держи, девочка, свою мобилу, вот тебе бабки, купи нормальную, — Бухенвальд полез в карман портков за лопатником и отдернул руку, будто там обитал скорпион.
Конечно, братану Сереге он не рискнул пожаловаться, что искомый лох, пользуясь его бессознательным состоянием, поменял джинсы «Lee» на какие-то унисексовые дерюжные штаны от Версаче. С кислой миной Бухенвальд отправился искать сына, тайно надеясь, что у мальца осталась от бананов сдача, которой хватит хотя бы на троллейбус.
В это время Антон Петров как раз выходил из зоопарка и переживал, что на ремне нет еще одной дырочки: слишком просторно чувствовать себя в одежде Петров не привык. Благодаря зябко поднятому воротнику куртки его не узнали ни бабушки, торговавшие надувными шариками, ни девушки, предлагавшие покатать ребенка на пони, ни скучавшие мымры в продуваемых и до лета обреченных на пустоту пивных павильонах. А может, зря Антон ударился в панику, и встреча с товарищем, знающим Антона Петрова по фото, была случайной? Очень хотелось верить, что служба безопасности «Ред Ойла» не объявила по Питеру глобальную поисковую операцию, которой ментовский скудный «Перехват» в подметки не годится.
Увы, все-таки оказалось, что «Супер-пупер-мега-перехват» объявлен. Взбегая по ступенькам станции метро «Горьковская», Антон Петров боковым зрением усек, как кормившийся у ларька «Союзпечати» нищий невнятного возраста свернул кепку с мелочью и табличку «Подайте на инвалидную коляску» и исправно зашкандыбал по следу.
Вокруг висли друг на дружке встретившиеся влюбленные, у ларька с пышками толкалась очередь, из музыкального ларька рвались наружу гитарные проигрыши Грэма Парсонса[7]. В верхнем вестибюле станции метро шмелями гудела подсветка рекламных стендов, и толчея спешивших к эскалаторам граждан мешала сканировать обстановку.
Если после откровенного грабежа братка у Петрова остался горький осадок на душе, то здесь Антон не сомневался в праведности своих действий ни секунды. Купив в окошке жетон, он позволил не сильно-то и хромавшему типчику пристроиться на векторе к турникету ровно за собой. Зато теперь в подлости намерений нищего товарища сомнений не осталось.
И на контрольной линии Антон с полуоборота выхватил у инвалида влажную от пота проездную карточку. Инвалид растерянно открыл рот, получив упреждающий толчок в грудь от лица, которое провожал. Отнятая карточка нырнула в контрольную щель[8]. Петров прошел через турникет, инвалид остался перед пропускным механизмом, бесполезная карточка вернулась хромому в руку из щели.
Нищий не рискнул заорать на весь вестибюль: «Инвалида обидели!!!» И совесть Антона не посмела вякнуть — если бы это пострадал честный хромой, бедолага смог бы пройти к эскалатору по инвалидному удостоверению.
Вместо этого нищий товарищ неопределенного возраста выхватил из задрипанного пиджачка сотовую «Нокию» последней модели, а дальше эскалатор повез Петрова прочь и вниз. К гадалке не ходи, нищий объявлял полномасштабную тревогу, и через каких-нибудь полчаса ко всем станциям метрополитена будут стянуты граждане, понятия не имеющие, кто такой Антон Петров, но знакомые с его фото и мечтающие подзаработать. Через тридцать пять минут в просчитанных на компьютерах «Ред Ойла» точках города припаркуются непримечательные закрытые автофургоны, и уже более осведомленные, кто есть такой на свете Антон Петров, граждане, передергивая затворы, станут внутри фургонов нервно курить и ожидать маячка от менее осведомленных.
Но Антону с его маршрутом не требовалось даже двадцати минут.
— Вы на следующей выходите?
— Выхожу.
Из вагона, в меру наполненного пассажирами, он вышел на следующей станции — «Невский проспект». Затесавшись по соображениям маскировки в шумную компанию, даже глотнув из протянутой бутылки пива, он поднялся по эскалатору и вдоль канала двинул на Дворцовую площадь. Кажется, собирался дождь, жаль, что у братка к куртке не прилагался зонтик.
Станут в поднятом на ноги Петербурге искать Антона Петрова на главной площади? Конечно, станут. Но ведь не прятаться он шел туда походкой праздного туриста.
— Кто у нас отвечает за Центральный район? — Руководитель службы безопасности головной конторы «Ред Ойла» Владимир Костромин меньше всего походил на профессионального силовика. Слегка приплюснутый возрастом пенсионер с благородными сединами и интересами в телеканалах «НТВ» и «Культура», такому бы вести в парке на лавочке политические дебаты с другими ветеранами перестройки. Но сотрудники местного офиса кое-что слыхали о прежних подвигах господина Костромина на ответственном посту и выполняли его «советы» беспрекословно.
— Воробьев, — не отрываясь от экрана ноутбука, доложил раскачивавшийся на заднем сиденье джипа Матвеев.
Этот господин был упакован существенно покруче Костромина. У первого — турецкая матерчатая куртка, у второго — плащ от «Хьюго Босс»; у первого — кепка на неухоженной шевелюре, у второго — причесочка от мастера-призера чемпионата парикмахерского искусства «Балтийские зори»; у первого — белорусские ботинки, у второго — классический «инспектор». Но даже посторонний зевака, загляни он в салон джипа, сразу угадал бы, кто тут играет первую скрипку.
— Что у него в наличии?
— Шесть машин, тридцать четыре бойца.
— Не бойца, а сотрудника, — вскользь поправил Костромин, прекрасно осведомленный, на какие ключевые слова реагируют системы прослушки государственных силовых органов.
Понятно; внутри джипа их никто подслушать не мог — в ноутбук был вмонтирован один очень вредный приборчик. Но лучше сразу настроить подчиненных на правильные термины, а то ляпнут где-нибудь в более щучьей обстановке.
— Тридцать четыре сотрудника, — беспрекословно подчинился руководитель службы безопасности петербургского офиса «Ред Ойла» Матвеев. Он и боялся московскую шишку, и обожал. Умение искренне почитать любое начальство в самурайском духе он выковал к тридцати годам, и с тех пор карьера стала ему удаваться.
— Одну машину на кольцевой маршрут «Дворцовая-Невский-Марсово поле».
— Одну машину на кольцевой... — забарабанил пальцами по кнопкам ноутбука Матвеев. Отправлять приказы таким макаром ему было крайне неудобно, поскольку локтям мешали втиснутые по бокам бойцы, пардон, сотрудники, у каждого из которых под лишенным знаков отличия камуфляжем прятался броник.
Справа от Матвеева подпрыгивала на пухлом сиденье очень ловкая блондинка, за глаза именуемая коллегами Маняша Тычеблин, слева раскачивался блондин, носивший заочное имя Мишаня Нифигаблин. В глаза парочку называли Маша и Миша. Из-под пилоток-конфедераток к губам персонала быстрого реагирования гарнитуры свешивали мини-микрофоны на случай нештатного экстрима.
Ноутбук на коленях Матвеева являлся сердцем операции, доклады поступали и приказы уходили через него на открытый специально под операцию одноразовый сайт. Причем напичканный паролями и шифрами наглухо. Загляни туда посторонний юзер, надыбал бы лишь скучный чат, посвященный шахматисту Алехину. Джип стартовал по тревоге со стоянки у Дворца Молодежи — в тамошней гостинице держал штаб Костромин. Сейчас джип лихо, но не нарушая правил, попирал шинами асфальт и лужи Каменноостровского проспекта.
Напротив телебашни Мишаню и Маняшу перестало раскачивать — джип намертво застрял в бесконечной пробке.
— Работайте! — кивнул Матвеев верной парочке и вздохнул свободней, поскольку Маша и Миша покинули машину. — Легенда «Родина зовет», — сладко выравнивающий затекшую спину Матвеев прикрикнул на подчиненных, а то бы те еще наломали дров.
В нос ударили выхлопные газы на любой вкус. Секунду Маняша и Мишаня потратили на то, чтобы сориентироваться в обстановке. В следующую секунду Маняша требовательно стучала костяшками в окошко так же скучавшей «Скорой помощи».
— Чего тебе, красавица? — опустил стекло шофер.
— Факультет Собственной Безопасности, — рука Маши скользнула сквозь форточку и отперла дверцу изнутри. — Подвинься, знахарь, служебная необходимость, мы на время реквизируем твою машину, где у тебя сирена включается? — Голос девушки был звонок, как в «Пионерской зорьке».
— Не понял? — не поторопился подвинуться шофер. Его рыжие прокуренные усы обиженно изогнулись, выдавая, что товарищ все расслышал прекрасно, но не рвется содействовать.
Маняша заколебалась, не притвориться ли, будто по вине уличного шума не слыхала брошенного вдогонку приказа работать по легенде «Родина зовет». Гораздо привычнее было бы садануть ребром ладони по шоферскому кадыку и почувствовать себя полной хозяйкой положения в кабине. Но приказ отдавался при московском начальстве, а значит, это же начальство отметит невыполнение приказа.
Пошарив в кармане камуфляжа, Маша предъявила прокуренным усам краснобокое удостоверение.
— Ты че, блин, не понял?! Сержант Грачева, эскадрон смерти ФСБ, мы реквизируем ваше средство передвижения, — все-таки она позволила себе милую шутку, по опыту зная, что слушатель не очень вникает в подробности. Маша была серьезным специалистом по психологии жертвы. — И откройте фургон моему напарнику.
— А если у меня там неотложный больной? — хорохорились обиженные усы.
— Тогда бы вы пугали прохожих сиреной, — с видом человека, уставшего радеть за отечество, «но ведь кто-то же должен...», Маняша плюхнулась рядом с водилой и убрала в нагрудный карман липовое удостоверение. Бой был выигран без пролития крови, никакого удовольствия.
Между застрявшими машинами уже туда-сюда сновали пешеходы, лучшего симптома, что пробка надолго, не бывает. И, кстати, вовсю на небе собирались тучи, Маняшу это беспокоило только одним боком: во время дождя связь хуже.
— Террористов ловите? — заискивающе поинтересовался представитель Министерства здравоохранения.
— Кто в фургоне? — многозначительно не ответила Мария.
— Смена кончилась, в гараж возвращался, — косвенно ответил в рыжие усы шофер.
Маша ориентировочно представляла, где по городу размещены гаражи «Скорой помощи», но уличать шофера во лжи особого смысла не имелось — подчинился, и ладно.
Мишаня доложил командирам, дескать, подходящее для движения в условиях частых пробок транспортное средство добыто. Владимир Костромин покинул джип первым и вельможно подождал, пока Миша открывает перед ним дверь фургона. Матвеев задержался, принимая на ноутбук следующий сигнал от развернутой сети стукачей.
— Объект вошел в здание Государственного Эрмитажа, — забираясь в кузов, доложил Матвеев.
— Я так и знал, — скрипнул зубами Костромин, — решил, сволочь, спрятаться среди иностранцев. — К иностранцам у господина Костромина махровым цветом цвела особая нелюбовь. А пуще — к прибалтам, поскольку благородный старик в пору пышно возродившегося национального самосознания бывших сограждан оказался вынужден покинуть Ригу. — Источник информации?
— Там в холле ларек с Ди-ви-ди и видеокассетами. Его арендатор... А может, подождем до закрытия музея? — Матвеев немного побаивался за Маняшу и Мишаню: вдруг они при задержании объекта не останутся в рамках закона? Где-нибудь на Кондратьевском рынке — и ладно бы, а вот Эрмитаж... Разнесут по кирпичику памятник культуры.
— Добро. Поехали, на месте разберемся. Прикажи этому видеопирату закрыть ларек и... нет, отставить. Объект тут же срисует непрофессиональную слежку. Поехали! — зло постучал Костромин в окошко кабины.
Матвеев отправил команду группе Воробьева не проявлять инициативу. Шофер очень переживал, не помнут ли незваные пассажиры помидорную рассаду, которую он аккурат вез на дачу. Очень хотелось попросить, чтобы пассажиры поласковей обходились с задвинутым под больничную каталку ящиком, но почему-то водила робел и только крепче на себя злился.
— Доклад от группы Сметанина, Красногвардейский район под полным контролем, — читал расшифрованные поступления на сайт Матвеев.
— Развертывание продолжить, — Костромин опасался, что в Эрмитаже их ждет лишь лицо, похожее на Антона Петрова, Владимир уже выстрадал семь ложных тревог.
Под бодрый вой сирены «неотложка» правыми колесами выбралась на тротуар, обогнула очередь из «тойот», «Жигулей» и «фольксвагенов» и свернула в подворотню.
— Здесь направо, здесь прямо, — руководила шофером Маняша. — Ты че, блин, не слышал? Здесь прямо!
— Так ведь знак! — трепетали прокуренные усы.
— Ты че, блин, не понял?! Здесь прямо!
— Ладно-ладно. Сами с гаишниками объясняться будете.
— Объяснимся.
К Эрмитажу они выехали через Дворцовый мост. Тормознули у Адмиралтейства. Матерые тучи теснились в небе, словно бегемоты в последней луже в засуху. Сейчас ливанет.
— Доклад от группы Сунчелеева. Полностью охвачен Приморский район.
— Так держать.
Пока Маняша скучно инструктировала шофера, что «не в ваших интересах разглашать... тем не менее, от лица Отчизны благодарю за добросовестно выполненный долг гражданина...», разгуливавший по залам Эрмитажа Антон Петров нашел искомое в экспозиции, посвященной древнему Египту.
Выпиленный пласт рельефа из гробницы Ни-Маат-Ра напоминал задубевший тульский пряник. Красно-черная, как копченая селедка, в белых полотняных шортиках вроде тех, что были модны в позапрошлом году, мумия жреца Па-Да-Ист, которую нельзя фотографировать со вспышкой, возлежала на прежнем месте.
Менее недели тому сам Антон сменил таблички на этих экспонатах. Точнее, выждав, когда никого не будет рядом, наклеил новые поверх старых, и новые от прежних отличались только названиями гробницы и именем жреца. Гробница в оригинале никогда не называлась «Ни-Маат-Ра», а жреца отродясь никто не величал «Па-Да-Ист»: написанные подряд, эти два слова и являлись шифром, специально изобретенным Антоном для сокрытия формулы.
Согласные обозначали элементы таблицы Менделеева, а гласные... Антон поймал чересчур острый взгляд возглавлявшей группу горластых итальянцев экскурсовода — сутулой тетечки в роговых очках. Вряд ли она тоже работала на «Ред Ойл», скорее удивилась, зачем посетитель что-то списывает с таблички на сторублевую купюру. Вот именно на общем равнодушии к историческим подробностям Петров и строил расчет, оставляя здесь шифровку.
Антон почти не рисковал, что, вернувшись, обнаружит таблички в первозданном виде, без собственной шпаргалки. Музейные работники успели подписи под экспонатами выучить наизусть, в таблички никогда не заглядывают, тошнит их уже от этих табличек, по ночам в кошмарах снятся. Экскурсанты же сробеют ловить экскурсовода на лаже. Ну а на подстраховку от невезухи еще две похожие шпаргалки Петров оставил в других местах: в туалете ботанического сада — маскировка под настенный фольклор (даже если заштукатурят, запрись и сними свежую штукатурку), и в зоопарке. Но из зоопарка пришлось спешно делать ноги...
С чувством выполненного долга Антон вернулся в фойе музея, поймал еще один всполошенный взгляд — на этот раз от продавца видеосувениров — и решил, что у него прогрессирует мания преследования. Спустился в гардероб, получил по номерку куртку, выйдя наружу, улыбнулся хмурому небу и почувствовал упершийся в печень пистолетный ствол.
Трубный вой преследующих баншей все настырней резал уши и перемалывал остатки отваги. А где-то там, за парившими по следам баншами прочесывала территорию пядь за пядью цепочка эльфов из зондер-команды. Может, еще кто-то из рванувших в разные стороны пленников малого «Стоунхенджа» уцелел, но вряд ли. Скорее всего, наша троица оставалась последней, цинично говоря, на десерт.
— Слышь, немец, сдается мне, что зря мы драпаем, — задыхался волочивший ноги по колено в тумане мужичонка.
— Немец, а немец, — вторил второй беглец из «Стоун Хеджа», куда дальше-то кости кинем? Направо, налево?
Из последних сил беглецы выбрели к заброшенному лабазу.
— Уже никуда, Серега. Привал. — С тоской посмотрел на предрассветно бледнеющую над заборами заброшенной деревни кромку неба Эрнст фон Зигфельд, морда поцарапанная, правый рукав кителя на нитках.
— А если вдоль заборов, да в дальний лесок, и голый Вася? Авось по кустам отсидимся? — Мужичонка нервно мял полу засаленной телогрейки.
— Всякая Божья тварь, Ваня, излучает тепло, — безнадежно пожал плечами Эрнст, — многие не Божьи твари это тепло за версту чуют. Эльфы не чуют, но у них есть тепловые датчики, так что в лесу ни от баншей, ни от эльфов нам не спрятаться. — Фон Зигфельд обратил внимание, что на телогрейке Ивана не осталось ни одной пуговицы. Эта подробность не имела никакого значения.
— Так на кой мы срывались? — возмутился мужичонка.
— Легенду, будто вас в лагере держат вместо аккумуляторов энергии, дабы евро против доллара астрально подкармливать, вам специально внушили. — Эрнст фон Зигфельд говорил, глядя на восток. Очень не хотелось себе признаваться, но он проиграл. Девяносто девять из ста, что уже проиграл. «Старшая Эдда» пока не собиралась эвакуироваться, а без паролей он не мог выйти за колпак заклятий. Верил ли он в последний шанс? А что ему еще оставалось делать? — На самом деле лагерь — тот же загон для скота, кладовка при кухне со всегда свежей кровью. Слишком много в замке обитает вампиров, и слишком заняты они более важным, чтобы тратить время на прокорм. Так что, братья славяне, вас так и так бы сожрали. — Эрнст опустил, что и сам не брезговал кормиться от этого стола. Зачем бедолаг лишний раз расстраивать?
Туман разливался по миру студеным молоком, казалось, он должен глушить звуки, но перед воем баншей туман оказался бессилен.
— А теперь разве не сожрут?
— И теперь сожрут, — равнодушно согласился Эрнст, — только дороже им ваша кровушка обойдется, — Эрнст протянул парочке пистолет, реквизированный за ненадобностью у покойного Константина Фрязева.
— Что, один на двоих? — все никак не мог смириться с несправедливостью устройства мира Иван. Мужичка бил озноб — и от предрассветного холода, и от мандража.
— Один вам и один мне, — выразительно похлопал себя по кобуре Эрнст. — Монетку выкиньте, кому вооружиться, что ли? — Честное слово, в его интонации не было ни капли подначки. Мокрые от сбитой росы брюки липли к ногам, нутро терзал голод, неужели Эрнст больше никогда не увидит полнолуние?
— Незачем гадать, я умею стволом пользоваться, а он — нет, — выхватил оружие из руки Зигфельда второй. — Какие у тебя руки ледяные, будто ты сам из этих...
Напрямую спросить, какого роду-племени их поводырь, Серега не решился, а Эрнст не поспешил враньем рассеивать подозрения. Уже не важно, что подумают эти двое. Жить Сержу с Ваней оставалось всего ничего, но их жизни дарили какой-никакой шанс уцелеть Эрнсту. Пока зондер-команда будет работать с этой парочкой, Эрнст постарается отыскать где-то здесь ржавеющий милицейский уазик. Точнее, передвижной сверхпространственный портал, замаскированный под желто-синее авто.
Вой баншей нарастал, эти дряни парили всего где-нибудь в полукилометре. Может, правильней было бы постараться внушить попутчикам хоть толику надежды, но у Эрнста не оставалось запала, он тоже вымотался подчистую. С великим кайфом он сейчас бы перегрыз подельникам глотки и последний раз на этом свете насосался бы крови. Но таким шагом Эрнст лишал бы себя последнего шанса, призрачного, но манящего.
— Баста, ребята, остаетесь здесь и прикрываете меня. А я пойду по этой колее, — Эрнст указал на теряющиеся в тумане почти свежие следы протекторов. — Если найду машину, вернусь за вами. И свобода — наша!
— Почему ты нас бросаешь?! — нашел еще один повод возмутиться мужичонка.
— Потому что у вас языки по земле от усталости волочатся. Без вас я найду машину в три раза быстрее.
— И вернешься? — Серега был само недоверие. Серега был сметливее и опаснее пустобреха мужичонки.
— А зачем я тогда вас из плена выдергивал? Мне нужны живые свидетели. Иначе, кто одному поверит, будто в этом районе такая дьявольщина творится? — из последних сил врал Эрнст напропалую.
— Тогда отдай второй пистолет, — для убедительности своих слов Серега направил выданное прежде оружие Эрнсту в переносицу.
Фон Зигфельд увидел, как снизу дула наливается капля воды — конденсат тумана. Наливается и никак не нальется, чтобы опасть в мокрую траву. Банши выли, будто оглашенные, возможно, маскировали шорох шагов зондер-команды.
— И это после того, как я вас выручил? — попытался Эрнст надавить на мораль, заведомо сомневаясь в успехе — не те люди, не та ситуация. Почувствовал себя сейчас он предельно неуютно, ведь сам перезарядил обойму патронами с серебряными пулями.
— Или все, или никто. — На Сереге, словно на вешалке, болталось некогда роскошное, а ныне жутко грязное кашемировое пальто, и, тем не менее, выглядел герой непреклонно.
— А вдруг нас уже взяли в клещи? Я найду машину, но безоружный ничего не смогу сделать? — юлил Эрнст, прекрасно понимая, что нет ему никакой веры.
— Или все, или никто! — багровела опухшая от комариных укусов физиономия шашлычника Сереги.
У Эрнста оставался последний трюк, и он его использовал:
— Черт, банши уже здесь! — взвизгнул он, глядя Сереге за спину.
Тот не мог, ну просто не мог не оглянуться, а Эрнст, вывернув себя наизнанку, мгновенно обернулся летучей мышью и упорхнул. Для превращения в перепончатокрылую зверюшку его породе не требовались никакие браслеты. Жаль только, без браслетов Эрнст не мог превращаться ни во что другое.
— Гадина! Развел, как лоха! — чуть слезами не брызнул Серега и пальнул в движущуюся мишень. — Кругом одни ботаники!!!
Конечно, промазал. Услыхав выстрел, банши торжествующе взвыли.
Летучая мышь понеслась сквозь туман низко над землей, читая следы протекторов по краям луж и полосы смятой травы. Где-то здесь, где-то здесь... Его големы привезли бесчувственного пленника в замок на розовом «Фольксвагене» змеи Катерины, потом он их развеял, решив, что сам на следующий день загонит уазик в гараж «Старшей Эдды». Уазик должен быть где-то здесь... Успеть бы до рассвета!
Эрнст, наконец, нашел машину: посреди лесной дороги, дверца открыта, тупые големы даже не удосужились ее захлопнуть. Но это полбеды, гораздо более важная проблема обнаружилась, только Эрнст ударился о землю и принял человеческий облик.
— Ну, здравствуй еще раз, иеромонах Эрнст фон Зигфельд, или как там тебя на самом деле зовут, — процедил стоявший по пояс в сыром тумане единый в трех лицах штурмбан-вампир Дэмиен-Эдвард-Ральф, пребывавший ныне в личине Эдварда, этакого заляпанного чернилами остроносого скрюченного чинуши. — Видишь, мне хватило ума догадаться, как ты собрался вырваться из-под колпака заклятий «Старшей Эдды».
Пока штурмбан говорил, его клыки росли из пасти, будто ростки лука в ботаническом фильме. К концу выступления чинуша вообще стал рожей похож а саблезубого тигра. Эрнст пожалел, что при любом раскладе не успеет расстегнуть кобуру.
В заброшенной деревне защелкали выстрелы, один, два, три... все. Серега не сподобился даже до конца опустошить обойму, а хвастался, что с оружием умеет обращаться.
В конце концов, решил Эрнст, исход поединка решает не длина клыков, а точность удара и ловкость. И бросился врукопашную:
— Подлинное имя мое — Евгений Хлебников!!!
Он не учел нечеловеческого коварства Гребахи Чучина. Только вампиры сошлись в схватке, штурман, не ведавший о том, что превращен в живую контактную бомбу, взорвался. Взрыв подсек или вырвал корнем четыре ближайших дерева, искорежил кузов милицейского уазика и невосстановимо разнес в пыль вампира Эрнста фон Зигфельда, или, если хотите, Евгения Хлебникова.
Читать бесплатно другие книги:
