Наследие Сорокин Владимир
– Ешьте! – Она сделала пригласительно-смешной жест руками.
Близнецы посмотрели на чаши.
– Ешьте, ешьте! – Она подтолкнула детей к столу. Дети переглянулись.
– Еда! – Лена показала на чаши и смешно изобразила поедание. – Ну ешьте же, мать вашу!
Дети уставились на необычную еду. Лена снова подтолкнула их. Они подошли к столу, взяли ложки, не выпуская из рук своё оружие. И попробовали еду. Еда была очень необычной. И пахла необычно. Но было ясно, что это еда. Которую недавно ели эта маленькая верещащая, как белка, женщина и сидящий за столом гигант.
Плабюх и Хррато стали осторожно есть, стоя у стола.
Так началась их жизнь у Ксиобо и Лены.
В то солнечное весеннее утро большой и маленькая приютили Плабюх и Хррато. Почему? Зачем? Никто из супругов не пытался это объяснить друг другу. Словно так и полагалось. Близнецы тоже не понимали, почему они остались в этом огромном доме. Наверно, потому что не знали, куда идти дальше. Можно было убежать после завтрака. Но они не побежали. Вид гиганта Ксиобо перестал их пугать. Наоборот – в его спокойствии возникла какая-то притягательная сила, словно они попали в зону притяжения. И в этой зоне было спокойно, как в лесу.
Ксиобо и Лена решили жить вместе четыре года назад, когда гигант, хорошо заработав в Бийске на рытье братских могил, решил разгуляться. Выпив три ведёрных стакана гаоляновой водки и натрескавшись свинины с лапшой, он направился в местный публичный дом, где, судя по рекламе, работали две большие женщины. Но не повезло: одна из женщин оказалась больной коровьим гриппом, другую увели в баню демобилизованные алтайцы. Ксиобо хотел было по пьяни (трезвый он был само спокойствие) проломить кулаком что-нибудь в поганом борделе, но его остановила матерной тирадой крохотная проститутка:
– Что ж ты буром прёшь, коли не ебёшъ? Будь благородный ван, не ссы на диван, не перди в окно, не ешь говно, не качай права, не жуй дрова, не маши елдой, не будь мордвой! Радость не в невъебенной пизде, а в нежной и сладкой узде, отведаешь моего тьян де, забудешь о большой пизде!
Проститутка была ему по колено. Голая, с крохотными сиськами и стройными ножками. На её плечах сияла накидка из живородящей бижутерии. Бандерша борделя рассыпалась в извинениях и обещаниях:
– Господин, эта девочка такая умелая, что сделает вас навек счастливым, не хуже большой!
– Как? – усмехнулся хмельной Ксиобо.
– Она вам всё покажет и объяснит. Не пожалеете!
Вскоре Ксиобо лежал навзничь на огромной кровати, а Лена, обняв его могучий фаллос ногами и руками, тёрлась о него грудью и животом. Она словно каталась на фаллосе. И делала это весьма умело. Так умело, что Ксиобо трижды извергал вверх фонтаны густой и тяжело падающей вокруг спермы.
Ему понравилась эта скачка. Даже – очень понравилась. С большими женщинами всё было по-другому и как-то… обычно.
Проспавшись, он повторил. Показатель энергии ци, висящий в каждой спальне борделя, зашкалил. Глядя на показатель, сметливая бандерша предложила Ксиобо бизнес: иметь Лену раз в неделю бесплатно. Она решила поставить накопитель частиц ци, делать карты и торговать этими ци-картами. Их охотно покупали вдовы. Да и не только вдовы, но и старики со старухами. Хитрая Лена тоже быстро смекнула: дело пахнет хорошей прибылью. И может помочь ей выбраться из борделя. Ни с одним большим клиентом так не зашкаливало, как с этим увальнем Ксиобо. Он согласился на предложение бандерши. И на втором свидании Лена провела с ним вразумительную беседу, нашептав в огромное ухо свой план: бежать из борделя, поселиться подальше от города и открыть свой бизнес по производству ци-карт. Выкупить Лену Ксиобо не смог бы, да и бандерша её бы не отдала. После третьего свидания они бежали – Лена в кармане у Ксиобо. Купили подержанный накопитель. За пару недель зарядили 22 ци-карты. Лена удачно продала их на рынке. Они поняли, что бизнес получается. Взяли кредит в банке. А потом с двумя братьями Ксиобо поставил дом на арендованном в кредит участке земли.
Так и началось. Лена скакала на фаллосе Ксиобо каждый день. Ци-карты получались крутые: 89 %. Перекупщики стали их брать оптом по 25 юаней за карту. В месяц у них выходило 700 юаней. Ксиобо смог забыть свою тяжёлую работу землекопа и грузчика. А Лена – бордельные дни и ночи. Они расцвели и расслабились: сыграли свадьбу в ресторане “Три лотоса”, накупили себе хорошей одежды. Через пару лет Лена и Ксиобо стали зажиточными: еду им привозили домой с рынка, арендованную землю возделывал алтаец, за свиньями ухаживал русский, в доме убиралась китаянка.
Хррато и Плабюх вошли в их семью как-то легко. Даже слишком легко. Словно эти необычные люди ждали таких необычных детей. И дождались. Возможно, это было связано и с неспособностью Лены забеременеть от Ксиобо. Как глубоко она ни запихивала себе во влагалище сперму гиганта, как ни ходила по врачам и ворожеям – ничего не получалось. Хотя общеизвестно, что маленькие женщины беременели от больших мужчин. И дети рождались вполне здоровыми, разными по росту и уму…
Приблуды неожиданно быстро привыкли к жизни у маленькой и большого. Они с младенчества осваивали всё в этом мире довольно быстро. Быстро перестали пугаться Ксиобо, быстро привыкли к хохоту и шуткам Лены. Если муж был спокоен и молчалив, как гора, то жена была яркой противоположностью супруга: её беличий голосок верещал не умолкая, она и носилась по дому, как белка. Лена любила наряжаться, петь свои матерные прибаутки, танцевать. Ещё она рисовала акварелью необычных, ею придуманных зверей. И развешивала их по всему дому.
Вообще в этом доме было просторно и весело.
Детям отвели комнату. Их помыли в бане. Переодели в нормальную одежду. Приучили к человеческой пище. Стали походя учить трём языкам – китайскому, русскому и алтайскому. Единственное, чего не смогли понять опекуны, – языка, на котором общались дети. Попытки идентифицировать их речь ничего не дали: никто в мире не знал языка чернышей.
Плабюх и Хррато приняли произошедшую перемену как данность. Они просто вошли в этот дом, как в другой лес, где обитали эти двое. В новой жизни их удивляло одно: отсутствие охоты для добывания пищи. Эта пища появлялась у этих людей как бы сама собой. В этом была загадка, которую близнецы не могли разгадать. Но вскоре они привыкли, забыв и про эту загадку.
Не прошло и недели, как Ксиобо посадил детей и Лену в заплечную корзину и зашагал на ярмарку. Вид ярмарочной толпы потряс близнецов. Они никогда не видели такого множества и разнообразия людей. Там были обычные люди, маленькие и парочка больших, по-своему приветствующих Ксиобо: двумя поднятыми указательными пальцами. Обычные и живые игрушки, фокусники и жонглёры, маленькие лошади, квадратные поросята— это всё было такое громкое, разноцветное и подвижное, что заставило их оцепенеть с открытым ртом.
Но, когда оцепенение прошло, пришло новое потрясение: дети увидели, что на ярмарке продаётся множество железного инструмента: пил, лопат, кувалд, ломов, ножей и… топоров! Они помнили рассказ матери, как она сбила камнем железный топор с топорища и закопала его в землю. А тут лежали десятки топоров! И никто их не боялся. На языке чернышей было одно слово, обозначающее железный инструмент людей, – грбо. Это страшное слово. Грбо надо было закапывать в землю или топить в болоте. Всё оружие, все инструменты должны быть только каменными или деревянными.
Как зачарованные, близнецы подошли к столу с инструментами. Топоры лежали отдельным рядом – разные по размеру и форме. Хррато протянул руку и коснулся топора.
– Грбо, – произнёс он.
Плабюх тоже было протянула руку, но опустила её.
– Чё, малой, топорик приглянулся? – подмигнул ему бородатый русский продавец. – Бери за полтинник!
– Твой топор больно остёр, – заверещала Лена. – Детке ума не вставит, а страдать заставит: палец отлетит, кровь заблестит.
– Так не будь дурак, не руби пальца! – усмехнулся продавец.
– Борода твоя густа, да башка пуста – вышел топорами торговать, да стал мозги в бинхъянге забывать, вернись за мозгом, не будь мудаком!
– Да пошла ты на хер, язва! – рассмеялся продавец.
– Яна хер пойду, тебя там не найду, ты ж ступай во пизду, лови морскую звезду, повесь над столом да щёлкай еблом!
Продавец не нашёлся, что ответить острой на язык Лене.
На ярмарке близнецам накупили разных игрушек – скачущих, говорящих, ползающих и стреляющих. Плабюх и Хррато непрерывно занимались этими игрушками двое суток (Лена заметила, что эти беленькие вообще мало спят и укладывать их в постель насильно бесполезно), а потом игрушки им наскучили и они их просто разломали, достав то, что было внутри, – батарейки, микросхемы и механику. Внутренность игрушек заинтересовала детей больше самих игрушек: они раскладывали всё это на полу в виде узоров и пирамидок, пытаясь соединить, потом меняли конструкции, снова собирали и снова меняли.
Понаблюдав, Лена отправила Ксиобо на рынок. Он вернулся с бутылью умного молока. Лена налила молоко в широкое блюдо и показала детям, что может это молоко. Дети довольно быстро освоились и занялись молоком. Миры, порождаемые умным молоком заворожили близнецов дней на десять. Они сидели над блюдами с молоком, манипулируя с ним. Молоко отвечало близнецам. Оторвать их от умного молока было невозможно. Лена только подносила им еду, которую они заглатывали, не отвлекаясь от молочных пространств. Когда они спят, Лена не понимала. В своё время она тоже любила заниматься умным молоком, и даже создала свой ву. Но время tis-романтики прошло, войны и жестоковыйностъ жизни заставили Лену повзрослеть и привели её в бордель.
Обычно они с Ксиобо проводили акт по продуцированию частиц ци после первого, лёгкого ужина. Это время давало оптимальные проценты от процесса. В перерывах между скачками на фаллосе мужа Лена лежала у него на руке, грызя глазурованные орешки.
– Умное молоко им интересней игрушек, – сказала она.
– Умное молоко, – повторил немногословный Ксиобо. – У меня с ним никогда не получалось.
– Ну, с твоими-то ручищами да пальчищами! – рассмеялась Лена, кусая мужа за толстую кожу.
– Я наливал его и в большую посудину. В поддон заводской.
– Ну и?
– Ничего не вышло.
– Что, ни разу не поднялось?
– Ни разу.
– Хрен с молоком, дорогой. Мы с тобой такое можем – другие вяленой пиздой поперхнутся от зависти.
– И то верно. Пусть молоком детки забавляются.
– Они смешные, правда?
– Ага.
– Надо их к работе приучать. Пельмени лепить, углы ставить, куропчить по тао.
– Ну, чего…
– Да ничего! Ребёнок должен дело знать. Меня в приюте с детства к делу приучали. Дело!
– Дело, – повторил Ксиобо и вдруг оглушительно выпустил газы.
– Ёб твою китайскую мать! – Зажав нос, Лена спряталась у мужа под мышкой.
Хррато и Плабюх не просто посидели эти дни на умном молоке. Им удалось, к изумлению Лены, создать свой ву. И такого ву Лена раньше видела. Во всяком случае, ни у неё, ни у подруг и друзей по молочному отрочеству такие интересные ву не выходили. Она позвала Ксиобо, и супруги уставились на ву, сотворённые руками белых приблуд.
– Откуда вы узнали, как вязать струи и воронки? – спросила детей Лена, но тут же вспомнила, что те не понимают.
– Они знают плетёнку струй умного молока! – сообщила она мужу и расхохоталась. – Ну не пиздец же, а?! Кто вас научил молочке? А? Кто сподобил сбивать сметану?
Близнецы молчали. Лена подсела к ним, вошла в их молоко, сплела свою марлю, накрыла ей сферу детского ву, взбила и воздвигла сметанную площадку, показала свободным мизинцем детям:
– Повторите здесь! Здесь! Ну, делай вот тут! Близнецы не понимали её.
– Повторите это тут! По-малому, мать вашу! Ну?! Дети поняли. Их покрытые белым волосом руки вошли в площадку, вызвали десять струй, связали их, вызвали десять воронок, спеленали их, сделали мягкую форму и воздвигли малый ву.
– Ебать-колотить берёзовым поленом! – ахнула Лена.
Мудрый Ксиобо стоял с идиотской улыбкой. Он был рад, что к ним приблудились такие гениальные детки.
– Слушай, дорогой, их же можно на ярмарке показывать! – сказала Лена мужу по-китайски.
– Ну… – Тот пожал плечом.
– Не “ну”, а хороший бизнес!
В этот день в перерыве между производством частиц ци Лена предложила расслабленному мужу план: по воскресеньям на ярмарке дети садятся за низенький стол, перед ними блюдо сумным молоком, они лепят ву, народ смотрит, Лена поёт свои матерные частушки, Ксиобо с шапкой обходит толпу.
– У нас денег на жизнь хватает, – ответил муж после раздумья.
– Это пока у тебя стоит, дорогой! А если перестанет стоять?
Он снова подумал, шевеля губищами:
– Не перестанет.
– Все мужики так думают! А потом – раз, и всё! И на что мы дом содержать будем? У нас до сих пор – никаких сбережений, всё тратим на жратву да на прислугу. Надо что-то отложить на твой нестояк.
– Ты думаешь, дети на рынке заработают много денег?
Сидя у него под мышкой, Лена стала загибать свои миниатюрные пальчики:
– Ярмарка по воскресеньям, четыре раза в месяц. По полтиннику зараз точно соберём. Заодно с народом повеселимся. Можем даже пару своих карт толкануть. Не всё же оптовикам по дешёвке впаривать! Сечёшь, а? Веселуха, ебать меня кочергой! Итого – двести в месяц. Их будем откладывать. Строго! За год… это… две четыреста, дорогой! Это если по полтине заработаем, а если больше? Можно в Иньхан засунуть под проценты.
– Или на умную пушку накопить, – задумчиво произнёс Ксиобо.
Последнее время, по мере роста их семейного благосостояния, его всё более одолевали мысли о безопасности. Из оружия у них были только шесть одноразовых гранатомётов. Хотя в АР уже стоял мир, образ умной пушки, охраняющей дом, часто всплывал в мозгу Ксиобо. Иногда он засыпал, сладко думая об умной пушке.
– Ну? – Лена стукнула его кулачком в щёку
– Согласен, – произнёс Ксиобо.
Первое воскресенье на ярмарке прошло успешно: в войлочную шапку Ксиобо накидали сорок три юаня.
Хррато и Плабюх сидели на земле за низеньким круглым столом напротив друг друга, между ними стояло широкое блюдо с умным молоком. Они лепили ву, не обращая внимания на толпящихся вокруг них людей.
Лена била в бубен, приплясывая и распевая частушки на актуальные темы:
- Мир с казахами подписан,
- Хуй с войны сбежал, как вор!
- Но китайцами обдристан
- Иссык-Кульский договор!
- У жены премьер-министра
- Из пизды торчит канистра —
- Запасайся, Фёдор Джал,
- Наш бензин подорожал!
Графиня рассмеялась:
– Обожаю народный юмор!
Поезд сильно дёрнуло, пустые стаканы звякнули в подстаканниках. Поезд встал. Граф закрыл книгу, глянул в окно. Там, в темноте, стеной стоял еловый лес.
– Вероятно, занос… – пробормотал граф, зевая.
– Милый, я бы тоже поспала.
Граф коснулся куска умного пластилина, прилепленного к столику сбоку. Возникла голограмма с часами.
– Десятый час.
– Милый, мы измождены. Надо выспаться.
– Ты права. А она?
– Её положим у Тьян. Там есть место. Оденься и ступай к Тьян, – приказала графиня.
Аля встала, надела свой серебристый халат и вышла из купе.
В это время кочегары Жека и Гера, задвинув в огнедышащий печной зев пять “аллигаторов” с человеческими обрубками и нефтью, решили сыграть в scullscull-8. Жека достал из кармана base, отстегнул от стены узкую лавку. Активировал base и положил на середину лавки. Кочегары присели на концы лавки. Base ожил, раскрылся красным раструбом, который пришёл в круговое движение; вповерх раструба вспыхнули два batter – зелёный и синий. Кочегары быстро разыграли на пальцах, кому каким играть. Жека подцепил синий batter, Гера – зелёный. Жека дунул в раструб. Тот выбросил семь пылающих черепов. Гера быстро загасил их. Жека снова дунул. Выскочило двенадцать черепов. Гера загасил их тоже. Жека дунул в третий раз. Выскочили двадцать черепов. Гера успел загасить восемнадцать, но два черепа, просияв, скатились в basket. Гера дунул в раструб. Выскочили сразу двенадцать черепов.
– Ёб твою! – пробормотал Жека и загасил все черепа.
Гера дунул опять: восемнадцать черепов. Жека успел загасить все. Гера дунул в третий раз: всего три черепа.
– Хуяк Иваныч! – С довольной усмешкой Жека загасил их.
Жека дунул в раструб. Выскочило пять пылающих черепов. Гера загасил их. Жека дунул снова: десять черепов. Гера загасил их. Жека снова дунул: два черепа.
– Ах ты, сука! – с обидой сплюнул Жека.
Гера загасил черепа и дунул в раструб: девять черепов. Жека загасил. Гера дунул в раструб: шестнадцать черепов.
– Ах ты, падло! – Жека успел загасить только четырнадцать, два черепа скатились в basket.
Гера дунул в раструб: пять черепов.
– Так-то лучше… – Жека быстро загасил их и дунул в раструб: восемь черепов.
Гера загасил. Жека дунул: тринадцать черепов. Гера загасил. Жека дунул: один череп.
– Ёба-а-аный стос! – потряс бритой головой Жека.
– Voila! – Гера загасил череп и дунул в раструб: семь черепов. Жека загасил.
Гера дунул в раструб: снова семь черепов.
– Пиздарики, бля! – Жека загасил черепа.
Гера дунул в третий раз: девятнадцать черепов.
– Ну ты и жангуо! – Жека успел загасить только семнадцать, два черепа скатились в basket.
– Контровую?
– Контровую!
Жека дунул в раструб: девять черепов. Гера загасил. Жека дунул: семь черепов. Гера загасил. Жека дунул: девятнадцать черепов.
– Вот так, штабс-капитан!
Гера загасил все девятнадцать.
– Ну это просто… ёб твою мать! – Жека, не веря, замотал головой.
– Смерть дезертирам! – победно выкрикнул Гера и дунул в раструб: десять черепов.
Жека загасил. Гера дунул – десять черепов. Жека загасил:
– А вот так-то, бля!
Гера дунул: двадцать черепов.
– Ну, что ж ты делаешь, вредитель?! – возопил Жека, спеша гасить черепа, но два скатились в basket.
Раструб прозвенел и выдавил счёт – 4:2 в пользу Геры.
– Ну не ёб твою, а? – Жека хлопнул в тёмные от нефти ладоши. – Третий раз, бля!
– Смелого пуля боится, смелого штык не берёт, – победоносно разгладил усики Гера.
– Сегодня, по ходу, твой день, а? – Жека погасил и убрал base.
Вздохнул и запел хриплым голосом:
- Братан, хорош понты корявые кидать!
- Нам всё равно теперь век воли не видать!
И вдруг оттянул себе пальцами нижние веки, закатив глаза, раскрыл рот и издал крик кикиморы. Гера смотрел невозмутимо.
– Страшно? – спросил его Жека.
– Я не из пугливых, – спокойно ответил Гера.
В коридоре кроме ковровой дорожки цвета спелых абрикосов, белых занавесок и одинаковых дверей никого не было. Аля подошла к соседнему купе № 7, протянула руку, чтобы постучать, но передумала. Ей захотелось в туалет. Она пошла по коридору, ступая босыми ногами по ковру, нашла дверь туалета, открыла, вошла. Внутри было чисто и уютно. Аля села на унитаз и помочилась. Встала, посмотрела на себя в зеркало.
– Оле, – произнесла она и коснулась зеркала двумя пальцами. – Оле, не умирае! Не умирае, моё Оле!
Она перекрестилась и трижды поцеловала зеркало.
Вдруг дверь туалета открыли. Возник подпоручик Кривошеин.
– Пардон, мадам! – почти вскрикнул он своим высоким голосом и захлопнул дверь.
Аля вспомнила, что не заперла ту за собой. Она вышла из туалета. Повернулась было налево, где тянулся коридор с дверями купе, но передумав, глянула вправо. Там за стеклом тамбура стоял и закуривал подпоручик. Несмотря на то, что на втором, военном этаже поезда были свои два туалета, он любил “ходить посрать в первый класс”. Аля шагнула к тамбуру, и стекло отъехало в сторону. Краснолицый подпоручик навёл на Алю свои маленькие, чёрные, всегда припухшие глазки.
Её серебристый халат ниспадал на пол.
– Я страшно извиняюсь! – Подпоручик щёлкнул каблуками и кивнул коротко подстриженной головой.
Он был в форме серо-жёлтого цвета.
– Даиете закурит, – произнесла Аля.
– Извольте!
Подпоручик достал пачку китайских сигарет “Хайшэньвэй”, протянул. Аля взяла сигарету, он дал прикурить газовой японской зажигалкой.
– Спсб.
– Госпожа далеко едет? – спросил он по-китайски, приняв её за китаянку, плохо говорящую по-русски.
– Мне нужно в Красноярск, – ответила Аля по-японски.
– Субарасий дес нэ![14] – произнёс подпоручик с грубым акцентом.
Она добавила по-русски:
– Я рускоя.
– Русская? – улыбнулся подпоручик, моргая чёрными глазками.
От него пахнуло водкой.
– Да.
Аля жадно затянулась.
– Всем семейством едете?
– Я одона.
– А родители в Красноярске?
Аля помолчала, затягиваясь и выпуская дым. Потом спросила:
– Второй этаже?
– Да, второй, – усмехнулся подпоручик. – Охраняем вас.
– Пушки, плимёт?
– Пушка, пулемёты. Как положено.
– Скажте, пжлст, у вас голова есть?
– Есть.
– Мой братец, рядовй СВ ВС АР, пропалойд.
– Во время войны?
– Да. Не найдено. Я четыр раза запросы делал.
Нет ответ. Нет ответ.
– Без вести пропал?
– Нет. И не убит. И не ранено. Пропалойд! Вы могл бы, пжлст, спросите у ваш голова?
Подпоручик качнул крутыми плечами:
– Ну… это будет стоить денег.
– Я плаче.
Он кинул окурок на пол, наступил сапогом.
– Подождите тут.
И быстро поднялся на второй этаж по винтовой лестнице, гремя сияющими сапогами. Аля подошла к тамбурной двери выхода и курила, глядя в окно на ползущий в темноте лес.
Подпоручик быстро вернулся:
– Двадцать юаней.
– Я плаче.
– Дайжобу![15] Гасите окурок, и поднимемся. У нас наверху не курят.
Аля бросила окурок на пол, он наступил сапогом.
– И деньги вперёд, конечно.
– Вперёдо?
– Вперёд.
Она задумалась на секунду.
– Вы дайёте мне двадцати йюань.
– Я? С какой стати? – усмехнулся он.
Она шагнула к нему, взяла за руку:
– Я вас отсасо.
Его небольшие брови вздёрнулись над маленькими глазками.
– За двадцати юйань. Пойдёмете.
Она потянула его за руку. Они вошли в туалет, она заперла дверь, опустила крышку унитаза, присела и стала расстёгивать ширинку на галифе подпоручика. Тот стоял столбом, слегка разведя здоровенные ручищи. Из расстёгнутой ширинки вырвался кривой член. Аля обхватила его губами.
Всё произошло быстро. Подпоручик пробормотал что-то, всхрапнул и задышал, как конь.
Аля вытянула салфетку, обтёрла свои губы. Подняла на подпоручика красивые глаза:
– Двадцати юань.
Он вытер слюну со своего маленького детского рта. Перевёл дух, потянул носом и пробормотал:
– Ещё.
Аля откинулась назад, скрестила руки на халате между коленями.
– Это будьт тридцать юань.
– Хао.
– И денге вперёдо.
Он сунул руку в карман, достал бумажку в пятьдесят юаней и протянул Але. Она нашла в халате карман, сунула туда деньги.
Второй сеанс подзатянулся. Подпоручик топал сапогами, раскачивался, стонал, мычал, ругался, стучал кулачищами в пластиковые стены. Едва он кончил, как дверную ручку дёрнули.