Право учить. Повторение пройденного Иванова Вероника

«Точнее!»

Скелет. На нём закрепляются мышцы, формирующие собственно тело и создающие вместилища для разных органов. Закрепление осуществляется с помощью особого вида тканей, более упругого и прочного, чем мускулы.

«Что питает тело?»

Кровь.

«Откуда кровь получает питание, которым снабжает тело?»

Еда, которую мы поглощаем, распадается внутри нас и растворяется в крови.

«Верно… Так почему же ты удивился возможности замещения?»

Но ведь серебряный зверёк живёт в крови, а не в мышцах!

«Ты никак не хочешь самостоятельно делать выводы… Взгляни на Кружево Крови, и поймёшь…»

Кружево Крови?

«Оно пронизывает любое тело…»

Но как его увидеть?

«Ты уже задерживался между Первым и Вторым Уровнями Зрения, помнишь? А теперь тебе следует остаться между Вторым и Третьим…»

Хорошо, давай попробуем.

Я сосредоточился на человеке, всё не оставляющем попытки освободиться.

Пройдя через марево внешних магических полей, зрение стало немного чётче, но Мантия не позволила мне окончательно добраться до Третьего Уровня, мягко остановив за шаг до порога.

«Дыши ровнее…»

Дымка тускнеет, и я вижу путаницу тёмно-алых ниточек, проступающую в том месте, где находится распятое тело. Какие-то из них толще, какие-то тоньше, встречаются и настоящие волоски, и полноводные каналы, но все они схожи между собой одним. Непрерывным движением под управлением пульсирующего кулака в груди. Сердца.

«Пока сердце бьётся, человек живёт… Но когда оно останавливает свою работу, ничто не может заставить кровь двигаться…»

Понимаю. Но как это объясняет мой вопрос?

«Видишь веточки сосудов? Они пронизывают каждую из мышц… Вспомни разделку мяса: его волокна сочатся кровью…»

Хочешь сказать, именно это свойство и позволило «лунному серебру» подменить собой мышцы на пути лезвия?

«Конечно… А кроме того, ему пришлось слегка сдвинуть в сторону некоторые органы, чтобы уберечь от удара… И когда они вернулись на место…»

Я почувствовал себя не лучшим образом.

«Сожалеешь об ужине?» — Участливый вопрос.

Немного. Хорошо, с кровью разобрались. Есть ещё тема для урока?

«А как же…»

И какая?

«Сначала проведём опыт… Дотронься до него…»

В каком месте?

«Это совершенно неважно… Просто дотронься, но прежде слегка рассредоточь зрение… Перестань фокусироваться на кровяных узорах…»

Я присел на корточки рядом с убийцей и недолго думая коснулся пальцем напряжённого бедра. Разумеется, он вздрогнул. Но в этот самый момент на границе зрения возник лёгкий всполох, словно вспышка у линии горизонта.

Что это?

«Ещё более занимательная вещь, чем Кружево Крови… Кружево Разума…»

Разума?

«Кровь питает и сохраняет тело, но она не способна осуществить связь с тем, что находится за покровом кожи: этим занимается кое-что другое… Присмотрись!»

Алые дорожки неохотно отступили, превращаясь в розоватый туман, но на его фоне… Невероятно! Почти такой же узор, только ослепительно белый, с золотыми вспышками. Это и есть оно?

«Да… Столь же прекрасное и удивительное… Когда ты соприкасаешься с чем-то, это Кружево запоминает твои ощущения, собирает их, тщательно расставляет по нужным полочкам, чтобы в следующий раз подсказать тебе, как нужно действовать…»

Только дотронувшись?

«Этого я не говорила… Всё, что ты можешь видеть, слышать, пробовать на вкус и осязать, находит место в твоём разуме… Сначала он чист, но по мере того как дитя растёт, его заполняют образы и ощущения… Великое множество… Бесконечность…»

Разум только хранит?

«Конечно, нет… Помимо всего прочего он — управитель тела… Он повелевает телу двигаться, а органам — работать…»

Означает ли это, что болезни разума заставляют болеть и остальное тело?

«Отчасти… А ещё усилием разума можно излечивать болезни тела… Но об этом поговорим позже… Что ты намерен делать?»

С убийцей? То, что и полагается.

«Не жаль беднягу?» — подкалывает меня подружка.

Жаль? Наверное. Может быть. Не знаю. Почему я вообще это делаю?

«Потому что чувствуешь необходимость…»

Да, пожалуй… Ты правильно сказала: необходимость. Других чувств нет. А должны быть, верно?

«Тебе виднее…»

Но я ничего не вижу. Как будто что-то тащит меня вдоль по узкому коридору, не давая отклониться в сторону ни на волосок. Или я падаю… Падаю? Нет, невозможно! Я твёрдо стою на ногах под рваным пологом весеннего леса, а сырой ветер пытается добраться до тела, спрятанного под одеждой. Пытается, почему-то выбирая в качестве входа мои уши и…

Кровь ударила вязким студенистым кулаком прямо по стенкам черепа, толкая в колодец воспоминаний. Мутные пятна перед глазами дрогнули, приобрели очертания, качнулись вперёд-назад, но в этот раз мне не дозволено было остаться наблюдателем: звуки и краски прошли насквозь, и несколько долгих минут я не принадлежал ни себе, ни своему миру…

— Ну что же ты стоишь?!

Гнев, горячий, как раскалённая сталь. Нэмин’на-ари, мой «клинок». Нет, неправильно: она сама по себе, всегда и всюду. И ненавидит тех, кто лишил её свободы выбирать. Меня ненавидит, всеми силами своей души, а душа у неё…

— Сделай же что-нибудь!

Месиво рваных мышц, через которое просвечивают кости. Осколки костей. Приторно-густой аромат крови давно уже притупил все мои ощущения. Сказать по правде, я вообще не понимаю, что происходит. Вот уже четверть часа не понимаю, с того самого мига, как атака врага была остановлена. Остановлена телом одного из моих защитников.

Жуткая вещь, эти кумийские метательные ножи: вонзаясь в тело, от удара они раскрываются, как цветочные бутоны, взрезая стальными лепестками ткани вокруг места поражения. И кости могут сломать. Если удачно воткнутся, как, собственно, и произошло. Но чего добивается от меня воительница?

— Не стой столбом!

Серые глаза стали совсем светлыми. Болезненно-светлыми. Вроде бы она и Нилар относились друг к другу теплее, чем просто соратники. Вроде бы… Не знаю, не приглядывался. Некогда. И незачем: от меня не требуется проникать в помыслы своих спутников. Мне нужно всего лишь следовать за ними. Или они следуют за мной? А может быть…

— Ты что, не видишь, как ему больно?!

Вижу. Почти ощущаю, но скорее разумом, а не чувствами. Чувства перестали существовать в тот самый миг, как плоть Нилара раскрылась кровавыми цветами.

— Сделай, я прошу!

— О чём? Я не понимаю.

Почти белые губы кажутся тоньше, чем есть.

— Он умрёт от боли, если ты не поторопишься!

— Но что я могу сделать?

— Притупить боль!

Она недовольна. Нет, слишком мягко сказано — она пышет гневом.

— Но… как?

— Ты что, никогда не видел, как лекари прикосновением заставляют больного перестать чувствовать часть тела?

— Видел, но… Кажется, они нажимают на определённые точки, а здесь…

— И ты нажми!

Гнев смешивается с отчаянием.

— Нажать? Но… Куда?

— Оставь его в покое, Мин, — тихо и печально советует кто-то третий. Кажется, Деррам, лучник из северных лесов. Мне трудно различать голоса, потому что кровь всё громче стучит в виски.

— Оставить? — взвивается воительница. — Оставить?! Он может спасти чужую жизнь, но не хочет для этого и пальцем шевельнуть!

— Может? Ты уверена?

— Должен мочь!

— А если он никому и ничего не должен? Что тогда? — Лучник устало тянется за кривым ножом. — Нам лучше самим позаботиться о Ниларе.

— Нет! Я не позволю ему умереть!

С трудом остающийся в шаге от безумия взгляд впивается в моё лицо:

— Да делай же, мать твою!

Делай, делай, делай! ЧТО делать? Кто бы мне объяснил? Всматриваюсь в хаос порванных мышц. Как мне добраться до очагов боли? Внутреннее Зрение подчиняется из рук вон плохо, и его хватает совсем ненадолго, а потом становится так тошно, что хочется умереть, но… Нэмин’на-ари хуже, чем мне. И если Нилар умрёт от моего бездействия, она… Нет, я. Я лишусь защитника.

Дотронуться? Да, придётся, иначе расстояние будет слишком велико для влияния. Какая же она липкая, эта кровь! И горячая. Очень горячая.

Нилар стонет, кажется, громче, чем раньше. Ну да, разумеется, ему ведь больно. А из-за того, что мои неумелые руки касаются ран, боль, должно быть, многократно усиливается. Где они, оконечные Петли? Здесь? Как же плохо видно… Нашёл. Кажется. Ещё чуть-чуть и…

Сил на последний крик у умирающего не хватило, я услышал только короткий всхрип, и тело, которого касались мои пальцы, перестало вздрагивать от неровного дыхания.

Не может быть. Я же добрался туда, куда было нужно! Или… Так и есть — не рассчитал усилие, и Пустота оборвала вместе с нужными Петлями ещё несколько, столь же важных. Для жизни и для смерти.

Нэмин’на-ари не рванулась к умершему другу. Вообще не двинулась с места. Стояла и смотрела, как я стираю с рук кровь. Смотрела на мои руки, не позволяя остановиться, потому что…

Я давно уже научился управлять выражением собственного лица, чтобы удерживать маску бесчувствия, но сил для контроля надо всем остальным не осталось: пальцы предательски дрожали, выдавая страх и вину, поэтому я мял в руках полы собственного плаща до тех пор, пока Мин не всхлипнула и не отвернулась, пряча выступившие в серых глазах слёзы…

Вот как, значит. Тот «я» тоже не всё умел делать. Не умел, но пытался. Пробовал. Вот только лучше бы ему было заниматься своими опытами в лаборатории, а не на поле боя, в попытке спасти умирающего воина. Надеюсь, мне никогда не придётся оказаться в такой же ситуации. А если придётся… Нужно быть к ней готовым. Нужно учиться. Не зная, что значит «отнимать», никогда не научишься «дарить», верно? Следовательно… Я пройду дальше. По той же тропе, но за следующий поворот. Чтобы получить одну из величайших ценностей мира — знания и умения. А чувствовать буду потом. Позже. Всё равно никуда не денусь…

«Не жаль беднягу?» — звучит в моей голове уже знакомый вопрос. Во второй раз или всё ещё длится тот, первый миг? Впрочем, это не имеет значения.

Нисколько. Он заслужил свою смерть. Но я вовсе не собираюсь причинять ему лишние страдания… Скажи, раз уж Кружево Разума определяет реакцию тела, если его оборвать, человек не будет чувствовать боль?

«О да… Он вообще ничего не будет чувствовать…»

Замечательно! Мне давно следовало изучить свойства живой ткани, а сейчас выдался удобный случай.

«Тогда не будем терять время зря… Сосредоточься, а я буду помогать по мере сил», — наставническим тоном поторопила Мантия.

— Ты не мог понять, почему Рогар выбрал меня? Считал, что во мне нет ничего замечательного? — обратился я к убийце. — Я покажу тебе. Но это будет последним, что ты сможешь увидеть…

— Он… умер? — спросил Хок, когда я вернулся в комнату.

— Да.

— А что с телом?

— Я обо всём позаботился.

— Ты так спокойно об этом говоришь…

Я посмотрел на бледное лицо рыжика, отмечая чуть запавшие и лихорадочно блестящие глаза.

— Произошло то, что должно было произойти. Убийца понёс заслуженное наказание.

— Но ты ведь жив!

— И что? Я остался в живых по чистой случайности, которую этот парень не мог предусмотреть. Нанесённые удары были смертельными, можешь мне поверить. И ни ты, ни Мэтт ничем бы не помогли: я должен был умереть в течение получаса после покушения.

Отчаянный возглас:

— Но не умер же!

Спор, конечно, беспредметный, но его нельзя прерывать, иначе Хок останется в плену фантазий.

— Для него я умер ещё задолго до того, как нож воткнулся в мой живот. Я умер в его мыслях. Причём уверен, умер неоднократно — парень наверняка во всех красках представлял себе мою смерть и последовавшее за ней горе Мастера. Он желал причинить боль, а из-за чего? Из-за нелепой обиды. Из-за того, что оказался недостаточно хорош для других. Понимаешь, в чём состояла его ошибка? Он не хотел видеть себя чужими глазами. Не хотел посмотреть в зеркало.

— И за это ты его убил?

— Не только и не столько. Отпусти мы его восвояси или сдай Страже, он остался бы жив. Но в таком случае мысль о мести не покинула бы его, разгораясь всё жарче и жарче. Не вышло со мной? Но ведь есть ещё и вы. А я не собираюсь оплакивать ваши трупы, если в моих силах устранить угрозу до её появления.

— Но… Ты просто взял и убил его… Не давая оказать сопротивление…

— Не нужно тратить лишние силы на то, чего можно достигнуть более лёгким и простым путём. В любом случае, эта смерть ложится на меня, а не на вас, незачем напрасно переживать. Ложись спать и постарайся выкинуть глупые мысли из головы.

Он кивнул, но упрямая складка губ свидетельствовала: не выкинет. Будет перекладывать с места на место, мять, тискать, мусолить, но не решится выпустить из рук. Что ж, пусть. Я не могу вложить в его разум то, что пережил и понял сам. Буду стараться хоть частично уберечь от опрометчивых шагов, это да. И представляю, как буду ненавидим за свои благие намерения.

В самом деле, несмотря на всю видимую жуть произошедшего, невозможно было поступить иначе. Мне требовались знания. Убийца должен был понести заслуженное наказание. Все возможности будущих несчастий должны были быть уничтожены до своего зарождения. Просто? Да. Но смешавшиеся в одном котле безобидные настои превратились в смертельно ядовитое зелье.

Троица ни за что в жизни не поверила бы, что несостоявшийся душегуб не чувствовал боли. А он не чувствовал, могу поклясться чем угодно! Телесной боли. Да и душевную тоже вряд ли: когда я поставил все необходимые блоки, его сознание оказалось совершенно оторвано от ощущений, следовательно, могло питаться лишь фантазиями. Правда, полагаю, оных фантазий было предостаточно…

А крови не было. И ни малейшего расчленения — тоже. Мне не нужны стальные лезвия, чтобы проникать в суть вещей, потому что у меня есть иное орудие познания, приносящее много неприятностей и весьма утомительное, но куда более действенное. Бэр и Хок не увидели бы ничего, а вот Мэтт… Его нельзя было допускать до лицезрения ни в коем случае. Пусть меня лучше считают извергом и палачом, но не сталкиваются с тем, что стоит за моей спиной. Если бы они были чуточку взрослее! Не телом, а умом конечно же, — вот тогда можно было бы рискнуть и приоткрыть занавеску. Но не сейчас, не перед теми, кто пока толком не умеет ни дарить, ни отдавать.

Я рассеянно опустил ладони на каменный парапет набережной и тут же с недовольным возгласом отдёрнул руки. Фрэлл! Горячо!

В Вэлэссе царило лето в разгар весны. Жара душила лёгкие, выступая липким потом по всему телу, а в синеве неба, сколько хватало взгляда, не было намёка даже на самое завалящее облачко. Рубашка давно промокла насквозь, но снимать её было немного боязно: во-первых, я нигде не видел оголённых по пояс людей, следовательно, мой поступок мог быть сочтён за оскорбление местных нравов, и во-вторых, пребывание на солнце неминуемо вылилось бы в сгоревшие плечи, грудь и спину, а этого допускать также не хотелось. К тому же выходило, что изнывать от несвоевременно наступившего лета мне придётся не один день. То есть нам придётся.

В означенной гостинице (название, местоположение, маршрут, имя курьера и корабль, на котором он должен был прибыть, я узнал из предусмотрительно вложенной Ксарроном в книгу записки) меня встретили недоумённо-сочувствующими взглядами, сообщив, что нужный человек ещё не появлялся, и посоветовав справиться о нём в порту. Пренебрегать разумными советами глупо, поэтому дорога привела меня к причалам, у которых сиротливо скучали корабли со спущенными парусами. Здесь и стала известна причина, по которой надлежало задержаться в Вэлэссе. Штиль. Полный и беспросветный, совпавший с установлением жары. В море выходили разве что рыбацкие лодки на вёслах, а все остальные суда вынуждены были ждать, когда погода смилостивится и одарит их ветром.

Впрочем, не так уж и плохо провести на побережье несколько дней. Полюбоваться бирюзой спокойной морской глади, раскинувшейся под сочно-синим небом, только ближе к горизонту тускнеющим из-за белёсой дымки, испаряющейся с поверхности воды. Красиво…

— Первый раз на море?

Спросили хрипло и не слишком чётко, но вполне дружелюбно, а рядом со мной на парапет легла тень.

— Нет, но всё равно как в первый.

— Нравится? — продолжил беседу жилистый мужчина с тёмными то ли от грязи, то ли от пота волосами, заплетёнными в косу, достающую почти до пояса — широкой кожаной ленты, украшенной массивной пряжкой с изображением осьминога.

Причёска, детали одежды, а также расстёгнутая на груди рубашка, позволяющая увидеть татуировку, повествующую о славных корабельных баталиях (наверное, очень нравится женщинам и, если правильно предполагаю, самую занимательную свою часть таит несколько ниже), позволяли заключить, что я разговариваю с моряком. А мирным или нет, на суше не так уж и важно.

— Очень.

— А сам под парусом ходишь?

— Нет, особой тяги не испытываю.

— Что так?

— Не люблю качку.

И это было совершеннейшей правдой, но несколько, скажем так, устаревшей: последний раз на палубу корабля моя нога ступала лет пять назад, а в то время я ещё не понимал, как путешествовать в Потоке, будучи его частью, и потому страдал от не особо приятных ощущений в желудке.

Брюнет шумно выдохнул, погружая меня в облако перегара.

— Если так, в море дорога заказана.

— Я не в обиде, на земле дорог не меньше.

— Это верно! Да только ни одна из них не сравнится с той, что проходит по холмам волн!

Однако. Угораздило нарваться на романтическую натуру… Или не совсем романтическую — моряк протянул мне фляжку и предложил:

— Выпьешь?

Я принюхался:

— Это же не вода?

— Не вода, — кивнули мне. — Да только ром сейчас дешевле выходит.

— Почему? Какие-то трудности? Я видел много открытых колодцев в городе.

— Из них никто не берёт воду.

— Почему?

— Да невкусная она, смешанная с морской: что-то там, в земле, нарушилось, и источники испортились. Теперь воду возят из-за города, и тут уж, сам понимаешь, надо труд приложить. А за труд денежки берут! — срифмовал моряк, гордый собственным стихотворным талантом.

— Вот как… Плохо. — Я сразу же вспомнил, как мало у нас при себе денег. — И дорого берут?

— Прилично. Хотя у кого есть лошадь да телега, сами себе воду возят, ничего не платя. Только продавать права не имеют: Торговая Гильдия все паи на воду заранее расписала.

— И давно местная вода испортилась?

— Говорят, ещё зимой. Но тогда можно было снег и лёд топить, вот люди и не шибко горевали. А по такой погоде приходится либо платить, либо самим надрываться.

Я уважительно посмотрел на мужчину:

— И откуда вы всё это успели узнать?

Тот вздохнул:

— А чем ещё заняться, когда торчишь две недели кряду, а на море ни ветерка? Только и остаётся, что бродить от трактира к трактиру.

— У вас есть корабль?

— Есть. Вон там стоит! — Моряк вытянул руку в направлении западных пирсов. — Daneke моя шаловливая!

Я присмотрелся, щуря глаза от яркого солнца. У одного из дальних причалов виднелся стройный летящий силуэт фессы — самого быстрого из кораблей, не использующих для своего движения магию.

— Как вы сказали? Daneke? А что это означает?

— Не слышал никогда? «Госпожа» по-нашему. Так в Антрее говорят.

— В Антрее? Это ваш порт приписки?

— Самый красивый город на свете! Только я в него не ходок, — помрачнело смуглое лицо.

— Что так?

— Да с Береговой Стражей тамошней не ладим, — пожал плечами моряк. — Даже к причалу не дадут подойти, сволочи…

— Чем провинились? Небось мимо таможни грузы возили?

Он хохотнул:

— Знаешь, о чём спрашиваешь, да? Сам, наверное, грешен?

— Было дело. Правда, не поймали, а потом я больше и не пробовал. Решил, что надо остановиться.

— Молодец! — хлопнули меня по плечу. — Уважаю! Может, всё-таки выпьешь?

— Нет, спасибо. Снаружи и так жарко, нечего внутри ещё один костёр разжигать.

— Ну как знаешь… А я выпью! — И он сделал большой глоток.

— С вашего разрешения, я пойду, мне ещё надо на ночлег устроиться.

— Тут ничем помочь не могу, — развёл руками моряк. — Сам еле комнату нашёл. Но если что перевезти надо, быстро и надёжно, могу подсобить. Ищи в Пеньковом квартале капитана Паллана! Запомнишь?

— Уже. Обращусь при первой же необходимости.

— Ну бывай тогда!

Моряк снова углубился в изучение содержимого фляжки, а я пустился в обратный путь.

И что я скажу своим попутчикам? Простите, парни, но нам придётся остаться здесь и плавиться на жаре в ожидании ветра? Вряд ли они будут счастливы. Правда, перечить не станут — после казни неудавшегося убийцы моя репутация сильно изменилась. Проще говоря, я начал внушать… Да, внушать. Но вовсе не уважение. Страх. Фрэлл! Этого совсем не нужно было добиваться! Как теперь рассчитывать на взаимопонимание? Конечно, знать, что любой твой приказ выполнят, не задумываясь, отрадно: можно не бояться наивной самодеятельности в неподходящий момент. Но общаться с помощью приказов… Мерзко. Они же мне не слуги, не ученики, не подчинённые, какое я имею право стоять НАД ними? Особенно после того, как они сами избрали для себя нижнюю ступень…

Город спускался к морю, а я поднимался вверх, щуря глаза, не выдерживающие ослепительного сияния стен домов и изгородей в солнечных лучах. Почти все постройки в Вэлэссе были сложены из каменных блоков белого цвета с еле заметным желтоватым отливом. Если я правильно помню страницы из «Атласа Недр», это лимируд. Не редкая порода, но пользуется довольно большим спросом из-за чрезвычайной лёгкости в обработке и как следствие очень широко применяется. Разумеется, там, где его можно добывать — в землях, далёких от разработанных месторождений, стоимость каждого блока вырастает в десятки раз. А здесь, похоже, камень идёт по бросовым ценам. Ценам… Опять деньги!

Все красоты опалённой солнцем Вэлэссы не могли оторвать меня от размышлений о бедственном финансовом положении. Это что же, опять разбивать лагерь на природе? Спать под открытым небом? Бороться с муравьями, норовящими заползти в каждую складочку одежды? Не-э-эт! Не хочу! Надоело! Может мне надоесть романтика дальних странствий? Легко! Собственно, уже надоела. Я — человек… то есть существо домашнее, больше всего на свете ценящее комфорт и уют мягкого кресла у убаюкивающе потрескивающих в камине поленьев, а если удастся разжиться бокалом вина и хрустящими хлебцами (правда, для этого нужно явиться на кухню и под страхом смерти заставить мьюри стать к плите), так и вовсе не жизнь получается, а сказка…

Размечтался, олух. Не сейчас. Тебе надо думать, как и где обустроить пребывание троих великовозрастных детишек и проследить, чтобы они не передрались друг с другом и с местным населением, пока ты будешь, как рыбацкая жена, смотреть в море, надеясь увидеть желанный парус… Ну вот, опять заклинило. Всё, сосредоточься, Джерон! Перед тобой поставлена знакомая задача. Ты уже решал такую в столице, помнишь? И решил блестяще! Так что мешает тебе снова проделать то же самое? Всего-то и надо, что раскинуть «паутинку». Вот возьму и…

Что-то коснулось моей ноги. Точнее, натолкнулось на неё, но, поскольку разница в весе и размерах между мной и неожиданным препятствием была огромна, упал не я. Упало оно. То есть она. Девочка.

Смугленькая, что неудивительно, при такой-то погоде. Черноволосая, с туго заплетёнными, уложенными вокруг головы тоненькими косичками. При общей тёмной масти я ожидал и подходящего цвета глаз, но когда малышка подняла лицо, ахнул, увидев два удивительно светлых и ярких голубых озерца.

— Вы не ушиблись, юная госпожа?

Я нагнулся и помог девочке встать. Она отряхнула от белой пыли подол платья, явно перешитого из мужской рубахи, и застенчиво улыбнулась:

— Нет, не беспокойтесь обо мне, господин. Простите, что помешала вам.

— Помешала? Нисколько. Я ничем особенным и не был занят… Просто шёл по улице. Ты здесь живёшь?

— Да, господин. В соседнем квартале.

— Это уже совсем недалеко от городской стены?

Она кивнула, слегка покраснев: очевидно, стыдилась, что её дом находится в одной из самых бедных частей города. Я взглянул на хрупкие запястья и тонкие щиколотки, отметив, что девочку немного пошатывает. Может быть, больна? Нет, скорее перегрелась на солнце, с такими тёмным волосами немудрено заработать солнечный удар.

— Давай я провожу тебя.

— Что вы, господин, не надо!

— Не бойся и не называй меня «господином». У тебя голова закружилась, верно? Поэтому ты и столкнулась со мной. И хотя никто из нас в столкновении не виноват, я считаю себя обязанным привести тебя домой. Чтобы ты не налетела на кого-нибудь менее отходчивого. Согласна?

Протягиваю девочке ладонь. Малышка робеет, но всё-таки вкладывает в неё свои пальчики. Горячая какая! Нет, ребёнку совершенно точно нужно домой, в тень, выпить немного холодной воды.

— Ну показывай дорогу! И… как тебя зовут?

— Юлеми.

— Какое красивое имя!

— Юли, зачем ты вышла из дома?

Невысокий, поджарый, как гончая, юноша бросился к нам и стиснул узкие плечики девочки пальцами, казалось, состоящими из одних только косточек.

— Я… мне было грустно одной. — Голубые глаза виновато смотрели под ноги, на утоптанную землю, из которой пробилась было на волю трава, но, встретив небывалый зной, скорбно поникла, словно желала вернуться обратно.

— Я же просил тебя оставаться здесь, пока меня нет! Тебе могло стать плохо.

— Собственно говоря, и стало, — заметил я.

Юноша сухо опустил подбородок, обозначая поклон.