Брестская крепость Смирнов Сергей
– Да, – сказал аккордеонист, – я этого мальчика знал до войны. Ему тогда было четырнадцать лет, и звали его Петя Клыпа. Он жил в крепости – был воспитанником музыкантского взвода одного из стрелковых полков, носил красноармейскую форму и играл в полковом оркестре на трубе. А его старший брат в то время имел звание лейтенанта и командовал этим самым музыкантским взводом, был полковым капельмейстером. Потом я слышал, что Петя сражался там, в крепости.
К сожалению, аккордеонист не знал, что впоследствии сталось с Петей, но вспомнил, что год или два назад кто-то из знакомых говорил ему, будто старший брат мальчика, Николай Клыпа, остался жив, после войны продолжает служить в армии и уже носит звание майора. Таким образом, для будущих поисков у меня оказалась путеводная нить – майор Николай Клыпа.
Несколько дней спустя после этого разговора в ресторане я встретился в Бресте с военным музыкантом, старшиной сверхсрочной службы Михаилом Игнатьевичем Игнатюком. Старшина Игнатюк, теперь уже пожилой, полный и лысый человек, служил в 1941 году в том же самом музыкантском взводе 333-го стрелкового полка, что и Петя Клыпа. Война застигла Игнатюка в крепости, и он участвовал в её обороне на том же участке, где сражался и Петя Клыпа.
Ещё немного позже я попал в районный город Брестской области – Пинск и там нашёл дочь погибшего в крепости старшины Зенкина – Валентину Сачковскую. Валя Зенкина была однолеткой Пети Клыпы и перед войной училась вместе с ним в школе. Семья Зенкиных жила в самой крепости, в высокой башне над Тереспольскими воротами, и в первый же день войны гитлеровцы захватили Валю в плен вместе с её матерью и другими женщинами и детьми. Немецкий офицер тут же, несмотря на протесты матери, вытолкнул девочку из рядов пленных и приказал ей идти в центр крепости, к зданию казарм, где оборонялись бойцы и командиры 333-го полка. Он велел Вале передать им ультиматум. Немецкое командование требовало, чтобы защитники крепости немедленно прекратили сопротивление и сдались в плен, или в противном случае, как сказал офицер, «их смешают с камнями».
Валя побежала через крепостной двор к этому зданию, а вокруг неё свистели пули, гремели взрывы, и жизни девочки ежесекундно угрожала опасность. К счастью, бойцы сразу заметили её и прекратили огонь из окон казарм. Вале помогли влезть в окно подвала и привели её к старшему лейтенанту, который возглавлял оборону на этом участке. Девочка передала ему требования врага. Конечно, защитники крепости не собирались сдаваться в плен.
Осталась в крепости и Валя. Она чувствовала себя смелее и увереннее рядом с бойцами, несмотря на то, что здесь, в крепости, рвались бомбы и снаряды, неумолчно трещали пулемёты и людей повсюду подстерегала смерть. Валя спустилась в подвалы казарм 333-го полка и там вместе с женщинами ухаживала за ранеными защитниками крепости. При этом она часто встречалась с Петей Клыпой, который сражался тут, в казармах, и была свидетельницей его героического поведения.
Столько удивительного рассказали мне об этом мальчике Игнатюк и Сачковская, что передо мной невольно возник увлекательный облик настоящего маленького героя.
Читатели, вероятно, хорошо помнят бессмертный образ весёлого и храброго парижского мальчугана Гавроша, которого так ярко описал Виктор Гюго в романе «Отверженные». Вот таким же Гаврошем, как бы его родным братом, предстал передо мной мальчик-красноармеец Петя Клыпа. Только это был наш, советский Гаврош, которому пришлось действовать в гораздо более страшной обстановке – в окружённой сильным и злобным врагом и кипящей, как огненный котёл, Брестской крепости. Это был Гаврош, который с той же мальчишеской удалью, с той же весёлой, задорной улыбкой прошёл сквозь тысячи смертей в самых жарких, жестоких боях.
Когда началась война, Пете Клыпе шёл пятнадцатый год. Но он был маленького роста, худенький и щуплый и потому казался двенадцати-тринадцатилетним подростком. Очень живой, сообразительный, смелый паренёк, он, по рассказам, был замечательным товарищем – добрым и отзывчивым, всегда готовым поделиться с друзьями последним.
Петя уже несколько лет служил в армии как воспитанник полка и за это время стал заправским военным. Он был старательным, дисциплинированным бойцом, и комсоставская одежда, которую ему сшили по приказанию командира полка полковника Матвеева, сидела на нём как-то особенно ладно и аккуратно. Он носил свою форму даже с известным щегольством и при встрече лихо приветствовал командиров, чётко отбивая при этом строевой шаг. И в крепости все знали и любили этого маленького смышлёного солдатика. Нечего и говорить о том, что Петя мечтал, когда вырастет, поступить в военное училище и стать командиром Красной Армии.
Петю воспитывал старший брат, Николай, – кадровый военный. Музыкантский взвод, которым командовал лейтенант Николай Клыпа, считался лучшим в дивизии.
Строгий и требовательный к своим бойцам, лейтенант Клыпа, пожалуй, с ещё большей строгостью относился к своему брату. Петя знал, что ему не приходится рассчитывать ни на какую потачку со стороны Николая, и поэтому привык выполнять все требования воинской службы и дисциплины наравне со своими взрослыми товарищами.
Но как раз в субботу, 21 июня 1941 года, получилось так, что Петя провинился. У него было несколько часов свободного времени, и один знакомый музыкант из города уговорил его ненадолго пойти на брестский стадион, где проходили в тот день спортивные соревнования, и поиграть там на трубе в оркестре. Петя ушёл без разрешения, надеясь скоро вернуться и думая, что брат не заметит его отсутствия.
Он жил вместе с братом и его семьёй в одном из домов комсостава, находившихся вне крепости, неподалёку от главных входных ворот. Когда мальчик вернулся из города домой, оказалось, что лейтенант Клыпа уже знает о его самовольной отлучке. Пришлось получить заслуженное взыскание.
Взыскание было не особенно суровым, но весьма неприятным. В этот субботний вечер, когда все бойцы собирались смотреть кино в крепости, а некоторые даже получили отпуск в город, Пете предстояло в наказание за свой проступок сидеть в казарме, в комнате музыкантов, и разучивать партию трубы к увертюре к опере «Кармен», которую как раз готовил полковой оркестр.
«Пока не будешь твёрдо знать свою партию, не имеешь права выйти из казармы», – строго предупредил лейтенант.
И Петя знал: как ни крути, а поработать придётся, потому что на другой день брат обязательно проверит, выполнил ли он задание.
Вздохнув, он отправился в казармы и, взяв свою трубу, принялся разучивать злополучную партию. Впрочем, у него были хорошие музыкальные способности, отличная память, и он справился с делом быстрее, чем рассчитывал. Убедившись, что он выучил все твёрдо и завтра не ударит лицом в грязь, Петя с чистой совестью отложил инструмент и пошёл во двор крепости разыскивать своего приятеля Колю Новикова – мальчика старше его на год или полтора, который тоже был воспитанником здесь же, в музвзводе.
В тот вечер во дворе крепости было особенно людно и оживлённо. По дорожкам группами расхаживали бойцы, командиры с жёнами, девушки из медсанбата и госпиталя. Где-то за Мухавцом, видно, в одном из полковых клубов, играла музыка. Здесь и там прямо под открытым небом во дворе работали кинопередвижки, и киномеханики пользовались вместо экрана простыней или даже просто беленой стеной. Зрители смотрели фильм стоя.
В одной из таких групп, собравшейся перед импровизированным экраном, Петя наконец отыскал Колю Новикова. Мальчики вместе досмотрели картину, побывали ещё около двух или трех передвижек и, так как время подходило к «отбою», неторопливо направились к казармам.
«Пойдём завтра утром на Буг рыбу ловить! – вдруг предложил Коля. – Я две удочки смастерил, одну тебе дам. И черви уже накопаны…»
«Пошли! – обрадовался Петя. – Встанем часа в четыре, когда только светает, и прямо на Буг. На рассвете клюёт здорово!»
И он тут же решил, что не пойдёт спать домой, а переночует вместе с Колей в казарме.
Друзья улеглись рядышком на нарах и перед сном поспорили о том, кто первый проснётся: каждый уверял другого, что он встанет раньше. Полчаса спустя оба уже крепко спали.
Бедные ребята! Они не знали, какое пробуждение готовят им люди в зелёных мундирах, лихорадочно копошившиеся всю эту ночь там, за границей, на левом берегу Буга.
Обо всех этих событиях субботнего вечера Петя Клыпа рассказал старшине Игнатюку уже позже, когда они встретились в казармах во время боев в крепости, а Игнатюк теперь, спустя много лет, передал мне его рассказ.
Петя не говорил при этом, что пережил он в первые минуты войны, проснувшись среди грохочущих взрывов, видя вокруг себя кровь и смерть, глядя на убитых и раненых товарищей. Но старшина помнил, что мальчик, вскочив с постели и ещё не успев одеться, был отброшен близким взрывом в сторону и сильно ударился головой о стену. Несколько минут он пролежал без сознания, а потом кое-как поднялся на ноги и мало-помалу пришёл в себя. И тогда он первым делом кинулся к пирамидам и схватил винтовку.
Среди взрослых бойцов были такие, что растерялись, поддались в первый момент панике. Командир – молодой лейтенант, вскоре появившийся здесь, – ставил им в пример этого мальчика, который сохранил полное самообладание и, едва опомнившись от контузии, ошеломлённый и наполовину глухой, сейчас же взялся за оружие и приготовился встретить врага. И его пример помогал малодушным взять себя в руки и справиться со страхом.
Огонь врага усиливался, здание казарм горело и рушилось, и уцелевшие бойцы, неся с собой раненых, спустились в массивные сводчатые подвалы, протянувшиеся под всем домом.
Там, у подвальных окон, были расставлены пулемётчики и стрелки.
Но нужно было, чтобы кто-то поднялся наверх, на второй этаж здания – наблюдать оттуда и вовремя доложить о появлении врага. Наблюдателю грозила опасность – верхний этаж дома особенно сильно кромсали вражеские снаряды. Командир вызвал добровольцев, и первым на его зов отозвался тот же Петя Клыпа.
А потом мальчик стал ходить в разведку по крепости, выполняя поручения командиров. Для него не было запретных мест – он отважно и ловко пробирался на самые опасные участки, пролезал буквально всюду и приносил ценные сведения о противнике.
На второй день у бойцов 333-го полка подошли к концу боеприпасы. Казалось, сопротивление на этом участке будет неминуемо сломлено. В это самое время Петя Клыпа и Коля Новиков, отправившись в очередную разведку, обнаружили в одном из помещений казарм ещё не повреждённый бомбами и снарядами противника небольшой склад боеприпасов. Мальчики сообщили об этом командирам и вместе с другими бойцами тут же, под огнём врага, принялись таскать патроны и гранаты к зданию, где оборонялись их товарищи. Благодаря им защитники крепости, сражавшиеся на этом участке, смогли продолжать сопротивление ещё много дней, нанося врагу большой урон.
Петя Клыпа показал себя таким храбрым, смышлёным и находчивым бойцом, что старший лейтенант, принявший в первые часы войны командование над бойцами 333-го полка, вскоре сделал его своим связным, и Петя пулей носился по подвалам и полуразрушенным лестницам здания, выполняя его поручения. Впрочем, это назначение имело и другой, неизвестный ему смысл. Командир, сделав мальчика связным при штабе, надеялся отвлечь его от прямого участия в боях и сберечь его жизнь.
Но Петя успевал и выполнять поручения командиров, и воевать вместе с бойцами. Он метко стрелял, и не один гитлеровец нашёл свой конец там, в крепости, от его пуль. Он даже ходил в штыковые атаки с винтовкой, которая была больше его, или с маленьким пистолетом, добытым в обнаруженном им складе. Бойцы тоже берегли своего юного товарища и, заметив, что он идёт вместе с ними в атаку, прогоняли его назад, в казармы, но Петя, чуть приотстав, тотчас же присоединялся к другой группе атакующих. А когда его упрекали в излишнем удальстве, он говорил, что должен отомстить за брата: кто-то по ошибке сказал ему, что лейтенанта Николая Клыпу фашисты убили у входных ворот крепости. И мальчик дрался бок о бок со взрослыми, не уступая им ни в смелости, ни в упорстве, ни в ненависти к врагу.
Валентина Сачковская рассказала мне о том, что происходило в подвалах здания 333-го полка.
Не оказалось медикаментов, бинтов, и раненых нечем было перевязывать и лечить. Люди стали умирать от ран. Их выручил тот же Петя Клыпа. Он отправился на поиски, нашёл в одном месте полуразрушенный склад какой-то санитарной части и под огнём врага принялся копаться в этих развалинах. Отыскав под камнями и перевязочный материал, и кое-какие лекарства, он принёс все это в подвалы казарм. Тем самым многие раненые были спасены от смерти.
Не было воды. Жажда мучила раненых, плакали дети, просили пить. Не многие храбрецы отваживались под перекрёстным огнём немецких пулемётов подползти с котелком или фляжкой к берегу Буга. Оттуда редко удавалось вернуться. Но рассказывают, что стоило только раненому застонать и попросить воды, как Петя обращался к командиру: «Разрешите сходить на Буг?»
Много раз отправлялся он на эти вылазки за водой. Он умел найти наименее рискованный путь к берегу, ужом проползти между камнями к реке и всегда возвращался благополучно – с наполненной флягой..
Особенно трогательно заботился он о детях. Бывало, последний кусок сухаря, последний глоток воды, оставленный для себя, Петя отдавал измученным малышам. Однажды, когда детям совсем нечего было есть, он разыскал в развалинах продуктового склада всякую снедь и оделял голодных ребятишек кусочками раздобытого там шоколада, пока не роздал все до крошки.
Многие женщины, застигнутые войной в постели, прибежали в подвал полуголыми, не успев одеться. Им нечего было надеть, нечем прикрыть наготу детей. И снова Петя Клыпа пришёл им на помощь. Он помнил, где находился ларёк Военторга, уже разрушенный бомбами и снарядами врага, и, хотя этот участок был под очень сильным обстрелом, мальчик пробрался туда. Час спустя он вернулся в подвалы, волоча за собой целую штуку материи, и тут же поделил её между раздетыми женщинами и детьми.
Ежечасно рискуя жизнью, Петя выполнял трудные и опасные задания, участвовал в боях и в то же время был всегда весел, бодр, постоянно напевал какую-то песенку, и один вид этого удалого, неунывающего мальчика поднимал дух бойцов, прибавлял им силы.
Потом положение на участке 333-го полка стало безнадёжным, и защитники казарм поняли, что им остаётся только погибнуть или попасть в руки врага. И тогда командование решило отправить в плен женщин и детей, находившихся в подвалах. Пете, как подростку, тоже предложили идти в плен вместе с ними. Но мальчик был до глубины души оскорблён этим предложением.
«Разве я не красноармеец?» – с негодованием спросил он командира.
Он заявил, что должен остаться и будет драться до конца вместе с товарищами, каков бы ни был этот конец. И старший лейтенант, тронутый и восхищённый мужеством мальчика, разрешил ему остаться. Петя принимал участие во всех дальнейших боях.
Игнатюк рассказывал, что после этого драться им пришлось уже недолго. В первых числах июля боеприпасы были почти истрачены. Тогда командиры задумали сделать последнюю отчаянную попытку прорыва. Решили прорываться не на север, где противник ожидал атак и держал наготове крупные силы, а на юг, в сторону Западного острова, с тем чтобы потом повернуть к востоку, переплыть рукав Буга и мимо госпиталя на Южном острове пробраться в окрестности Бреста.
Этот прорыв окончился неудачей – большинство его участников погибло или было захвачено в плен. В числе пленных оказался и Михаил Игнатюк. Его пригнали в лагерь Бяла Подляска, и там он два дня спустя снова встретился с Петей Клыпой, который ходил весь избитый, в синяках, но по-прежнему был бодр и неутомим.
Мальчик рассказал старшине, что он переплыл рукав Буга и с несколькими товарищами сумел прорваться сквозь кольцо немцев. Целый день и всю ночь они бродили по лесу, пробираясь к Южному военному городку Бреста, а наутро их окружили и взяли в плен гитлеровцы.
Их пристроили к большой колонне военнопленных, которую под сильным конвоем вели за Буг. По дороге навстречу колонне попалась машина, на которой ехали с аппаратурой немецкие кинооператоры. Видно, они снимали фронтовую кинохронику и, увидев наших пленных, принялись крутить свой аппарат. Машина медленно подъезжала все ближе.
И вдруг весь чёрный от пыли и пороховой копоти, полураздетый и окровавленный мальчик, шедший в первом ряду колонны, поднял кулак и погрозил прямо в объектив кинокамеры. Этот мальчик был Петя Клыпа.
Операторы возмущённо закричали. Фашистские конвоиры дружно набросились на мальчика, осыпая его ударами. Он упал на дорогу и лишился сознания. Его, конечно, пристрелили бы, если бы не какой-то врач – капитан медицинской службы, шагавший в соседней шеренге пленных. Сам до предела измученный, он поднял на руки бесчувственного мальчика и донёс его до лагеря. Уже на другой день Петя снова деловито шнырял среди пленных бойцов, разыскивая товарищей по крепости.
Со слезами на глазах рассказывал мне Игнатюк, как там, в лагере, Петя спасал его от голодной смерти. В Бяла Подляске пленных кормили раз в день какой-то грязной баландой, к которой полагалась маленькая порция эрзац-хлеба. Но даже и эту баланду нелегко было получить – лагерная охрана устраивала около кухни толчею и беспорядки, чтобы потом выстрелами разогнать голодных пленных. Люди теряли последние силы, и многие умирали.
Игнатюку, грузному, тучному человеку, было особенно трудно обходиться положенной жалкой порцией пищи. К тому же ему редко удавалось добраться до кухни – гитлеровцы, охранявшие её, не могли поверить, что этот полный лысый человек всего только старшина, и считали его переодетым комиссаром.
Если бы не Петя, Игнатюк вряд ли сумел бы выжить. Мальчик каждый день старался достать ему что-нибудь съестное и, хотя сам голодал, неуклонно приносил все добытое старшине.
«Дядя Миша, вот я вам принёс!.. – радостно сообщал он, прибегая с котелком, где плескалась порция баланды, или доставая из-за пазухи кусок жёсткого, с опилками хлеба. – Вы кушайте, я уже обедал».
– Я знаю, что он иногда и своё недоедал, а приносил мне, – рассказывал Игнатюк. – У этого парня была золотая душа.
Там, в лагере, Петя встретил своего друга Колю Новикова и ещё троих таких же, как он, мальчиков – воспитанников из других полков. Почти все эти ребята были старше его, но Петя показал себя самым смелым, ловким и решительным. Мальчики стали готовить побег и уже вскоре исчезли из лагеря. С тех пор Игнатюк ничего не знал о Пете Клыпе.
Но зато его рассказ могла дополнить Валентина Сачковская. После падения крепости она жила в Бресте вместе с матерью и другими жёнами и детьми командиров и хорошо помнила, как однажды поздним летом в их дворе появилась знакомая маленькая и быстрая фигурка. Петя Клыпа со своими четырьмя друзьями, успешно бежав из Бяла Подляски, снова пришёл в Брест.
Мальчики прожили в городе больше месяца, и Петя, такой же деятельный и энергичный, постоянно уходил что-то разведывать и высматривать у немцев. Как-то он не выдержал и по секрету сказал Вале, что они готовятся взорвать немецкий склад боеприпасов. Но в эти дни брестское гестапо начало облавы, выискивая бывших советских военнослужащих, и Пете пришлось уходить из города, где многие его хорошо знали. Он ушёл вместе с теми же мальчиками, и Валя помнила, что потом кто-то ей рассказывал, будто ребят этих видели в деревне Саки около местечка Жабинки, где они жили и работали у крестьян. Больше она не слышала о Пете никогда.
Я поехал в деревню Саки, находившуюся в 30 километрах от Бреста, и там нашёл колхозницу Матрёну Загуличную, у которой в 1941 году жил и работал Петя Клыпа. Загуличная хорошо помнила мальчика и его друзей. Она рассказывала, что Петя всё время уговаривал своих товарищей идти на восток, к линии фронта. Он мечтал перейти фронт и снова вступить в ряды Красной Армии.
Наконец один из мальчиков, Володя Казьмин, согласился идти вместе с Петей. Они ушли уже осенью в далёкий путь, протянувшийся на сотни километров через леса и болота Белоруссии. На прощание, поблагодарив Матрёну Загуличную, Петя оставил ей целую пачку бог весть как сохранившихся у него фотографий, обещая вернуться за ними после войны. К сожалению, эти фото не уцелели. Загуличная, так и не дождавшись возвращения мальчика, за два или три года до моего приезда уничтожила фотографии.
Следы Пети Клыпы на этом пока обрывались. Было неизвестно, удалось ли этому Гаврошу Брестской крепости дойти до фронта или он погиб во время своего трудного путешествия.
ОТ БРЕСТА ДО МАГАДАНА
Для поисков Пети Клыпы у меня оставалась одна-единственная нить – его брат Николай Клыпа, который, по слухам, теперь был майором. И я, вернувшись в Москву из этой поездки, решил искать майора Николая Клыпу. Я позвонил к тому же «всемогущему» полковнику И. М. Конопихину в Главное управление кадров Министерства обороны. К сожалению, я мог ему дать на этот раз только очень скудные сведения об интересовавшем меня человеке, что, конечно, затрудняло его поиски. Но я рассчитывал на то, что фамилия Клыпа – мало распространённая, и, возможно, благодаря этому и удастся найти в списках офицеров майора Николая Клыпу.
Действительно, уже на другой день, когда я позвонил Ивану Михайловичу, он мне сказал:
– Берите карандаш и записывайте! Майор Николай Сергеевич Клыпа, тысяча девятьсот пятнадцатого года рождения; в настоящее время является военным комиссаром Маслянского района Тюменской области в Сибири.
Обрадованный этой удачей, я тотчас же написал майору Николаю Клыпе (впрочем, оказалось, что не так давно он уже стал подполковником) и вскоре получил от него ответ. Н. С. Клыпа писал мне, что его младший брат действительно был участником обороны Брестской крепости, после войны вернулся домой живым и здоровым, но, к сожалению, в последние годы связь между братьями оборвалась, и он сейчас не знает адреса Петра. Однако он тут же сообщал, что в Москве живёт их сестра, у которой я и могу узнать теперешнее местонахождение Петра Клыпы.
Я поехал на Дмитровское шоссе по указанному мне адресу, застал дома мужа сестры, и от него я неожиданно узнал, что Пётр Клыпа отбывает заключение в Магаданской области, осуждённый за соучастие в уголовном преступлении.
Это была весьма неприятная неожиданность, но я всё же взял у родных Петра Клыпы его адрес и вскоре написал ему письмо, в котором просил поделиться со мной своими воспоминаниями, рассказать обо всём, что он пережил и видел в крепости.
Магаданская область – край далёкий, и поэтому прошёл целый месяц, прежде чем я получил ответ. П. С. Клыпа горячо откликнулся на мою просьбу: он обещал подробно записать свои воспоминания и постепенно высылать их мне письмами. Вслед за тем началась наша регулярная переписка. Пётр Клыпа сообщал мне интереснейшие подробности боев за крепость, называл фамилии участников и руководителей обороны. Вдобавок он снабжал каждое письмо составленной по памяти схемой обороны, и нужно сказать, что это были очень точные чертежи. Чувствовалось, что глаза четырнадцатилетнего мальчика жадно впитывали все, что происходило вокруг него, и в памяти его осталось гораздо больше событий и имён, чем в памяти взрослых участников обороны.
Именно Клыпа помог мне наконец установить фамилию старшего лейтенанта, который возглавил оборону на участке 333-го полка. Об этом смелом и решительном командире рассказывали мне и Игнатюк и Сачковская, но фамилию его они забыли. Петя же часто находился при нём в качестве связного и хорошо помнил, что фамилия старшего лейтенанта была Потапов.
Он не знал ни имени-отчества, ни должности, какую занимал этот командир. Но, по его словам, Потапов имел одну характерную примету: на лице его, около виска, был старый шрам. Однажды Петя спросил его, где он получил эту рану, и Потапов, усмехнувшись, ответил: «Кулацкая метка».
Он рассказал мальчику, что в годы коллективизации работал в деревне и был одним из организаторов первых колхозов. Как-то раз кулаки подстерегли его, задумав расправиться с ним. Этот шрам – след раны.
К сожалению, долгое время, кроме этого эпизода, мы ничего не знали о старшем лейтенанте Потапове. Его фамилия так распространена, что без каких-либо дополнительных данных найти где-нибудь в архивах его личное дело было почти невозможно. Неизвестно было его имя-отчество, и даже о том, какую должность он занимал в полку, говорили по-разному.
Только в 1959 году сотрудник Музея крепости Д. Лозоватский, работая в архиве Министерства обороны, случайно наткнулся на небольшой список командиров, которые незадолго до войны были направлены штабом 6-й дивизии на службу в 333-й полк. Последним в списке значился лейтенант А. Е. Потапов. По этим инициалам и удалось позже найти его личную карточку и фотографию.
Оказалось, что только в последних числах мая 1941 года Александр Ефремович Потапов был назначен на должность адъютанта старшего одного из батальонов 333-го полка. В список он был занесён как лейтенант, но участники обороны всегда называли его старшим лейтенантом. Могло случиться, что приказ о присвоении ему очередного звания пришёл из округа перед самой войной и так остался не отражённым в его личной карточке.
Мы не знаем почти ничего о его судьбе. Известно лишь, что Потапов не погиб в крепости, а попал в плен – Петя Клыпа встретил его однажды в Бяла Подляске. Позже ему рассказывали, что Потапов якобы был организатором массового побега из этого лагеря. Участь старшего лейтенанта Потапова остаётся пока тайной.
Из писем Петра Клыпы я узнал много новых подробностей тех событий, о которых уже слышал от Игнатюка и Сачковской. Он, например, детально описал мне, как был обнаружен склад с боеприпасами и оружием.
Это произошло, как я говорил, на второй день обороны, когда у бойцов Потапова уже ощущался недостаток патронов. Уточняя, где находится противник, старший лейтенант поручил Пете и Коле Новикову пробраться к Тереспольским воротам цитадели и выяснить, занята ли немцами полуразрушенная башня над воротами.
На первый взгляд задача казалась очень простой: Тереспольские ворота были совсем недалеко от помещения 333-го полка.
Мальчики прошли по подвалам вдоль всего здания и остановились у небольшого окошка в южной торцовой стене дома. Впереди, всего в нескольких десятках метров, виднелись красные стены кольцевых казарм, а чуть левее темнел туннель Тереспольских ворот.
Пространство между этим подвальным окном и кольцевыми казармами было усеяно глыбами вывороченной земли, камнями, пробитыми, искорёженными листами железа, сорванного с крыш. Здесь и там чернели широкие воронки. Около кольцевого здания валялись туши убитых лошадей. Здесь находились конюшни пограничников, и во дворе перед ними стояли длинные бревна коновязей. Мальчики невольно вспомнили, что делалось здесь вчера.
Как обычно летом, лошади на ночь были оставлены во дворе у коновязи, где их и застал обстрел. Одних тут же убило, другие были ранены и с истошным ржанием и визгом катались по земле. Уцелевшие кони тоже панически ржали, храпели и бешено рвали ремённые поводья, которыми были привязаны к брёвнам коновязи. Некоторым удавалось сорваться, и они носились по крепостному двору, шарахаясь в стороны от взрывов, пока не падали, сражённые осколками. Но те, что не смогли оборвать поводья, вскоре обессилели и затихли, и тогда бойцы, дежурившие с оружием у окон первого и второго этажей, обратили внимание на странное поведение этих лошадей. Казалось, кони поняли, что гибель неминуема. Они перестали рваться и стояли безучастно среди взлетающих чёрных вихрей взрывов, низко опустив головы. Было видно, как из больших влажных лошадиных глаз одна за другой скатываются на землю крупные слёзы. Лошади плакали, словно прощаясь с жизнью, и людям, уже привыкшим к смерти и страданию людей, было до жути страшно смотреть на эти немые слезы беспомощных животных. И ещё до полудня все кони были мертвы.
Прежде чем выйти во двор, Петя и Коля осмотрелись и прислушались. Слева, в восточной части цитадели, трещали выстрелы и слышались крики «ура!» – видно, там отбивали очередную атаку немцев из-за Мухавца. Но здесь было затишье, и все казалось спокойным.
Петя осторожно вылез из окна, полежал с минуту на земле, оглядываясь, и, поднявшись на ноги, быстро пошёл к Тереспольским воротам. Следом, помедлив, вышел Коля.
И вдруг короткая резкая пулемётная очередь протрещала из окна Тереспольской башни. Пули зацокали о камни вокруг мальчиков. Коля кувырком скатился через окно назад, в подвал, а Петя, который уже прошёл половину дороги, опрометью кинулся вперёд и вбежал в раскрытую дверь конюшни, немного правее Тереспольских ворот.
Отдышавшись, он выглянул из двери. Немец больше не стрелял. Во всяком случае, теперь Петя мог с уверенностью доложить старшему лейтенанту о том, что в Тереспольской башне находится вражеский пулемётчик.
Пробираться обратно сейчас было нельзя: немец, конечно, насторожился и подстерегал мальчиков. Петя решил немного выждать и пока принялся осматривать конюшню.
Она оказалась пустой. Справа под потолком зияла большая дыра, пробитая тяжёлым снарядом. А неподалёку от неё мальчик заметил окно, через которое можно было пролезть в смежное помещение.
Попав туда, он увидел, что это такая же пустая конюшня. Но и там в правой стене было окно, ведущее дальше. Так, перелезая из одной конюшни в другую, Петя добрался до поворота здания. Это был крайний юго-западный угол кольцевых казарм, возвышавшийся прямо над Бугом.
В последнем помещении тоже было окно, но уже меньших размеров. Петя кое-как пролез в него и внезапно оказался в совсем не тронутом складе боепитания. На оструганных дощатых стеллажах были аккуратно уложены густо смазанные винтовки, новенькие автоматы, наганы и пистолеты ТТ. Штабелями стояли деревянные ящики с патронами, гранатами, минами. Тут же он увидел и несколько миномётов.
При виде всего этого богатства, так необходимого сейчас его товарищам, сражавшимся в казармах 333-го полка, у мальчика захватило дух. Глаза его разбегались, и он жадно трогал то одно, то другое оружие. Наконец, заметив на полке блестящий маленький пистолет какой-то иностранной марки и около него коробки с патронами, он решил, что это оружие ему подходит больше всего, и сунул его в карман. Потом он вооружился ещё автоматом.
Было непонятно, каким чудом уцелел этот склад, находившийся в самой близкой к противнику части цитадели. Даже в стенах его не было ни одной пробоины, и только куски штукатурки с потолка кое-где валялись на полу и на стеллажах. Мальчик с радостью думал о том, как восторженно встретят командиры и бойцы известие об этом складе.
Но прежде чем идти обратно, он решил посмотреть, что делается в расположении противника. Под потолком склада было небольшое окно, выходившее в сторону Буга. Забравшись наверх, Петя выглянул оттуда.
Внизу под солнцем ярко блестел Буг. Прямо против окна на том берегу зелёной стеной поднимались густые кусты Западного острова. В этой чаще кустарника ничего нельзя было разглядеть. Но зато ниже по течению реки Петя увидел совсем близко понтонный мост, наведённый немцами сразу за крепостью. По мосту с одинаковыми интервалами одна за другой шли машины с солдатами, а на песчаном берегу в ожидании своей очереди стояли конные упряжки с орудиями и шевелились ряды выстроенной пехоты.
Соскочив вниз, Петя тем же путём, перелезая из конюшни в конюшню, добрался до Тереспольских ворот. Он успел незамеченным перебежать к окну подвала, где ждал его Коля Новиков, и, лишь когда спрыгнул с подоконника вниз, услышал протрещавшую во дворе очередь. Немецкий пулемётчик опоздал.
Волнуясь, Петя доложил обо всём Потапову. Весть о складе, обнаруженном мальчиком, тотчас же разнеслась по подвалам. Наши пулемёты тут же взяли под обстрел окна Тереспольской башни, откуда стрелял гитлеровец, и заставили его замолчать. А потом вместе с Петей бойцы поспешили в склад. Оружие и боеприпасы перетащили в подвалы полковых казарм.
Сразу нашлась работа миномётчикам. Миномёты, взятые со склада, установили в дверях подвала, а в складское помещение был послан наблюдатель, которому предстояло через окно корректировать огонь. И вскоре первые мины разорвались на понтонах и на берегу, в самой гуще скопившейся пехоты врага. Одна из немецких машин была подбита и застряла на мосту, загородив дорогу, и грузовики, идущие следом за ней, беспомощно остановились. Спрыгивая с машин, бежали по мосту солдаты, спеша укрыться в прибрежных кустах. А мины настигали их, и вскоре берег опустел, а движение по мосту надолго прекратилось.
В ответ орудия врага открыли по крепости беглый огонь, но миномёты, надёжно укрытые в сводчатых дверях подвалов, продолжали обстрел. Все это сильно подняло дух бойцов, а Петя стал настоящим героем дня.
В одном из своих писем Клыпа рассказал мне, что видел и пережил он момент последней попытки прорыва, когда уцелевшие бойцы Потапова попробовали вырваться из кольца врагов через Западный остров.
Вместе со всеми мальчик с пистолетом в руке по сигналу старшего лейтенанта бросился бежать через гребень каменной дамбы, перегородившей Буг около моста. Стремительно-быстрый, он, ловко прыгая с камня на камень, вырвался вперёд, обогнав товарищей. И вдруг на середине пути он остановился. Прислонившись к большому камню и свесив вниз ноги, на краю дамбы сидел командир с двумя «шпалами» в петлицах. Петя решил, что он ранен.
«Товарищ майор, идёмте с нами», – позвал он, наклонясь над командиром.
Тот не отвечал, и Петя потормошил его за плечо. И тогда от лёгкого толчка руки мальчика майор в том же согнутом положении повалился на бок. Он был давно мёртв. А сзади уже подбегали бойцы, и кто-то, дёрнув за руку окаменевшего от неожиданности мальчика, потащил его за собой. Медлить было нельзя – вот-вот противник обнаружит бегущих.
И действительно, едва только первые группы бойцов, среди которых был и Петя, спрыгнули на берег Западного острова и вбежали в спасительные кусты, как по дамбе и по кустам ударили немецкие пулемёты. Пули свистели над головами, осыпая людей сорванными листьями, ветви хлестали по лицу, но Петя и его товарищи яростно продирались сквозь чащу кустарника. Несколько минут спустя они вышли на берег протоки, разделяющей Южный и Западный острова крепости. Этот рукав Буга был почти так же широк, как и основное русло. Но нависшие над водой густые кусты противоположного берега казались такими безопасными, так манили к себе, что никто не остановился ни на миг.
Петя бросился в воду как был – в сапогах, брюках и майке, зажав в зубах свой пистолет. Он хорошо плавал, и широкая река не пугала его. Рядом, тяжело дыша и отфырки-ваясь, плыли товарищи, и за спиной то и дело раздавались громкие всплески – другие бойцы, достигнув реки, кидались вплавь.
Они доплыли уже до середины, как вдруг из тех самых кустов, которые минуту назад казались такими надёжными и безопасными, разом затрещали пулемёты. Вода Буга словно закипела. И тут же страшно закричали, застонали раненые, тонущие люди.
Это было так неожиданно, что все как-то сразу смешалось в мыслях мальчика. Теперь он действовал уже скорее по инстинкту самосохранения, не успевая думать ни о чём.
Он глубоко нырнул и почувствовал, что намокшая одежда и сапоги мешают ему. Выплыв наверх, он быстро сбросил сапоги и, барахтаясь, сумел освободиться от брюк. Сейчас, когда он остался только в трусах и майке, плыть стало легче.
Петя нырял, сжав зубами пистолет, и каждый раз, как опять выныривал наверх, оглядываясь, видел, что на поверхности, кипящей от пуль, остаётся все меньше голов. В рот ему то и дело набивалась плывущая по реке трава, и мальчик, выхватив на миг из зубов пистолет, выплёвывал эту траву и снова уходил под воду, все ближе подвигаясь к берегу Южного острова.
Наконец он достиг кустов и, ухватившись за свисающие ветки, перевёл дух и оглянулся. Его снесло течением, и он не видел из-за кустов, что происходит в месте их переправы. Но, видимо, большинство его товарищей погибли – пулемёты в последний раз захлебнулись злым стрекотом и умолкли. На реке уже не слышно было всплесков. Зато где-то дальше по берегу, в кустах послышались крики немцев и звонкий лай овчарок.
Петя торопливо выбрался на берег и кинулся сквозь кусты в глубь острова. Справа раздался топот ног, треск ветвей – и он увидел ещё пятерых бегущих мокрых бойцов. Он побежал вместе с ними, а сзади все ближе слышались собачий лай и возгласы немцев.
Они мчались через кусты, перебирались через какие-то рвы с тинистой водой, пролезали под проволочные заграждения. Кое-как им удалось уйти от преследования, и часа два спустя они присели отдохнуть на маленькой лесной поляне. Здесь, в этом густом лесу, в нескольких километрах от крепости, они бродили день и часть ночи, а перед рассветом уснули крепким сном смертельно уставших людей и, проснувшись, увидели наведённые на них автоматы гитлеровцев.
О дальнейших событиях я уже кое-что слышал от Игнатюка и Сачковской. Но меня интересовало, сумел ли Петя добраться до линии фронта после того, как они вдвоём с Володей Казьминым осенью 1941 года ушли из деревни Саки. Этот вопрос я и задал Петру в одном из писем.
Оказалось, что ребят постигла неудача. Они прошли на восток уже несколько сот километров, но в одной из деревень, где они остановились на ночлег, их схватили полицаи. Несколько дней спустя оба мальчика врозь были отправлены на работы в Германию вместе с партиями молодёжи из соседних деревень. Петя потерял из виду своего товарища и вскоре очутился далеко от Родины – в Эльзасе, где ему пришлось батрачить у одного из крестьян.
Освобождённый в 1945 году, он вернулся на свою родину в Брянск и там работал и жил вместе с матерью, пока в 1949 году не был осуждён. Так, начав в 1941 году войну на западном краю нашей страны, в Бресте, и исколесив потом поневоле пол-Европы, он восемь лет спустя так же поневоле оказался на другом, восточном краю Советского Союза – неподалёку от Магадана.
ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ ПЕТРА КЛЫПЫ
Много месяцев продолжалась наша переписка с Петром Клыпой. Почти каждую неделю я получал письма из Магаданской области с его воспоминаниями, которые он писал по вечерам, в свободные часы после работы. В ответ я посылал ему новые вопросы, просил уточнить подробности тех или иных эпизодов обороны.
Я обратил внимание на то, что в своих воспоминаниях Клыпа очень скромен в отношении себя. Он почти ничего не писал о себе, но рассказывал главным образом о своих боевых товарищах. И вообще, по мере того как развёртывалась наша переписка, из его писем вставал передо мной образ отнюдь не преступника, а человека неиспорченного, честного, с добрым сердцем, с хорошей душой.
В это время я поближе познакомился и с его семьёй: с сестрой – переводчицей одного из научно-исследовательских институтов, с её мужем – инженером-нефтяником, с матерью Петра, которая тогда жила здесь, в Москве, у дочери. Затем как-то приехал погостить в столицу его брат, подполковник Николай Клыпа.
Они много рассказывали мне о Петре, познакомили меня с его биографией, своеобразной и нелёгкой, но в которой не было никаких оснований для того, чтобы он стал преступником.
Пётр Клыпа был сыном старого большевика, железнодорожника из Брянска. В раннем детстве он потерял отца и ещё двенадцатилетним мальчиком пошёл в качестве воспитанника в ряды Красной Армии, мечтая стать военным. Два его брата были офицерами Красной Армии. Один из них погиб при выполнении служебного задания на Дальнем Востоке, а другой, Николай, как я уже сказал, был сейчас подполковником.
Красная Армия стала для мальчика второй матерью и родным домом. Он полюбил строгую чёткость, размеренную организованность армейской жизни, и требования воинской дисциплины никогда не тяготили его, несмотря на всю живость характера. В мальчишеских мечтах он уже видел себя командиром, и его любимым героем был смелый пограничник Карацупа, о котором в те годы много писали в газетах и журналах.
А сколько повидал он за эти два года своей армейской службы! Осенью 1939 года он с войсками участвовал в освободительном походе в Западную Белоруссию. А ещё год спустя, когда Красная Армия вступила в Латвию, он шёл с барабаном впереди своего полка, около знамени, аккуратный, подтянутый, гордый собою солдатик.
Где бы ни находился полк, командование и брат Николай внимательно следили за тем, чтобы Петя не прекращал учиться в школе. И хотя мальчик в глубине души предпочитал строевую подготовку или музыкальные занятия некоторым скучноватым урокам, он и в классе старался не отставать от других, боясь заслужить замечание командира. Он был одновременно и полковым музыкантом и школьником, бойцом и по-детски живым мальчуганом. И как-то так получалось, что его любили все – и родные, и командиры, и учителя, и товарищи-бойцы, и сверстники по школе.
Все, что мне рассказывали о Пете Клыпе его знакомые, друзья и родные, говорили о нём только с положительной стороны. Его все характеризовали как настоящего советского человека, как парня с хорошими задатками, с доброй душой, бескорыстного, искреннего и честного, прекрасного товарища, всегда готового прийти на помощь другим.
Было просто непонятно, как мог этот человек стать преступником. Я решил в конце концов узнать, в чём заключается вина Петра Клыпы. В одном из писем я попросил его рассказать мне без утайки о своём преступлении, и он в ответ подробно описал сущность дела. Оказалось, что сам он не совершал никакого преступления. Это преступление, немалое и тяжкое, совершил в его присутствии его бывший школьный товарищ, и Пётр Клыпа, поддавшись ложному чувству дружбы, вовремя не сообщил о происшедшем, дав возможность преступнику продолжать свою опасную деятельность, и тем самым по закону оказался соучастником преступления.
Видимо, следователь отнёсся недобросовестно и даже предвзято к его делу. Пётр Клыпа был объявлен прямым соучастником преступника и потому получил исключительно тяжёлое наказание – 25 лет заключения – и отправлен на север страны.
Как ни закалён он был всей своей нелёгкой предыдущей жизнью, этот удар почти сразил его. Он видел смерть и кровь, он ежечасно рисковал жизнью в страшные дни обороны Брестской крепости. Но то была война, и он, как воин, боролся с врагами Родины, с врагами своего народа. Позже он испытал все муки плена, все унижения рабского труда на немецкой каторге. Но он знал, что это творит с ним ненавистный враг.
Теперь всё было иначе. Теперь он получил наказание от своей Родины, горячо любимой и бесконечно дорогой для него. И это наказание морально было страшнее всего, что он уже пережил.
Он понимал, что виноват, и готов был понести заслуженную кару. Но кара оказалась слишком тяжкой для него. Да и не в нём было дело. Главное заключалось в том, что он как бы опорочил своих близких, как бы бросил тень на своих родных – мать, братьев, сестру, – честных советских людей, надеявшихся на него, веривших ему. Одна мысль об этом заставляла его ненавидеть и проклинать себя. И Пётр Клыпа, неизменно бодрый, жизнерадостный, никогда и ни при каких обстоятельствах не унывавший, вдруг впервые почувствовал, что он не хочет больше жить. Приговор собственной совести оказался строже чересчур строгого решения суда – он сам приговорил себя к смерти.
Он привык выполнять свои решения. Там, на севере, где заключённые работали на стройке железной дороги, он в один метельный и морозный день не ушёл после работы вместе с другими, а, незаметно отойдя в сторону, лёг в снег. Он лежал неподвижно, и вскоре холодный озноб сменился приятным, усыпляющим теплом, и Пётр Клыпа заснул лёгким смертным сном замерзающего человека.
Его нашли уже полузанесенного вьюгой, но ещё живого. Три месяца он пролежал в лазарете. Несколько отмороженных и ампутированных пальцев на ногах да частая ноющая боль в боку остались навсегда напоминанием об этой неудавшейся смерти. Но больше он уже не пытался покончить с собой. Жизнь опять победила в нём.
Он решил честно, старательно работать и скорее заслужить прощение Родины. После постройки дороги его направили в Магаданскую область, где он стал автослесарем в гараже, а потом был послан работать на шахты. Всюду в его личном деле отмечались поощрения, и никогда туда не было записано ни одного взыскания. Так он отбыл шесть лет своего срока. [1]
Я начал с того, что написал старшине Игнатюку в Брест и Валентине Сачковской в Пинск. Я просил их обоих письменно изложить все то, что они мне когда-то рассказывали о героических поступках Пети Клыпы во время боев в Брестской крепости, а потом заверить свои подписи печатью и прислать эти свидетельства мне. Сам же я написал подробное заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Союза ССР Ворошилова. Приложив к своему заявлению свидетельства Игнатюка и Сачковской, я отправил все эти документы в Президиум Верховного Совета СССР.
Там, в Президиуме, внимательно, на протяжении нескольких месяцев занимались этим делом. Были проверены все обстоятельства, запрошены характеристики на Петра Клыпу с места его прежней работы и из заключения. Все эти характеристики оказались самыми лучшими. А существо дела было таким, что давало полную возможность ставить вопрос о помиловании.
Короче говоря, в начале января 1956 года я получил от Пети Клыпы письмо, которое было датировано кануном новогоднего дня – 31 декабря 1955 года.
«Здравствуйте, Сергей Сергеевич! – писал мне Петя Клыпа. – Я Вам не могу описать своей радости! Такое счастье бывает только один раз в жизни! 26 декабря я оставил жильё, в котором пробыл почти семь лет.
В посёлке мне объявили, что все перевалы, вплоть до Магадана, закрыты, машины не ходят, придётся ждать открытия перевалов до Ягодного, где я должен получать документы.
Машины и открытия перевалов я не стал ждать – пошёл пешком. Прошёл благополучно перевал и пришёл в посёлок. Там мне сказали, что дальше идти нельзя. Ягодинский перевал закрыт, имеются жертвы пурги и мороза. Но я пошёл. Уже на самом Ягодинском перевале обморозил лицо немного и стал похож на горевшего танкиста. Но это через две недели будет незаметно. И вот так около 80 километров я шёл, веря в свою судьбу. Вернее, и шёл и полз.
Придя в Ягодное, я узнал, что с Магаданом вторую неделю сообщения нет. Дали мне пока что временное удостоверение до получения соответствующего письменного документа из Москвы, который должен скоро прийти, и тогда я получу паспорт и смогу двигаться дальше. До получения паспорта я устроился на работу в автобазу слесарем 6-го разряда. Буду работать, пока не получу паспорт, и тогда буду спешить встретиться с Вами и моими родными, с моей мамочкой, которая потеряла все своё здоровье из-за меня».
Так началась новая, третья по счёту жизнь Петра Клыпы. Первой было его детство, внезапно оборванное в 1941 году войной и пленом. Потом был короткий, четырехлетний период послевоенной жизни в Брянске, который закончился так трагически в арестантском вагоне, увозившем его на север. И вот уже взрослым, почти тридцатилетним человеком он, прощённый Родиной, снова вступал в свободную трудовую жизнь. И ему самому, и всем нам, знавшим его, очень хотелось, чтобы эта третья жизнь Петра Клыпы была счастливой и плодотворной.
Спустя полтора месяца Петя Клыпа приехал в Москву. В потёртой солдатской шинели, в больших сапогах пришёл он в первый раз ко мне. Мы крепко обнялись, и он от волнения долго не мог выговорить ни слова. А потом мы несколько часов беседовали с ним. Я был рад увидеть, что все пережитое им не наложило на него никакого тяжёлого отпечатка: передо мной был молодой, жизнерадостный, полный энергии и бодрости человек.
А когда мы поближе познакомились с ним, я понял, что не ошибся, поверив в Петра: в нём чувствовался действительно человек хорошей души, доброго сердца, и то, что произошло с ним, несомненно, было какой-то нелепой случайностью в его до этого безупречной, героической биографии.
Петя Клыпа пробыл в Москве некоторое время, а затем уехал жить к себе на родину – в город Брянск. Я написал письмо первому секретарю Брянского горкома партии с просьбой оказать помощь Пете Клыпе. Мне хотелось, чтоб он, начиная новую жизнь, мог устроиться в хорошем заводском коллективе, чтобы у него была возможность одновременно работать и учиться.
Вскоре я получил ответ от секретаря Брянского горкома партии Николая Васильевича Голубева. Он сообщил мне, что горком уже помог Клыпе: его устроили работать на новый передовой завод в Брянске – завод «Строймашина» – пока учеником токаря, и что ему будет предоставлена возможность с осени начать занятия в школе рабочей молодёжи.
С тех пор прошло уже несколько лет. Пётр Клыпа работает на том же заводе дорожных машин. Теперь он токарь шестого разряда, один из лучших рабочих, отличник производства, и его фотография не сходит с заводской Доски почёта. Он уже окончил семь классов вечерней школы для взрослых, но дальше не стал продолжать своё образование. Там, на заводе, в жизни его произошло очень важное событие – передовой токарь своего цеха Пётр Клыпа был единодушно принят в ряды КПСС. Как и положено коммунисту, он ведёт сейчас большую общественную работу: по заданиям горкома партии и горкома комсомола выступает на предприятиях города, в колхозах области, в воинских частях со своими воспоминаниями.
Но особенно часто приглашают его к себе пионеры и школьники. И для них этот взрослый рабочий человек, Пётр Сергеевич Клыпа, остаётся и, наверное, останется до конца своих дней маленьким храбрым солдатом, Гаврошем Брестской крепости – Петей Клыпой.
В скромном уютном домике, который после войны построил своими руками Петя в посёлке Володарского на окраине Брянска, снова живёт большая семья Клыпы. Петя женился, и жена, и мать, а теперь и двое детей – сын Серёжа и дочь Наташа – составляют его большую и дружную семью. Сюда же, в Брянск, переехал из Сибири его брат, подполковник Николай Клыпа со своей женой и детьми. Весёлый кружок родных и друзей нередко собирается в домике Петра. И ежедневным посетителем этого дома бывает местный почтальон, который пачками носит Петру Клыпе адресованные ему письма. Пишут старые товарищи-однополчане, сражавшиеся вместе с ним в крепости, пишут его юные друзья-пионеры, пишут совсем незнакомые люди из разных уголков Советского Союза и даже из-за рубежа. Они шлют слова привета и благодарности герою Брестской крепости, желают ему счастья и удачи в жизни.
Я часто получаю письма от Пети Клыпы, а иногда, на праздники, он навещает меня в Москве и рассказывает обо всех своих делах. Я вижу, что перед ним раскрылось светлое, широкое будущее и он всячески старается оправдать большое доверие, оказанное ему Родиной. Нет сомнения, что он сумеет дополнить свою героическую военную биографию славными и такими же героическими делами на фронте мирного труда.
А я мечтаю когда-нибудь написать для детей и юношества большую и правдивую книгу о жизни Петра Клыпы, увлекательной и трудной, полной настоящего героизма и тяжких испытаний, в которой были и славные победы, и немалые ошибки, – жизни сложной, как всякая человеческая жизнь.
ПО СЛЕДАМ НОВОГО ГЕРОЯ
Я рассказывал уже о том, как весной 1942 года на одном из участков фронта в районе Орла было захвачено донесение, составленное штабом 45-й пехотной дивизии немцев, в котором подробно сообщалось об обороне Брестской крепости. Когда копия этого донесения попала ко мне в руки, я увидел, что в нём особенно много внимания уделяется боям за какое-то крепостное укрепление, которое авторы документа называли Восточным фортом. Судя по описанию, шла исключительно упорная борьба за этот форт, и гарнизон его оказывал врагу поистине героическое сопротивление.
Вот что писали немецкие штабисты о боях за этот форт.
«26 июня. Гнездом сопротивления остался Восточный форт. Сюда нельзя было подступиться со средствами пехоты, так как превосходный ружейный и пулемётный огонь из глубоких окопов и из подковообразного двора скашивал каждого приближающегося.
27 июня. От одного пленного узнали, что в Восточном форту обороняется около 20 командиров и 370 бойцов с достаточным количеством боеприпасов и продовольствия. Воды недостаточно, но её достают из вырытых ям. В форту находятся также женщины и дети. Душою сопротивления являются будто бы один майор и один комиссар.
28 июня. Продолжался обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, но успеха не было видно. Обстрел из 88-миллиметрового зенитного орудия также остался без результата. Поэтому командир дивизии дал распоряжение об установлении связи с лётчиками, чтобы выяснить возможность бомбёжки.
29 июня. С 8.00 авиация сбрасывала много 500-килограммовых бомб. Результатов нельзя было видеть. Такое же малоуспешное действие имел новый оживлённый обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, несмотря на то что были заметны в некоторых местах разрушения стен.
30 июня. Подготавливалось наступление с бензином, маслом и жиром. Все это скатывали в бочках и бутылках в фортовые окопы, и там это нужно было поджигать ручными гранатами и зажигательными пулями».
Только после того как противник подверг Восточный форт необычайно ожесточённой бомбёжке, когда с одного из самолётов была сброшена бомба весом в 1800 килограммов , которая, как пишут сами гитлеровцы, «потрясла своей детонацией весь город Брест», – только после этого врагу удалось ворваться в форт и овладеть им. При этом были взяты в плен немногие оставшиеся в живых командиры и бойцы, большинство которых имели ранения или контузии, а также захвачены женщины и дети, находившиеся в фортовых казематах. Но, как ни обыскивали фашисты подземные помещения, им нигде не удалось обнаружить руководителей обороны форта. И по этому поводу в немецком донесении записано: «Майора и комиссара не нашли. Говорят, они застрелились».
Прежде всего мне предстояло выяснить, где же находится этот самый Восточный форт, о котором писали немцы. Я знал, что по военной терминологии фортом называется самостоятельное бетонированное укрепление, снабжённое своей артиллерией, надёжными укрытиями для гарнизона, складами боеприпасов, продовольствия и т. д. Но мне было известно, что подобных бетонированных укреплений в самой крепости нет. Действительно, Брестская крепость была окружена фортами, построенными в конце прошлого и в начале нынешнего века. Но все эти форты находились вне крепости, за несколько километров от её внешних земляных валов. А из немецкого донесения можно было заключить, что Восточный форт, о котором шла речь, располагался внутри крепостной территории.
Эту загадку надо было разрешить.
Отправляясь в первую поездку в Брест летом 1954 года, я взял с собой копию немецкого документа. Там, бродя по крепости, я внимательно вчитывался в каждую фразу этого донесения, где говорилось о Восточном форте. И постепенно, сличая с местностью некоторые данные документа, я понял, что подразумевал противник под словами «Восточный форт».
Описывая первые бои в крепости, я говорил выше о том, что в северной её части, по обе стороны дороги, протянувшейся от главных входных ворот к мосту через Мухавец, возвышались два своеобразных земляных укрепления, напоминавшие подковы.
Каждое из них состояло из двух высоких земляных валов подковообразной формы. Валы располагались параллельно – один внутри другого, причём внутренний вал для удобства обороны был несколько выше внешнего. Между ними оставалось пространство шириной в четыре-пять метров, образующее узкий и такой же подковообразный дворик, стены которого были выложены кирпичом. Из этого дворика можно было войти в тёмные кирпичные казематы, расположенные в земляной толще валов. А в самом центре укрепления, в круглом дворе, примыкая к «подкове» внутреннего вала, поднималось двухэтажное здание казарм.
Никаких бетонных сооружений тут не было и в помине, и, строго говоря, это земляное укрепление только весьма условно можно было окрестить фортом. Но тем не менее теперь мне стало ясно, что Восточным фортом противник назвал одну из этих земляных «подков», именно ту, что находилась к востоку от главной дороги. И упоминание о «подковообразном дворе», и целый ряд других деталей, содержавшихся в немецком документе, не оставляли никаких сомнений в том, что восточная «подкова» и Восточный форт – это одно и то же.
В эту первую мою поездку в Брест мне не удалось найти там ни одного из тех бойцов, кто сражался в Восточном форту. Но несколько месяцев спустя, в феврале 1955 года, я снова побывал в Бресте. Взяв в воинской части машину, я объехал тогда ряд глубинных районов Брестской области в поисках участников и очевидцев обороны крепости.
И вот в начале этой поездки, попав в районный центр Жабинку, в 25 километрах от Бреста, я встретился там с руководителем местной районной организации ДОСААФ лейтенантом запаса Яковом Ивановичем Коломийцем. Я. И. Коломиец служил перед войной в Брестской крепости, был в то время командиром взвода, и ему довелось участвовать в обороне.
С первых же минут нашего разговора я почувствовал, что передо мной один из защитников Восточного форта, хотя Коломиец называл его не Восточным фортом, а «подковообразным земляным укреплением». Чтобы окончательно удостовериться, я посадил Коломийца в машину, поехал с ним в крепость и там попросил его повести меня к тому месту, где он сражался в 1941 году. Он сразу же привёл меня к валам Восточного форта.
Я подробно записал его воспоминания. Он рассказал очень много интересного об обороне Восточного форта. Здесь, в казематах, были собраны бойцы из разных частей и подразделений. Из них сформировали роты и взводы, закрепив за ними строго определённые участки обороны. В форту чётко работал штаб, здесь продолжительное время действовала телефонная связь, чего не было на других участках крепости. И все это, по мнению Коломийца, было результатом энергичной организаторской деятельности майора, который командовал обороной Восточного форта.
Коломиец с увлечением рассказывал об этом майоре. По его словам, это был необычайно волевой человек, прекрасный организатор, испытанный боевой командир, который показывал бойцам пример бесстрашия и мужества и был подлинной душой всей этой обороны, стойко отражавшей натиск фашистов в течение многих дней.
Я спросил фамилию этого майора, но, к сожалению, Коломиец забыл её. Он стал вспоминать и сказал, что ему кажется, будто фамилия майора была Григорьев или как-то в этом роде.
Но к этому времени в моём распоряжении уже находился небольшой и пока ещё далеко не полный список командиров, сражавшихся в крепости. Он был составлен мной со слов участников обороны, с которыми мне приходилось до того встречаться. Каждого из них я прежде всего заставлял перечислять все сохранившиеся в его памяти фамилии защитников крепости. В этом списке, содержавшем тогда сто или двести имён, было и несколько майоров. Одного за другим я стал называть их Я. И. Коломийцу. Когда я дошёл до фамилии бывшего командира 44-го стрелкового полка майора Гаврилова, Коломиец встрепенулся и уверенно сказал, что оборону Восточного форта возглавил майор Гаврилов.
Я принялся с пристрастием допрашивать Коломийца, точно ли вспомнилась ему эта фамилия, не ошибается ли он. Но он твёрдо стоял на своём – там, в «подкове», его командиром был майор Гаврилов, и никто иной.
Дело в том, что в моих списках Гаврилов значился как погибший в первый день войны. Ещё до поездки в Брест как-то раз в Москве я встретился с полковником Николаем Романовичем Артамоновым, который учился тогда на курсах при Военной академии имени Фрунзе. В 1941 году Н. Р. Артамонов был батальонным комиссаром и служил в Брестской крепости, занимая должность заместителя командира 44-го стрелкового полка по политической части. От него-то я впервые услышал о бывшем командире 44-го полка майоре Гаврилове.
Артамонов рассказал мне, что он и Гаврилов жили в домах комсостава в северной части Брестской крепости. Когда началась война, Артамонов с первыми взрывами выбежал из дома и поднял по тревоге одно из подразделений полка, располагавшееся у главных крепостных ворот. Он знал, что по расписанию 44-й полк должен был выйти из крепости и занять оборону на заранее назначенном рубеже – севернее Бреста. Во главе этого подразделения Артамонов поспешил туда на рубеж. Он ждал, что вот-вот к ним присоединится и командир полка с другими ротами, но Гаврилов так и не вышел из крепости. А несколько позже Артамонову доложили, что в первые минуты войны в дом, где жил Гаврилов, попала бомба и майор погиб там со своей семьёй.
Сообщение Коломийца теперь опровергало эту версию. Гаврилов не погиб, и он-то и был тем самым майором из Восточного форта, о котором говорилось в немецком донесении.
Я спросил Коломийца, что сталось с Гавриловым в дальнейшем. И он ответил мне, что в последний день боев потерял из виду своего командира, но потом, уже в плену, слышал от своих товарищей по обороне Восточного форта, что, когда враги ворвались туда, майор Гаврилов якобы застрелился, чтобы не попасть в руки фашистам.
Таким образом, версия о гибели майора, которая содержалась в немецком документе, была теперь подтверждена и одним из защитников Восточного форта.
Во время той же моей поездки по Брестской области, несколько позднее, я попал в небольшой городок Каменец, расположенный неподалёку от Беловежской Пущи, и там в районной поликлинике встретился с врачом Николаем Ивановичем Вороновичем. Доктор Воронович не участвовал в обороне крепости, но, будучи военным врачом, в первые дни войны неподалёку от границы попал в плен. Гитлеровцы отправили его в лагерь в Южном военном городке Бреста, туда, где находились Матевосян, Махнач и другие защитники Брестской крепости.
Вместе со всеми нашими военнопленными врачами Н. И. Воронович лечил раненых бойцов и командиров в лагерном госпитале. И вот, когда я спросил доктора Вороновича, кого из участников Брестской обороны ему пришлось лечить и что они рассказывали о сроках этой обороны, он сообщил мне следующее.
Это было 23 июля 1941 года, то есть на тридцать второй день войны, причём Воронович настаивал на дате, говоря, что он и другие врачи запомнили её совершенно точно. В этот день гитлеровцы привезли в лагерный госпиталь только что захваченного в крепости майора. Пленный майор был в полной командирской форме, но вся одежда его превратилась в лохмотья, лицо было покрыто пороховой копотью и пылью и обросло бородой. Он был ранен, находился в бессознательном состоянии и выглядел истощённым до крайности. Это был в полном смысле слова скелет, обтянутый кожей. До какой степени дошло истощение, можно было судить по тому, что пленный не мог даже сделать глотательного движения: у него не хватало на это сил, и врачам пришлось применить искусственное питание, чтобы спасти ему жизнь.
Но немецкие солдаты, которые взяли его в плен и привезли в лагерь, рассказали врачам, что этот человек, в чьём теле уже едва-едва теплилась жизнь, всего час тому назад, когда они застигли его в одном из казематов крепости, в одиночку принял с ними бой, бросал гранаты, стрелял из пистолета и убил и ранил нескольких гитлеровцев. Они говорили об этом с невольным почтением, откровенно поражаясь силе духа советского командира, и было ясно, что только из уважения к его храбрости пленного оставили в живых. После этого, по словам Вороновича, в течение нескольких дней из Бреста приезжали германские офицеры, которые хотели посмотреть на героя, проявившего такую удивительную стойкость, такую волю в борьбе с врагом.
Я спросил у доктора Вороновича фамилию этого майора, но, к сожалению, он её забыл. Тогда, как и в беседе с Коломийцем, я стал называть ему фамилии майоров из моего списка. И вдруг Воронович сказал, что, как он теперь ясно вспомнил, фамилия пленного была Гаврилов.
Таким образом, я снова напал на след бывшего командира 44-го стрелкового полка, который в дни обороны крепости командовал защитниками Восточного форта. Видимо, вопреки всем слухам он не застрелился и не погиб, а попал в гитлеровский плен, но уже значительно позже.
О дальнейшей судьбе майора Гаврилова Н. И. Воронович ничего не знал, потому что спустя несколько дней после этих событий доктора перевели в другой лагерь.
Вернувшись из Бреста, я вскоре нашёл в Москве в Нагатинской больнице доктора И. К. Маховенко, а в Ленинграде – доктора Ю. В. Петрова. Оба они в июне 1941 года попали в тот же гитлеровский лагерь в Южном городке и работали там врачами в так называемом госпитале. И Маховенко и Петров, каждый в отдельности, полностью повторили мне рассказ доктора Вороновича и подтвердили тот факт, что фамилия пленного майора была Гаврилов. Доктор Петров и доктор Маховенко находились в лагере дольше Вороновича. Они помнили, что майор Гаврилов через некоторое время немного поправился, стал ходить, и тогда врачи устроили его работать на лагерную кухню, для того чтобы он мог хоть слегка подкормиться и восстановить свои силы. Что произошло с ним дальше, ни тот, ни другой не знали, так как лагерь был расформирован весной 1942 года и они потеряли из виду майора Гаврилова.
Теперь у меня появилась надежда, что Гаврилов мог остаться в живых и вернуться после войны из плена на Родину. Но для того чтобы начать розыски, мне нужно было знать, во всяком случае, его имя и отчество. Фамилия Гаврилов – чересчур распространённая: в списках Главного управления кадров Министерства обороны нашлись бы сотни однофамильцев героя Брестской крепости, и для успеха поисков следовало добыть какие-нибудь дополнительные сведения об интересующем меня человеке.
К сожалению, ни врачи, ни Коломиец не знали имени-отчества Гаврилова. Я тотчас же снова принялся разыскивать полковника Артамонова, надеясь, что он-то должен помнить, как звали его бывшего начальника. Оказалось, что за это время Артамонов уже успел окончить курсы при академии, был назначен республиканским военным комиссаром Карельской АССР и уехал в Петрозаводск. Туда я и написал ему.
Ответ не заставил себя ждать. Н. Р. Артамонов сообщал мне кое-какие внешние приметы Гаврилова, описывал некоторые черты его характера, но смущённо признавался, что за эти пятнадцать лет забыл его имя-отчество. Да и звали они друг друга больше по фамилии – «Гаврилыч» и «Артамоныч».
Итак, мои надежды не оправдались. Надо было идти в дальнейших поисках другими путями.
Я знал, что 44-й полк, которым командовал майор Гаврилов, входил в состав 42-й стрелковой дивизии. И я начал с того, что обратился в Генеральный штаб с просьбой проверить, не сохранились ли в военных архивах какие-либо старые списки командного состава этой дивизии. Спустя некоторое время удалось отыскать один из таких списков, и там я, как и ожидал, нашёл краткие сведения о майоре Гаврилове.
Оказалось, что его зовут Петром Михайловичем и что он родился в 1900 году. С этими данными уже можно было начинать поиски. Позвонив в Главное управление кадров, к тому же полковнику И. М. Конопихину, я просил его найти личную карточку майора П. М. Гаврилова.
Прошла неделя, и И. М. Конопихин сообщил мне, что карточка находится у него. Я сейчас же приехал к нему. С волнением я взял в руки эту потёртую старую карточку, заполненную уже выцветшими фиолетовыми чернилами. В ней я прочёл следующие данные: Пётр Михайлович Гаврилов служил в Красной Армии с 1918 года. Он участвовал в боях против Колчака, Деникина, против белых банд на Кавказе. В 1922 году вступил в ряды Коммунистической партии. После гражданской войны он остался военным и долго жил в Краснодаре, командуя там различными воинскими подразделениями. Потом его послали на учёбу в Академию имени Фрунзе в Москву. Окончив её в 1939 году, он был назначен командиром 44-го стрелкового полка, с которым прошёл через тяжёлые бои на финской войне, а два года спустя приехал в Брестскую крепость.
Ниже всего этого, в самом конце карточки, уже другими, более свежими зелёными чернилами были приписаны три краткие строчки. Но это были самые важные и дорогие для меня строчки. В первой было написано: «Пленён в районе города Бреста 23 июля 1941 года», то есть действительно на тридцать второй день войны, как говорил мне доктор Воронович. Во второй строке значилось: «Освобождён из плена в мае 1945 года», а в самом низу стояло короткое примечание: «Красногвардейский райвоенкомат г. Краснодара».
Итак, майор Гаврилов, к счастью, оказался жив, находился теперь в Краснодаре и состоял там на учёте в Красногвардейском райвоенкомате. Дальнейшие поиски уже не представляли трудностей.
Там, в Краснодаре, жил один из уже известных мне участников обороны крепости, кстати, бывший подчинённый майора Гаврилова, боец того же 44-го стрелкового полка Анатолий Бессонов, токарь-шлифовщик завода «Краснодарнефть». Он хорошо помнил своего прежнего командира, хотя во время боев за крепость сражался не в Восточном форту, а на другом участке обороны – в центральной цитадели. Я немедленно сообщил Бессонову о полученных мною сведениях, просил его зайти в Красногвардейский райвоенкомат Краснодара, узнать там адрес Гаврилова.
Ответное письмо Бессонова пришло через неделю. Вот что он писал мне:
«Я сразу же поехал в Красногвардейский райвоенкомат, где должен быть приписан майор Гаврилов. После того как я объяснил работникам военкомата суть дела, мне сказали, что майор Гаврилов действительно находится на учёте у них, и достали его личное дело. Увидев в этом личном деле фотокарточку Гаврилова, я сразу узнал его. Записав его адрес, я немного успокоился. Но было уже поздно, и я в тот день не мог встретиться с ним. Ночь у меня прошла в беспокойстве – утром предстояла встреча с Гавриловым. Встав рано утром, я, не позавтракав, помчался к Гаврилову. На мой стук в дверь вышел сам Гаврилов. Признаюсь, я растерялся. Отрапортовал так: «Бывший боец 44-го стрелкового полка, которым командовал майор Гаврилов, – перед вами!»
Гаврилов тоже растерялся, на глазах у него выступили слезы, он засуетился, и я заметил нервную дрожь на его лице и руках. Сергей Сергеевич, если б Вы видели нашу встречу! Её нельзя описать. Я был очень удивлён и растроган. Верите ли, передо мной был не строгий, волевой командир, каким я его привык помнить, а скромный, добродушный гражданский человек. Беседа затянулась у нас до вечера. Но во время его рассказа он как будто опять превращался в командира полка, и прежний его образ снова вставал перед моими глазами».
Анатолий Бессонов сообщил мне адрес Гаврилова, и я тотчас же написал ему большое письмо. Я рассказывал, как мне пришлось искать его, писал, что, по моему мнению, там, в Брестской крепости, он совершил подвиг выдающегося героизма, и я верю – недалеко то время, когда народ узнает об этом подвиге и Родина по достоинству оценит мужество, самоотверженность героя. Я сообщал, что в ближайшие дни выеду в Краснодар, чтобы встретиться с Гавриловым и записать его воспоминания.
Читать бесплатно другие книги:
